По доброй воле

Я ощущал усталость каждой мышцей, каждым суставом, каждой связкой. Мне хотелось уснуть в этой палате. Хотелось замереть в этом мгновении рядом с девушкой, наверняка накачанной седативными, а потому крепко спящей.

Мне хотелось верить, что, даже если она внезапно проснется, первое, что она сделает после того, как придушит меня за то, что я все это время был жив – улыбнется. Ее зеленые глаза сверкнут, и она тихо скажет мне те слова, которые однажды уже разбили мое сердце: ты у меня под кожей…

Я нежно поцеловал спутанные волосы. Их аромат перышком пощекотал горло.

– Ты гораздо глубже, Хоуп Грин. В самой сердцевине моих гребаных костей.

Грин. Хоуп Грин.

Я невольно хмыкнул, ощутив себя лишним на чертовом празднике жизни.

Это чужой праздник. Чужая жизнь. Чужая жена. Чужой ребенок. Все чужое. Все это никогда не стало бы моим.

Тоска кольнула сердечную мышцу. Я тихо выругался.

«Прости меня, Логан. Видимо, нам суждено всю жизнь шагать рядом. Незримо, неосязаемо, но бок о бок. Прости меня, мой товарищ, за то, что я здесь, но мне это нужно».

Я скользнул пальцами по теплой руке девушки к плечу и глубоко вдохнул. Она не шевелилась, погруженная в глубокий и, надеюсь, исцеляющий сон. Она ровно дышала и казалась умиротворенной. Беззащитной. Хоуп сейчас была так же одинока, как я.

Я одернул себя и поморщился.

Нет. Не так же. За ее плечами был ее муж, ее друзья… семья. А за моими… За моими плечами маршировали молчаливые призраки.

«Перестань уже жалеть себя! Ты сам выбрал этот путь! Прекрати ныть и набирайся сил».

Я повернул голову, цепляясь щетиной за наволочку. Да. Мы были одиноки по-разному. Но она тоже была одинока прямо сейчас.

Я криво улыбнулся, стараясь не соскользнуть в сон.

«Ладно, Грин, лови такую отмазку. Ей сейчас тоже нужна компания. Ей нужен друг. Помнишь, я ведь был рядом с тобой, когда ты был так же одинок?».

Воспоминания ворвались в голову яркими образами. Перед взглядом секунда за секундой пронесся тот день…

ЗА НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ ДО ЭТОГО

Я вошел в палату к мужчине, которого многие годы считал… А кем я его считал? Сейчас я уже не мог вспомнить, кем был мне Логан Грин все эти годы.

Лучшим врагом? Заклятым другом?

Я больше не понимал, не мог вспомнить, к чему была эта глупая вражда, наша идиотская игра в счет. «Ты мне – я тебе!». Ничего тупее придумать не смогли! Ничего интереснее не выдумали, чем пытаться грохнуть друг друга каждый раз, когда предоставлялась такая возможность. И спасать друг друга каждый гребаный раз…

 Мы шли по жизни бок о бок. Шли разными путями, но они постоянно пересекались и в итоге сплелись в тугой узел, который мы не смогли разрубить.

 Я шел по палате, засунув руки в карманы, и пытался понять, почему мое сердце билось так ровно, хотя меня разрывало на части от тревоги за мужчину, которого я ненавидел так долго, что уже не представлял себе жизни без него в любой роли.

 «Какого черта?! Неужели для того, чтобы помириться, нам нужно было пройти через гребаную мясорубку? Неужели одному из нас нужно было пострадать достаточно сильно, чтобы другой, наконец, признался в собственном идиотизме и попросил прощения?».

 Я задумался на мгновение – а пришел бы Логан ко мне в палату, если бы я был на его месте?

Перед взглядом сразу же встала другая палата. Визит моего товарища. Тот, давний, но не забытый разговор. И обещание, которое я дал ему в тот день…

 Сейчас, наблюдая за тем, как из-за ширмы появляется бесчувственное тело… друга… Да, пожалуй, друга… Да, друга. Сейчас я был уверен – он пришел бы. Он сделал бы то же самое для меня.

