Киноутопия

2-й актер. Может, просто вспомнишь содержание, а мы тогда припомним и название?

1-й актер. Содержание такое: девушка приходит на кинопробы, режиссер просит ее взять в руки свою сумочку и вынимать из нее предметы – и рассказывать истории этих предметов.

Актриса. Да это же «Эмилия Мюллер» Марсиано! Это где в конце девушка уходит с проб, которые прошли «как обычно», а потом режиссер замечает, что сумочка осталась в студии, после чего выясняется, что сумочка принадлежит вовсе не девушке, а сотруднице студии. Тут-то режиссера и осеняет, что за гениальная актриса только что сидела перед ним, и он бросается вослед… на чем фильм и заканчивается. Так ведь?

1-й актер. Да, именно так.

Актриса. Так что с этим фильмом?

1-й актер. Да, в общем, ничего. Просто недавно посмотрел и хотел поделиться. Заодно узнать – все ли смотрели, или я один такой отсталый.

2-й актер. Нас двое. Я в первый раз слышу об этом фильме.

Актриса. Тоже мне – актеры!

1-й актер. А мы вот сейчас еще и у режиссера спросим – смотрел ли он? Бьюсь об заклад, что не смотрел.

Актриса. Не смеши меня. Что бы он был за режиссер, если бы не смотрел?

1-й актер. Мы сейчас всё узнаем из первоисточника. Эй, режиссер! Режиссееер!

Режиссер. (подходя к столику) Ну, что тут у вас?

1-й актер. У нас тут завязалась дискуссия по поводу одного фильма. Я утверждаю, что вы его не смотрели, тогда как она утверждает, что вы его смотрели.

Режиссер. И что за фильм?

1-й актер. Эмилия… как ее там?

Актриса. (негодующе) «Эмилия Мюллер»!

Режиссер. Смотрел, конечно. Что бы я был за режиссер, если бы не смотрел?

Актриса. (торжествующе) Скушали?

2-й актер. Скушали.

Актриса. (режиссеру) И какие ваши впечатления от фильма?

Режиссер. Не самые блестящие.

Актриса. Только скажите, что фильм вам не понравился, и вы мой кровный враг на всю жизнь!10

Режиссер. Да нет, почему же, фильм мне как раз понравился. Не понравился мне только смысл фильма.

1-й актер. Интересно, это как?

Режиссер. Да вот так! Сами подумайте: приходит на пробы девушка, причем, судя по всему, не производит на режиссера никакого особенного впечатления, а потом он узнает, что сумочка, видите ли, не ее, и оказывается, что он упустил великую актрису! Так она там полчаса сидела, распиналась перед ним, а он не мог разглядеть – актриса она или нет! Что ж это за режиссер такой! И главное – при чем тут сумочка? Какая разница – ее сумочка или не ее? Если актриса плохая – она и с чужой сумочкой останется плохой, а хорошая и со своей будет хорошей – и никакие манипуляции с сумочками не изменят этого соотношения сил11.

Актриса. А вы сами разглядели бы в Эмилии актрису?

Режиссер. Конечно. Только слепой не разглядел бы, – а именно наш слепой режиссер.

Актриса. А вы не возражаете, если я завтра приведу на пробы одну девушку…

2-й актер. Ха-ха. Подловили нашего режиссера!

Режиссер. Да чего меня ловить. Я не возражаю, я всегда готов к открытиям.

Актриса. Подождем до завтра! А пока мы вас милостиво отпускаем.

(Режиссер отходит от столика, занавес)

Да, следует сказать еще и о названии – почему фильм назывался «Игрушки»? Всё очень просто: в одной из сцен прямо в кадр входил случайный прохожий и, услышав слова Гамлета «Вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя», недовольно говорил: «Что тут за игрушки устроили?» – и, расстроив эпизод, шел себе дальше.

Фильм, таким образом, существовал как бы в трех измерениях. Измерение первое – собственно актерская игра, воплощающая определенное действие. Здесь всё должно было быть предельно серьезно, здесь не допускалось никакой «играющей» интонации, здесь торжествовала Игра как проживаемая, а не играемая жизнь. Измерение второе – обсуждение игры. Здесь всё тоже было предельно серьезно, и всё же здесь уже обсуждалась именно игра. Наконец, измерение третье – обесценивающее вторжение реальности в реальность игры. То, что было Жизнью на экране или Игрой в обсуждении, превращалось в игрушки. Итак, Жизнь, Игра и игрушки во всем их сложнейшем переплетении – такова была общая концепция, к реализации которой Гольц и приступил.

