Новая ложь взамен старой

10 Успехи коммунистической разведки, провалы Запада и кризис западных исследований

НЫНЕ, западные усилия по получению секретной политической информации о коммунистическом мире, западные попытки анализировать информацию из коммунистических источников, западные способности различать надежные и ненадежные источники – между подлинной информацией и дезинформацией – все, похоже, страдают, по крайней мере, от временной потери эффективности. Такое положение дел является симптомом проникновения в западные разведывательные службы своих коммунистических оппонентов.

Западная разведка не всегда была безуспешной. Во время послесталинского кризиса коммунистические службы разведки и безопасности были слабы. Было настроено больше людей для помощи Западу; в 1954 году дезертировали пять сотрудников советской разведки. Хотя Запад так и не смог полностью раскрыть степень проникновения коммунистической разведки в свои правительства и общества, западная разведка все же имела некоторые надежные источники с доступом к органам формирования политики в коммунистических странах. Но по мере того, как коммунистический мир выходил из кризиса, его разведка и службы безопасности восстанавливали свою силу и эффективность. Усилия по проникновению в западные правительства в целом и западные службы разведки и безопасности в частности, не прекращавшиеся с 1917 года, были успешно оживлены. Здесь не место для детального изучения проблемы; тем не менее, необходимо привести несколько примеров, иллюстрирующих аргументацию.

Из своей службы в отделе НАТО Информационного управления Первого главного управления КГБ в 1959-60 годах, автор знает, что в то время советские и блоковые разведслужбы имели агентов в министерствах иностранных дел большинства стран НАТО, не говоря уже о министерствах многих не входящих в НАТО стран. Это означало, что советские лидеры и их партнеры были почти так же хорошо информированы о внешней политике западных правительств, как и сами эти правительства.

Симптомами глубины и масштаба проникновения стали дела бывшего чиновника британского Адмиралтейства Вассалла; бывшего шведского военного атташе в Советском Союзе, а затем в США полковника Веннерстрёма; бывшего высокопоставленного сотрудника штаб-квартиры НАТО в Париже полковника Пака; а также сорока скрытых микрофонов, запоздало обнаруженных в американском посольстве в Москве в 1964 году.

Имеются также поразительные публичные свидетельства коммунистического проникновения в западные разведслужбы. Британским службам безопасности и разведки, старейшим и наиболее опытным на Западе, был нанесен серьезный ущерб Блантом, Филби, Блейком и другими, которые работали на советскую разведку внутри них в течение многих лет, прежде чем были раскрыты.

Разоблачение кольца Фельфе в немецкой разведке в 1961 году показало, что эта служба была проникнута Советами с момента ее возрождения в 1951 году.

Подробная информация автора об обширном советском проникновении во французскую разведку в течение длительного периода времени была передана соответствующим французским властям, которые смогли нейтрализовать это проникновение.

Американская разведка пострадала от советского проникновения в службы союзников, с которыми она сотрудничала. В 1957-58 годах американская разведка потеряла важного секретного агента в Советском Союзе, подполковника Попова, в результате проникновения КГБ.24

В частности, поскольку проблема дезинформации не была понята, сомнительно, что адекватно учитывается компрометация источников в результате известных случаев коммунистического проникновения в западную разведку.

Факторы успеха коммунистической разведки

Три основных фактора способствуют успехам коммунистических разведслужб против Запада. Во-первых, они действуют в гораздо бо́льших масштабах. Разведывательный потенциал разведки тоталитарных режимов всегда выше, чем у демократических, поскольку они полагаются на политический сыск для обеспечения своей внутренней стабильности. Решимость коммунистических режимов продвигать свою систему в других странах влечет за собой расширение роли их разведслужб за рубежом. Соответственно, коммунистические режимы более серьезно относятся к работе по разведке и безопасности и выделяют на нее больше человеческих и финансовых ресурсов, чем демократии. В Советском Союзе сотрудники могут быть обучены по этим предметам до уровня, эквивалентного университетской степени. Их поощряют расширять свои сети информаторов в массовом масштабе как на своей территории, так и за ее пределами.

