Лаптепанк

Пахло бойней, мочой и говном. Вот оно какое, настоящее прошлое… Я поднял выпавший из ослабевшей ладони мертвеца наган. За спиной послышался какой-то шум. Я медленно обернулся. Удавленник, слепо пялясь в меня выклеванными глазами, начинал выбираться из петли…

Зеленый четверг

Рассказ написан на конкурс фэнтези «Или оно» сайта «Квазар»

Ранее публиковался в сборнике «Соскучились, диабетики?»

– Неплохой дом, – Федя довольно потер руки, – можно сказать, выгодное приобретение за сущие копейки.

– Есть такое, – согласился я, начиная собирать вычищенный карабин. – Надо только забор будет вокруг сада сделать.

– Наймем бригаду гастеров, и все дела. – Младший брат прямо лучился энтузиазмом. – Можно хоть прямо сейчас, – он наклонился к ноуту и задорно затрещал по клавишам. – Сейчас, с этим кризисом, полно желающих буквально за еду работать.

Федя с ноутом был мозгами, я, с отцовским ружьем и карабином, – мускулами.

– Особо светиться не стоит, – слегка осадил я, – не надо привлекать внимание. Мало ли как местные жители отреагируют?

Федя пожал плечами: на местных ему было ровным счетом плевать. Мы для того и решили перебраться в деревню в пригороде, чтобы меньше париться из-за назойливых любопытных соседей. В городе они уже начали что-то подозревать. Хорошо хоть с карантином и самоизоляцией соседям, родственникам и друзьям семьи было некоторое время не до нас. Зато как только летнее солнце остановило пандемию COVID-19, мы взяли ноги в руки, собрали имущество в охапку (точнее в автомобильный контейнер) и свалили из города. Благо, оформление сделок купли-продажи и свидетельства о собственности в электронном виде позволили все провернуть без шума и пыли. Федя, оформив на папашу ЭЦП, ловко продал квартиру и купил дом в деревне.

Дом был хорош: большой щитовой, обложенный кирпичом, с большим огородом, кучей разных хозяйственных построек, огромным, похожим на бомбоубежище, погребом и даже с баней. Еще и мебель с посудой остались. Да и стояло все это великолепие в огромном яблоневом саду, правда, его принадлежность к дому была спорной. Обошлось все хозяйство и правда в сущие по нынешним временам гроши. А все из-за весомого снижающего цену фактора – самоубийства прежнего хозяина дома. Наследники были рады избавиться от дома с нехорошей славой. Впрочем, нас с братом такие мелочи не смущали – у нас своих «скелетов в шкафу» хватало и приведение висельника нас не пугало.

– И главное, – не унимался Федор, – какие перспективы: тут нас никто не знает, докучать не будет.

– Сельские обычно любопытны, – возразил я.

– В крайнем случае, пустим слух, что болеем коронавирусом.

– Опасно, народ темный – могут и сжечь.

– Могут… – почесал затылок Федя.

– Пошли посмотрим, где закопать сподручнее, – пряча вычищенное и заряженное оружие в чехлы из-под спиннингов, предложил я.

Сад был довольно запущенным, с густыми кустами, росшими меж посаженных ровными рядами яблонь, и высокой травой, местами едва ли не выше нас.

– Здравствуйте, – из-за густых кустов, окружающих сзади наш туалет, вышел паренек, примерно помоложе Федькиного возраста, в перемотанных синей изолентой очках с толстыми линзами, клетчатой кепке с накладными желтыми кудрями, похожими на львиную гриву и в надетом на шею хомуте. Держа перед лицом небольшую борону, он смотрел сквозь нее на нас. Покачав бороной перед лицом, прислонил ее к стене туалета.

– Я Пашка, – протянул руку. – Мы вон там живем, – показал в сторону дороги, – следующий дом за Кобаном.

– Кабаном? – уточнил Федя.

– Сосед ваш, Колька Кобан.

