Флорин

Ирина Бэйли

Флорин

Эту книгу я посвящаю Татьяне Белой, Эльвире Годвин, Анне Губенко и Евгении Кипарисовой – с огромной благодарностью за веру в меня.

А также Джанет Гатри и всем женщинам, которые смело идут навстречу своим мечтам.

Часть первая

Англия, 1950

Штормовой ветер гулял по земле с самой ночи. Не прекратился он и теперь, когда солнце, медленно разогревая землю, выглянуло из-за выцветших, сероватых туч. Словно теряя терпение, ветер с новой силой налетал на гордо водруженные повсюду флаги с символами «Юниона Джека», заставляя их взволнованно трепетать в такт своим весенним порывам.

Александра Грант стояла на одной из отдельных смотровых площадок для привилегированных зрителей, с интересом разглядывая аскетичную трассу Сильверстоун. Три бывших взлетных полосы превратились из аэродрома для бомбардировщиков второй мировой войны в гоночный трек, принимавший в тот день гонщиков со всего мира. И наверняка каждый из них планировал не менее быстро, но без помощи крыльев, пролететь по периметру выцветшего летного поля, аккуратно окаймленного изнутри квадратными стогами сена.

– Поверить не могу, что ты меня сюда приволок, Харрингтон, а еще больше, что я на это согласился, – недовольно высказался Эдвард, вынув из кармана платок и шумно высморкавшись в него. – Треклятый ветер, еще не хватало простудиться.

Эдвард Грант был высоким, грузным мужчиной лет пятидесяти. Он стоял рядом с Александрой и Харрингтоном, невысоким, худощавым джентльменом средних лет с озорным взглядом. Харрингтон был гладко выбрит, в зубах он ловко держал длинный мундштук с сигаретой, даже когда посмеивался над чем-то.

– Уймись, Эдвард, – сказал он, похлопав приятеля по плечу, выдыхая дым сигареты через обе ноздри. – Когда еще тебе посчастливится увидеть такое зрелище.

Подул сильный ветер, и Харрингтон привычным жестом поправил свою шляпу.

– Вот именно, Харрингтон! Зрелище! Видеть не могу эти уродливые штуковины. Как можно так издеваться над автомобилями? Я не пойму, это мерзкий ветер или твоя вонючая папироса разъедает мои глаза?

Эдвард неуклюже повернул шею, посмотрел на Харрингтона и снова вынул из кармана платок.

– А мне нравится! – воскликнула Александра, и мужчины, увлеченные собственным разговором и наблюдением за происходящим, казалось, только сейчас вспомнили о ее присутствии.

Рука удивленного Эдварда вместе с платком зависла на мгновение в воздухе.

– Поддерживаю, мисс Грант, – улыбаясь, сказал Харрингтон, – эти штуковины – настоящее произведение инженерного искусства. Они еще покажут сегодня, на какие выкрутасы способны.

Эдвард презрительно фыркнул и отвернулся.

– Корыта, убогие жестянки, – все еще отвернувшись, бормотал он. – Уверен, что все эти их выкрутасы будут не чем иным, как жалкими потугами. А ты, мисс Грант, будь добра не лезть в мужские разговоры.

– Шедевры! – делая вид, что не слышит Эдварда, воскликнул Харрингтон, изящные создания.

– Тьфу-ты. Дурной вкус, известное дело, – взорвался Эдвард.

– Не переживай, Эдвард. С элегантными автомобилями твоего завода никому не сравниться.

Эдвард, скрыв удовольствие от услышанного, сердито фыркнул и отвернулся.

– Мисс Грант, не припомню, чтобы я отметил вслух, что выглядите вы сегодня изумительно! – Харринтон перевел разговор, наконец-то вынув сигарету изо рта, – прелестный наряд.

Из-под бежевого плаща Александры выглядывало расклешенное от пояса кремовое платье. Оно доходило до колен и подчеркивало ее тонкую талию и высокий рост. На голове у нее была небольшая, в тон платью, шляпка, скрывающая под собой аккуратно собранные волосы каштанового цвета. В ушах переливались жемчужные серьги, подсвечивая и без того тончайшую кожу на молодом лице. Весь наряд был куплен ее матерью Лорен, одной из самых хорошо одетых женщин во всей Англии.