 Едва в поле зрения появились голубые и белые трубки, я тихо выругался:

– Дьявол, Грин! Даже спрашивать не буду, как ты. Сам вижу – дерьмово.

Я обошел узкую койку и встал лицом к двери, не в силах отвести взгляд от уродливого агрегата, который помогал мужчине дышать.

В груди бесновалась тревога. Кажется, впервые с той самой ночи, когда уставший хирург, мямля и осторожничая, выдал нам страшный диагноз, я поверил в него. И ужасно перепугался, что Логан не выкарабкается.

Потому что… в этом случае…

Перед взглядом встали зеленые глаза Хоуп. Остекленевшие, безжизненные. Ее поникшие плечи. Уголки пухлых губ, словно упавшие вниз.

Если Грин не выкарабкается, что будет с ней? Что будет с Хоуп, если ее мужчина умрет в этой палате? Или останется «овощем». Она наверняка будет ждать его, теряя драгоценные дни жизни.

 Не отдавая отчет своим действиям, я схватил друга за руку и сжал ледяные пальцы.

– Грин, сукин ты сын, ты должен выкарабкаться. Ты должен вернуться. Ты не имеешь права сдаться. Не имеешь права, дьявол тебя раздери! Слышишь меня?

В груди всколыхнулась такая ненависть, что потемнело в глазах. Я сжал его пальцы еще сильнее, надеясь, что от боли он очухается и отдернет руку.

– Если ты, ублюдок, после стольких лет БРОСИШЬ МЕНЯ, клянусь, Грин, я найду тебя на том свете. Ты и после жизни будешь бегать от меня! И на этот раз – до скончания веков, клянусь тебе! Ты охереешь от того, что я сделаю с тобой ТАМ, если сдохнешь ЗДЕСЬ! Ты понял меня?!

Я сжал холодные пальцы еще сильнее, почти до хруста в суставах… но друг никак не отреагировал. Ни один прибор не просигналил, что он слышит меня, что что-то чувствует.

От размеренного гудения аппаратов у меня внезапно заболела голова. Тошнота поднялась к горлу. Я судорожно вдохнул и выпустил ледяную руку. Она безвольно упала на кровать. И это безжизненное движение болью отозвался в грудной клетке.

Вина обожгла щеки, сдавила виски.

Дьявол, если бы я не запер Хоуп в кабинете, если бы я отдал ее Беорну и приказал увезти домой, если бы я одолел эту девчонку, если бы мне хватило духу противостоять ее чарам, если бы хватило сил сжать кулаки и быть профессионалом, Логан не поперся бы на верхние этажи. Он вытащил бы большого босса из офиса и отправился дальше по жизни под руку с девушкой, которая крепко сжимала мое сердце в своих тонких острых пальчиках.

И я был бы… я был бы счастлив за них. Потому что ЧЕРТОВ УБЛЮДОК ГРИН СТАЛ МНЕ ДРУГОМ! После стольких лет вражды он снова стал моим другом, которым я считал его до того рокового дня в чужой жаркой стране.

– Дьявол, Грин. Какого черта все так сложно у нас с тобой вышло? К чему нужны были все эти годы порознь, если сейчас, когда мы снова стали заодно, ты просто… Что, ты просто умрешь? Оставишь Хоуп? Меня? Нахрена все это было?

Взгляд затуманился из-за воспоминаний. Настолько ярких, словно все произошло только вчера…

ОКОЛО ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ НАЗАД

Мозг не хотел думать. Совсем. Даже не пытался запустить хоть какой-то мыслительный процесс.

Сильные обезболивающие превращали меня в зомби. Я мог только смотреть на противоположную стену и пускать слюни по подбородку. Чем я и занимался уже три недели.

Смотрел на стену и пускал слюни.

Слюней, правда, с каждым днем становилось все меньше. А вот боль не ослабевала. Ни на секунду.

