Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

За «русского» мне становится немного обидно.

– Жлоб! – усугубляет морковный мотылёк. – Мы от них – оттуда, а они к нам – сюда!

– У меня только это, – отвернувшись от бывших соотечественников, подсовываю я свою покупку кассирше. – Джаст ит.

Но не успеваю я произнести эту выстроенную в голове фразу, как на прилавок плюхается ворох тряпья, туфель и чемодан.

Жена подоспела.

В итоге после расплаты мы мчим к автобусу в режиме «ПОЛНЫЙ ВПЕРЁД!».

Опаздываем уже на четверть часа и потому с автомобилями безрассудно играем в кегельбан. Они, к счастью, промахиваются.

Купленный мяч «Адидас» лупит меня по коленям и чуть выше.

– Нах… нах… – ору я на бегу, не в силах сформулировать. – Зачем тебе этот мяч?!

– Сину-у-улику! – отзывается жена, в продольном шпагате взлетая над турникетом.

Мы запрыгиваем на подножку автобуса, и тот трогается.

– Американцы жуткие снобы! – делимся мы с группой свежими впечатлениями. – Представляете, обозвали нас жлобами и не пускали без очереди. Меркантильные, жалкие людишки!

– Капиталисты! – сходится в едином мнении дружный коллектив отдыхающих.

                                            * * *

Весь последующий путь гид обильно пенится, живописуя местные красоты. Только и слышно: «Санта-Моника!.. Санта-Моника!» После чего все с удовольствием начинают смаковать курьёз с Моникой Левински.

Когда же через полчаса нас выбрасывают на побережье и экскурсанты тонкой струйкой начинают стекать в сторону океана, жена вдруг говорит:

– А пойдём-ка лучше по магазинам. Что, мы океана не видели?

Сказать по чести, океана мы не видели, но что есть океан в сравнении с товарообменной стихией капитализма?

Пицца…

Гамбургер…

Галантерея…

Ощущение, будто Америка живёт принципом «прикупил, закусил и обновил гардероб на размер больше». Видимо, такова тут маркетинговая стратегия.

Мы движемся зигзагами, обрастая кулями, словно крендель мухами, и с нами все здороваются.

– Ты его знаешь? – указываю я на кивнувшего нам господина.

– Впервые вижу, – отвечает жена.

– А этого? Ты что, здесь была?

– Они просто вежливые.

Даже нетрезвый бомж, типа «хомлесс», оторвался от стены, чтоб спросить у нас: «Хау а ю?»

«Что за люди?» – поражаемся мы.

А вскоре заражаемся и сами.

– Хау а ю? – принимаюсь я допытываться у прохожих.

– Сенкс! – отвечают те. – А «хау а ю» ты?

А ещё создаётся впечатление, что все здесь непрерывно едят.

Большинство закусочных не имеют дверей, и всё изобилие буквально выплёскивается наружу, чтобы топить тучнеющих на глазах граждан.

Раскорячившись литыми ножками, вдоль бульвара тянутся массивные скамейки, и некоторые из восседающих на них граждан, находясь под действием чего-то явно не алкогольного, оживлённо беседуют сами с собой.

– Ты что делаешь? – хватаю я жену за руку, когда та пытается сфотографировать женщину, раскинувшую себя в неимоверном приступе откровения.

– Это для детей, – слышу. – Пусть знают, что такое наркотики.

– Ты хочешь их научить?

– Нет, я хочу их напугать!

– Но это же вторжение в личную свободу. Ты понимаешь, что нас сейчас арестуют!

– Этих – нет, а нас – да?

– Они свободные граждане свободной страны. А мы – пришлые… Давай же будем ушлыми и уйдём без эксцессов, – шепчу я, бесцеремонно утаскивая жену, чем, естественно, заслуживаю осуждающие взоры бдительных граждан.

                                            * * *

А на подъезде к гостинице гид всё с той же несмываемой улыбкой вдруг произносит:

– А вот выходить на улицу после шести вечера я вам категорически не советую.

– Почему? – изумляемся мы.

– Ну-у, скажем так: здесь не принято.

– Но вы же говорили, что американцы приветливы и добродушны.

– Да. Но до шести.

– А после?

– А после – не принято. И Боже вас упаси смотреть им в глаза.

Поэтому, когда консьержка, похожая на фаянсовый сервизный чайничек, спрашивает нас: «Хау а ю?» – я первым делом сверяюсь с часами и, увидев, что уже десять минут седьмого, не поднимая глаз, молча шмыгаю в номер.

