Русь Эзотерическая. Учителя и М-ученики

С Сергеем, как ни странно, ей сейчас было просто и легко. Она считала себя человеком замкнутым, не разговорчивым. Хотя, этого никто не замечал: такой вот парадокс. В любых компаниях и группах её принимали за свою, к ней хорошо относились. Но при этом, никогда не понимали и не считались с её мнением. Она была для всех просто милой и простой девушкой, и никто и никогда не знал, что происходит в её голове и с её чувствами. Только с Сергеем она могла теперь серьёзно и долго беседовать на любые темы.

«Впрочем, наверное, это из-за крайней разговорчивости Сергея. Ему со всеми просто общаться, – подумала Наталья. – Главное, это не сдурить и не влюбиться. Вот уж будет глупо! Пропадёт откровенность и дружба… В общем, дребедень одна выйдет».

Была уже в её жизни подобная нескладная дребедень. Отчаянная, болезненная любовь. Существующая только в воображении, за пределом яви и даже снов. В лучшем случае, увидеть его издали, когда сердце ухнет куда-то вниз, а потом пройти мимо, не поднимая глаз. И рыдать ночью, носом в подушку. А вначале ведь были друзьями. В одной «шутовской толпе»; беседовали, бродили по Фонтанке…

В то время как Наталья по-прежнему одиноко сидела, не решаясь раздеться и прыгнуть в воду, а занимаясь, вместо этого, странным перепросмотром своей не менее странной жизни, сюда же, на берег, вышла женщина из местных – и остановилась неподалёку. Наталья сегодня уже видала её у костра и запомнила. Эта женщина тогда подошла и поздоровалась:

– Здравствуйте! На Поляну приехали? Милости просим. Отдыхайте, места здесь хорошие. Я сама с утра к серебряному роднику сходила, воды целебной набрала. Вот, увидела новых людей, с палатками. Ну, и зашла к вам на огонёк…

Поговаривали, что она частенько, и не первый год, заворачивает к эзотерикам. А звали её Светланой.

Светлана была для местных, как рассказал Сан Саныч, белой вороной. Те люди, что продавали ему молоко, считали её женщиной со странностями: в отличие от них самих, она в лес ходила, на речку, в поле за травами… Сами они в лес не ногой, а у этой была, мол, такая странная блажь.

– Думаю, и за то они на неё косятся, что с нами Светлана ладит. Костерят, что «прибилась» к эзотерикам. Но, дух у неё сильный, своевольная она. Выдюжит насмешки, – усмехнулся тогда Сан Саныч.

Впрочем, и некоторые бывалые эзотерики, как и «местные», тоже зубоскалили на её счёт. «Под Анастасию работает», – хихикали одни. «Чайка хочет попить у костерка на халяву», – ехидничали другие.

А если и чайка? Что, жалко стало? Впрочем, что же она, воды бы в котелок не набрала, травы не нарвала да костерок сама бы не запалила, такая крепкая и сильная? Чаёк… Без заварки и сахара. А что ещё возьмёшь от небогатой братвы – эзотериков? Миллионеры по лесам не ходят. Какой правды им здесь искать?

Посидеть, погреться… Разговоры послушать. Самой что-нибудь рассказать: про травы, про камни. Лес – как книга, читаемая с детства. Под Анастасию? – а ведь что-то в ней такое и правда есть: крепкая, сильная, своенравная…

Тем временем, местная «Анастасия» искупалась. Вышла из реки и стала отжимать широким полотенцем длинные тёмно-русые волосы. Озорно глянула на Наталью чуть раскосыми, смеющимися, с лукавинкой, «ведьминскими» смелыми глазами и спросила шутливо:

– Что не купаешься? Али какая дума сердце гложет?