И речь не о той боли, которая сжигала разорванные мышцы и сломанные кости. Победить эту боль помогал пульт в моих пальцах. Чуть посильнее нажать – и становилось гораздо легче. Я даже дышать мог почти нормально.

Пули не задели легкое. Вообще никакие органы не задели, но нанесенный выстрелами урон казался непоправимым. По крайней мере, мне. Доктора строили ПРЕКРАСНЫЕ теории и выдавали просто охренительно ЧУДЕСНЫЕ прогнозы.

Я слушал их, вяло кивая, и не чувствовал правую руку. Совершенно. Абсолютно. Словно ее оторвало взрывом.

Нет. Тогда меня наверняка мучили бы фантомные боли. А сейчас было… а нихрена не было. Я просто не чувствовал ее. Словно родился без правой руки.

Хренов Грин взял на себя роль матушки-природы и лишил меня доминантной руки двумя точными выстрелами.

Первая пуля пробила лопатку и вырвалась через грудь с осколком ребра. Вторая расколола ключицу на несколько частей. И сейчас, после очередной операции – я спокойно разобрал бы слово «остеосинтез» на соревнованиях по спеллингу – внутри меня было столько металла, что я должен был пищать в чертовых рамках на входе в аэропорт.

Врачи продолжали лить мне в уши медицинские термины, в которых я уже давно и бесповоротно запутался. И мог только кивать, вяло, безжизненно, практически не реагируя внешне, но разрываясь от злости и отчаяния внутри.

Какие-то инфекции, наросты, мозоли… Каждое слово врачей было подобно гвоздю, который крепко-накрепко забивал тяжелую крышку гроба с моей карьерой военного внутри.

Самый стабильный диагноз – восстановление подвижности с возможным ограничением объема движений и снижением силы. Прекрасно. Замечательно, я только «за», вот только пока что лишь левой рукой! Верните мне правую, и я буду «за» ОБЕИМИ! И верну объем! Силу! Все верну! Только руку мне верните!

После предполагаемого, возможного, МАЛОВЕРОЯТНОГО, но озвученного осложнения под названием «стойкие боли» меня порой накрывала паническая атака. В голове рвались снаряды, в ушах гудела кровь, и я не мог вдохнуть. Я хватался левой рукой за горло, словно пальцы могли нащупать удавку и сорвать ее, но нихрена там не было.

В тот день, когда я услышал про боли, меня впервые ударила невралгия. Она согнула меня пополам, разрывая мышечные волокна и заполняя их адской болью. Словно тысяча острых копий вонзилась в мой бок, и я взвыл от неожиданности. Но именно эта боль победила панику. И я смог вдохнуть. И выдохнуть. И снова, по кругу. Я смог дышать…

Я потянулся левой рукой к стакану, стоявшему на тумбе возле больничной кровати, и, естественно, как обычно, сбил его на пол. Цокот пластика по полу ржавой пилой прошелся по нервам.

Горькая обида сдавила глотку. Губы скривились в болезненной гримасе. Я зажмурился и помотал головой, прогоняя злые слезы.

Физическая боль… это не страшно. Как оказалось, совсем не страшно. Я даже хотел этой боли! Хотел, чтобы у меня болела правая рука! Чтобы каждый день начинался с боли и ей же заканчивался. Но каждый гребаный день начинался с того, что я с ужасом понимал, что я ее не чувствую, все еще не могу шевелить ею. И с одного и того же вопроса – а смогу ли когда-нибудь?!

Чертов Грин лишил меня руки и карьеры. Он лишил меня всего двумя точными выстрелами.

Я судорожно вдохнул, прижимая сжатый кулак к груди, которую словно копьем пронзили, так крепко, как мог.

ОТ ЭТОЙ БОЛИ не спасало ни одно лекарство. Ни один препарат не мог усмирить боль, бушующую в моей груди.

Человек, которого я считал лучшим другом, который был моим единственным другом, моим боевым товарищем, МОИМ БРАТОМ… выстрелил мне в спину. В спину, дьявол его раздери!