Невада

Сколько ни познавай, открывай и расширяй горизонты, а стереотипы всегда берут верх.

– Ну и где тут барханы, верблюды и саксаул? – вращаем мы головами, разглядывая в окна запылённые кактусы и вздыбленную редкой порослью серую пустошь. – Где ваша так называемая пустыня?!

Лишь когда выходит из строя кондиционер, всё становится на свои места.

– Саха-а-ра! – изнывает группа, отирая липкие лбы, и, пропихивая салфетки, отделяет преющее от теснящего.

– За что мы платили деньги?! – возмущается народ. – Срочно замените автобус!

Следует отметить, что это уже третий автобус за сегодняшнее утро…

Привычка – штука занозная. Если на потолке не искрится иней, а изо рта не валит пар, израильтянам душно. Мы немедленно требуем либо замены, либо денежной компенсации. А лучше того и другого.

Американцы же с деньгами щепетильны. Зато автобусы для них – дело плёвое. Так что это уже третий. Однако холодных соплей у нас по-прежнему не наблюдается.

Пожилой апатичный водитель подозрительно восточного вида, скрипя что-то в рацию, притормаживает у первого же бетонного оазиса.

– Похоже, ему всё равно, куда нас везти: хоть в Вегас, хоть в газовую камеру, – говорю я жене, приглядываясь к подозрительному шофёру.

– Честно сказать, и мне уже тоже! – откликается изрядно взопревшая супруга.

– А вдруг он террорист?

– Вдруг.

– Может, его подослала Аль-Каида1?

– Может.

– И он врежется нами в небоскрёб!

– Надеюсь. Может, хоть там окажется нормальный кондиционер…

Духота овладела женой и окончательно лишила её рассудка.

Обещанный нам четырёхчасовой переезд затянулся. Седьмой час пути, а мы всё ещё чёрт-те где, не потратив при этом ни цента.

                                            * * *

Первая замена автобуса произошла в пригороде Лос-Анджелеса на небольшой заправочной станции, где я случайно обнаружил магазин электротоваров.

То, что в стенах тут упрятано в два раза меньшее напряжение, это полбеды. А вот изуверские розетки, в которые не пролазят даже стандартные пальцы, – истинный плевок в душу.

Обдумывая, как всё вышеизложенное объяснить стоящему за прилавком отпрыску ацтеков, я заранее растопырил пальцы «козой», и…

И отпрыск настороженно улыбнулся.

– Электрисити! – веско грохнул я перед ним домашнюю заготовку.

– Йес, – кивнул мне юный ацтек и улыбнулся ещё настороженней.

Тогда, сделав глубокий вдох, я пошёл ва-банк:

– Европиан электрисити! Андестенд?

Улыбка парня потускнела, а затем и вовсе сошла на нет.

Наступая на него с «козой» наперевес, я ещё раз повторил свою сентенцию, и продавец отшатнулся. Его индейская рука скользнула под прилавок, в моём мозгу пронеслось: «Сейчас шмальнёт из дробовика!» – и я, поспешно изобразив лицом непосредственность и приложив руку к груди, начал сначала:

– Ай нид электрисити… Андестенд?

Для наглядности я вновь поиграл «козой», но на сей раз без нападок, а будто желая его легонечко пощекотать.

Парень оглядел меня с головы до ног, задержал взгляд на «козе», а затем начал что-то быстро-быстро лопотать.

Я его, разумеется, внимательно выслушал, добросовестно кивая и думая: «Какая же ты сволочь! Кто ж тебя научил так непонятно разговаривать?!»

Когда же он наконец умолк, решился спросить напрямик.

– Электрисити ю ноу?.. Ноу электрисити?! – указал я на стену. – Зис из э вол, райт? Анд ин вол есть хол… – изобразил не до конца сжатым кулаком предполагаемую розетку. После чего неприлично проник в неё своей «козой» и для убедительности повторил это движение раз несколько.

– Андестенд?! – закончил я свою демонстрацию.

И сын ацтеков побагровел. Речь его стала импульсивной.

– Стоп, стоп! – помахал я рукой перед его носом. – Мне надо! Ай нид! Вери, вери нид – хол… Ну, знаешь, дырка такая в стене? Хол! Ю ноу? Элекрисити. Андестенд?

При этом пальцы в моём кулаке двигались буквально как заведённые…

А ещё говорят, американцы вежливы. Да ничего подобного!