– Нет, ты можешь себе это представить, Харрингтон? Я подумал сначала, что мне надо перестать пить виски, но нет! Оборачиваюсь, а она мне улыбается с заднего сиденья! Эта девчонка спряталась в машине и я обнаружил ее, когда уже Лутон проехали. Надо было высадить тебя прямо на трассе, несносная мисс Грант.

Харрингтон насмешливо покачал головой. Александра лишь виновато пожала плечами в ответ на возмущенный вид отчима и мягко улыбнулась.

После комплимента Харринтона она как раз думала, что зная Эдварда, единственным способом попасть на гонки было спрятаться в его машине. И это рискованное решение теперь казалось одним из лучших решений в ее жизни и, что она с удовольствием променяла бы свое безупречное модное платье на испачканный мазутом комбинезон и смешную шапочку, заменяющую шлем. Александра улыбнулась в ответ и после комплимента Харринтона с удивлением подумала о том, что с удовольствием променяла бы свое безупречное модное платье на испачканный мазутом комбинезон и смешную шапочку, заменяющую шлем. Девушка наблюдала, как механики, одетые в темные и белые комбинезоны, сновали возле машин, словно грумеры возле породистых скакунов, и тщательно готовили своих питомцев к забегу. Подростки-зеваки, насупившись, с серьезным видом следили за их ловкими движениями. Красные, темно-зеленые, желтые, с круглыми номерами на железном теле, автомобили терпеливо принимали заботу.

Один из механиков итальянской команды склонился над машиной, подписывая открытку, которая отправится домой через мобильную почту, находящуюся неподалеку от трассы. Шпиль почты призывал желающих поделиться с близкими торжественным моментом присутствия на гонках.

Из расположившихся на трассе мегафонов громче зазвучала ритмичная музыка. Женщины в белых фартуках, повязанных поверх простеньких платьев, суетливо обслуживали возбужденных посетителей за прилавками павильонов с едой. Они делали бутерброды, подавали свежую, ароматную выпечку, шустро разливали в стаканчики лимонад и чай. Неподалеку в специальных вагончиках любители напитков покрепче могли полакомиться свежим темно-золотистым пивом, источающим чистый и горьковатый аромат хмеля. Тысячи зрителей вливались на автодром в предвкушении уникального зрелища. Кто-то из них подъезжал на своем автомобиле, а кого-то с самого утра подвозили раздутые то ли от важности, то ли от усердной работы красные автобусы. Повсюду суетились репортеры, громко щелкая фотоаппаратами, и видеооператоры, с черными камерами, которые возвышались над трассой.

Они успели сфотографировать Александру Грант. Скромно улыбнувшись, она стояла между двух джентльменов, один из которых даже во время съемки что-то недовольно бормотал себе под нос и отворачивался от объектива, а второй, широко улыбаясь, держал в зубах сигарету и по-мужски неуклюже позировал, подчиняясь командам репортеров.

Зрители особенно оживились из-за только что прибывших гостей. Гонки почтила своим присутствием сама королевская семья. Они торжественно пожали руки участникам соревнования, пожелали им успехов и неспешно направились к своей ложе. Зрители, не останавливаясь ни на минуту, приветствовали их громкими возгласами и свистом.

Еще большее возбуждение началось, когда команды покатили машины к пит-стопам. Первый мировой чемпионат в рамках Формулы-1 был готов к старту. Водители заняли свои места, застегнув шапки, напоминающие военные чепцы пилотов, и надели очки. Двадцать одна машина была готова сразиться в равном бою за почетное Британское гран-при. Механики проводили последний осмотр перед началом гонки, что-то подкручивая, подливая жидкость в машины или просто, упершись в коленки, разглядывали открытый двигатель.

Толпа замерла в ожидании. Кто-то наклонялся за ограждение, пытаясь увидеть, что же происходит у пит-стопов, кто-то просто стоял, переминаясь с ноги на ногу, кто-то озабоченно курил.

– Когда же они начнут? – с нетерпением спросила Александра.

– Осталась примерно минута до старта, – ответил Харрингтон, наклонившись к ней.

– И ни одной женщины-водителя, – почти шёпотом сказала Александра, но оба джентльмена услышали ее.

– Еще этого здесь не хватало. – Эдвард метнул на нее молнии сердитого взгляда. – Тогда меня точно бы здесь не было. Придут же кому-то такие вздорные мысли!

Харрингтон промолчал, лишь снисходительно улыбнулся.