– Кабан?

– Нет, Кобан, через О. Фамилия такая.

– А я Федя, – представился брат, пожимая ладонь Пашки.

– Я – Володя, – в свою очередь пожал я руку странному пареньку.

– Вы же теперь тут живете?

– Ну мы, – согласился Федя.

– Вот, – он достал из висящей на широком ремне через плечо полотняной сумки хлеб и сало, – принес.

– Нам? – удивился я.

– Нет, дяде Васе.

– Кто такой дядя Вася? – спросил Федя.

– Тот, кто до вас здесь жил. Он повесился.

– Зачем ему хлеб и сало, если он повесился? – Федя помотал головой.

– Треба неупокоенному покойнику еды принести, вроде как поминки по нему справить. Вы на стол положите, скажите, что от меня, и на ночь оставьте. Он разберется.

– До того как повесился, дядя Вася кем был? – решил на всякий случай выяснить я.

– Он раньше в городе был начальником. А потом тут дом построил, хотя ему советовали не строить тут.

– Почему?

– Потому, что на пожарище плохо строить. Тут лет десять назад дом директора сгорел. Ну и в целом место нечистое.

– Почему? – спросил Федя.

– Тут раньше жили, Романины. Батя, Виктор Владимирович, директором был, а Вася и Димка – дети. Батя умом тронулся и тетю Таню зарезал с Димкой, а Вася Виктора Владимировича застрелил. У них ружье было.

– Посадили его? – спросил я.

– Нет, он застрелился сам потом, – местный закусил губу.

– Зачем? – попятился Федя.

– Он тоже с ума сошел, когда увидел, что батя тронулся. А потом другая семья, другого директора. Они все и сгорели.

– А дядя Вася тут при чем?

– Вроде как он дальний родственник им был и все унаследовал. Сгорел только дом, а все постройки остались нетронутыми. Не знаю точно, короче, но дом он точно такой же построил, как у Романиных был, и жил в нем три года. А потом, ну… – махнул рукой, – вы знаете. Вы это, только не забудьте сказать, что это от меня, а то мало ли…

– Не забудем, – обнадежил странного паренька Федя. – Не переживай.

– Я просто удавленников боюсь, – Пашка шмыгнул носом. – Меня ими еще в детстве бабушка Дуня пугала. Мертвецами этими заложными…

– В смысле? – не понял я.

– Мертвяки такие заложные. Ну, в лесу там заблудившиеся или родителями проклятые или те, кого черти украли или кто некрещеным помер. Или вот еще бывает, что маленького мамка во сне случайно задавит. Вот они все после смерти и живут с чертями вместе, служат им.

– Это где они живут? – уточнил я.

– Под землей, в пещерах, или в стоячей воде: омутах, бучилах, прудах, озерах – если вода застоится. Еще в болотах, оврагах, трясинах, глубоких логах, в чащобах и буреломах.

– А бучило – это что такое?

– Это когда луг весной заливает в пойме, а потом вода уходит, а в глубоких ямах остается. Вот это бучило и есть.

– А как они чертям служат? – продолжал я расспросы.

– В основном, черти на них ездят, как пастухи на лошадях, потому что заложные после смерти бегают очень быстро, бывает быстрее даже чем машина. Но бывает, что и пакостят живым, особенно родным и знакомым, по указке чертей. А еще бывает, что клады охраняют. Но… но у нас нет в округе кладов. Но… Семик сегодня. Вы осторожнее.

– Чего? – не понял Федя. – Что сегодня?

– Семик, Зеленый четверг. Он еще и с Русальной пасхой совпал в этот год.

– И что? – спросил я.

– Русалки могут напасть.

– Чего?! – Федя от удивления выпучил глаза. – Какие к черту русалки?

– Видимо местный обычай, – вслух рассуждал я. – Традиционный обряд какой-нибудь.