Дикий отпрыск своих ещё более диких предков не просто указал мне на дверь, а всё-таки нырнул под прилавок, заставив меня выкрикнуть «Донт шут!», вскинуть руки и смело отступить к выходу.

– Бешеные, безмозглые индейцы! – делился я с поджидающей меня возле «Макдоналдса» супругой. – В резервацию всех! Слава генералу Кастеру!

                                            * * *

А вот оазисы в Неваде очень даже многофункциональные. Там есть всё, о чём только может помечтать среднестатистический путник: и автоматы с закуской и шипучкой; и туалеты; и мусорные бачки; и даже бетонная скамья, раскалённая, будто противень.

Закавыка здесь лишь с тенью. Вот её-то как раз нигде и нет.

Зато есть нержавеющая дощечка, вежливо предлагающая гостям не загромождать оазис. В переводе гида это звучит почти что по-шекспировски, вроде:

Нужду скорее справь – и уступи дорогу.Нуждающихся много, мало нужников!

– И не дай вам бог бросить окурок! – предостерегает нас гид. – С вас взыщут такой штраф, что вам и не снилось.

– Помилуйте, мы же в пустыне!

– Хотите узнать – бросьте… Бросьте, бросьте! – приглашает он нас барским жестом.

– Но здесь же никого нет. Кто увидит?

– Хотите узнать – бросьте! В прошлый раз мы так двоих потеряли.

Мы оглядываемся.

Вокруг всё – почти как у Блока: «Пустыня. Туалет. Бачок. Скамейка».

– Да тут же повсюду камеры! – самодовольно хихикает экскурсовод. – Мы же в Неваде!

Но вот наконец подходит очередной автобус, и апатичный водитель с лошадиной покорностью в четвёртый раз перегружает наш багаж.

– Он нас не любит, – наблюдая за каторжными стараниями шофёра, делюсь я своими наблюдениями с женой. – Говорю тебе – не лю-бит!

Голубая тенниска водителя покрывается фиолетовыми пятнами, лицо – бордовыми.

– Он антисемит. Точно говорю тебе – анти-се-мит!

– Если до нас не был, то теперь уж точно, – соглашается со мной супруга.

– Надо дать ему чаевые прямо сейчас, не то он врежет нас в небоскрёб!

И действительно, получив деньги, водитель становится несколько радушней.

Но уже через четверть часа в автобусе назревает новый кризис. На панели вдруг загорается красная лампочка, и теперь уже шофёр требует в рацию: «Заменить автобус!»

Пассажиры же настаивают на обратном.

– Но он обязан. У него инструкции… – объясняет нам гид.

– Что это вообще за лампочка? – орут пассажиры.

– Откуда он знает? Он же водитель, а не механик.

– Он террорист! – отзывается группа. – Это наверняка бомба!

– Зачем бомбе зажигать какую-то лампочку? Ей же легче взорваться…

– Если она ему так мешает, пусть сам её и погасит!

– Но он не может.

– Тогда пусть закрасит к чертям!

– Это противоречит его инструкциям…

– Ну так мы её сейчас сами разобьём! – решают активисты, немедленно бросаются к приборной панели, и водитель распластывается на ней, как Матросов на амбразуре.

– Донт тач! Донт тач! – вопит он, защищая казённое имущество.

– Отобрать у него чаевые! – ревёт группа. – Он террорист!

Так автобус штормит ещё минут пятнадцать. Пока в ходе жестоких прений не выясняется, что лампочка всего лишь оповещает о негерметично задраенном потолочном люке.

И тогда напряжение сразу спадает.

Все снова улыбчивы, хлопают водителя по плечу и даже досыпают ему чаевых, которые тот принимает с улыбкой, чуть подёргивая щекой и держась за сердце.

В итоге с исправным кондиционером и задраенным люком, счастливо ёжась от долгожданного холода, мы в конце концов въезжаем в Лас-Вегас.

Вегас

Дизайн гостиницы «Люксор» невероятно натуралистичен: присевший в собачьей задумчивости сфинкс с лицом Тутанхамона и огромная антрацитовая куча с его подветренной стороны в виде пирамиды.

– Давно сидит… – говорю я, окидывая взором внушительные размеры высиженного.

Под хвостом сфинкса, кстати, обнаруживается и вход.

В него мы и втекаем, проникая в изнаночную реальность.

– Ну-ка, где-то тут наши миллионы… – потираю я ладошки. И жена движением иллюзиониста извлекает из лифчика замусоленный доллар.

– Не сейчас, – останавливаю я её. – Разорим их чуть позже!