И Наталью, неожиданно даже для неё самой, вдруг как прорвало, и она заговорила сбивчиво:

– Думаю иногда, что, может, ерундой мы все – ну, кто на Поляну приехал – занимаемся… Ну, в лучшем случае, отдыхом на свежем воздухе… А для остального мира наша так называемая «работа» – просто смешна. Ну, а что иначе нужно делать? Идти деньги зашибать? Увы, не умею. Читаешь о том беспределе, который сейчас творится… Мурашки по коже. Мир чужой, холодный и страшный. Правда такова, что мы все стремительно катимся в пропасть. Одни – жируют, издеваясь над теми, кто беден, они – хозяева жизни. А бедные – голодают, умирают, и не в состоянии этому противостоять. И никто и никому не нужен. Бедным – потому что они и хотели бы, но не могут никому помочь, а у богатых – совсем не те желания. Не знаю, есть ли смысл прикладывать силы, чтобы выжить, не вижу в этом смысла… Ненавижу! Иногда – и себя, и всех ненавижу. И надо всем тем, что происходит, как фон, стелется – на радио, по телевидению, в газетах – какой-то апофеоз оскотинивания.

Светлана поначалу растерялась. Потом с минуту молча смотрела Наталье в глаза. Наконец, будто озаряясь неким внутренним светом, тихо заговорила:

– Вот что, милая! Ты, наверное, сама чувствуешь, я истину тебе не открою… Сама это знаешь: борьба идёт повсюду, страшная борьба. И не только физическая, за выживание, а ещё и на других планах. Да, могут, конечно, нас убить, могут – сено заставить жевать с голодухи. Но хуже смерти ничего не будет. А для верующего она – освобождение. Главное – не быть такими, как они, ведь именно этого они хотят. Если продашь душу – тебе сразу и колбаса на стол будет, и «Мерседес» в придачу. Очень мало сейчас можно честно заработать, разве что – мужчине сильному, работая с утра до вечера, не покладая рук. И то – если с работой повезёт. Ещё меньше можно заработать «головой»: мыслительным трудом, если он с бизнесом или другим надувательством не связан. А потому, бедный и честный сейчас – синонимы. А значит, и не горюй, что на Руси мало богатых и много бедных… Конечно, есть и среди бедных такие, что с удовольствием и душу бы продали, да не покупает никто… Нечего покупать там. Те пьют, воруют, снова пьют. Отребье. Но нищих и честных – их большинство. И умных много, и талантливых. Но не нужны сейчас ни умные, ни талантливые, ни работящие.

Особенность страны такова, что супостаты и без рабочего люда, и без крестьян, и без учёных и учителей – без всех нас, словом – преспокойно проживут, даже если мы вымрем все. Останется, что продать: леса, земли, полезные ископаемые, иконы старинные… Богатство страны – только беда для простого люда. А ещё, ядерные отходы со всей Европы можно ввозить для захоронения – тоже деньги будут. Только вот что я тебе скажу… Видишь меня? Мне уже далеко за тридцать, а кто этого не знает, не дают и двадцати. Это – от Бога. Только наше тело и наша душа – Богом дадены. Думаешь, каждая богачка, что делает косметические операции и на Канары катается, сможет так выглядеть? Понятно, что с точки зрения людей её круга я не привлекательна: сила моя таких отталкивает, а не притягивает. Я не смазлива, и разные мы, и наши жизни в разных мирах пролегают. Богачка мне не позавидует, но и я ей – тоже. Они ведь всего боятся, эти богатые. Живут и дрожат. Впрочем, мне их не жалко: сами это выбрали. «Хорошую жизнь» свою. Девиз которой: хапай побольше и неси подальше, тешь во всем свою ненасытную утробу. Это сейчас называется коммерческой жилкой. Совсем без совести надо быть, проматывая большие богатства и зная, что рядом люди всю свою жизнь впроголодь живут. Одно только знаю: их деньги ни на минуту не отсрочат их, богатых, часа смертного. А туда – ничего с собой не захватишь. И за всё, в этой ли жизни, или после неё – но придётся заплатить. Не только и не столько деньгами. Не везде они в ходу…