– Это если женщины заложные, то становятся русалками. Сверху они как люди, снизу – рыбы. Бегают по лесу голые, еще и на ветках деревьев сидят и качаются, особенно березовых. Еще, когда рожь цветет, они по ней гуляют большими шайками, смотрят, чтобы никто колосья не ломал. Они могут в лесу поймать на Русальную неделю и, если кто сдуру к ним подойдет и попадется, до смерти защекотать.

– А в саду могут? – спросил Федя.

– В таком как ваш, – Пашка оглянулся, – могут… И кого защекочут до смерти, тот сам станет русалкой.

– Как я могу стать русалкой? – нахмурился Федя. – Я же мужчина.

– Станешь водяным, – не растерялся Пашка. – А вот из потерчат другие русалки выходят: мавки или еще навки их называют. Но это совсем другое дело…

– Почему так? – спросил я.

– Они когда маленькие, то кричат мау, вроде как кошки, – поправил на переносице очки. – А ночью кричат: гу! гу! Сзади, на спине, у них кожи нет и будто прозрачные они: уся нутрянка видна.

– Если русалки снизу как рыбы, то как же они по лесу ходят? – спросил я, вспомнив сказку Андерсона.

– На Русальную неделю у них ноги делаются, – серьезно объяснил Пашка, – и они сигают, как лоси. А еще хвост не у всяких русалок бывает, а в основном у фараонок, что из преследователей Моисея сделались, в Червном море утонув. Они в хорошую погоду выскакивают из реки и кричат: «Царь Фараон в воде утонул». По осени фараонки в лягушек оборачиваются, поэтому лягушек бить нельзя. А у обычных русалок чаще ноги, как ноги, вполне человеческие. От них надо с собой полынь и любисток18 носить.

– Зачем?

– Она у тебя спросит: «Полынь или петрушка?». Если ответишь «полынь», то будешь живой.

– А если «петрушка»? – уточнил Федя.

– То хана тебе, налетят всем скопом и защекочут насмерть! Тут уж утекай со всех ног! Еще хорошо водку на полыни настоять и пить по утрам натощак грамм по пятьдесят.

– А что такое Русальная неделя?

– Это когда у русалок Пасха. А мавки могут и голову отрезать. Еще могут глаза тебе назад переставить и голову перевернуть.

– Это как?

– Вот так, – Пашка надулся и страшно выпучил глаза, – только в обратку. Если вы мне не верите, то я так скажу: у бабки Храмченковой в прошлом году гуси остались на озере ночевать на плаву. Так русалки им так крыло на крыло завернули, что те сами крылья не могли расправить. Про то все в округе знают и любой вам подтвердит, кого не спроси.

– Спросим, – с непонятной интонацией пообещал Федя. – Будь спокоен.

– А я и так спокоен. И вот еще что… Родителям не говорите, могут не разрешить.

Мы с братом посмотрели на дом.

– Не волнуйся, – тихо сказал Федя, – разрешат.

– А хомут тебе зачем? – спросил я.

– От огненной, – непонятно ответил Пашка.

– Что такое огненная? – не понял я.

– Огненная – это лихорадка, когда человек горит весь от огня внутреннего, вот и прозвали огненной.

Мы с братом переглянулись.

– Лихорадка лошадей боится, – видя наше недоумение, начал объяснять Пашка.

– Так это же хомут, а не лошадь, – уличил Федя.

– Все конские принадлежности к коню приравниваются. Как больной лихорадкой лошадь или хомут увидит, так его сразу начинает корчить и ломать.

– Мы здоровы, – нахмурился Федя.

– Вижу, – серьезно кивнул Пашка. – Но профилактика еще никому не повредила. Мою тетку, Лену, как позапрошлый год лихорадка прихватила, так ей конскую голову клали под подушку и за три дня все как рукой сняло. С тех пор не болеет.

– У меня бы тоже сняло, – согласился Федя, – если бы мне такую пакость под подушку впихнули. А где вы ее, голову, взяли?