Что ж, фильм был снят и даже имел определенный резонанс. Он получил аж три награды на трех отечественных кинофестивалях. Успех? Нет, Гольцу так не казалось. Ему хотелось перевернуть весь мир кинематографа, но пока что он попросту снял неплохой фильм, который охотно хвалили, но в целом записали не более чем в любопытный артхаусный эксперимент. Может быть, на Западе этого и было бы достаточно, чтобы превратить его в крупную фигуру в киномире, но в России записать режиссера в артхаус – это всё равно, что сказать – «чудак-человек». И потом, надо было что-то делать дальше. А что еще делать, как не снимать кино? И у него уже был готов сценарий второго фильма – с рабочим названием «Фотограф». Но этот фильм уже требовал серьезных финансовых вложений, он не мог снять его на копейки. Во многом он чувствовал себя, как героиня фильма «Начало», которая, после завершения своих первых съемок в кино, ждет, что ее пригласят еще (ведь она блестяще справилась со своей ролью), но ее всё не приглашают и не приглашают:

– Как насчет работы?

– Какой работы?

– Моей.

– А на вас нет заявок.

– Почему?

– Вот это уж я не знаю, почему.

– Странно.

– Что ж тут странного?

– Странно12.

Гольцу тоже казалось очень странным, что на него «нет заявок». Да, пока ты не сделал себе имя, которое не просто звучит, но гремит на весь мир – миру на тебя совершенно наплевать. Имя Гольца прозвучало, но не прогремело. Он был мало кому интересен, а ему нужны были деньги. На кино. В общем, Виктор на своей шкуре прочувствовал всю монструозную истинность фразы Ленина «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», что в его случае переводилось как: «Жить в киномире и быть вполне независимым от кинобизнеса немыслимо». Сценарий «Фотографа» крутился где-то там, его читали какие-то известные и неизвестные ему личности (Виктора всегда живо волновал вопрос непредсказуемо-хаотичного круговорота сценариев в кинобизнесе), но дело не сдвигалось с мертвой точки, а ведь с момента окончания съемок «Игрушек» уже прошло почти два года. И вот вдруг его приглашает на встречу известный продюсер Армен Бахчи. Такова предыстория. Теперь начинается история.

– Ну что ж, – сказал Бахчи. – Я прочитал ваш сценарий. «Фотограф». Интересно. Да, любопытно, я бы сказал.

– Кстати, пока мы не углубились в обсуждение – мне лично любопытно, как к вам собственно попал сценарий?

– Очень просто. Сценарий прочитал один актер, в последнее время дела у него шли не очень хорошо, и он искал какой-то фильм, который вытащил бы его из трясины, и перелопачивал всё всплывающее в нашем бизнесе… сценарное творчество – в общем, прочитал он и ваш сценарий, ему очень понравилось. Он отдал сценарий своей жене – она работает гримером, но при этом связей в мире кино у нее больше, чем у мужа. Так вот, ей сценарий жутко не понравился, и она отдала его одному знакомому сценаристу, чтобы тот посмеялся вместе с ней – какую нынче сценаристы чепуху порют. Тот послушно посмеялся и захотелось ему, чтобы еще кто-то посмеялся, и он отдал сценарий знакомому продюсеру, а продюсер посчитал сценарий прямо-таки гениальным – хоть сейчас бери и кино снимай, но вот беда – денег у него сейчас нет, поэтому он отдал сценарий мне. Ну а я – я от сценария не в восторге, но потенциал вижу. Любопытно, я бы сказал. Только слишком… хм…

– Заумно?

– Заумно? Нет, не то чтобы слишком заумно…

– Затянуто?

– Немного, пожалуй. Но не в этом беда.

– Слишком артхаусно, что ли?

– Артхаусно… Поверите, до сих пор не знаю, что в точности значит это слово – артхаус. Совершенно непонятно, что под ним скрывается…13 Хотя для себя я дал такое ненаучное определение: «Артхаус – это кино, непонятное среднестатистическому зрителю». И, пожалуй, вы правы, ваш фильм – этот самый артхаус и есть. Как и «Игрушки», но «Игрушки» – это полнейший артхаус, а «Фотограф» – такой, более-менее для зрителя выносимый. И все-таки мне довольно трудно представить себе среднестатистического зрителя, который бы пошел на кино о фотографе, воспринимающем свой фотоаппарат на манер Диогена с фонарем, то есть посредством фотоаппарата ищущего Человека. Слишком это… артхаусно, да. Слово найдено, проблема обозначена. Осталось эту проблему решить.