Во-вторых, коммунистические лидеры осознают важность хорошей работы безопасности для их выживания и конструктивный вклад, который хорошая разведка может внести в успех их международной стратегии. Поэтому коммунистические службы разведки и безопасности освобождены от сложных, если не сказать невозможных ограничений, наложенных на деятельность их аналогов в демократических странах. Они занимают официально признанное и почетное место в коммунистических учреждениях. У них нет проблем с прессой или общественным мнением в своих странах. Они могут позволять себе быть более агрессивными, особенно при вербовке новых агентов.

Третий, и, возможно, самый важный фактор заключается в том, что с 1958-60 гг. объединенные ресурсы разведки и безопасности всего коммунистического блока были призваны коммунистическими правительствами играть влиятельную роль в реализации новой долгосрочной блоковой политики, взяв на себя активную политическую роль, что повлекло за собой предоставление западным разведслужбам тщательно отобранной «секретной» информации изнутри коммунистического мира.

Дополнительным свидетельством потери эффективности западной разведки является то, что это изменение в роли коммунистических разведслужб практически осталось без внимания на Западе, как и значение двух совещаний ведущих сотрудников КГБ в Советском Союзе в 1954 и 1959 годах. До сих пор не было никаких признаков осознания нового аспекта проблемы, связанного с участием коммунистических разведок в стратегической дезинформации. Это похоже указывает на то, что какие бы секретные западные источники ни существовали, они не сообщали об этом.

Устаревшие западные методы анализа коммунистических источников

До сих пор западные аналитики обычно использовали метод содержания для анализа коммунистических источников, в основном коммунистической прессы и периодических изданий. Поскольку правила были сформулированы бывшим немецким коммунистом Боркенау, этот метод часто называют методом Боркенау. Не ставя под сомнение интеллект или честность западных аналитиков, следует усомниться в том, что они продолжали и почти исключительно полагались на его метод после того, как были приняты новая долгосрочная политика блока и систематическое использование дезинформации.

Основные правила метода Боркенау можно сформулировать следующим образом:

• Не поддавайтесь фасаду коммунистической пропаганды и не отвлекайтесь на пустое словоблудие коммунистических заявлений, чтобы определить реальные проблемы и реальные конфликты в коммунистических обществах.

• Интерпретируйте эти вопросы и прогнозируйте возможное развитие событий в коммунистическом мире до того, как они станут достоянием общественности.

• Ищите подсказки для толкования событий в коммунистическом мире в национальной и местной коммунистической прессе в объявлениях о назначениях или увольнениях должностных лиц и в некрологах.

• Проведите детальное сравнение выступлений ведущих коммунистов в одной и той же стране и в разных странах в поисках существенных различий, особенно в акцентах и подходе к доктринальным проблемам.

• Проводите аналогичные подробные сравнения между коммунистическими газетами, другими изданиями и передачами в одной и той же стране и в разных странах с одной и той же целью.

• Интерпретируйте текущие события в свете знаний о старых партийных противоречиях.

• Уделяйте особое внимание борьбе за личную власть; прослеживайте биографии и карьеры партначальников и изучайте группировку их последователей.

Этот метод был действенным и эффективным для периода диктатуры Сталина и для борьбы за власть, последовавшей за его смертью. Ликвидация Сталиным группы Жданова в 1948-49 годах, существование китайско-советских разногласий в сталинский период и «победа» Хрущева над большинством в Президиуме в июне 1957 года – все эти факты поддавались более или менее точному толкованию и оценке с помощью этих средств.25 Фракционность, политические споры, политическое маневрирование, борьба за власть – все это были реальные проблемы того времени, и анализ их по линии Боркенау оправдал себя и дал ключ к пониманию реалий коммунистического мира и его политики.