Я зарычал, вспомнив рассуждения врачей. О том, как сильно мне повезло.

ПОВЕЗЛО! ПОВЕЗЛО, ЧТО ПАРЕНЬ, КОТОРОГО Я БРАТОМ СЧИТАЛ, СТРЕЛЯЕТ МЕТКО! ЧТО ОН НЕ УБИЛ МЕНЯ!

ДЬЯВОЛ!

Я стукнул кулаком по кровати. Вялость прошла. По венам побежал адреналин. Дыхание сбилось к чертям и стало частым и отрывистым. Воздух со свистом вырывался сквозь сжатые зубы вперемешку с рыком.

Я снова и снова вспоминал тот день.

Наш спор.

Вес оружия.

Крик Грина.

Предупреждение.

Выстрел.

И следом второй.

И боль.

Адская, всепоглощающая боль.

Шум.

Грохот.

Мой крик.

Голос Грина.

Ад, который разверзся вокруг нас.

Его руки, волокущие меня куда-то.

Его голос, врывающийся в сознание, замутненное болью.

Я помнил все так ясно, словно это случилось только вчера. Запах пороха, пота и крови. Пыль, забивающую ноздри. Оглушающе громкие взрывы. Стрельбу. Все.

Воспоминания лезвием бритвы резали обнаженные нервы. И боль, которую я каждый день носил в себе, баюкал, словно она была ребенком, нуждающимся в ласке, кормил своей кровью и своими снами, стала невыносимой в тот день, когда военный суд решил…

Я застонал, ударяясь затылком об твердую подушку.

Военный суд решил, что Грин невиновен! Три мужчины решили, что это нормально – стрелять в спину боевого товарища, который всего лишь выполнял задание! Нет, не нормально, не так они сказали, не так!

«Человеческий фактор», – сказали они! – «Тактическая необходимость. Решение, принятое в трудных условиях!».

ДА КАКОГО ЧЕРТА?!

Как же просто им было прикрыться человеческим фактором, когда ОНИ САМИ допустили ошибку, отправив нас не туда! Как просто было спереть все на человеческую природу, которой свойственны ошибки, сидя в мягких удобных креслах! Как просто было судить тех, кто рисковал своей жизнью на поле боя, прикрывая спины друг друга… и стреляя в них.

Я вспомнил визит тех ребят в черных дорогих костюмах и без погонов. Это было в тот день, когда суд вынес решение. Мужчины появились несколькими часами позже…

Да уж, вот так беседа у нас с ними состоялась.

Да видно по ним было, что ребята делу нашему обучены. Судя по их выправке, поведению и движениям, они были прекрасными бойцами, но я не мог понять, в каких войсках они служили. Да и не хотел. Они пришли не за тем, чтобы мне помочь.

Они предложили мне деньги. Большие деньги. И они точно знали, сколько будет стоить лечение, которое мне предстояло пройти. Посчитали все. Добавили курс реабилитации. И умножили сумму на 1,5.

Они уставились абсолютно одинаковыми серыми глазами, не улыбаясь и не выражая никаких эмоций. Просто смотрели и ждали ответ.

А я судорожно соображал. И понимал, что попал в безвыходную ситуацию.

Нет, выход есть всегда! И даже тогда у меня было два выхода. Продолжить борьбу за свою честь… или… или…

Я стиснул челюсти, ругаясь про себя.

Или взятку получить.

Да, Грин купил свою свободу. Уж не знаю, чем он заслужил таких друзей, какую услугу оказал, но… он купил меня. Лишь бы я заткнулся и не рыпался.

Дьявол…

Я продался, как шлюха…

Дверь в палату открылась, и я выкрикнул:

– Я НИКОГО НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ!

Но в этой больнице такое не срабатывало. Не с моим хирургом, нет.

Совсем рядом раздались мужские шаги. Я с трудом заставил себя открыть глаза.

– Привет, док.

Мужчина в возрасте далеко за сорок слабо улыбнулся и медленно, почти лениво кивнул.

– Не в духе, да?