– И какое может быть решение?

– Не знаю, – может быть, я и пригласил вас, чтобы узнать.

– Сомневаюсь. А еще больше я сомневаюсь в том, что смог бы переделать сценарий таким образом, чтобы он приманил массового зрителя.

– Я от вас этого и не потребую. Я знаю, что вы неисправимы и будете биться за своего «Фотографа» намертво. Посему давайте начнем наш разговор так: я согласен профинансировать «Фотографа» – причем именно в том виде, в каком он вами задуман. С моей стороны не будет даже намека на попытку как-то повлиять на процесс съемок. Вы будете царь и бог на площадке, а я буду золотой рыбкой, исполняющей все ваши желания. Как вам такая перспектива?

– Больно сказочная.

– Вполне реальная, уверяю вас.

– Но в чем тогда подвох? Должен же быть подвох.

– Ну почему обязательно подвох? Впрочем, есть кое-что, просто я не назвал бы это подвохом. Скорее это бонус. Мы тут готовим к запуску один проект – сериал, весьма любопытный, нестандартный я бы сказал. Вы «Шерлока» смотрели?

– Смотрел, разумеется.

– Я имею в виду английский сериал с Камбербэтчем, а не нашу классику с Ливановым.

– Я смотрел оба.

– Вот, мы хотим снять нечто подобное, создать такого противоречивого героя-сыщика. Бессердечная сволочь, но на свой манер очень обаятельный. Полное отсутствие эмпатии к окружающим, но при этом реально помогает людям. Плюс, конечно, всякие внутренние демоны.

– Таких героев-психопатов сейчас хоть пруд пруди – после «Шерлока» все на них прямо умом двинулись. А то уже и после «Декстера» или «Доктора Хауса».

– На Западе их действительно полно, а нам нужен наш, отечественный Шерлок-Декстер-Хаус. Но тут требуется не вполне обычный режиссер, и я уверен, что этот режиссер – вы.

– Я? И почему же именно я?

– Ну, я мог бы объяснять довольно долго, но к чему? Считайте, что это интуиция. Когда я прочитал сценарий «Фотографа» и посмотрел «Игрушки», я прямо так и подумал: «Этому парню надо помочь – если дать ему в руки перспективный материал, он сделает из него бомбу». Просто в голове что-то щелкнуло, а я, знаете ли, доверяю щелчкам в своей голове.

– Итак, правильно ли я понял: вы беретесь за финансирование «Фотографа», при условии, что я возьмусь и за сериал про отечественного симпатичного психопата?

– Совершенно верно. Следует уточнить: сначала вы обязуетесь снять сериал, а уже потом…

– … а уже потом, в качестве награды, вы разрешаете мне снимать «Фотографа».

– И опять вы всё верно поняли. Ну как, по рукам? Что-то я не вижу большого энтузиазма… А-а, понятно. Вы думаете, что я хочу заманить вас в ловушку; вы боитесь подвергнуть опасности бессмертие вашей режиссерской души? Верно? Вижу, что верно.

– Насчет бессмертия прямо сейчас я не думаю, но ловушки, да, опасаюсь.

– И напрасно, совершенно напрасно. Я ведь не прошу вас снять какую-нибудь «Санта-Барбару». Нет, это будет интереснейший кинопродукт – да вам и самому наверняка будет интересно. Может, вы новый «Твин Пикс» снимете – почему нет? Да и чем плохи сериалы? – сегодня они уже почти и так вытеснили обычное кино. Может, скоро ничего, кроме сериалов и в принципе снимать не будут. И в чем тогда подвох с моей стороны? Я просто даю вам шанс проявить себя, а потом уже делайте что хотите, – артхаусничайте хоть до посинения.

– Знаете, существует очень простой способ выяснить: есть с вашей стороны подвох или нет. Давайте просто переменим слагаемые местами: сначала я сниму «Фотографа», а потом возьмусь и за сериал. При таком раскладе я готов подписать все бумаги хоть сейчас.

– Нет, сначала – сериал, а потом – фильм.

– Сначала – фильм, а потом – сериал.

– Сначала – сериал, потом – фильм.

– Сначала – фильм, потом – сериал.