Со стороны казино напоминает гигантский коровник с бесчисленным количеством дойных аппаратов. Люди со всего мира волокут сюда свои налитые вымена, дабы сцедить давящие излишки наличности и снова пастись налегке, щипая редкую травку ежемесячных зарплат.

Игра – вот ключевое слово здешнего рая.

Красующийся на постаменте новенький «корвет» вопит призывной надписью: «Выиграй меня!»

Измученное лицо карточного дилера умоляет: «Обыграй меня!»

Улыбки девушек доверительно шепчут: «Поиграй со мной!»

И я сглатываю подкатившую слюну.

– О чём? – тут же спрашивает меня бдительная жена, опуская слово «думаешь».

– О вечном, – спешно отвожу я взор от полуголой девицы.

– Вечно ты о вечном! – вздыхает супруга.

Но я её уже не слушаю.

Я рассматриваю отливающую перламутровой сединой бабушку – «божью фиалку», что скармливает прожорливой механической скотине купюру за купюрой. Её трясущиеся пальцы сыплют в зияющую прореху жетоны, словно просо птенцам. Аппарат при этом радостно попискивает.

– Ты смотри, – шепчу я, – у старушки-то, похоже, в друзьях Альцгеймер. Может, ей свой карман подставить?

Но лишь, оттопырив карман, я подстраиваюсь к бабусе, как её куриная шея сворачивается набок, а цепкий взор из-под очков впивается мне чуть пониже кармана.

– Нот интерестинг! – пресыщенно кривится эта «грэндма».

И я отхожу, сконфуженный.

– Не так уж всё и вечно, – ухмыляется жена.

                                            * * *

Так уж тут устроено – с какой стороны ни войди, «казина» тебе не миновать. Все дороги в этом безоконном мире ведут в игровой Рим.

Продумано до мелочей. Огни, музыка, витрины – всё играет, и все играют. Словом, волшебная сказка, где каждый одновременно и принц, и нищий, и красавица на балу, и Золушка на тыкве.

Хочешь пить – тебе подадут. Голоден – поднесут. Прослезился – подотрут. Лишь сливай денежки в чёрные дыры рулеток, стравливай в жерла аппаратов, сбрасывай, скидывай… В общем, освобождайся!

В каждом номере, кстати, имеется Библия. Надо полагать, чтоб не тревожить священника. Проигрался, помолился, застрелился… Что может быть проще?

И конечно же, эта лихорадка не может не заражать.

Жена уже в третий раз хватается за грудь, порываясь своим замусоленным долларом подорвать здешнюю и без того глубоко кризисную экономику, и я наконец соглашаюсь:

– Ладно уж, хочешь обрушить им биржу – твоё право.

И жена уголком, аккуратненько скармливает купюру хищной машине.

– Ну а теперь, – говорю, – давай выработаем стратегию. Предлагаю рвать их мелко, но долго. Раздавим в четыре хода.

– Всё! – перебивает мои наставления супруга.

– Что – всё?

– Всё! – указывает она на сыто отрыгивающий аппарат.

– Как всё? – выкатываю я глаза. – Ты что, нажала?!

Она кивает.

– Боже! Мы разорены! Как ты могла это с нами сделать?! – отчаянно кричу я, и с четырёх сторон к нам несутся гостиничные церберы: с рациями, с дубинками и с влажными салфетками.

– Как ты могла? Я же просил нажать на двадцатипятицентовую кнопку, а ты что, взяла и нажала сразу на долларовую?! Вот так сразу? На всё! Как ты могла?!

– Уот? Уот?! – обрушиваются на нас удушливые вопросы подбежавших.

– Не «уот», а банкрот! – отвечаю я им криком, и сопли горлом стекают в мою душу. – Ай эм банкрот, андестенд?!

Подоспевший на шум менеджер что-то скорострельно лопочет своим работникам и нетерпеливыми жестами подзывает коряжистую официантку, которая вместо требуемых верёвки с мылом подносит нам коктейли.

– У меня нет денег! Ай хэвент мани. Ай эм банкрот! – смеюсь я, давясь слезами, и душка-менеджер успокаивает: мол, это за наш счёт, дескать, мы ж не звери… ну, не настолько.

И вот мы в комнате отдыха. Развалившись в креслах, пьём утешительные напитки.

– Целый доллар! – продолжаю сокрушаться я. – Не понимаю, как ты могла поставить на кон всё наше состояние? Не-по-сти-жи-мо!

– Хочешь, я закажу тебе психоаналитика?