В начальный послесталинский период, с 1953 по 1957 год, самый стихийный и неконтролируемый период в истории коммунизма, произошли некоторые новые события. Подлинный национализм и ревизионизм приобрели значительные масштабы. Возникли различные группы интересов (военные, партия и техническая администрация), вместе с группами сталинистов и умеренных, либералов и консерваторов. Эти новые факторы были приняты во внимание западными аналитиками, которые соответствующим образом изменили свою технику.

Однако стихийный период закончился с восстановлением власти коммунистических партий в блоке. Корректировки в коммунистическом мире изменили первоначальное значение и смысл различных факторов, изучаемых западными аналитиками. Поскольку последние не смогли осознать эти корректировки, их метод анализа коммунистических источников оказался несостоятельным.

Принятие долгосрочной политики прочно утвердило принцип коллективного руководства, положило конец реальной борьбе за власть, обеспечило решение проблемы преемственности в руководстве и создало новую основу для отношений между различными членами коммунистического блока. Если методы оценки национализма и ревизионизма были актуальны в кризисный период с 1953 по 1956 год, когда произошла потеря советского контроля над сателлитами и возникли стихийные восстания, в частности в Польше и Венгрии, то они перестали быть актуальными после того, как лидеры коммунистических партий и правительств получили тактическую независимость и все они, включая югославов, взяли на себя обязательства по новой долгосрочной политике блока и международной коммунистической стратегии. Силы национализма и ревизионизма перестали определять коммунистическую политику где бы то ни было; коммунистическая политика определяла то, как их можно использовать. Именно потому, что это фундаментальное изменение было успешно скрыто от западных наблюдателей, последующий западный анализ советско-албанских, советско-югославских, советско-румынских, советско-чехословацких, советско-китайских и советско-польских отношений, основанный на старой, устаревшей методологии, стал опасно вводящим в заблуждение.

Восстановление партийной власти положило конец влиянию групп интересов. Это можно проиллюстрировать на примере группы военных. При Сталине военные были потенциально важной группой, поскольку подвергались преследованиям с его стороны. Они знали все о методах Сталина на личном опыте. По этой причине антипартийный шаг военных всегда был возможен. Во время борьбы за власть с 1953 по 1957 год партийный контроль над советскими военными был слабым, и военные сыграли значительную роль сначала в смещении неугодных лидеров, таких как Берия, а затем, через Жукова, в «победе» Хрущева над оппозицией. После смещения Жукова, военные попали под более надежный партийный контроль и были избавлены от угрозы преследования. Точно так же партийный контроль над военными в Китае был подтвержден с 1958 года. Военные не могут и не формируют политику ни в одной из стран. «Открытие» западными аналитиками военной группы давления в Советском Союзе в 1960 году и акцент на роли бывшего министра обороны Китая Линь Бяо были ошибочными. Военные лидеры, как и так называемые технократы, все являются членами партии, находящиеся под контролем партийного руководства. В своих отдельных областях они все являются активными участниками реализации долгосрочной политики.

После того, как коллективное руководство было учреждено в Советском Союзе и подтверждено в китайской партии в 1959-60 годах, фракционность потеряла свое значение. Больше не могло быть реальных групп сталинистов, неосталинистов, хрущевцев или маоистов, но такие группы могли быть выдуманы, если того требовали политические соображения. Фактор личности в руководствах коммунистических партий приобрел новое значение. Личный стиль и идиосинкразии лидера больше не определяли коммунистическую политику; напротив, долгосрочная блоковая политика стала определять действия лидеров и использовать их различия в личности и стиле в своих целях. Сталин использовал культ личности для установления своей личной диктатуры; Мао использовал его, отчасти, чтобы скрыть реальность коллективного руководства. Поскольку принятие общей долгосрочной политики также решило проблему преемственности, борьба за власть потеряла свое прежнее значение и стала частью рассчитанной и контролируемой демонстрации различий и разобщенности внутри блока. Существование подлинных групп сталинистов и либералов, сторонников жесткой линии и умеренных в Советском Союзе столь же иллюзорно, как и существование просоветских и антисоветских групп или групп консерваторов и прагматиков в китайском руководстве. Верно, что в обоих руководствах были представители старшего и младшего поколений, но попытки найти различия в идеологии или политике разных поколений не могут быть подкреплены вескими доказательствами. Оба поколения в обеих партиях были и остаются в равной степени приверженцами долгосрочной политики 1958-60 годов.