Любезный хозяин Армен, сладкоречиво одурманивающий своего ненаглядного гостя, начал терять терпение и, минут через десять бесплодных увещеваний, превратился в восточного деспота:

– А вам не кажется, что вы рановато беретесь права качать? Вы, знаете ли, пока еще не Андрей Тарковский и даже не Квентин Тарантино. Вот получите Оскара или, на худой случай, «Золотую пальмовую ветвь» – тогда и ставьте условия. А пока что делайте то, что вам предлагают.

– Тот, кто делает лишь то, что ему предлагают, никогда не станет ни Квентином Тарантино, ни тем более Андреем Тарковским.

– Слушайте, вы случайно с Викторией Аргольц не знакомы?

– Виктория Аргольц? Нет. А кто это?

– Да так, одна актриса… как она про себя думает. Мы, продюсеры, знаете ли, окружены потоком творческих личностей, всеми силами защищающихся от наших растлевающих чистую творческую душу посягательств. Иногда эта борьба утомляет, а от «творческих личностей» начинает попросту тошнить.

– Понимаю, но стою на своем. Сначала – фильм, а потом – сериал.

– Это невозможно – даже и чисто технически. Творчество может и подождать, а вот производство ждать не может. Свой фильм вы будете снимать бог знает сколько времени, а съемки сериала должны стартовать уже через месяц. Так что: сначала – сериал, а потом – фильм. И не забудьте, я обещаю стать вашей золотой рыбкой.

– Боюсь, у нас ничего не выйдет.

– Я уже тоже начинаю бояться. Но, знаете, напоследок я вам расскажу притчу о режиссере; возможно, она поможет вам принять правильное решение.

Притча о режиссере

Жил на свете один режиссер, который выше всего на свете ставил чистое служение искусству кино. Для воплощения на экране он брал только темы, которые не могли заинтересовать массового зрителя – разговоры о прибыли или об окупаемости картины вызывали у него ярость, а аплодисменты, даже и со стороны тех, чье мнение ему было дорого, всё равно вызывали у него протест. Он требовал от зрителя только одного – чтобы тот в благоговении смотрел на экран, а не воздавал какие-то почести режиссеру. «Я работаю не за деньги и не за аплодисменты – если бы я работал ради них, то чем бы я отличался от любого режиссера блокбастеров?» – так любил говорить наш «чистый» режиссер. Но вот для съемок очередного фильма потребовались большие деньги, а достать их ему было негде. Он пошел к продюсеру, а тот предложил ему коммерчески выгодный проект, который должен был окупить будущие затраты для «настоящего» фильма. Наш режиссер сначала вознегодовал, но потом подумал: «Но не гордость ли и это – при любых обстоятельствах оставаться чистым самому? Чистым должен быть только фильм, а я должен сделать всё, чтобы этот фильм состоялся, пусть бы даже мне пришлось основательно изваляться в грязи». И он согласился и снял коммерческое кино, получил требуемые деньги, после чего снял и «настоящий» фильм. Хэппи-энд.

– Что же это за притча? – фыркнул Гольц. – Вы просто взяли нашу конкретную ситуацию и обобщили ее.

– Вы слишком высоко ставите себя, молодой человек, я вам уже говорил об этом. Вы еще не доросли до того, чтобы кому-то пришло в голову обобщать вашу конкретную ситуацию. Основанием для притчи послужил совсем другой случай, а точнее, несколько случаев, похожих на ваш. Да-да, я понимаю, ваша жизнь абсолютно уникальна и неповторима (сказано весьма насмешливо), а всё ж таки все истории, происходящие на этом свете, во многом похожи друг на друга… Да и на том свете, вероятно, тоже… ха-ха… Но не в этом дело, а в том, что я еще не раскрыл вам подлинного значения притчи.

– Разве притча не о том, что ради высокого искусства можно пойти на любые жертвы, – в том числе и очень низко пасть?

