Наследник

А затем, наконец, состоялась церемония у «пробужденного» очага, скрепившая брак Келлена и Илассиа священными узами. Руководила этим действом опять же Маилла, не связанная близким родством ни с женихом, ни с невестой. Церемония совершалась не так обстоятельно и торжественно, как в доме семьи Киофар, но отнюдь не выглядела внешней данью древним обычаям – иначе ее не стоило бы затевать.

За семейным обедом Илассиа пояснила: без церемонии у очага она ощущала бы свое второе замужество как не совсем настоящее. А доктор Келлен признался, что, уважая память Ульвена, предложил ей сначала фиктивный брак, дабы она не чувствовала себя совершенно покинутой и неприкаянной. Посещать слишком часто вдову императора, особенно по вечерам, он считал неприличным, хотя, как старший родственник и как врач, имел на это право. Но Илассиа не приняла его жертву и пожелала стать ему настоящей женой, принеся клятву верности у нового – своего – очага. Рождение сына, Лаона, окончательно скрепило их необычный союз.

Я объясняю всё это, чтобы стало ясно отличие виллы «Илассиа» от дома семьи Киофар. Старый дом обладал чрезвычайно сложным характером, вобравшим в себя нравы, взгляды, повадки и прихоти всех своих обитателей (может быть, даже отчасти и мои, поскольку я подолгу жила в нем и как гостья, и как Хранительница). Однако в доме временами царило веселье, играла музыка и звенели детские голоса, в том числе в последние годы, когда тут резвились и озорничали то Виктор, то близнецы Ульфар и Массен, то Лаура и Валерия, а теперь еще и Ульвен, сын Иссоа и Эллафа. А на вилле «Илассиа» преобладала вдумчивая, затягивающая в себя тишина. Еле слышные шорохи домашних приборов, монотонное дуновение ветра, плеск волн… Илассиа и Келлен говорили друг с другом на «вы» и вполголоса, или вообще обходились без слов. Зачем слова, когда всё уже сказано?..

Но мне для ясности нужны были именно слова.

Илассиа встретила меня у посадочной площадки. Она услышала легкий шум подлетавшего флаера и вышла из дома, накинув плотную серебристую шаль и держа за руку Лаона.

– Аввао Юллиаа, – поздоровались они со мной почти одновременно. – Аввао Юллиаа-саа.

Я ответила тем же уйлоанским приветствием – «Аввао, Илассиаа – аввао, Лаонн-сайо». «Сайо» – это ласковое обращение к маленьким. «Саа» – почтительное обращение к старшим.

Наверное, останься Илассиа в доме семьи Киофар, она никогда бы больше не вышла замуж и не стала бы матерью. Лаон словно бы сознавал, что он послан Илассиа и Келлену как награда за все былые страдания. Этот мальчик никогда не капризничал, не шумел, не буянил. Илассиа даже порой брала его с собой в университет – на ее занятиях он либо спал, либо тихо сидел, разглядывая картинки флоры и фауны Тиатары.

Мы вошли в дом. Внизу гулял сквозняк, шевеливший все занавески. Илассиа щелкнула пультом и закрыла окна, оставив лишь дверь нараспашку.

– Хочешь соку, воды или чаю? – спросила она.

После смерти Ульвена мы с нею снова исподволь перешли на «ты». Поначалу это произошло в виде непроизвольной обмолвки – а потом мы решили, так будет правильней.

– Мама, можно мне соку? – вмешался Лаон.

– Можно. Но лучше не перебивать, – ответила она ему Ульвеновой фразой, только сказанной более мягко.

Мы сели в гостиной. Лаон быстро выпил целый стакан и попросился на воздух – он строил из песка и гальки какое-то сложное сооружение, которое сам назвал «планетарной станцией». Присматривая за ним в монитор наблюдательной камеры, Илассиа вежливо расспросила меня о моих домашних делах и теперь терпеливо ждала, что я объясню ей причину моего внезапного появления.

– Я недавно была в Тиамуне, – сказала я словно бы между прочим. – На совещании относительно будущей конференции «Тиатара – опыт сотрудничества». И напросилась на аудиенцию к профессору Уиссхаиньщщу.

– О да, я знаю, у вас с ним особые отношения…

– Точно так же когда-то говорили про меня и учителя…

– Так ведь это было сущей правдой.

– Но не в общепринятом смысле, Илассиа.

– Да, конечно, – отозвалась она безмятежно. – И что там с Уиссхаиньщщем?