Когда в Советском Союзе шла реальная борьба за власть, имело смысл просматривать коммунистическую прессу в поисках подсказок, намеков и существенных упущений, прочитать завуалированную критику между строк или найти расхождения в акцентах по тому или иному вопросу в разных газетах или у разных лидеров в одной партии или в разных партиях. Это имело смысл, особенно в годы до и после смерти Сталина. Однако после 1960 года продолжать анализ в этом направлении стало не только бесполезно, но и решительно опасно, поскольку стратеги блока знали все о технике Боркенау и его клише и использовали свои знания при планировании стратегической дезинформации. Они знали все ориентиры, на которые полагались сторонники метода Боркенау в своем понимании работы коммунистической системы; они знали, какую завороженность вызывают фактические и потенциальные расколы в коммунистическом мире; они знали, когда и как бросать намеки в прессе или в частных беседах, наводя на видимые сдвиги в балансе между видимыми соперничающими группами в руководстве; они знали, где и как разглашать тексты тайных выступлений и дискуссий, отражающих видимые разногласия между партиями; и, наконец, они научились вести подконтрольные публичные полемики между партийными лидерами достаточно реалистично для убеждения внешнего мира в реальности советско-албанской и китайско-советской враждебностей и в то же время сохраняя и укрепляя единство действий внутри блока в соответствии с взаимно согласованной долгосрочной политикой и стратегией.

Западная неспособность обнаружить дезинформацию и ее нынешнюю модель

Традиционная методология склонна считать секретный источник надежным, если информация, которую он предоставляет, в целом согласуется с другими открыто доступными сведениями; и наоборот, источник, сообщающий информацию, которая противоречит общепринятому взгляду на ситуацию в коммунистическом мире, должен быть отброшен или отвергнут. В отсутствие дезинформации эта методология была бы действенной. Но доклад Шелепина в мае 1959 года ознаменовал собой возобновление систематической программы дезинформации. Действительно, в конце 1960-х годов рост активности коммунистической дезинформации, в основном тактического характера, связанной с фабрикацией и утечкой коммунистической стороной предполагаемых западных документов, привлек внимание Запада и был доложен ЦРУ Конгрессу США. Но дело в том, что когда Шелепин представил свой доклад на совещании КГБ в 1959 году, у Запада, видимо, не было источников, способных сообщить о нем; его содержание и последствия оставались неизвестными и неисследованными ни одной западной разведслужбой, пока не рассказал о них автор. Принимая во внимание публичные ссылки на долгосрочную политическую роль КГБ на XXI съезде КПСС, добросовестность любого источника или перебежчика из КГБ, описавшего совещание КГБ 1959 года и доклад Шелепина на ней как рутину, вызывает серьезные сомнения.

Западу не только не хватало конкретной информации о докладе Шелепина; коммунистическое использование дезинформации в целом постоянно недооценивалось на Западе, и предназначение модели «слабость и эволюция» практически неизвестно.26 Если бы Запад знал о докладе Шелепина и воспринял его последствия, западная методология должна была бы перевернуться, и, вероятно, перевернулась бы; осознали бы, что надежный источник может дать противоречащую общепринятой картине информацию. Коммунистическая концепция тотальной дезинформации подразумевает использование всех доступных каналов для передачи дезинформации, то есть всех коммунистических источников и всех западных источников, за исключением, очевидным образом, неизвестных коммунистической стороне и неподходящих по некоторым практическим причинам. Если коммунистические и западные источники отражают один и тот же образ коммунистического мира, то это хороший признак того, что западные, так же как и коммунистические, источники успешно используются в целях дезинформации.