Вдруг Александра вздрогнула от внезапного рева моторов. Водители впились взглядом вперед, словно прошлого для них больше не существовало. Они возбужденно ожидали заветного взмаха флага.

Спустя несколько секунд соперники, рыча, уже старались обогнать друг друга, тяжело повторяя изгибы бывшей взлетной полосы.

Александра почувствовала, как сердце ее заколотилось. В одно мгновение ей стало жарко под плащом, а платье превратилось в душную клетку. Она одной рукой держалась за Эдварда, а другую, прислонив к подбородку, сжала в кулак. Воздух разогрелся от визга и рокота проносящихся мимо мощных моторов. Кровь Александры бежала в венах в их ритме, а ее тело еле заметными наклонами повторяло каждое движение соревновавшихся.

– Молодец, Фарина, выжимает уже больше ста миль, – прокомментировал происходящее Харрингтон.

Он тоже выглядел возбужденным.

– Это второй номер? – взволнованно спросила Александра.

– Да! Красная Альфа-Ромео.

Эдвард, по-прежнему насупившись, молча наблюдал за гонкой. Он оттолкнул руку Александры, и на мгновение могло даже показаться, что ему стало интересно, тело его напряглось.

– Что с ним случилось, Эдвард? – спросила Александра, прикоснувшись к его локтю, и указала темно-коричневой перчаткой вдаль на остановившуюся вдали красную машину.

– Понятия не имею, – огрызнулся Эдвард, – нашла у кого спросить. Помолчи ты уже в конце концов.

– По-моему, у него перегрелся мотор, – сказал Харринтон. – Да, посмотрите, он снялся с гонки. Это Мазарати. К сожалению, не он первый и не он последний сегодня, кто преждевременно завершит забег.

– Еще бы эта консервная банка выдержала такою скорость, – пробурчал Эдвард, выпустив изо рта клубок дыма.

– Как жаль, – сказала Александра, видя, как водитель вылез и быстро прошел внутрь пит-стопа. – Ой, смотрите, еще один остановился. Тоже перегрелся двигатель?

– Похоже, он пока просто заправляется, – снова ответил Харрингтон.

Когда гонка закончилась, Александре показалось, что время пролетело несправедливо быстро. Победил итальянец под вторым номером. Толпа его приветствовала, репортеры окружили со всех сторон. Победитель широко улыбался и, казалось, не сомневался в своей победе, с гордым, но доброжелательным выражением лица он считал ее заслуженной.

Во время награждения оркестр, облаченный в красное, играл гимн Италии. На победителе красовался огромный венок из живых цветов, а рядом с ним стоял пожилой подтянутый мужчина, одетый в черный элегантный костюм. Его седые волосы с темными прядями были идеально причесаны.

– У меня есть единственное желание, – с ярким итальянским акцентом, улыбаясь, сказал победитель Формулы 1 в микрофон, – возвращаться в Сильверстоун снова и снова.

Толпа ревела от возбуждения. Александра думала, как тонко в гонках переплелись элегантность с силой, выносливость с жаждой победы. Соревнования закончилась, люди неохотно расходились кто куда, а ее сердце все еще гулко колотилось, ноги не слушались, не желали двигаться с места.

Эдвард и Харрингтон с каким-то джентльменом обсуждали автомобильный бизнес, а Александра подошла к треку, с трепетом в теле разглядывая его теперь уже совсем с близкого расстояния. Время в тот момент замерло, и мир вокруг нее тоже словно остановился. Это было другое измерение, в котором существовали только она и пленительная, строптивая дорога.

Ее окликнул Харрингтон.

– Нам пора, мисс Грант, – неохотно сказал он, как будто догадавшись, о чем она думала.

Когда Эдвард взял ее под руку и они медленно пошли к машине, Александра несколько раз обернулась на трассу. Внезапно почувствовав нестерпимый голод, она ощутила еще более нестерпимое желание обязательно оказаться на Формуле еще раз. За рулем одного из тех гоночных автомобилей, рвущихся вперед.

Глава I

Англия, 1956

Из окна пентхауса открывался вид на усыпанный разноцветными огнями Лондон. Небо, раскрашенное в розово-синие тона, сонно зависло над мерцающими крышами многоэтажек и молчаливым хребтом Темзы, золотившимся от недавно вспыхнувших на мостах фонарей. Далеко, над Вестминстерским аббатством, темным силуэтом реял флаг. А утонувший в огнях одноглазый Биг Бен одиноко упирался шпилем в темные облака.