– Я решила попробовать разузнать о недавних событиях на Лиенне. И узнала, что с тем же вопросом к нему уже наведывались и ты, и Ассен. Разумеется, это сразу же вызвало у него подозрения, будто мы все каким-то образом в этом замешаны.

– Даже ты? Но тебя на Лиенне не было.

– Он подозревает, будто мне известно больше, чем я рассказала.

– И что?

– Я умею молчать, Илассиа. Однако в присутствии Уиссхаиньщща мне кажется, он и без слов всё знает.

– О проклятии?

– Видимо, да. Я ничего такого не произносила, ручаюсь. Но хотела бы выяснить, если можно, о чем ты с ним разговаривала.

– Примерно о том же, Юлия. Я спросила, как сейчас живут мои далекие однопланетяне. Он ответил: с тех пор, как мы в ужасе бежали оттуда, лиеннцев преследуют сплошные несчастья, и положение постепенно усугубляется. И… он внезапно задал вопрос, каково мое мнение о наиболее вероятных причинах непрекращающихся катаклизмов.

– А ты?

– Я сказала, что, очевидно, был резко нарушен планетарный баланс, но исправить положение совершенно не в наших силах.

– Прости, дорогая Илассиа, я не очень тебя поняла. О каком балансе ты говоришь?

– Это связано с дисциплиной, которую я изучаю и преподаю – с биоэтикой.

– Разве это не про экологию и межпланетное законодательство?

– Не только. Биоэтика основана на принципе гармоничного равновесия всех систем мироздания, в том числе в планетарном масштабе. Законодательство – внешнее оформление правил, учитывающих и экологию, и вмешательство внешнего разума в объективно развивающиеся процессы.

– Например?

– Интродукция новых видов в другую экосистему. Или, наоборот, истребление целых классов живых существ, которые, вероятно, могли бы составить альтернативную цивилизацию.

– Алуэссы?

– Как ни странно, профессор Уиссхаиньщщ задал тот же вопрос.

– И что ты ответила?

– Насколько я знаю, на Лиенне их нет и не было. Существа, упомянутые в «Алуэссиэй инниа», считались всецело сказочными.

– Ты хотела добыть генетические материалы, чтобы выяснить, насколько действительно уникальны гены семьи Киофар.

– Не успела. Я надеялась на контакты с биологами и генетиками, но моя программа оказалась составлена так, что я почти нигде не бывала сама по себе. Мы с супругом всегда находились рядом, и в поездках, и на лекциях, и на встречах – а он встречался либо с властями, либо с коллегами из Императорского университета, Императорского музея и прочих императорских заведений. Мне казалось, я не должна оставлять его одного, ибо он во мне ежечасно нуждался.

– Но при нем постоянно находился Карл.

– О, да. Мы безмерно ему благодарны. Однако друг и телохранитель – не то же самое, что жена. Я была для него вторым разумом, вторым сердцем и вторыми глазами. Мне приоткрывалось много такого, что оставалось скрытым от Карла.

– В том числе нарастающее неприятие императора его подданными?

– Мы сами не поняли, в какой момент напряжение между ожиданием и реальностью переросло во враждебность и породило жажду расправы.

– Почему Ульвен не пытался уладить конфликт на той стадии, когда это было возможно?

– Я спрашивала. Он отказывался объяснять. Говорил, что он в своем праве и намерен идти до конца. Ты прекрасно знаешь, каким он бывал в таких случаях. Спорить было бессмысленно. И к тому же я – не ты. У меня никогда не хватало духу перечить ему.

– В самом главном я тоже никогда не перечила. Мы цапались по мелочам.

– «Извините, учитель, исправлюсь»…

– О да. Волшебная фраза, прекращавшая все наши стычки.

– У меня была наготове другая фраза: «Ваша воля, супруг мой, – я всегда буду с вами». Я никак не могла допустить, чтобы между мною и ним начались хоть какие-то разногласия. И особенно там, где из близких рядом были только Иссоа, Эллаф и Карл, причем Иссоа и Эллаф не вникали в происходящее: им казалось, всё хорошо, их прекрасно везде принимают, и они наконец-то смогут быть счастливы. На Лиенне их брак не воспринимался как вопиюще неравный. Единственное, чего опасался мой супруг – попыток лиеннских властей предложить Иссоа жениха из местной аристократии. Однако этого общими усилиями удалось избежать. Накануне церемонии коронации Эллафа официально объявили будущим мужем императрицы.