Знаешь, была я как-то в нашем районном центре. Шла по улице. Остановилась машина. Такая, как говорится… Крутая. Вышел, как говорится, мальчик. Смазливый такой. В костюмчике с иголочки. С лоском. И вдруг – меня останавливает. Сказал что-то вроде: «Поехали со мной». А я молчу, смотрю на него в упор. У него глазки сразу так и забегали. Ни взгляда не поймать, ни… человека. Знаешь, будто пустая оболочка передо мной стоит. А сущности там – совсем нет. Не ощущаю человека. Пустота. Кажется, задень его случайно – и растает. Или – пройди сквозь него, как сквозь облако пыли. Не человек это… Так, структура, как здесь говорят: слышала я такое понятие. Мне тогда и страшно стало, и противно. Ну, и пошла я дальше, как мимо пустого места, не оборачиваясь. А – что их бояться? Пусть эти структуры, нелюди – сами нас боятся…

Скажу ещё так. Вот много ли взрослому человеку, в сущности, надо? Из еды мне, например, летом хватает двух яблок и полбуханки хлеба в день. И так – неделями. Вот чаю я много пью, воды родниковой. И – будто от леса какую энергию получаю. Хожу по лесу: то за грибами, то за ягодами, запасаюсь на зиму. А вот деток малых жаль. Им больше кушать надобно, организм растёт. Потому, мало деток у нас рождается: боятся люди, что на голодную и страшную жизнь их обрекут. В будущем-то просвета никакого не предвидится.

А вообще, знаешь что, лучше всего – приезжай, поселяйся здесь, если будет возможность. Здесь хотя бы – лес, горы. Ягоды, грибы, орехи – всё есть. Сюда супостаты всякие не скоро доберутся, хотя и сюда уже их жирная лапа тянется: то с грязевого источника удумали всю грязь вычерпать, то лагерь для школьников организовать, чтобы большие деньги взять за то, что даром даётся… Живут-то дети в палатках, под открытым небом, за едой в посёлок ходят, а пьют воду родниковую… Были даже умники, что эту самую воду собирались в бутылки разливать да продавать потом… Да что-то у них у всех пока не заладилось. Конечно, они рано или поздно сюда доберутся – это так. Но, думаю, горы – места сильные. И здесь, всё же, не пробыть им долго, и всё в карман не захапать. Скинут горы чужаков со своего горба, взбунтует стихия – смерчи, дожди начнутся, и смоет их всех, окаянных, долой отсюда. Пересохнут реки, вода станет горькой и грязной, пропадут душистые травы… Вот только восстанавливается потом всё это природное богатство долго. Разрушать всегда легче, чем созидать. Впрочем, пока ещё мы, местные, легко выживаем, не город здесь, есть ещё природа, она и спасает. У неё есть душа. Которая и поддержит, и поможет, коли плохо. Я часто в лес хожу, порой просто погулять – силы восстановить.

А что ещё делать остаётся? Только силой духа и продержишься. Уповать можно только на Господа, и сопротивляться до конца. А уж тут, в этом деле, как кому удобнее и лучше: с группой, без группы… Я, честно говоря, не знаю, строят ли здесь что-нибудь на тонком плане, и про все эти переходы в шестую расу ничего не скажу. Иногда кажется, что есть в этом что-то, а иногда – что муть и заблуждение. В любом случае, важнее то, что здесь, в этих местах, с тобой внутри происходит. Но и внутреннему иногда нужен внешний толчок, и некоторые его здесь получают. Многим здесь, на Поляне, открывается что-то. Я, конечно, не каналы в виду имею, которые здесь всем Евграфий открывает. Вроде бы, всем желающим – а они отыскиваются постоянно. Не видала ты ещё Отца всей Эзотерической Поляны – Евграфия? – спросила Светлана.

– Нет, – растерялась Наталья.