– У лошади, – Пашка взмахнул рукой. – Где же еще?

– Действительно, – подмигнул мне Федя. – Где же еще?

– Еще можно вещи лихорадочного отнести не вербу, повесить. Еще можно восковые шарики из свечки, что на Страстной четверг освящена, носить, навроде бус на шее. Или ежиное сало, но брать нужно ежа со свиной, а не собачьей, мордой. И лягушками лечат, потому что у них кровь холодная, лихорадку вытаскивает из больного. Еще от лихорадки можно куриный помет настаивать и пить. Он и от пьяного буйства хорошо помогает, вот только вонючий без меры, не всякий без привычки пить сможет.

– Ясное дело.

– А когда выпьет, из него болезнь в виде черного дыма вылетает.

– Откуда вылетает? – переспросил Федя.

– Известно откуда, – поджал губы Пашка. – Откуда надо, оттуда и вылетает. Еще от лихорадки хорошо на ольховый пень сесть, но только чтобы свежий был, от недавно срубленной ольхи.

– Нам лихорадка не грозит, – беспечно отмахнулся Федя.

– Не говори так! – испугался Пашка. – Лихорадки у порога каждого дома живут и у вашего дома тоже.

– А борона тоже от лихорадки? – решил я сменить тему.

– Что нечистая сила боится бороны – общеизвестный факт, – будто повторяя чьи-то слова, важно сказал Пашка, тряхнув накладными кудрями. – Между прочим, ежели надо без последствий подсмотреть за действиями ведьмы или домового или лешего, то надо смотреть сквозь борону: видно отлично, но без ущерба, вроде как солнечное затмение через закопченное стеклышко наблюдаешь.

– Продуман ты, – уважительно сказал Федя.

– Вот, возьмите, – Пашка достал из сумки и протянул нам крашеное в желтый цвет яйцо.

– Зачем? – Федя не спешил брать непонятный предмет.

– Тоже повесившемуся передать? – я тоже не спешил брать яйцо: кто их, деревенских, знает?

– Нет, – потеребил очки на переносице. – Это вам. На всякий пожарный случай. Положено в Семик яйца в желтый цвет красить.

– Есть его хоть можно? – Федя всегда был голоден. Весь в папашу.

– Лучше не надо, – покачал головой Пашка. – Берите, пока сгодится, а я вам позже полынь и любисток принесу.

– И борону, – нехотя взяв яйцо, усмехнулся Федя.

– Бороны у вас свои есть. Посмотрите в огороде под окнами.

– Что они там делают? – удивился я.

Насколько я разбирался в сельском хозяйстве, боронам под окнами делать было нечего.

– Еще при Романиных их клали зубьями вверх. От нечистой силы. Жена Романина.

– Странная какая-то… – задумчиво сказал брат.

– Она еще и старую обувь в курятнике ставила.

– Зачем? – удивился я. – Чтобы куры лучше неслись?

– Причем здесь куры? – нахмурился Пашка.

– Зачем тогда ставила? – поддержал меня Федя.

– От происков домового.

– У вас еще и домовые тут есть? – присвистнул Федя.

– Не свисти, денег не будет. У нас все есть, но про домового расскажу в другой раз.

– Не деревня, а «заповедник гоблинов».

– Гоблинов тут отродясь покамест не водилось. Если только вы привезли… – нехорошо посмотрел на нас.

– А зачем у вас в деревне старые лапти на столбах заборов висят? – спросил Федя.

– Отопки? Это чтобы дом и подворье от сглаза уберечь, скотину неизуроченной сохранить.

– Почему лапти? – удивился я.

– Так еще старики учили: как кто увидит лапти да подивится, зачем они висят, так уже и сглазить ничего, значится, не сможет. Ладно, мне пора.

Он подхватил борону и развернулся.

– Погоди, – окликнул брат.