Александра стояла у окна с нетронутым бокалом шампанского. Одетая в просторный элегантный костюм черного цвета, с единственным украшением в виде нескольких крошечных дождевых капель на шее, она казалась отрешенной от происходящего.

– Вот ты где, Птичка, – подойдя к Александре, заметила маленькая девушка, похожая на какую-то сказочную героиню.

– Народу не так много, а я не могла тебя найти. Ты снова прячешься?

Молли недовольно поджала розовые губы, над которыми лоснился темный пушок.

– Ты права, Молли, и слово подобрала подходящее. Сама того не замечая, я действительно снова прячусь, – спокойно ответила Александра, в упор посмотрев на девушку и тут же снова отвернулась. – Любуюсь видом с террасы.

– Там действительно есть чем любоваться, – сказала Молли, выглянув за дверь террасы. – По-моему, дождь прекратился. – Она резко повернулась к Александре и поправила лямку платья, оголяющего матовую белую кожу с голубыми прожилками, маленькие покатые плечи и острые ключицы.

– Ты не представляешь, сколько времени ушло на поиски этой квартиры и как я спешила переехать из пригорода. Во всём, как известно, есть минусы. Похоже, по правилам игры нашего мира нельзя иметь сразу все.

Александра удивленно кивнула. Молли как раз создавала впечатление женщины, которая имела все, включая привычку выкуривать сигареты одну за другой.

– Мне не нравится запах с улицы. От реки вечно несет тухлой рыбой и лодками, – недовольным голосом сказала Молли и закурила, сверкнув кольцом с огромным бриллиантом. – Особенно сегодня. Когда весь день моросит дождь.

– Лодками?

– Да. Или баржами. По крайней мере, каждый раз, когда я их вижу, мое воображение доносит до меня запах гари. И этот запах меня страшит. Как будто он заполонил весь город, всю планету, и вокруг стало темно и гадко. Я пыталась это нарисовать, но, как ты помнишь, мне для этого не хватило таланта.

Молли Акерман была художницей, и вечеринка в тот вечер проходила в честь ее картины “В устье любви”, созданию которой она посвятила почти год. Картина получилась мрачная. Изрезанная серо-черными мазками. И если устье любви было действительно таким, каким его нарисовала Молли, то люди предпочли бы никогда не испытывать этого чувства. И лишь заметные в середине полотна мазки грязно-бордового цвета передавали романтическое настроение. Молли несколько лет назад вышла замуж за еврейского дипломата и родила от него дочь Сару. С виду их брак казался отполированным до неестественного блеска.

– Ты выглядишь хмурой и уставшей, – заметила Молли, все еще оставаясь рядом и потягивая шампанское. – Ты не находишь это несправедливым? Так должна выглядеть я, но у меня не слишком это получается.

Молли действительно всегда выглядела энергичной и полной жизни, даже когда ее бледное лицо и черные волосы отливали жутковатой синевой из-за похожего на смирительную рубашку белого платья, которое она надевала в колледже перед сном.

– Пойдем, моя Птичка, я познакомлю тебя с парочкой друзей моего мужа, – сказала она, сделав очередную продолжительную затяжку.

– Пожалуй, не сегодня, – ответила Александра, убирая волосы с лица. Ее локоны упрямо трепал ветер. Они путались, закрывали глаза и попадали в рот, прочно прилипая к влажным губам. – Я предпочитаю побыть в одиночестве и в ближайшее время отправиться домой.

– Но ты ведь только приехала. Останься еще. Скоро все напьются, и до тебя никому не будет дела.

– К моему счастью, Мо, до меня и так здесь нет никому дела. Кроме тебя. И, как ни странно, я от этого счастлива.

– Чуть позже я буду читывать вслух заготовленную речь. Всякий бред про смысл моего творчества, чтобы никто завтра не вспомнил, о чем я говорила. – Молли рассмеялась и энергично выдохнула дым. – Сегодня для меня единственный шанс быть услышанной пьяной, обезличенной толпой. Никто потом не собирается размышлять о моих работах, которые я наваяла от скуки, сидя дома с ребенком и няней. Пожалуйста, побудь свидетелем моего недолгого звездного часа. Останься.

Александра улыбнулась и кивнула. Молли прикоснулась своим бокалом по ее бокалу и выпила содержимое до дна.