– Ещё увидишь. Так вот, иду я как-то, к примеру, через поляну, которую ваши Ромашковой прозвали, и стоит на солнцепёке женщина, в самый полдень. Вся уже совсем красная, ошпарилась. Руки к солнцу вверх тянет и проговаривает что-то. Я ей: «Ты что, получить тепловой удар хочешь? У тебя завтра вся кожа слезет!» А она в ответ, гордо: «Евграфий мне сказал, что я сегодня непременно получу канал». А солнечные лучи, мол, полезны для организма. Это – чистая энергия… «Зарядилась» она этой чистой энергией так, что неделю потом мучилась и из палатки не вылезала. Вся кожа у неё покраснела и волдырями пошла… Да, от таких контактов, конечно, никакой пользы нет…

А в общем, поживи здесь с недельку, и сама поймёшь, что к чему. Больше у природы учись. Слейся с ней. Природа излечивает, а дальше – организм начинает сам восстанавливаться, и способности начинают открываться, если кому дано. Поваляйся на травке, походи по горам… А сейчас – пошли купаться, что сиднем на берегу сидеть! В лесу от дум тяжёлых и проблем городских отдыхать нужно. Давай, смелее! Вода – она очищает и силы придаёт, – и с этими словами, Светлана, которая уже согрелась и обсохла на солнце, бодро зашагала к воде. Скинула прочь, на куст, полотенце – и погрузилась в воду.

– Давай, иди за мной, – крикнула она Наталье.

А та была сильно озадачена горькой мудростью и отповедью простой деревенской женщины. Прослушала весь этот длинный, ничем не прерываемый монолог – и впала в ступор. Но вот, наконец, она пришла в себя, тоже – быстро разделась, и вслед за Светланой вошла в холодную реку. Стремительно поплыла, всем телом резко ощутив ледяную воду. Проплыла туда, обратно; хотела уже выходить, но Светлана вдруг настойчиво сказала:

– Нет, этого мало! Давай – ещё. Вода негатив снимает, прочь его уносит. Ты с головой нырни, обязательно – с головой. И – давай ещё здесь поплавай, вперёд – назад!

И они ещё долго плавали вместе вдоль глубокой лагуны, туда и обратно. Пока Наталья, наконец, не перестала мёрзнуть в холодной воде, внутренне съёживаться, и не почувствовала, как каждая клеточка её тела радуется, освежается, и всё оно теперь становится лёгким, чистым, искрящимся. И вот уже не холодно ей больше, только приятно. И видит она теперь, как солнечные блики играют на воде, сквозь которую просматриваются на дне речные камни, и как близко-близко подлетают к воде птицы и стрекозы. Вот теперь она – живая… Воспринимает, что творится вокруг. Слышит, как листья деревьев шумят, шелестят от ветра. То, что раньше будто и не замечалось, ощущается теперь каждой клеточкой тела: чистая вода, яркое солнце, запах листвы и далёкого костра. И будто бы, действительно, все проблемы вдруг разом ушли, унеслись на время куда-то далеко-далеко, за горизонт… Туда, где остался нелюбимый, неуютный, пыльный и душный город…

Глава 6. Лагерь «тот, но и не тот»

«То ли брахман, коль напьётся, то ли – полный аватар».

(юная неформалка)

Когда-то, в этих местах жили совсем другие народы: например, шапсуги, которые навсегда покинули эти края, когда их земли присоединили к России. Жили здесь и черкесы, и адыги, и кабардинцы, и абхазцы. На месте ближайшего посёлка был Николаевский форт – военное укрепление, захваченное и разрушенное горцами. Возможно, следуя вместе со своим гарнизоном в Абинскую, останавливался где-то в этих местах на ночлег ссыльный Лермонтов. Кажется, раньше всё было суровей, серьёзней; люди были другие, и жизнь – другая. Настоящая.

А теперь, как поётся, мы или сажаем металлические огурцы на цементном поле, или ловим синюю птицу… А, быть может, шляемся по здешним лесам в поисках истины – или строим мандалы из речных камней, вместо того, чтобы купаться и отдыхать… Зачем?

Быть может, Николай, человек с чёрной бородой, в синем спортивном костюме, прилёгший у костра на лавочке под клеёнчатой крышей, смог бы это объяснить. Наверное… Если б захотел.

В это утро он встал довольно поздно: хотя, обычно он поднимался ещё до рассвета и шёл купаться. Но, в эту ночь ему почти не спалось; а потом снилось, как он выкладывает новую мандалу. Из звёзд, каких-то странных растений, красивых цветов и разноцветных камней.