– Закажи его себе! А мне лучше ещё виски!

                                            * * *

Да, Вегас – совершенно бутафорный город.

Я простукал его вдоль и поперёк – там сплошь пустоты.

– На чём всё это держится? – недоумеваю я, оползая плинтуса, простукивая пол и стены. – Картонка! Мираж!.. Прошу тебя, ходи по стыкам и аккуратно с ванной, а лучше – не подходи к ней вообще, мало ли – провалишься!

Но жена капризна и говорит:

– Без ванной я не могу.

– Тоже мне, Архимед! Провалишься – я за тобой не полезу.

А вот унитазы здесь хороши. Поистине достояние Америки. Эдакие мини-бассейны – просторные, вместительные, с большим водоизмещением и мощным охватом. Поступательно-вращательным эффектом не уступают, пожалуй, знаменитому Мальстрему.

В общем, любовь с ними у нас вскипела с первого раза.

А часы тут словно деньги – утекают незаметно. Утро, вечер, ночь – внутри не разберёшь. Всё звенит, дребезжит и искрится.

Казино живёт, пока его кормят. А кормят его круглосуточно.

По огромным экранам бегут, соревнуясь в скорости, собаки, лошади, крысы, тараканы… Кто первый? Ставь, на кого пожелаешь! Бейся об заклад, устраивай пари, дёргай ручку, дави кнопку!

Всё здесь имеет свойство поглощать и поглощаться. Не город, а денежная воронка.

                                           * * *

Впереди нас на огромных каблуках вышагивает элегантная брюнетка в чулках и коротком платьице.

– Спорим на доллар, что это мужик, – говорю я жене (она близорука, и я имею шанс выиграть).

– А давай! – тянется к кошельку благоверная.

Ускорившись, мы догоняем брюнетку и заходим вместе с ней в лифт.

Объект нашего спора по-прежнему обращён к нам спиной.

– Простите, – обращаюсь я к нему – к ней. – Эскьюз ми.

– Йес? – отзывается объект басом и воротит к нам своё небритое лицо.

– Гони доллар! – улыбаюсь я жене.

– Йес? – повторяет леди-бой.

Но нам до него уже нет дела.

– А как ты догадался?

– Ну посмотри на его икры, – тычу я пальцем в молодцеватые ноги красавицы-самца.

Баба-мужик смотрит на нас ошарашенно.

– Вот видишь! – приседая, указываю я на накачанные икры трансвестита. – Раньше он наверняка был спринтером. А ю спринтер, райт? – имитирую я бег. – Ран? Джамп?

Но тут двери лифта раскрываются, и небритая баба выскакивает.

– Какой-то он неразговорчивый, – говорю я и… столбенею.

Жена застывает рядышком.

В холле столпотворение подозрительно мужественных женщин.

Парики, чулки в крупную сетку, густо напудренные лица, бицепсы, волосатые подмышки.

– Мы что, в кино Феллини? Или я окончательно сошёл с ума? – бормочу я. А более сообразительная жена говорит:

– Да у них тут слёт!

– Слёт? – невольно скрещиваю я ладошки в районе паха.

Мне неуютно и даже немного жутковато. Отчего-то вспоминается предупреждение гида, и глаза мои опускаются сами собой. Я боюсь их поднять и к выходу семеню, мелко перебирая ножками, словно тоже на каблуках и в тесном платьице.

На выходе отмечаю нашего лифтового попутчика, точнее попутчицу, беседующую со своими однополчанами и мрачно кивающую в нашу сторону. Тогда, приветливо взмахнув им рукой, я широко улыбаюсь и быстро-быстро выскальзываю на воздух.

Вроде не гонятся.

                                           * * *

Стоим зачарованные.

Перед нами ночной Вегас, бушующий огнями, как Москва перед Наполеоном.

– Ты вообще веришь? – шепчу я потрясённо.

– Нет, – отвечает жена.

– Я тоже… Это ж надо – слёт трансвеститов. Непостижимо!

Выходим на променад по Стрипу – главной улице этого декоративного, навеянного денежными грёзами города.

Мелькающие в отблесках огней пешеходы похожи на танцоров – такие же ломаные движения, выхватываемые фрагменты тел. Всюду вокруг нас пульсирует цветомузыка автомобильных фар, вспышки реклам. То тут, то там раздаётся гул клаксонов… Ощущение гигантской дискотеки.

Вдоль обочин карликовые мексиканцы-щелкуны – искусственно выведенный для рекламного бизнеса подвид.