– А потом на них сразу обрушился этот кошмар.

– Я сказала бы – лучше не напоминай, но, Юлия, все мы продолжаем жить внутри того самого дня, миг за мигом, круг за кругом, без выхода, без конца… Невозможно кому-либо объяснить, что тот день сотворил с нами всеми – за исключением, может быть, Карла, поскольку он единственный не был кровно связан ни с кем из нас, и в решающий час сумел сохранить самообладание. Он, конечно, нас спас. Неизвестно, не предполагали ли заговорщики уничтожить еще и Иссоа.

– Но тогда погибла бы вся династия?

– Оставалась я. Вдова законного императора. Уроженка Лиенны. Заведомо не алуэсса. Способная вновь выйти замуж и произвести желаемое потомство. Вероятно, они полагали, будто я ради власти и титула способна на что угодно. В том числе на такое предательство. Как же всё это гнусно и мерзко…

– Дорогая Илассиа, я совсем не хотела тебя так расстраивать. Может быть, вернемся к ученым материям?

– Каким?

– К нарушенному балансу. Как ты думаешь, чья тут вина?

– Я не знаю, а просто рассуждаю с позиции биоэтики. Мой супруг полагал, что на Лиенне все представления о реальности оказались смещены изначально, и существовавшая там конструкция была устроена совершенно превратно. Вместо строительства новой жизни на новой планете они решили восстановить старую, причем по весьма приблизительным схемам. Очевидно, он думал, что сможет это исправить. Как – не знаю. Вероятно, при помощи разума. Он считал, что сначала нужно заставить лиеннцев расстаться с иллюзиями, трезво взглянуть на факты и научиться мыслить критически.

– У него был какой-нибудь план?

– Сомневаюсь. Он ведь действовал как ученый и сильно зависел от материала. Вероятно, он полагал, что сначала необходимо вникнуть во все обстоятельства. Но, чем больше он вникал в них, тем меньше ему они нравились. Кое-что нам просто навязывали, а ты помнишь, как он обычно выходил из себя, когда подобное случалось с ним здесь, в семье или в Колледже. Он терпеть не мог, когда им пытались как-либо управлять.

– Что ему навязали?

– Охрану, помимо Карла. Кучу сопровождающих. Множество сугубо протокольных мероприятий, на которых ему приходилось выслушивать множество льстивых речей без возможности затеять живую дискуссию. Камеры наблюдения в императорской резиденции. Фильтрацию поступающей корреспонденции внешними секретарями. Наконец, трансляцию лекций.

– А почему он возражал против их трансляции?

– Юлия, ты сама редактировала его книгу про «Алуэссиэй инниа». Там сугубо научная терминология, дотошные текстологические комментарии, сравнительные таблицы, справочный аппарат.

– Да, я некоторые места сократила и сгладила, чтобы вышло удобочитаемо. А слишком трудные для понимания экскурсы отправила в примечания.

– Эти крайне мудреные лекции воспринимались на слух увлекательней, чем твой письменный вариант, потому что они произносились прекрасным оратором и мастером поэтической декламации. Его обаяние завораживало. Однако всё это предназначалось не для профанов. Толпа извлекла из обширных выступлений несколько прямолинейных тезисов, истолкованных, к тому же, не так, как он бы желал.

– Например?

– Вся история уйлоанской империи мрачна и кровава. Императорская семья веками скрывала неприглядные тайны. Алуэссы – существовали, но были очень опасны, и поэтому их истребляли. «Песнопения океанид» – никакие не детские сказки, а повествование о непримиримой войне двух некогда родственных рас, и вдобавок собрание гибельных заклинаний.

– Но ведь это во многом правда, Илассиа.

– Мой супруг хотел донести свои открытия прежде всего до ученых. И может быть, посоветоваться с собратьями на Лиенне примерно так, как нередко советовался здесь с нами. А когда эти тезисы без научной дискуссии сделались достоянием всех и каждого, то возникла та самая турбулентность, с которой никто из нас не мог справиться. Многие ощущали себя оскорбленными: сам император подверг безжалостному отрицанию всё, во что они всю жизнь слепо верили. Каждый резкий маневр моего супруга лишь усугублял ситуацию. Война уже шла в умах, прежде чем составился заговор.

– Получается, мой учитель сам нарушил согласие на Лиенне, и сделал это сознательно?

– Юлия, мне больно слышать, как ты его обвиняешь. Будь добра, перестань.