«Бред какой-то, – подумал Николай, потягиваясь. – Но, красивый бред. Только, чувство при этом такое, будто всю ночь на себе камни таскал».

Он пошёл собирать дрова, разжёг костёр. Витёк – обитатель сооружения из клеёнки и палок, отдалённо напоминающего палатку – ловил на реке рыбу. А у Николая – вот уже и каша с грибами почти готова. Он помешал ложкой кашу, чтоб не пригорела. Рядом грелся котелок с водой, в который он закинул добрый пучок мелиссы. Вот и чай – тоже готов.

Он сделал небольшую, как он именовал, «раскрутку». Съел кашу, выпил чаю… Хорошо! И… сказал сам себе:

– Пора, а то… Даже по ночам она уже снится…

Тут же набросал на листке бумаги возможные варианты новой мандалы. Но всё было не то. И тогда, Николай решил подойти к начинанию иначе. Прежде всего, подыскать место. Встал, побродил по округе, пока что-то не остановило: здесь!

Тогда он расчистил то самое место от больших сучьев и палок. Отнёс их к костру: пригодятся на растопку. Потом аккуратно разровнял прошлогоднюю палую листву. Стал в предполагаемом центре, сделал мощную «раскрутку». Энергии шли хорошо. Николай отметил это место: сделал в земле небольшую лунку. Потом пошёл за камнем…

Этот камень лежал у него в рюкзаке. А нашёл он его далеко отсюда, на морском побережье. И по форме, и по размерам он напоминал страусиное яйцо. Друзья, помнится, покрутили пальцем у виска, когда он нашёл на берегу эту здоровущую каменюку – и вдруг засунул её к себе в рюкзак.

А сейчас, Николай достал из рюкзака этот камень, принёс и прикопал наполовину в будущем центре мандалы.

Взглянул и подумал: " Лежит яичко. Как на Пасху… А теперь – время собирать камни»!

Он отправился к реке, к лагуне, вблизи от которой он заметил множество белых камней. Всегда, даже в сумерки, уже в темноте, они были видны, и довольно отчётливо. Теперь Николай пособирал их, большие и малые кусочки белого кварца, омытые водой. Сложил в небольшое пластмассовое ведро. Когда вернулся, выстроил из них главные линии будущей мандалы. Затем спустился к речке, туда, где с утра рыбачил Витёк. Николай уже не боялся, что распугает ему рыбу: теперь Витёк сидел у костра и доедал кашу.

Николай подыскивал и таскал к мандале массивные плоские камни. Ему потребовалось довольно много таких больших камней.

Когда устал, подошёл к костру и прилёг на лавочку. А Витёк спустился к реке, чтобы помыть тарелку и отдраить котелок. И, неожиданно крикнул оттуда:

– Эй! Никола! А к тебе, кажется, сегодня гости пожаловали!

– Что-то их не видать! – отозвался Николай. И подумал: «Ах, да, он ведь людей за версту чует… Подождём – проверим. Интересно, и кого же к нам принесёт?»

Потом он всё же почти уснул: намаялся. Растянулся во весь рост, прикорнул на лавке. Однако, вскоре на дороге показались люди, двое мужчин. Они остановились как раз напротив небольшого палаточного лагеря Николая, и, помявшись немного в сторонке и что-то обсудив, решительно направились к костру.

Николай, который вроде бы спал, но весьма чутко, услышал их приближение и приподнял голову. Потом и вовсе сел, распрямился, потянулся – и уставился на гостей.

– Здравствуйте! – сказал один из них (это был Виктор).– Подсесть к вам можно?

– Привет! – ответил Николай. – Присаживайтесь, места всем хватит.

Василь скинул рюкзак неподалёку от костра, под деревом, а Виктор оставил сумку на плече. Оба присели на лавочку, но чувствовали себя как-то неуютно.

«С чего бы начать беседу? – размышлял Виктор. – Спросить, что ли, куда здесь нынче все группы подевались? Или, что ещё лучше, вы наши, мол, или отдыхающие? Тогда, быть может, спросить ещё, как пройти, к примеру, на Шамбалу? Будет весело, если это совсем не эзотерики, и не в теме вовсе».

