Лаптепанк

Ранее публиковался в сборнике «Соскучились, диабетики?»

Говорили же мне умные люди, что пить в бане – последнее дело. А я дурак… Ведь и человек я малопьющий, и бани не любитель, а вот случилось. Все проклятая самоизоляция, вызванная пандемией коронавируса COVID-19, виновата. Месяц я проторчал дома, а тут Димон, приятель-однокурсник, возьми да и пригласи на майские праздники. Он как-то, несмотря на режим самоизоляции, умудрился дачу прикупить, вот и позвал отметить это дело. Я был рад любому поводу вырваться из осточертевших четырех стен квартиры и с радостью согласился. Благо, приятель с помощью отца ФСБ-ешника обзаведшийся пропуском «участника штаба по ликвидации последствий пандемии» сам заехал за мной.

Собрались небольшой тесной компанией, сугубо мужского пола, прорвались через заслон мобильных постов ГИБДД и начали обмывать покупку. Помимо ветхого деревянного дачного домика и сараюшки-развалюхи на участке оказалась и осевшая почерневшая банька. По словам новоиспеченного дачевладельца, гордо именующего себя то ранчеро, то фазендейро, баня была чуть ли не вековой давности постройкой, и если уж не Ленина, то Сталина помнила точно. Естественно, что подогретые алкоголем и пьянящим воздухом свободы, мы предложили испробовать баньку, чтобы, так сказать, оценить дачу в режиме «он инклюзив».

Пока истопили старушку, слегка протрезвели, но все равно в парной было тяжко. Я, отфыркиваясь от пара, выскочил в предбанник, где ждало пиво в переносном холодильнике, протер глаза и замер… Четверо угрюмого, если не сказать разбойного, вида распаренных мужиков разной степени одетости, прекратив разговор, уставились на меня.

– Здравствуйте, – само собой вырвалось у меня, пока ослабленный алкоголем и жаром мозг вяло переваривал визуальную информацию, поступившую от глаз. – А чего это вы тут делаете?..

Глупый вопрос, не спорю. А вы бы что спросили на моем месте? Алкоголь, парилка, чувство свободы после побега из самоизоляции… Естественно, мозги были слегка не на месте. Впрочем, мне их быстро вправили: один из мужиков с рябым угреватым лицом, одетый в застиранные полотняные кальсоны и нательную рубаху, схватил стоящую под рукой винтовку Мосина и впечатал приклад мне в лоб. Мир погас, будто пульт выключил телевизор. Наступила тьма…

Говорят и даже пишут, что обливаться ледяной водой очень полезно: это повышает тонус, укрепляет иммунитет, закаливает организм и даже продлевает жизнь. Не знаю, не знаю – лично мне не понравилось приходить в себя, будучи окаченным ледяной водой из ведра.

– Очухался, анчутка? – пролился на меня вслед за водой густой бас.

Я с трудом разлепил веки: лучше бы этого не делал. Я стоял, привязанный за вывернутые задранные руки к какому-то деревянному столбу. В рот была заткнута привязанная за концы круглая палка, больно распирающая челюсти и мешающая ответить. Дачный поселок куда-то пропал, как сквозь землю провалился. Был бревенчатый дом, серые дощатые постройки-сараюшки, захиревший сад, плетень и дремучий смешанный лес, сжимавший заросшую раскидистой крапивой, широкими лопухами и мощным чертополохом поляну со всем этим хозяйством.

– Погодь, Антип, – дискантом сказал тот, что вырубил меня, осматривая мои босые ноги. – Не анчутка он.