Обычно сверкающие глаза потухли. В их уголках собрались глубокие морщинки. На лбу блестели бисеринки пота. Видимо, он только что вышел с тяжелой операции.

Я стиснул челюсти и резко отвернулся.

– Делай, что нужно.

Я прикрыл глаза, ожидая прикосновений к мертвой руке, но их не последовало. В палате повисла тишина, нарушаемая тихим гудением стоящих вокруг больничной кровати аппаратов.

Наконец, я не выдержал и повернулся.

Доктор Стивенсон сложил руки на груди и покачивался на пятках. Он спокойно ждал, когда я перестану рычать.

«Опять эта идиотская игра в гляделки. Какого хрена ему нужно?».

Я стиснул челюсти, глядя в голубые глаза мужчины, который был невиновен в том, что я оказался в этой палате. Который делал все, чтобы я поправился. Который нашпиговал меня металлом покруче Грина. Который сидел рядом со мной, когда меня атаковала паника. Который слушал меня и молчал, давая мне то, в чем я нуждался сильнее всего – облегчение. Пусть недолгое, но живительное.

Я ненавидел его за его прогнозы, но он был единственным человеком, который хотя бы пытался со мной говорить. И вел я себя с ним, как редкостный скот. Но он не сдавался и приходил снова и снова. И каждый раз его игра в гляделки заканчивалась разговором. Серьезным, сильным, по душам.

«Не сегодня, пожалуйста. Меня кроет, сильно кроет!».

Впрочем, как и каждый день в этих гребаных стенах…

– Док, я не хочу разговаривать.

Мой голос прозвучал хрипло и болезненно. Аж самому противно стало, и я невольно поморщился.

– Серьезно, давай сегодня без копаний в моих кишках.

Мужчина грустно улыбнулся и указал взглядом на край кровати. Я тяжело вздохнул и отвернулся. Без лишних слов док подошел и сел. Краем глаза я видел, что он так же, молча, расправил форменные брюки и стянул с себя шапочку. Помял ее в руках, вздохнул и потер пальцами шею.

Я повернулся к нему и нахмурился.

Док выглядел паршиво. По-настоящему паршиво. На его идеально выбритом лице, расчерченном морщинами и шрамами, лежала тяжелая печать горя. В мудрых глазах разливался мрак. Широкие плечи поникли, а спина согнулась так, словно он гору принес в мою палату.

Нехорошая догадка посетила голову.

– Кто?

Мужчина тяжело, неровно вздохнул, пряча взгляд. Он помолчал несколько секунд и тихо ответил:

– Один из ваших.

Я медленно кивнул.

«Нет, док, не из наших. Не из моих. Больше не из моих, спасибо одному ублюдку».

– И что с ним было?

– Ему повезло не так сильно, как тебе. Осколок кости задел артерию при транспортировке. И я не смог это исправить. Сам дьявол не сумел бы, если бы встал со мной за один стол и взял в руки чертов скальпель.

Он покачал головой и провел ладонями по лицу.

Мне захотелось позволить себе что-то невообразимое – потрепать его по плечу, похлопать по спине. Но он сидел справа от меня. А я все еще не чувствовал чертову руку.

– Мне жаль, док, но ты не виноват в этом.

Мужчина грустно засмеялся.

– Я знаю, Дэниел. Но скажи, кто виноват? Те, кто пытался доставить его сюда? Те, кто привез его в итоге? Те, кто грузил его на носилки? Кто, Дэниел?

Я опустил полыхающий взгляд. В груди забурлила ярость. Сильная, пытающаяся уничтожить мою сущность и обратить меня в зверя. Однорукого раненого зверя, дьявол меня раздери.

– Стрелок, док, тот, кто в него выстрелил.

Доктор как-то странно хмыкнул и склонил голову набок.

– Я не имею права рассказывать про это, но… Ты же не сдашь меня, да?

– Я – могила.

Док опустил взгляд на шапочку, которую все еще сжимал в руках.

– Это был ребенок, Дэниел. Ребенок-солдат. Дитя войны.