На фоне превосходства усилий коммунистической службы безопасности и разведки и ее известных успехов в проникновении в западные разведслужбы, шансы на выживание надежных и бескомпромиссных западных тайных источников на стратегическом политическом уровне в коммунистическом мире очень малы. Если бы, несмотря на все трудности, такой источник выжил, он должен был бы предоставить информацию, расходящуюся с информацией из всех других источников. В то время, когда использовалась модель дезинформации «фасад и сила», надежный источник на нужном уровне должен был бы привлечь внимание к существованию критической ситуации в коммунистическом мире, которую коммунистическая сторона стремилась скрыть. И наоборот, после того, как в 1958-60 годах была вновь введена модель «слабость и эволюция», надежный секретный источник должен был бы обратить внимание, в отличие от других источников, на лежащую в основе силу и координацию коммунистического мира. Поскольку Запад не смог узнать или понять коммунистическую дезинформацию после 1958 года, он не смог изменить свою методологию; поскольку он не смог изменить свою методологию, он продолжал принимать как подлинную информацию из всех источников, как коммунистических, так и западных, отражающих разобщенность и замешательство в коммунистическом мире. Тот факт, что все источники, как западные, так и коммунистические, продолжают рассказывать практически одну и ту же историю по этому вопросу, является хорошим признаком того, что усилия по дезинформации были всеобъемлющими и эффективными. Самым опасным последствием неспособности Запада обнаружить и понять коммунистическую дезинформацию и ее модели является то, что в отсутствие какого-либо корректирующего влияния со стороны надежных западных секретных источников, версия событий, передаваемая через коммунистические источники, все чаще принимается за правду. Традиционные западные взгляды на китайско-советский «раскол», «независимость» Румынии и Югославии, «Пражскую весну», еврокоммунистическое диссидентство и другие темы, обсуждаемые во второй части, были разработаны для Запада и переданы ему коммунистическими стратегами.

11 Ошибки Запада

ПРОВАЛ ЗАПАДНЫХ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫХ СЛУЖБ в приспособлении своих методологий для учета изменений в коммунистической политике и стратегии в период 1957-60 гг. и повторного введения дезинформационной модели «слабость и эволюция» означил, что эти службы потеряли способность производить или вносить вклад в точные и сбалансированные оценки ситуации в коммунистическом мире; они невольно стали проводниками дальнейшего распространения дезинформации, преднамеренно скормленной им их коммунистическими противниками. Поскольку они не смогли передать адекватные предупреждения ни о мобилизации разведывательного потенциала блока для политических действий, ни о методах и моделях дезинформации, неудивительно, что западные дипломаты, ученые и журналисты не обратили внимания на расчетливую подачу дезинформации через средства коммуникации и все чаще принимали за чистую монету «разглашения», сделанные им коммунистическими лидерами и официальными лицами в неофициальных, незаписанных разговорах.

Принятие нового вида дезинформации, начиная с 1958 года, отнюдь не было всеобщим и немедленным. По крайней мере, до 1961 года существовали, в общем, две школы мысли среди серьезных западных исследователей коммунистических дел. Были те, кто на основе своего долгого опыта и знакомства с коммунистическими двуличностью и обманом, и своего интуитивного недоверия к свидетельствам и «утечкам», исходящим из коммунистических источников, скептически относились к ранним проявлениям расхождений и расколов в коммунистическом мире и предостерегали от некритического принятия этих проявлений за чистую монету. Скептицизм в отношении подлинности китайско-советских разногласий по-разному и на разных основаниях выражали, в частности, W. A. Douglas Jackson, J. Burnham, J. Lovestone, Natalie Grant, Suzanne Labin и Tibor Mende. Например, Джексон писал: «Во второй половине 1959 года и в течение 1960-о, в результате различных мнений, выраженных в заявлениях, опубликованных в Пекине и Москве, идея о возможном разрыве между двумя державами [получила] значительный импульс в некоторых западных столицах. Желание увидеть развитие конфликта между КНР и СССР вполне законно, но оно может ослепить Запад к фундаментальным реалиям, если придавать чрезмерное значение кажущимся признакам разлома, когда на самом деле ничего фундаментального может не существовать.»27