– Как же не анчутка? – начал горячиться басовитый Антип, по виду типичный кулак из старых советских фильмов: лет сорока, кряжистый громила поперек себя шире, лицо масляно лоснится, как у известного российского сыродела, обещающего накормить своим сыром полмиллиона отечественных гурманов, нечесаная бородища лопатой, одет в какую-то поддевку и картуз, за опояской – обрез. На ремне фляга и две здоровенные гранаты. – Самый он ни на есть банный анчутка. Я, когда маленьким был, – обернулся к двум другим, – перед свадьбой дяди Вани, как раз у нас в селе такого же анчутку поймали, в аккурат в байне. Он перед этим в Кольку-пастуха вселился и заставлял его визжать по-меринячьи, хохотать, кур и гусей еб… ь, плясать в полдень голым, насрету3 девкам голым с криком кидаться. И крик такой раздирающий у него был. Опосля, как пришибли чертеняку, все с Кольки как рукой сняло. Потом всему селу пришлось собак разводить, чтобы больше эта пакость не заводилась. Окаянный собачьего духу страсть как не переносит.

– Не анчутка он, – упорствовал второй спорщик, помоложе, по виду похожий на слегка уменьшенную исхудавшую копию Антипа. – Сам посмотри, у него пятки есть. И пальцы тоже.

– Обманка это, облик прилестный. Можа он без пят, а нам мнится с пятками?

Второй снова присел и ощупал мои ноги.

– Да есть у него пятки, не млится он, сам пощупай.

– Делать мне больше нечего! – сплюнул Антип. – Окаянного щупать!

– Банные анчутки – они мохнатые и лысые, а этот не такой.

– Хорош галдеть, – прервал русый чубатый высокий мужчина, – не бабы на ярмарке.

Чубатый у них явно за старшего: взгляд не такой дикий, но при этом пронизывающий, бороды нет, одет в пиджак, брюки и блестящие сапоги. Лицо худое, обветренное, загорелое до такой степени, будто не кожа, а коричневый ствол сосны. Странно они одеты – будто из кино про Гражданскую войну. Неужели Димон решил устроить розыгрыш? Пригласил актеров из самодеятельности и устроил «провал в прошлое», как в недавнем модном фильме. Или это квест «с полным погружением», как было модно до пандемии?

Будто штык воткнули в печень – чубатый без замаха резко вбил в меня левый кулак.

– Ты кто такой? – не отрываясь, смотрел в меня. – За белых аль за красных, соколик голый?

– Да черт он, Григорий Иванович, – не унимался Антип. – Если не анчутка, то значится, шуликун.

– Надо бы его сжечь, – подал голос четвертый: с длинными засаленными волосами, перехваченными грязной зеленой лентой, в очочках, в черной косоворотке и кожаной куртке, с деревянной кобурой на ремне. Ни дать, ни взять – анархист-махновец из Гуляй-поля. Возле ноги его стоял на сошках пулемет с диском сверху – как у товарища Сухова в «Белом солнце пустыни».

– Вместе с баней, – дополнил рябой. – Они, нечистики энти, страсть как чистого огня не любят.

– У нас-то, – посмотрел на него Антип, – когда анчутку то, слышь, Лукьян, поймали, то сначала в котле со святой водой сварили, а потом уж и сожгли на осиновых дровах, а пепел в отхожее место выбросили.

Я поежился: то ли от свежего майского ветерка, то ли от услужливо нарисованной воображением перспективы. Сказать бы им, что квест затянулся, и я хочу выйти из игры и вернуться обратно к пьющим приятелям, но… Но на глаза попался странный предмет, которому не во всяком квесте место. Метрах в 10—15 на яблоне висел самый настоящий раздувшийся покойник, с выклеванными глазами и истерзанным птицами лицом. И если глаза малодушно пытались убедить мозг, что это лишь талантливо сделанный натуралистический антуражный муляж, то нос, ловящий приносимые ветерком запахи, убеждал – самый настоящий труп, провисевший дней пять, а то и неделю. Господи, да что же такое здесь творится?! Куда я попал?!

– А у нас колдунов просто в неосвященной земле зарывали, как и удавленников-висельников иль опойцев4, да пятки подрезали и наталкивали туда щепы осиновой либо щетины свиной, порезанной мелко, непременно с матерого борова. И кол осиновый, как положено, – продолжал «светский» разговор Лукьян.