– Что? – обернулся Пашка.

– А это у тебя что? – Федя показал на привязанную к перекинутой через шею бечёвке непонятную кость, болтавшуюся на груди паренька.

– Это челюсть первой пойманной щуки – для защиты от бесов и всякого зла. Еще чтобы змея не укусила. Вам такую же надо над входом в дом повесить…

– Мы подумаем, – прервал я.

– Подумайте. – Он ушел.

– Псих, – сделал вывод Федя. – Пришел посмотреть, где что плохо лежит. Ночью нагрянет с кражей. Собаку что ли завести? – задумчиво посмотрел на меня.

– Где мы собаку возьмем? Местную брать нет смысла – она на своих лаять не будет. А ехать за собакой в город – лишний раз светиться.

– Это да, – согласился Федя. – Лишний раз светиться нам не к чему.

Мы обернулись и посмотрели на дом.

– Сейчас опасно, – решил я. – Вдруг он где-то поблизости спотыкается?

– До темноты ждем?

– Да.

– Может проще в огороде?

– Не надо. Решили в саду, так в саду.

– Ок.

Яму выкопали ближе к вечеру.

– Давай перед тем, как их притащим, по саду пройдемся, посмотрим, чтобы никто не шнырял, – предложил я.

– Давай, – согласился Федя, ставя лопату и поднимая прислоненный к жерди ограды чехол.

Мы не спеша шли вдоль ограды, оглядываясь по сторонам. Федя шальными глазами посмотрел мне за спину. Я оглянулся и наткнулся еще на один взгляд – мутный. На столб ограды была насажена голова Пашки. Мутные глаза слепо смотрели сквозь залитые кровью очки в нашу сторону. Под столбом валялась погнутая борона с отломанными зубьями. Я вспомнил недавний разговор с мертвецом и почувствовал, как волосы встают дыбом.

– Голова, – наконец сказал Федя. – Может, это русалки его?..

– Когда щекочут, то голову не отрывают… – возразил я.

– Ну… это да… А если мавки? Он же говорил…

– Ну… не знаю…

– Он слишком много болтал, – раздался сзади приятный женский голос.

Мы с братом едва не подпрыгнули от неожиданности и резко развернулись. Перед нами стояла очень красивая молодая бледная женщина в светлом полотняном платье, с длинной перекинутой через плечо русой косой, вокруг которой громоздилась копна распущенных волос, вся обвешанная венками из ржи, веток и васильков. Руки, по локоть открытые короткими рукавами платья, были испачканы кровью.

– Это вы его? – подчеркнуто вежливо спросил Федя.

– Я, – смущенно улыбнулась женщина, показав красные зубы, и слизнула с левой ладони кровь Пашки. – Долго он от меня бегал, паршивец. Добегался.

– Понятно, – кивнул брат. – А, собственно говоря, за что?

– Я же сказала: болтал много.

– Тоже ясно, – опять кивнул Федя. – Длинный язык еще никого до добра не доводил. Скажи, Володя.

– Есть такое, – согласился я, слегка приоткрывая чехол.

– А вы что, – удивилась женщина, широко распахнув ярко-васильковые глаза с двойными желто-зелеными узкими зрачками. В глазах ее плясали наши с братом перевернутые вверх ногами отражения, – меня разве не боитесь?

Мы с Федей переглянулись.

– Совсем не боитесь? – улыбка женщины выцвела. – Нас положено бояться. – Теперь на месте улыбки проступил злобный оскал.

– Мы люди приезжие, – дипломатично выставил ладони вперед брат, – в ваши дела и разборки не лезем.

– Не боитесь?

– Мы сами по себе, – пожал я плечами. – Вам не мешаем.

– Я мавка!!! – взревела женщина. – Вы должны трепетать передо мной, черви!!!

– Тяжелый случай, – с сожалением вздохнул брат, тоже приоткрывая чехол.

– Можно сказать – клинический, – поддакнул я.