Джеймс Бернхем отметил в National Review, что китайско-советский конфликт, похоже, был темой разговора, которую предпочитали коммунисты для западных государственных деятелей и журналистов во время их визитов в Москвуи Пекин; он задался вопросом, являются ли заявления о китайско-советском споре «преднамеренным обманом коммунистов, или желаемым некоммунистами, или слиянием того и другого».28

Сюзанн Лабэн повторила в своей книге мнение беженца из коммунистического Китая, доктора Тана, согласно которому китайско-советские разногласия возникли из-за разделения труда между СССР и Китаем.29

Тибор Менде, посетивший в то время Китай, предостерег от преувеличения важности существующих разногласий и заметил, что «когда Китай и Советский Союз встречаются, это не просто торг, но и согласование действий».30

Натали Грант, хорошо знакомая с историей Треста, пошла дальше, предположив, что «тщательное изучение материалов, на основании которых якобы делается вывод о наличии серьезного китайско-советского конфликта, доказывает отсутствие каких-либо объективных оснований для такого убеждения… все заявления о наличии серьезных разногласий между Москвой и Пекином по вопросам внешней политики, войны, мира, революции или отношения к империализму являются выдумками. Все они являются плодом плодовитого воображения и необоснованных спекуляций». Она также заявила, что многая часть «ошибочной информации» о китайско-советских отношениях была вдохновлена коммунистами и «напоминает о той почти забытой эпохе, когда господствовал Институт тихоокеанских отношений».31

Противоположная школа мысли применила к новой ситуации методы Боркенау и уделила большое внимание изучению так называемых «символических», или «эзотерических», свидетельств, которые начали появляться в коммунистической прессе с 1958 года, о расхождениях и доктринальных спорах между различными членами коммунистического блока.32 Эзотерические доказательства китайско-советских разногласий подкреплялись различными неофициальными заявлениями советских и китайских лидеров, такими как критические замечания Хрущева о китайских коммунах покойному сенатору Хьюберту Хамфри 1 декабря 1958 года или «откровенные признания» Чжоу Энь-лая Эдгару Сноу осенью 1960 года.33 Дальнейшая поддержка исходила от неофициальных комментариев коммунистических чиновников в Восточной Европе.34

На протяжении 1960 и большей части 1961 года мнения колебались между скептиками и верующими в эзотерические доказательства. Затем, на XXII съезде КПСС, состоявшемся в октябре 1961 года, Хрущев выступил с публичной критикой руководства албанской компартии, а Чжоу Энь-лай, руководитель китайской делегации, отказался от участия на съезде. Советско-албанский диалог перестал быть эзотерическим и стал публичным. По мере развития публичной полемики между советскими и албанскими с китайскими лидерами на Западе стали появляться ретроспективные рассказы о спорах, якобы произошедших за закрытыми дверьми на съезде Румынской компартии, состоявшемся в Бухаресте в июне 1960 года, и совещании 81 коммунистической и рабочей партии, состоявшемся в Москве в ноябре 1960 года. Наиболее заметными из этих разглашений стали статьи Edward’а Crankshaw в лондонской Observer за 12 и 19 февраля 1961 года и 6 и 20 мая 1962 года. За ними последовали публикации официальных документов и заявлений в прессах итальянской, французской, бельгийской, польской и албанской коммунистических партий. Эти материалы подтверждали и дополняли содержание статей Крэнкшоу.35