– Да вы чаёк-то будете? – удивляясь их скованности, спросил Николай. – Вот кружки. Вот сахарок. Или, вам без сахара? Вот сухарики самодельные. Кашу, к сожалению, уже всю съели. Не ждали гостей.

– Как вода в речке? – спросил Виктор, – Холодная?

– Как всегда. Здесь тёплой не включают, – ответил Николай.

Подошёл Витёк, невыразительный светловолосый парень, слегка конопатый и застенчивый. Непонятно, почему, но все руки его были в блатных татуировках. Быть может, не только руки, но сейчас он был в солдатского цвета штанах и такой же рубашке с подкатанными рукавами. Одежда закрывала возможность осмотра остальной живописи. Поздоровавшись, Витёк стеснительно присел на самый край лавочки и стал развешивать на крючочки над костром мелкую рыбёшку, вынимая её из отмытого котелка.

– Чтобы прокоптилась. Мой сегодняшний улов, – зачем-то пояснил он.

Время шло медленно, заторможено; будто, замедленную съёмку включили, что ли – или же, все здесь наполовину спали.

– А вы не видели здесь… Гм, – решился, наконец, Виктор. – Ну, ещё людей. Много… С палатками.

– А-а! Этих-то? Эзотериков? Как же, видал, – неспешно отозвался Витёк. – Когда в посёлок ходил – наткнулся. Самые первые давно уже появились. Но это – не здесь. Здесь теперь не собираются. Здесь их Никола распугал, что ли… В радиусе пяти километров – точно никого больше нет. Только я вот остался. Ещё, ребята из Кропоткина: сейчас они ушли куда-то.

– Раньше группы эзотериков примерно в этих местах стояли. Только, налево надо было свернуть, на ближайшей развилке дороги. Там – их прежнее место. Палатки ставили там, а Магниты ходили крутить – на Грушовую: на поляну неподалёку, там дикая груша растёт. Но, в этом году, говорят, решили стоять на Ромашковой. Так тоже поляну одну прозвали, очень большую. Вблизи посёлка. Да, Витёк?

– Да. Я вчера их группу видел, когда за хлебом ходил. Стояли неподалёку от пасечников, но собирались сегодня на Ромашковую перебазироваться: а там у них даже костёр не разжигался. А на Ромашковой ещё и другие приезжие стоят.

– Это ты, действительно, отсюда их всех распугал? – спросил Виктор у Николая.– Как удалось? Поделись секретом.

– Очень просто. Мы ведь – чо-о-рные! – нараспев, произнёс Николай, протяжно растягивая «о». – Видишь, тут даже перец сушёный висит. Грибки. Травы сушатся.

– Ладно… Пойду я сперва окунусь, – сказал Василь и направился к спуску вниз, к речке.

– Хорошее дело! Только – здесь не сильно впечатляет. Мелко, где-то по пояс. А вот чуть выше по течению – замечательная лагунка есть. Глубокая. Пойдём, проведу, – предложил, поднимаясь, Николай. – Тебе говорили, что ты на молодого Гребенщикова похож?

– Ага. Но, обычно так говорят, когда я на гитаре играю.

Пока Василь с Николаем купались в лагуне, Виктор и Витёк успели сварить суп и кашу, натаскать дров.

– Надо бы и мне вашу лагуну разведать, – смекнул Виктор. – А после – и на дольмен ближайший сходить.

– А вообще, ты – как? С нами останешься – или на ту поляну двинешь, где все? – спросил Витёк.

– Пока не знаю ещё… Быть может, остановлюсь где-нибудь посередине.

– Чтоб ни вашим, ни нашим?

– Нет, чтобы одинаково близко идти было.

– А ты сам – чем занимаешься? Агни-Йогой там, или Магнитами? – спросил Витёк.