– Я буду помнить, Мо, – сдержанным тоном сказала Александра, – поэтому будь добра, постарайся сделать мои воспоминания приятными.

Молли усмехнулась.

– Ты настоящий друг. Чего не скажешь о газетчиках, о которых я забыла и которых здесь сегодня хоть отбавляй. Они обычно подтверждают научный факт: то, что мы помним, на самом деле происходило совсем не так. Ладно, пойду к остальным гостям, – сказала Молли, оглядев толпу, – наполню свой бокальчик и послушаю лестные высказывания в свой адрес. После моей речи мне не терпится услышать про подарок Эдварда и подробности твоей личной жизни. – Молли выставила вперед пустой бокал, как будто произнося тост. – Надеюсь, там не все так мрачно.

Александре не хотелось расстраивать Молли, ведь происходящее у нее на душе как раз связано в том числе и с ее личной жизнью и превосходило в мрачности картину «В устье любви».

Александре даже захотелось купить творение подруги, но позже выяснилось, что картину за немалые деньги уже купила какая-то семейная пара, недавно пережившая любовный кризис.

В гостиной было шумно и пахло духами, перемешанными с парами алкоголя. Как Молли и предсказывала, гости медленно пьянели и, поглощенные собственным великолепием, оживленнее вели беседы. В тот момент, когда Молли с редкими отблесками от вспышек фотокамер на бледном лице выступала с речью, наступило небольшое затишье. Лишь некоторые гости нетерпеливо перешептывались и делали заинтересованный вид. В доме Акерманов в тот вечер собрались журналисты, дипломаты и их жены, финансисты, писатели, несколько художников, галеристов, какой-то известный профессор философии и несколько тощих светских львиц. Воздух накалился до предела и наполнился сплетнями и оценивающими взглядами.

«…В тот момент, когда ты осознаешь, что твое “я” становится “не-я”, ты погружаешься в пустоту и чувствуешь себя частью чего-то бесконечного. Там нет начала или конца, верха или низа, черного или белого. Пространство растворяет твою сущность и, каждый раз возвращаясь назад из неизмеримой глубины, ты оказываешься у истоков себя. У истоков любви».

Публика зааплодировала Молли, мерцая в приглушенном вечернем свете зала драгоценностями и начищенными до блеска туфлями. Александра тоже хлопала ей, устало прислонившись к стене. Речь получилась хорошая, и Молли зря надеялась остаться незамеченной. Решив так, Александра не ошиблась – на следующий день в газетах появились цитаты из выступления Молли, и люди еще долго обсуждали, что порой смысл на первый обывательский взгляд странной картины может превосходить ожидания ценителей. Все дело в личности автора, которую люди сначала распознают, после чего хотят вывернуть ее наизнанку в целях познания мельчайших подробностей.

Молли Аккерман считала себя уникальным автором и человеком. Она открыто заявляла о своей связи с потусторонним миром, ничего не боялась и была уверена, что способна ничего не есть и не пить днями, ведь ее дух силен, и его не сломить ничем мирским.

– По-моему, ты здесь единственный вменяемый человек, – сказала Молли, подойдя к Александре. – Пойдем на террасу, я покурю.

Вечер затянулся темно-синей полоской неба, медленно чернея и обездвиживая город. Ветер усилился, резкими порывами обрушиваясь на террасу. На полу в двух факельных газовых горелках в красивых стальных оправах дрожали языки огня. От них исходило желтоватое тепло.

– Как же мне нравится твой шлем, Птичка. Я положила его в свою комнату. Хочу как следует его разглядеть. Ты знаешь, сама мысль о том, что ты приехала сюда на мотоцикле, в этом строгом костюме и блестящем шлеме на голове взбудоражит кого угодно. Ты такая редкость! – сказала Молли, прикуривая сигарету. – Ты страшная редкость!

Александра добродушно хмыкнула.

– Я хочу чаще бывать в Лондоне. Думаю найти здесь работу.

– Вот я о чем и говорю. В то время, когда женщины только и хотят сидеть дома, рожать детей и опустошать банковские счета мужей, ты гоняешь на мотоцикле и ищешь работу. – Молли рассмеялась и тут же продолжила: – Да тебе и замуж-то выходить не надо. С деньгами завода Гранта ты можешь всю жизнь скитаться вот по таким вечеринкам, а потом спать целый день.