– Извини, дорогая Илассиа. Я всего лишь пытаюсь понять механизм, приведший к столь ужасной развязке.

– Но Иссоа сама призналась. Это было проклятие.

– То есть, снова – слова.

– Не только. И звуки тоже. Совершенно невероятные. Они до сих пор у меня в ушах.

«Мааам!» – внезапно раздался с порога голос Лаона. Мальчик вбежал в гостиную: «Я сделал! Планетарную станцию!»…

Илассиа не стала его укорять за вмешательство в наш разговор. Она встала: «Ну что ж, покажи нам». Я спросила: «Мне тоже можно?». Ребенок ответил: «Да, Юллиаа-саа!»…

На песке возле пристани, у которой покоилась яхта «Илассиа», Лаон соорудил целый городок из отдельно стоящих полукруглых модулей, соединенных крытыми переходами из кусочков садового шланга.

– Надо же! – восхитилась я. – Откуда бы знаешь, как устроены такие станции?

– Дядя Ассен рассказал! – похвастался Лаон. – И дядя Каарол!

– Один – астроном, другой – космоплаватель, – кивнула Илассиа.

– Я тоже бывала в подобных мирах, – сообщила я. – На Марсе, на Арпадане, на Сироне. Правда, там везде купола. Иначе существа вроде нас не могли бы на этих планетах дышать.

– Если сделаю купол, не будет видна красота, – возразил четырехлетний строитель.

– Красота – это важно, – согласилась Илассиа, отряхнув песок со своего безупречного платья, за которое Лаон хватался испачканными руками.

– Маама, Юллиаа-са, а пошли на маяк?

Мысль прекрасная. Я сразу же поддержала Лаона.

Мы с Илассиа поднимались на лифте, а Лаон взметнулся по внутренней винтовой лестнице. Несмотря на свой покладистый нрав, мальчик вовсе не выглядел медлительным и неуклюжим. Наверху мы оказались практически одновременно. На смотровой площадке под фонарем автоматического маяка действительно дуло заметно сильнее, чем на земле, где от ветра нас загораживали либо дом, либо скалы. Илассиа закуталась в шаль, а я, как приехала, так и не снимала плаща-безрукавки.

Здесь Илассиа уже не отпускала Лаона от себя и всё время крепко держала то за плечи, то за руку. Вряд ли он бы задумал перегнуться через ограждение или высунуться наружу, на которой мы стояли, но опасения матери были понятны.

Закат над озером Ойо – зрелище необычайное, особенно, если созерцать его с возвышения, и кажется, будто находишься где-то между водой и облаками. Солнце Айни садится медленно, постепенно тая в тумане за дальними плавнями. Краски меняются плавно, перетекая от студенистого розового с переливами перламутровой лиловости и бирюзы до огненного, воспалённо-алого, дымчато-пурпурного, густо-багрового – как застывшая кровь… А потом в Тиастелле начинают зажигаться огни, и маяк на мысу перемигивается со своим собратом на набережной.

– Маам, а можно, я вниз? – спросил Лаон, которому надоело стоять неподвижно.

– Беги, – разрешила Илассиа. – Подожди нас там, мы тоже скоро спустимся.

Детские ножки бойко застучали по лестнице.

Илассиа, видимо, хотела мне ещё что-то сказать. Я уже боялась задавать ей вопросы, лишь бы снова не бередить ее раны. Но ей явно хотелось выговориться, а кроме меня, рядом не оказалось никого, кто мог бы понять, какие муки она продолжала носить в себе все эти годы.

Неожиданно она очень тихо, но очень внятно прочитала стихи.

Земля марсианских закатов, земля воспаленных снегов,

будь всем, чем хочешь, богата – отдай мне его одного.

На этой страшной планете лишь я встречаю рассвет

помня то, чего не было, любя того, кого нет…

– Орелия Гор? – удивленно спросила я. – Откуда ты ее знаешь?

– Когда мне стало совсем тяжело, я наведалась к доктору Абелю Финну. Мы о многом поговорили. Он подарил мне книжечку. Иногда перечитываю. А потом по строкам и строфам – всплывает.

– Так бывает со всеми стихами.

Орелия Гор – марсианская поэтесса. Она никогда не была на Земле, но полюбила землянина, с которым виделась только раз, когда он прилетал на Марс. Потом он погиб при посадке – спускаемый аппарат упал где-то в Арктике.