– Да меня, знаешь ли, как-то отовсюду повышибало, – ответил Виктор. – Ну, были в нашем городе агни-йоги… Походил я к ним, послушал. Посидел несколько раз на их сходках. Смотрю – информация одна и та же прокручивается, всё по второму кругу пошло. В общем, плюнул я на это дело. Ещё у нас есть один местный светила, Аркадием зовут. Он ведёт свою группу. Мол, без пяти минут святой – как про него говорят: мяса, там, не ест, водки-пива не пьёт. А вообще – ничего мужик. Умный. Только… Я у него однажды спрашиваю, так, невзначай: что, мол, будет, если взять пружину, да всё сжимать её, сжимать… Ведь она, рано или поздно – ка-ак разожмётся! Так, мол, и с разного рода запретами, если сознание не готово. И – вообще, мол, хорошо тому, кто уже нагулялся вволю и дров уже поналомал. Тогда – видать, пора и о душе подумать. А как быть молодым и здоровым? Им – тоже закручивать все гайки? А что, если пружина потом возьмёт – и ка-ак разожмётся, и в результате получим полный загул! В общем, поговорили… Закончилось тем, что обиделся он на меня, и сильно.

– А у меня бывал, значит, здесь случай, – решил ответно поделиться Витёк, внешне никак не прореагировав на рассказ Виктора. – Приезжал сюда в прошлом году один типуля… Он с мамой на Поляну ездит, она его в Магниты и втянула. А он, значит, без водки – совсем пропадает. Выпить ему хочется – хоть умри. Ему-то, однако, вообще-то пить совсем нельзя, потом поясню, почему. А я тогда не знал, какой он, когда выпьет. Он не рассказывал. Уломал он меня, в общем. Долго упрашивал, рубашку на груди рвал: придумай, мол, как достать, у тебя контакт есть с местными. А эзотерики, мол, не застукают, он явится в лагерь уже трезвый, как стёклышко. Ну и, пошли мы с ним в посёлок. А я как раз, незадолго до того, шёл лесом, глядь – грибов прорва. На грибное место наткнулся, да и заприметил его. Пошли мы с ним туда, грибов насобирали – жуть как много. Я раньше хотел их одной местной бабе на продукты сменять, но тут человек просит, трубы у него горят… Из местных, кстати говоря, редко кто в лес ходит. Потому, значит, я им грибы, ягоды притаскиваю иногда. Мне дают лук, картошку. А в тот раз, в общем, сменяли мы грибы наши на самогон. Ну, и напился же он тогда! Кадр ещё тот. А имя его и вспоминать не хочу… Вот была жуть! – Витёк вздохнул. – А я трезвый был, и его потом с пыльной дороги сошкрябал, значит, и до лагеря – здесь, неподалёку он был тогда, их лагерь – пёр на себе. А он всю дорогу соскальзывал, падал и матом ругался. Пёр я его, пёр… Сил, значит, совсем не осталось, но не бросать же парня посреди дороги. Да и жалко его стало…

В общем, стянул я с него весь негатив. На себя: иначе не умею. И чувствую: дерьма во мне теперь сидит – горы. Потом три дня оклематься не мог, всё в себя приходил. Ещё и грустно было до смерти: такая тоска взяла, что хоть ложись да помирай. А ещё и выворачивало наизнанку… А, что тут долго рассказывать – дерьмо оно дерьмо и есть. В общем, полегчало ему резко. Начал песни орать, стихи свои читать – он ещё и поэт, оказывается! В обнимку припёрлись в лагерь: он меня не отпускал никак. Повис у меня на плечах, рукой за нос вцепился… Душу мне всё изливал, плакался. Стал под конец блаженный-блаженный, хоть икону пиши… Каяться начал: бес, мол, попутал – орал. Меня тогда из их лагеря изгнали с позором. Мол, сбил человека с пути, пьяница! А я, так сказать, и не понял: пил-то кто? Он, получилось, без пяти минут святой, а я – совратитель, значит. Запрет наложили, чтобы я в их лагерь носу не казал. Можно подумать – я его с толку сбил, а его – хоть сбивай, хоть не сбивай – всё одно, – закончил Витек и шумно вздохнул.