– Нет, совсем не об этом. Такое значение хотел бы придать притче сам «чистый» режиссер (вместе со всеми своими собратьями из реальности, в том числе и с вами), но всё несколько сложнее. Суть в том, что фильм, снятый исключительно ради денег, стал лучшим фильмом режиссера из притчи, его, так сказать, визитной карточкой – и вообще тем самым фильмом, ради которого он, именно как режиссер, как художник (слово «художник» Бахчи произнес, весь скривившись) и родился на свет. Сам он, конечно, никогда не признавал этого, но так оно и было, да в душе он и сам это понимал. Вот теперь – конец истории, как и конец нашему разговору. Я вас отпускаю, но всячески советую подумать о моем предложении. Я – вовсе не дьявол, подсовывающий вам гибельный контракт, я – ваш лучший друг, если только вы сами увидите свою выгоду. Сначала – сериал, потом – фильм. Мой телефон вам известен – звоните в любое время суток. Кроме ночи – ночью я сплю. И с часу до двух меня не беспокойте – я обедаю, а обед – это святое. После обеда я один час отдыхаю – надоедать мне в это время, значит, нажить себе смертельного врага. С шести до семи – ужинаю, а после семи о делах уже не разговариваю. И рано утром, то есть часов до десяти – тоже. В общем, я всегда на связи. До свидания.

Вырвавшись из удушающей роскоши кабинета Бахчи на свежий, правда тоже душноватый, предгрозовой воздух, Виктор Гольц шел и размышлял. «А может согласиться? Почему бы и не согласиться? В конце концов, в самом формате сериала действительно еще нет ничего криминального. Всё равно я буду снимать только то, что считаю нужным и только так, как считаю нужным, а если Бахчи это не устроит – пусть увольняет». С определенного жизненного момента Виктор взял себе за правило: когда его мысль заходила в тупик, он мысленно обращался к Канту. Но сейчас и Кант ему не помогал. «Звездное небо надо мной, – чтобы почувствовать свою ничтожность перед величием Вселенной, и моральный закон во мне, – чтобы почувствовать свое величие перед ничтожностью обстоятельств»14. Но над головой Виктора повисло мрачное свинцовое небо, которое только давило, но никак не просветляло, а сколько он ни прислушивался к внутреннему голосу, тот упрямо давал ему прямо противоположные по смыслу советы, скорее запутывающие его в обстоятельствах, чем возвышающие над ними. И вдруг ему вспомнилась фраза совсем другого, хотя и тоже немецкого философа: «Не бросай, храни свято свою высшую надежду!»15 «Именно, именно! – внутреннее воскликнул Гольц. – Но в чем состоит моя высшая надежда? Конечно, в том, чтобы снять „Фотографа“! Даже если я не прав, даже если прав Бахчи, и мое предназначение состоит в том, чтобы снять „его“ сериал, а не моего „Фотографа“, всё равно я должен снять именно „Фотографа“. Без этого фильма мне просто нет жизни. И я не могу откладывать это дело. Никак не могу. Сними свой фильм и разбейся!»16 В этот момент сверкнула молния, и через мгновение воздух был сокрушен чудовищным раскатом грома. Гольц рассмеялся – слишком уж псевдо-символичным показался ему внезапный разгул стихии. «А чему смеешься? Денег-то на фильм у тебя всё равно нет. И кто тебе их даст?» От унижения и безысходности его охватило отчаяние. Тут еще одна молния озарила город, и еще один раскат грома сотряс его. Гольц в задумчивости остановился: «Только один человек может меня спасти. Только у одного человека я могу найти поддержку в своем деле. Надо ехать в Санкт-Петербург. К Александру Сергеевичу Томскому»17.

Интермедия. Путешествие из Москвы в Петербург

Прибыв на Ленинградский вокзал без десяти шесть утра, Виктория Аргольц села на сапсан и, счастливо проспав почти всю дорогу, в 9.30 уже выходила на Московском вокзале. Интереснейшее, познавательнейшее путешествие из Москвы в Петербург!

Встреча третья. Виктор и Виктория

Виктория Аргольц вошла в известное всему Петербургу здание «ГКП» с тем же видом, с каким она входила в любое здание – с видом победителя. Она вообще шла по жизни шагом триумфатора, вот только подлинного триумфа это ей пока что не принесло, а тут еще и инцидент с несостоявшимися съемками в душе (и последующим прекращением съемок) основательно подкосил ее. Ей казалось, что она уже переплыла через все воды и прошла через все огни – и вот, приходится начинать чуть ли не с самого начала. И медных труб впереди что-то не предвидится. Кто она? Начинающая актриса? Довольно жалкое словосочетание. Начинающая актриса в поисках режиссера? Довольно жалкая ситуация. Довольно жалкая ситуация и довольно сомнительный выход из нее – приезд в Питер, к Томскому.