– Ты не знаешь… И никто из вас больше не знает… – словно бы нехотя проговорила Илассиа. – Я пыталась покончить с собой. Наглоталась снотворного. Здесь, на маяке. Потом подумала, что меня еще очень долго никто не найдет, и это будет выглядеть совершенно ужасно. Спустилась вниз. Поняла, что уже засыпаю. И что, если я начну умирать на песке, то меня заживо растерзают аваххи. А закончат трапезу крабы и ящерицы. Наверное, так и случилось бы. Я пыталась добраться до дома ползком, чувствуя, как туманится разум и коченеют конечности. Где-то на полдороге потеряла сознание. Келлен каким-то образом почувствовал, что мне плохо – он звонил много раз, а я не отзывалась. Он решил немедленно ехать сюда, захватив на всякий случай свой медицинский кейс. И успел.

– Иссоа и Эллаф… знают?

– Нет. Мы никому не рассказывали. Зачем нарушать их покой. Они счастливы – после стольких страданий и испытаний.

– Как и вы с Келленом. Я рада за вас, Илассиа!

– И ты не считаешь это… предательством?

– Что ты! Нисколько! Жизнь должна продолжаться!

В тишине, наступившей после небесной мистерии, послышался дальний звук электрокара.

– Почти как тогда… Келлен возвращается, – сказала спокойно Илассиа. – Нам пора.

Мы забрали Лаона и вместе встретили доктора Келлена Саонса, вернувшегося из медицинского центра, где он присутствовал на очередной операции.

– Папа! – бросился к нему мальчик.

Келлен взял его на руки и дружески поздоровался со мной. Они втроем смотрелись как слаженная семья, в которой между супругами нет обжигающей страсти, но есть почтительная привязанность. Лаон радовал их обоих, и в присутствии сына можно было не вспоминать о лиеннской трагедии и лиеннском проклятии.

Илассиа приглашала меня остаться поужинать с ними. Но я отказалась.

– Не боишься лететь в темноте? – спросила она.

– Нет, не в первый же раз! Чего бояться? Трасса подсвечена огнями, флаер новый, электроника очень надежная, трафик сейчас небольшой.

Я взлетела над виллой, развернулась над озером Ойо и направилась в Витанову, домой.

Всё и сразу

Наше очередное собрание в доме семьи Киофар оказалось немногочисленным. Только Иссоа, Эллаф, их дети и мы втроем – я, Карл и барон Максимилиан Александр.

Иссоа и Эллаф, как всегда, встретили нас радушно и ласково, но больше всего гостям обрадовался Ульвен. Он запрыгал от счастья, увидев Карла и барона Максимилиана Александра, был горд донельзя, когда ему разрешили сесть вместе с нами за утренний стол, а потом притащил «виолино» и вцепился в Карла как клещ: «Bitte, zeig mir, wie spielt man die Geige!»…

Юному принцу и двум баронам отвели для урока музыки маленькую гостиную, где когда-то Карл обучал Иссоа.

Мы немного понаблюдали за ними. Ульвен был жаден до знаний, но ребячески нетерпелив. Он хотел получить сразу всё и злился сам на себя, когда понял, что мгновенно заиграть у него не получится – нужно методично осваивать азы ремесла. Как настраивать струны, как держать инструмент, как отыскивать и относительно чисто извлекать из скрипки звуки – пока без смычка, щипком, pizzicato. Барон Максимилиан Александр помогал им советами и несколько сдерживал прыть неуёмного ученика, который при неудачах сам себя беспощадно ругал – «Тупой баадар!»… Слушать это было необычайно забавно, но я старалась не рассмеяться. Зато Карл не сдержался и захохотал, и Ульвен тотчас задал вопрос – как нужно выругаться по-немецки? «Dummkopf», – опрометчиво сообщил ему Карл, после чего Ульвен изобрел гибрид «Dummkopf Baadar!» – и снова набросился на непокорную Geige.

Чтобы немного отвлечь обоих и дать Ульвену передохнуть, барон Максимилиан Александр запустил для него очень старую запись, которую Карл когда-то прислал мне еще с Арпадана: там они вдвоем исполняли под синтезатор романс Бетховена. Эта пьеса навсегда осталась одной из самых моих любимых, и когда я ее включаю, я неизменно лью слёзы – не от горя, а от прихлынувших воспоминаний. Карл в том ролике выглядел совсем юным и красивым как ангел, скрипка пела в его руках, обещая нам близкое счастье. Он и сейчас очень даже хорош собой – по-прежнему стройный, высокий, голубоглазый, но волосы у него больше не золотые, а более тусклые, коротко стриженные, и на лбу появилась морщинка, и щеки уже не мальчишески гладкие, а жестковатые, особенно, если он плохо побрит.