Взрослые и дети – все хоббитского роста и на одно лицо. Все в сальных майках и бейсбольных кепках.

Выстроившись шеренгами, они прогоняют нас сквозь строй и вместо шпицрутенов хлещут ухмылками.

Стрёкот карточек в их руках не смолкает.

– Синьор! Синьор!.. – пощипывают они за рукава и цепляются за отвороты. – Хочешь девочку?.. Вона гёрл? Ю вона гёрл? – суют и втискивают в наши ладони свой мерзкий товар.

Тысячи глянцевых красавиц россыпью валяются тут же на тротуаре, и их топчут сотни суетливо спешащих ног.

От щелкунов я отмахиваюсь, как от комарья.

– Как-то негуманно, – выговаривает мне сердобольная супруга.

А я рычу:

– Дихлофоса мне! Ди-хло-фо-са!!!

– Ты жесток.

– Дыши мне в плечо! В Мексике свиной грипп! – ору я жене, пробивая нам дорогу и перекрикивая музыку, льющуюся из казино «Фламинго».

Казино выплёскивается прямо нам под ноги. Тротуар пронзает его насквозь, и набегающая волна людей вскипает между игровыми столами, рулетками и барной стойкой, местами оседая, местами вспениваясь…

Однако большая её часть протекает мимо.

С задором вяленой сельди на барных стойках шевелятся танцовщицы. Их бледные, заморённые тела будто вынуты из рассола. У всех покерные лица. Поющие фонтаны отеля «Беладжио» танцуют куда оживлённее.

– Бедняжки, – вздыхает жена.

– Предлагаю удочерить вон ту, – показываю я на крайнюю.

– Похоже, их тут совсем не кормят, – не слушая меня, продолжает добросердечная и в душевном порыве достаёт из сумки булочку.

– Ты что, подкармливать их собралась? С ума сошла! Нас же сейчас побьют гринписовцы!

– Но ты посмотри, какие они дохленькие… Еле ж на ногах…

– Ты бы столько вынюхала!

– Нет, мы обязаны вмешаться. Это же агония, а не танец…

– Да у них просто энергосберегательный режим. Лишние прогибы страховка не покрывает…

– И всё же, где их менеджер? – рыщет взглядом жена и находит.

Жгучий латинос, исписанный татуировками, как гжельский чайник, дымит сигарой и внимательно следит за происходящим на стойках.

– А вот и их профсоюз… – уловив взгляд жены, говорю я. – Ты хочешь устроиться на работу?

И жена на минуту задумывается.

– А думаешь, меня бы взяли?

– Прямо здесь – вряд ли…

– Да конечно взяли бы… – говорит она уверенно, не то мне, не то самой себе.

                                          * * *

На экранах автобусных остановок, сменяя друг друга, всплывают взаимодополняющие рекламы.

Лоснящийся жиром чизбургер уступает место таблеткам для похудения.

Сперва стройная, спортивная семья, хохоча, будто от щекотки, с аппетитом уплетает огромный гамбургер, и сразу же за ними грузный, отёкший «жироборец» глотает волшебные пилюли, чтобы через секунду продемонстрировать спадающие от внезапного эффекта штаны.

Возле тонущего пиратского корабля, вовсю палящего из пушек, мы неожиданно сталкиваемся с нашими.

– А я видела Джорджа Клуни! – вещает нам счастливая согруппница.

– Джорджа Клуни?! – заражается азартом моя жена. – Где?

– Утром! Он снимался в кино.

– Когда?

– Возле нашей гостиницы! Я его сфотографировала, но меня схватили!

– С Джорджем Клуни? Как?!

– За руку! Подбежал полицейский и растоптал мой сотовый!

– За что?!

– Ногами! Он даже хотел отправить меня в обезьянник!

– С Джорджем Клуни?!

Пока несчастного актёра склоняют во всевозможных падежах, я обмениваюсь с мужем счастливицы короткими фразами.

– Ты тоже его видел?

– Да, в гробу.

– И как он?

– Вдребезги!

– Джордж Клуни?!

– Телефон!

– А Клуни?

– Со спины чистый бомж.

                                            * * *

Глубокой ночью в соседнем номере, за стенкой, разыгрывается настоящая драма. Долгий перепалочный диалог между баритоном и фальцетом перемежается знакомыми словами непечатного характера.

Мы – в постели. Уставились в висящую на стене картину, словно в экран, и слушаем. Наши лица сосредоточенны. Соседи набирают обороты, и визг уже восходит в четвёртую октаву.