Я вздрогнул всем телом.

Кажется, страшнее этого ничего нет. Дети-солдаты, под угрозами или по своей воле берущие в руки оружие и выступающие наравне со взрослыми. Страшно! Слишком страшно, чтобы хотеть вспоминать о том, что они вообще существуют, чтобы думать о том, что, возможно, и ты когда-нибудь встретишь их и… придется защищаться. А защититься от таких можно только одним способом…

– Этот парень… Его ранили, потому что… он…

Док неопределенно пожал плечами.

– Я не знаю всех деталей, но… Неужели ты скажешь, что этот ребенок виновен? Глядя на ситуацию только с нашей стороны. Скажешь?

Я отрицательно мотнул головой.

– Это… это сложно, док. Это…

– Не скажешь. Совесть не позволит! И мне не позволяет! Это же ребенок, Дэниел! Ребенок!

Голос состоявшегося мужчины, успешного хирурга дрогнул и разлетелся осколками стекла. Он прикрыл глаза и болезненно вдохнул, прижимая пальцы к тронутым сединой вискам.

Я смотрел на него с искренним сожалением и пытался подобрать слова, чтобы хоть немного утешить его. Но в моих утешениях док не нуждался.

Он поднял на меня пронзительный взгляд.

– Мы привыкли судить однобоко, имея в свидетелях мнение лишь одной стороны – нашей! Мы не можем быть объективными, когда дело касается нас и наших близких. Родители погибшего солдата – вот они наверняка скажут, что тот мальчик с автоматом виновен в том, что их сын мертв! Вместо них говорит гнев, боль и горечь утраты. Они не зададутся вопросом, почему в руках того ребенка оказался автомат! Почему он выстрелил и лишил их сына! И избранница этого солдата не задаст этот вопрос! Но ребенок… Дэниел, видит Бог, я немало потоптал землю. Многое видел, много людей встречал и слишком много историй слышал.

После нескольких секунд напряженного обмена взглядами я кивнул. Медленно и нехотя.

«А вот и подводка к разговору по душам…».

Док продолжил:

– Этому парню не повезло. Ему не просто не повезло! Он стал жертвой страшной ситуации и… он мертв. А ты жив, слышишь? Жив. Ты можешь злиться на весь мир и продолжать запираться в себе, но тогда ты никогда не выздоровеешь.

Он склонил голову набок и окинул меня по-отечески теплым взглядом.

– Я не дурак, вижу гораздо больше, чем говорю. И то, что ты до сих пор не можешь пошевелить ни одним пальцем правой руки, не связано с тем, что я – хреновый врач.

Я хрипло засмеялся. Я поспорил бы… да спорить было не о чем. Не он первый, кто сказал мне об этом.

– Мне жаль тебя расстраивать, док, но я…

– Зол? Обижен?

Я судорожно вдохнул и сжал левую кисть в кулак.

– А что, у меня нет повода злиться и обижаться?! Меня всего лишили! Всего! Вместе с этой чертовой рукой тот парень отнял у меня… будущее.

Я закончил почти шепотом, потому что невидимая рука сдавила мое горло.

Это были те самые слова, которые я так боялся допускать даже в качестве обычной мелькнувшей мысли. И вот я признался. Себе. Ему. Миру.

Гребаный Логан Грин не просто лишил меня руки и карьеры. Он лишил меня будущего.

Доктор тяжело вздохнул и наклонился вперед, заглядывая мне в лицо.

– У тебя есть будущее. В отличие от того солдата, что истек кровью, пока его везли ко мне, у тебя есть будущее. И не твоя травма стоит сейчас между тобой и твоим будущим, а ты сам. Упрямый, обиженный и злой. Заперся в своем панцире, спрятался от мира и людей, которым ты наверняка дорог.

Я понуро опустил голову. Не было у меня никого. Ни семьи, ни… ни друга. Ни товарищей по службе.

Никого у меня нет.

Настроение, и без того паршивое, упало до планки: «а застрелиться, кстати, не самый плохой выход».