– Да я вас!!! – мавка сорвалась на визг и, угрожающе растопырив руки, медленно пошла на нас.

Я вырвал из спиннингового чехла карабин, Федя – ружье. Выстрелили мы практически одновременно. Картечь смачно шлепнулась в грудь, пуля карабина звонко вошла в череп. Мавка рухнула навзничь. Я, подойдя поближе, влепил контрольную пулю в голову сбоку, повыше уха, подыхающему мифологическому персонажу.

– Вот же дура, – Федя подобрал гильзы моего карабина. – Теперь из-за нее еще одну могилу копать придется.

– Бросим ее вместе с родителями и все дела, – предложил я.

– Думаешь?..

– А что тебя смущает?

– Вроде как они нам родные, а она чужая, – Федя задумчиво почесал затылок. – И вообще, она не человек… Хотя, – махнул рукой, – оно и ладно. Вместе закопаем. А с этим что будем делать? – показал на голову на столбе. – Тоже с ними закопаем?

– Нет, – я покачал головой. – Его же будут искать. Так?

– По идее – да.

– Значит, выкинем голову куда-нибудь подальше, чтобы на нас не подумали, и все дела.

– Ок, давай только сразу закапывать, – брат озабоченно посмотрел на темнеющее небо, – а то к вечеру сильный дождь обещали.

– Дождь – это хорошо, – пряча карабин в чехол, сказал я, – лишние следы смоет.

Брат присел возле убитой и вытащил из кармана нож, открыл его.

– Ты что задумал?

– Платье будем резать.

– Зачем?

– Проверим… – Федя легким движением распустил платье вдоль позвоночника. – Смотри, не соврал дурачок: правда все внутри видно…

– Хорош развлекаться, нам ее еще убирать. Пошли.

Возвращение

Рассказ написан на конкурс фантастики «Квазар» сайта «Квазар»

Витек задумчиво созерцал крупные дождевые капли, неспешно сползающие по экрану оконного стекла. На улице лениво шел дождь, на душе было тоскливо после вчерашнего. Вчера Витек с Михалычем совершили вылазку за восемь километров – в Крюково – на центральную усадьбу и удачно нарезали у местного фермера Евтеича два мешка ядреной, тяжеловесной, как литые гири в ротном спортуголке, капусты. Такая капуста была только у Евтеича.

– Квазар, – объяснял любопытным фермер, – это в космосе штука такая, маленькая и плотная. А у меня капуста плотная и тяжелая, что твой квазар. Сорт такой. Говорят, ее сам Вавилов вместе с Чижевским вывели, но это скорее всего слухи сплетни.

– Так ты не агроном, – смеялся Михалыч, – а астроном.

– Отчасти, – улыбался Евтеич.

Капусту «Квазар» друзья-приятели сбыли бабке Марье, известной на всю округу своей склочностью и умением квасить капусту. Говорят, в прежние, союзные еще времена, аж из самой Москвы белокаменной на черных «волгах» гонцы приезжали, покупали квашеную капусту для членов Политбюро. За то и была назначена бабке Марье персональная пенсия и вручено звание «Ветеран труда». Даже и в нынешние времена ее не забывали, не зарастала к ней народная тропа: в деревне некоторые старухи судачили, что когда снимали фильм «Ширли-Мырли», то капусту купили у Марьи. Но это скорее всего точно были слухи сплетни.

Бабка Марья, хоть и склочня известная, однако же за капусту приятелей отблагодарила, не поскупилась: выставила две бутылки капустного самогон, чистого, как слеза зеленоглазой комсомолки, и на закуску пожертвовала глубокую глиняную миску, полную своей прошлогодней квашеной капустой.