– Was ist das? – зазвенел голосок Ульвена.

– Синтезатор, – ответил Карл. – Смотри, у него не струны, а клавиши. И играют двумя руками. Тембры можно переключать. В этом ролике имитировался оркестр.

– Wie?..

– Совместная игра большого числа инструментов.

– Я хочу! Мне нравится! Где такое берется?

– У нас дома.

– Привезите сюда!

Тут Иссоа вмешалась: «Ульвен, откуда такие манеры? Тебе уже объясняли, что нельзя повелительно говорить с друзьями, особенно когда они намного старше тебя»…

– Пожалуйста, милостивый господин барон, – немедленно сбавил гонор наш маленький принц. – Ich bitte Sie sehr, mein gnädiger Herr Baron…

Карл и его отец принялись объяснять, что наш синтезатор – предмет довольно громоздкий, летать с ним из Витановы в Тиастеллу практически невозможно, к тому же электроника может сломаться, а починить будет трудно.

– Тогда я хочу к вам в гости! – заявил Ульвен.

– Для этого нужно разрешение папы и мамы, – напомнил барон Максимилиан Александр.

Мальчик тут же подбежал к Эллафу и Иссоа:

– Папа, мама, господа бароны зовут меня в гости, учиться играть на клавишах – можно?

– А виолино? – спросила Иссоа.

– Виолино тоже возьмем! Хочу и то, и другое!

«И побольше, побольше, побольше», – вспомнила я свой любимый стариннейший анекдот, который нередко цитирую в Колледже, когда некий студент берет на себя слишком много. Впрочем, мне самой всегда не хватало предписанных курсов и языков.

Просьба сына привела Иссоа и Эллафа в замешательство. Но Ульвен умел настоять на своем. Он обхаживал мать и отца, приплясывая от возбуждения, уговаривал на двух языках, призывал на помощь обоих баронов и даже меня, die gnädige Frau Bewahrerin, клялся вести себя как идеально вежливый мальчик, – в общем, не отступался, пока ему не обещали, что иногда, если кто-нибудь сможет его сопровождать в Витанову, он будет нас навещать.

Надеясь немного отвлечь Ульвена от мысли о вожделенном синтезаторе, Иссоа послала Эллафа наверх, в запертый кабинет – принести стеклянный органчик, «мийон эреллай», на котором сама Иссоа давно уже не играла. Оказалось, гибкая трубка, по которой сжатый воздух подавался внутрь, заставляя звучать инструмент, изветшала и прохудилась. Ульвен огорчился, но тут же принялся дуть в органчик самостоятельно, извлекая потешные и не очень-то музыкальные звуки, а другой рукой нажимая на клапаны.

– Можно это как-нибудь починить? – спросил он мать, недовольный получившимся результатом, и смущенно добавил: – Пожалуйста.

– Это – можно, – сказала Иссоа и переглянулась с Эллафом.

Ничего не поделаешь. Принц – музыкант. Запретить ему быть самим собой ни у кого не получится. Отобрать «виолино» – он будет играть на «мийон эреллай», отобрать органчик – начнет извлекать музыкальные звуки из кастрюль, бокалов, ваз и чего попало.

– Уйлоанский Моцарт, – умилился барон Максимилиан Александр и сразу же получил неизбежное: «Was ist das?»

Пришлось рассказать про земного мальчика, который жил в незапамятном прошлом, звался Вольфгангом Моцартом, и будучи даже несколько младше Ульвена, быстро выучился играть и на скрипке, и на клавишных инструментах, а еще умел сочинять свою музыку.

– А бывает музыка не своя? – изумился Ульвен.

– Конечно, бывает, – ответил Карл. – Я, к примеру, сочинять не умею, а играю то, что написали великие музыканты.

– Написали? Прямо буквами?

– Нет, другими значками.

– Покажи!.. Ой, господин барон. Извините. Покажите мне, будьте добры. Я хочу это знать.

Карл порылся в своем девайсе и нашел какие-то ноты.

– Вот, смотри. Это совсем не единственная система музыкальной записи, – пояснил он Ульвену. – Бывают другие. Эта установилась на нашей планете, Теллус, примерно в восемнадцатом веке… Но другими системами я не владею.

– Научи… научите меня, пожалуйста! Я хочу сочинить свою музыку, а потом ее записать!