– Чего ты хочешь, док? Добей меня и… давай разойдемся на сегодня.

Мужчина коснулся моей правой руки, и я проследил за его действиями взглядом. Тупая боль пробила грудную клетку, а губы скривились в гримасе.

Я ничего не почувствовал. НИ-ЧЕ-ГО.

Слезы обиды грозились вот-вот политься из глаз, и я до ломоты в зубах стискивал челюсти, останавливая их.

– Тот парень, Грин, он звонит. Часто. Каждый день, вообще-то. Он хочет…

– Нет.

– …встретиться с тобой. Поговорить.

Я снова вспомнил парней в черных костюмах.

Продался, как шлюха… И кто же меня осудит?

– Нет. Я… не готов, док. Не готов.

Мужчина пару секунд смотрел на меня, потом поднялся, натянул шапочку и тихо ответил:

– Ты никогда не будешь готов к этому. Никогда. Поэтому… просто подумай о том, чтобы поговорить с ним. Не обязательно прощать его. Видит Бог, я понимаю, что ты чувствуешь, но…

Он замолчал, и я поднял взгляд. Глаза моего собеседника сверкнули.

– В отличие от тебя, я вижу в этой ситуации и плюсы. И один из них знаешь, какой? Этот парень спас тебя от убийства невинных людей и избавил от груза вины, с которым жить очень сложно. Немногие с ним справляются. Я вот до сих пор учусь.

Не говоря больше ни слова, он развернулся и вышел из палаты, а я смотрел ему вслед и сжимал кулак. Все еще один. Все еще левый. И плакал, облегчая душу.

***

Через несколько дней я лежал в той же палате, на той же кровати и смотрел в ту же стену. Я ждал, когда придет мой боевой товарищ. Я поддался на уговоры дока и уже сто раз пожалел об этом.

Сердце отбивало чечетку на ребрах, а невралгия выжигала свое имя на моих мышцах.

Какого хрена я на это подписался? Знал ведь, что это плохая идея! Дьявол!

Прошлую ночь я провел практически без сна. Да еще и от обезболивающих по совету дока почти отказался. Почти. Мне все еще было слишком больно, чтобы перестать нажимать на чертову кнопку совсем.

ДЬЯВОЛ!

Я ждал уже довольно долго. Казалось, что секундная стрелка стала минутной. Уж слишком долго она перемещалась по циферблату.

И это злило меня.

Как и недосып.

Как и боль.

Как и тот факт, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хотел этой встречи. И причина была проста!

Я всеми фибрами души ненавидел моего уже теперь бывшего боевого товарища.

Неправ был док, хоть и был почти в два раза старше меня. Не нужен мне этот разговор. И чем меньше во мне оставалась обезболивающего, чем сильнее боль проникала в кости, чем глубже ее когти врезались в мышцы, тем яснее становилось одно.

Я не хотел разговаривать. Я не хотел прощать. Я не хотела смотреть В ГЛАЗА ТОМУ, КТО ПРЕДАЛ МЕНЯ. ТОМУ, КТО ЛИШИЛ МЕНЯ ВСЕГО!

Я хотел его страданий. Я хотел видеть его лицо, искаженное мукой. Я хотел его смерти. И мне было абсолютно насрать на то, что он собирался мне сказать. Уверен, это будет что-то, типа: «Мне очень жаль», «Прости меня», «Я не мог иначе».

Кровь прилила к голове. Сознание на несколько секунд помутилось от сшибающей с ног ненависти. В груди разгорелся пожар, который с легкостью мог испепелить весь мир. И когда дверная ручка щелкнула, я медленно повернул голову, уничтожая остатки человечности в сердце.

Логан Грин нерешительно вошел в палату и огляделся. Его взгляд прошелся по стенам и мебели, мазнул по краю больничной кровати, упорно огибая меня. Он отвернулся, прикрыл дверь и так и застыл, спиной ко мне, опустив голову. Его спина была неестественно прямой, плечи разведены чересчур широко.