Сообщество «ГКП» («Глобальная Культурная Поддержка») вызывало у нее сомнения. Сообщество, объединяющее творческих людей; сообщество, задающее высшие критерии творчества. «Чтобы всех отыскать, воедино созвать и единой культурною волей сковать. В ГКП, где вечно творчество цветет»18. Как-то это всё… недостаточно солидно, что ли. Правда, Томский – прелюбопытный персонаж. И похоже, что серьезный. 10 миллиардов – это серьезно, а именно в 10 миллиардов долларов оценивалось его состояние. 10 миллиардов, которые Томский решил потратить на Культуру, с каковой целью он и создал ГКП. Сообщество за несколько лет своего существования уже всерьез заявило о себе; например, значительный и даже международный резонанс вызвала презентация картины Арсения Сафарова «Инет». Но… «А куда я пойду, если сегодняшняя встреча не приведет к желаемым результатам и, главное, каковы должны быть эти результаты?» – с грустью подумала она. «Дойду до ближайшей реки и утоплюсь»19, – уподобившись Маргарите, рассеянно решила Виктория, понимая, что топиться она, конечно, не будет. Не той она закалки человек. Тут она заметила, что ее поступь, под воздействием не самых веселых размышлений, утратила свою победоносность, остановилась, спросила у проходившего мимо человека, как пройти к кабинету Томского и, следуя полученным указаниям, вновь победоносно направилась прямо к месту назначения. Возле кабинета стояло несколько диванчиков, на одном из них сидел мужчина. Эта картина почему-то напомнила ей недавнее посещение стоматолога. И тут же она поняла, почему: в последнее время у нее была не жизнь, а зубная боль. Правда, стоматолог со своей задачей справился; может, справится и Томский?

– Вы к Томскому? – спросила она у мужчины на диванчике.

– Да, мне назначено на 11 часов, а сейчас как раз без пяти.

– А мне назначено на 11.20. Двадцать минут на решение судьбы человека. Забавно.

– Согласен, двадцать минут – это слишком долго. Кстати, а вы случайно не хотите последовать примеру д’Артаньяна и, придя второй, пройти первой?20 Могу пропустить.

– Нет – не хочу. Но за предложение спасибо. Вы очень галантны.

– Никакой галантности. Может, я просто боюсь узнать свою судьбу.

– Я тоже боюсь. И вообще, я сама виновата, что пришла раньше времени. Не похоже на меня.

– Обычно опаздываете?

– Нет, обычно я прихожу вовремя… Я что-то не то сказала?

– Нет, а почему вы спросили?

– Вы как-то странно на меня смотрите. Только не говорите, что красивым женщинам полагается опаздывать, а то я ударю вас сумочкой. Будет больно.

– Верю. Не буду.

– А глазеть и дальше будете?

– Это чисто профессиональное. Оцениваю ваш актерский потенциал.

– Ааа. Оценивайте. Я не возражаю. Вы режиссер, как можно догадаться?

– Да, режиссер. Меня зовут Виктор Гольц.

– Виктор Гольц? Серьезно? Который «Игрушки» снял?

– Он самый.

– Вот так встреча! И вы тоже надумали вступить, или как это лучше сказать – влиться в «ГКП»? Это обнадеживает.

– «Тоже» – значит, как и вы? Извините, если я вас должен знать, но не знаю. Где я мог вас видеть? Вы ведь актриса, как можно догадаться?

– Да, актриса. И – нет, нигде. Видеть вы меня нигде не могли. Сами знаете – есть фильмы, которые чем-то становятся, а есть фильмы, которые становятся ничем. Фильм, в котором я снималась, стал ничем21. А талантишко-то, так сказать, пропадает22. Вот я сюда и пришла.

– Да, я пришел, ведомый сходными мотивами. Талантишко пропадает… Хорошо Шукшин сказал… Точнее, Егор Прокудин.

– Ну так как: есть у меня потенциал? (в скобках замечу, что этот вопрос был задан Викторией тоном, не допускающим сомнений относительно ответа).

– Несомненно. Эх, попробовать бы вас еще… Вы бы мне сейчас какой-нибудь отрывок прочли…

– Ох уж эти мне отрывки! По-моему, всё это такая чушь. Лично я уверена, что вы уже всё обо мне поняли, и никакие прочитанные отрывки не изменят вашего мнения. Ну а что я могу прочесть хоть сто тысяч отрывков – просто поверьте мне на слово. Школа у меня есть, и все полагающиеся экзамены мною сданы. Но главное – это личность, а личность, вот она – перед вами. Любуйтесь и делайте выводы.