Александра приходила в ужас при мыслях о такой жизни. Она не могла вытерпеть и пару часов пребывания на вечеринках, редко пила алкоголь, а вставать она любила рано.

– Завод Гранта и никто из его приближенных не знают о моих намерениях. У них на мой счет свои планы.

– Бедная Птичка. Хочешь, я поговорю с Дэвидом? Может, он пристроит тебя куда-нибудь. – Молли, прищурившись от дыма, разглядывала подругу, словно хотела понять, действительно ли та приняла твердое решение. Александра кивнула, подтверждая тем самым слова подруги. Молли сделала глубокую затяжку и, прикрыв глаза от удовольствия, выпустила дым в прозрачный, безмолвный воздух. Казалось, мир поделился надвое, когда из квартиры доносились голоса и звон посуды.

Молли оказалась единственным человеком, который не стал осуждать Александру за желание найти работу вместо похода замуж и не начала отговаривать ее от задуманного.

– Почему бы и нет, – сказала Александра. – Эдвард делает вид, будто потакает желаниям моей матери. Точнее, успешно делает вид. На самом деле, такое случается, только когда ему так удобно. Типично для мужчины его статуса. Угости, пожалуй, и меня сигаретой.

– А Лорен хочет побыстрее выдать тебя удачно замуж и посадить в золотую клетку. Лишить тебя самого главного – свободы. Ты этого не заслуживаешь!

Александра неумело выдохнула дым из рта. Третья сигарета за всю жизнь горчила во рту. Ее не тянуло курить, но момент показался удачным для того, чтобы сделать пару затяжек и расслабиться.

Несколько раз кашлянув, Александра почувствовала, как дым сначала обжег горло, а потом приятной лавой обволок легкие, выскользнув назад.

– Мы так давно не виделись, – сказала Молли. – Я совсем погрязла в быту.

– По тебе не скажешь, Мо.

– Поверь мне. Быт – это серийный киллер вдохновения. Я его ненавижу. Вот нашла, куда от него сбежать. В параллельное измерение. И мне иногда не хочется оттуда возвращаться. Ты не представляешь, что я могу там наблюдать.

Александра представляла. Она не раз замечала, как глаза подруги озарялись каким-то неестественным таинственным светом, когда та говорила о своих видениях.

– Невозможно по-другому, как бы я ни старалась, Птичка. Ребенок отнимает много времени, а Дэвид – все остальное. Я ничего не успеваю. Иногда мне хочется присоединиться к цыганам, ездить в повозке с лошадью, рисовать и вести беспечную жизнь. Видишь? Я слова тебе не даю сказать. Из-за быта я превратилась в эгоистку. Хочу, чтобы слушали только меня. И верили моим безумным идеям. Наверное, и картину я написала только из-за этого. Я всего лишь миссис Дэвид Аккерман, жена своего мужа. А так хочется быть просто Молли. Или даже еще проще – Мо.

Александра обняла Молли за плечи.

– Я предпочитаю слушать, чем говорить, ты же это знаешь, поэтому смело продолжай. – И сделала акцент, отчетливо произнеся: – Мо.

Молли выдохнула дым и положила голову на плечо подруги.

– А вид отсюда действительно великолепный. Спасибо, что напомнила об этом. Я правда невыносима? Дэвид иногда говорит, я токсична, и мне самое место в психушке.

К ним на террасу вышел муж Молли, Дэвид, словно услышав свое имя. Глядя на его приятное, гладко выбритое лицо, вряд ли кто-то мог сказать, что этот джентльмен способен критиковать жену и определять ей место в психушке.

– Еще шампанского, леди? – Спросил Дэвид Аккерман, улыбаясь.

На нем был костюм темного цвета, с нарочито небрежно завязанной бабочкой. Изящные очки для зрения слегка увеличивали его выразительные добродушные глаза, окруженные пушистыми черными ресницами. Именно так выглядел типичный банкир из Сити на торжественных мероприятиях. В другие, не торжественные дни он выглядел так же, только костюм надевал другого цвета и вместо бабочки завязывал скучный галстук. Александра видела его в тот вечер во второй раз. Первый раз это случилось на их свадьбе с Молли.

– Почему бы и нет, – сказала Молли. Она залпом допила игристые пузырьки и нетерпеливо протянула бокал мужу. – До дна, мой любимый. Гулять так гулять. Твоя жена сегодня опьянена собственным успехом. Отчего разнуздана и грешна.