Вот Витек с Михалычем и погуляли чуток с щедрот бабкиных. А так он малый хороший, малопьющий и в характеристике положительно прописан. В армии даже заместителем «комода» был. Просто тоскливо в деревне: из развлечений лишь телевизор, вторую неделю ничего не показывающий (балакали, что это то ли из-за озоновых дыр, то ли из-за санкций, а то ли из-за цифрового телевидения), да субботние танцы в Крюково, с практически непременной незлой дракой с местными. Сегодня как раз суббота, но шлепать восемь кэ-мэ по вонючей липкой грязи желания не было. Глядя на эту грязь сразу становилось понятно, почему в ней в войну застревали и тонули немецкие танки – она их просто жадно и ненасытно пожирала. А трактор гонять – не те нынче времена. Это при Союзе, старики говорят, солярки и прочего ГСМ было хоть залейся, а теперь рынок, и те, кто в него не вписался, вынуждены топливо экономить. Да тут еще и кризис очередной, будь он неладен.

Короче, субботний день, который согласно золотым словам районного батюшки отца Пахома, предназначен для отдыха от трудов праведных, был безнадежно испорчен. Временами Витек жалел, что после срочки не остался в армии на контракт, как старший друган Леха. Тот хоть и потерял в одной из «горячих точек» руку, зато теперь получал пенсию, позволяющую по местным меркам чувствовать себя кумом королю и сватом министру. Вот только и Леха укатил в ветеранский санаторий по бесплатной путевке. Тоска… Летом еще дачники приезжают, городские – купили восемь брошенных изб и живут. При них хоть какое-то развлечение: помочь, где что, послушать рассказы о городской суете, чайку аль кофе неспешно попить. А нынче, осенью…

Дверь деликатно приоткрылась, в горницу проскользнул Михалыч: юркий и говорливый жилистый мужичонка, умеющий и руки применить на любое дело и язык имеющий хорошо подвешенный.

– Здорово, Витек, – Михалыч бесшумно плюхнулся на старый деревянный стул с гнутоклееной спинкой.

Бабушка Праксинья говорила, что стул еще из разграбленной барской усадьбы, но ей мало кто верил.

– Привет, Михалыч.

– Скучаешь?

– Ну так…

– Муторно? – Михалыч был смышлен и догадлив.

– Есть такое, – кивнул Витек.

– На танцы не пойдем? Дождь вроде затих.

Тащиться на танцы, вырывая из цепких объятий грязи усталые ноги и рискуя остаться без резиновых сапог, не улыбалось.

– Да ну их. По такой погоде будем мокрыми, как утки.

– У селезней потенция хорошая, – подмигнул Михалыч. – Как раз придем к крюковским утицам.

– И придем грязными, как свиньи.

– Хорошо, убедил. Тогда есть другое предложение – сходить к бабке Марье за капустной.

– Денег нет, а так не нальет, – вздохнул Витек.

– Нальет, – горячо заговорил Михалыч, – мы же не просто так, а авансом. Сегодня она нам нальет, а завтра мы еще капусты притащим.

– А если не притащим?

– Притащим, у Евтеича еще много «квазара». Ты и сам видел.

– Ладно, – подумав, решил Витек, – телевизор все равно не показывает, пошли к бабке.

Бабка Марья жила в некотором отдалении от деревни, в березовой роще, и хотя небо слегка прояснилось, Витек успел несколько раскаяться в своей скоропалительности, с ног до головы окаченный потоком дождевой воды с неосторожно задетых березок. Хитрый Михалыч предусмотрительно шел вторым и пострадал меньше.

– Говорят, Марья ведьма? – спросил Витек без всякой задней мысли, просто чтобы что-то спросить.

– Еще какая. Еще какая. Вот помню… – Михалыч замолчал и остановился.

– Ты чего? – оглянулся на него Витек.

– Там… – Михалыч тыкал пальцем в небо.

Витек опять оглянулся и попятился: по небу летели ступы!

– Шабаш! – парень аж присел. – К бабке Марье ведьмы слетаются!

– Какие ведьмы? – Михалыч быстро пришел в себя.