– Так то просто колдунов, – заспорил Антип, – а то бес. Ты, Лукьян, сам понимай разницу. Колдун он хоть и проклятой, но человек, а энти, – с силой пнул меня сапогом по голени, едва не сломав ее, – совсем другое дело.

– С колдунами тоже не так все просто. У своячницы моей в селе колдуна ковды5 похоронили, так целый год еще потом ходил: людей пугал, хлеб воровал и на дерево поднимал. Черный, страшный, в той же одеже истлевшей, что похоронили.

– Чего же не забили? – живо спросил Антип.

– Так не оказалось его в могиле. Только пустое домовище6.

– А, знаемо. Колдуна можно, знать, и из могилы в могилу переложить, чтобы не шлялся по ночам, коров не доил, скотину не бил, а с бесями строже надо.

– И с опойцами: ни в коем разе нельзя на освященной земле хоронить, иначе бездождие и градобитие будет.

– Да знаю я: еще засуха и вымерзание озими по весне тогда случается и мор на людей или скот. Да, Григорий Иванович? – обратился за поддержкой к авторитету главаря, все так же пристально следящего за выражением моего лица.

– Суевер ты, Антип, – Григорий Иванович отошел на пару шагов назад, вытащил серебряный портсигар, открыл, задумчиво помял в пальцах папироску, положил ее обратно и спрятал портсигар. – Может не нечистый он, а лазутчик. Может же такое быть?

– Как же он в баню мимо нас мог пролезть, паскудина? – удивился Антип. – Ход туда только мимо нас, спрятаться там негде. Не через дымник7 же пролез?

– Логично, – Григорий Иванович слегка покачал головой. – Ты что думаешь, Аркадий?

– Сухаревские предупреждали, что место тут нечистое, – оглянувшись по сторонам, блеснул очочками анархист.

– И в Борислове и в Семенкове, и в Свинокривце так балакают, – поддержал Лукьян. – Кажут, переход8 тут, леший бродит.

– Не лешакайся! – строго прикрикнул Антип. – Накликаешь окаянного!

– Зря мы сюда пришли.

– Разговорчики в строю! – прикрикнул вожак.

– Я лично, как атеист и нигилист, в чертей и леших и бога не верю. А если бога нет, то все позволено, как писал покойный Федор Михайлович.

При этих словах Антип и Лукьян перекрестились.

– Но он, – Аркадий показал на меня, – может каким-нибудь марсианином оказаться.

– Голым? – приподнял бровь Григорий Иванович.

– Так в бане же, – резонно ответил Аркадий. – В бане все голые.

– Даже бабы, – хохотнул Антип.

– Так что от греха подальше, Григорий Иванович, я бы неизвестного этого того… – Аркадий выразительно замолчал и сделал рукой движение, будто сворачивая курице шею. – И так тут полная неразбериха, не пойми, кто за кого воюет, только марсиан нам и не хватало. Да даже и простых шпионов не надо – не ко времени.

– Антип, – принял решение главарь, – ослабь веревки, пусть голос подаст, тварюга.

Амбал зашел за столб, скрывшись из моего поля зрения. Палка во рту слегка ослабила давление на челюсти. Помотав головой, я сумел ее выплюнуть. Повиснув на веревках, она болталась в районе шеи.

– Ребят, хватит! – выпалил я. – Поигрались и хватит!

Аркадий и Григорий Иванович переглянулись, Лукьян прицелился в меня из трехлинейки.

– Брешет, бес, – Антип вновь вплыл в поле зрения, – блазнит9 окаянный, чтобы сгубить души христианские, – широко перекрестился, из нижнего положения вбив кулак мне под ребра слева.

Хорошо бил, паскуда!

– Больно же!!! – заорал я.

– Ничо, ничо, – громила шумно выдохнул, обдав меня чесночно-сивушным перегаром, – нас не соблазнишь, чертеняка. Сожжем тебя, ко всей твоей сатане. Сгоришь в геенне огненной! – снова перекрестился и так же умело зарядил мне под ребра.

Я обмяк в путах.

– Погоди, Антип, – предостерегающе сказал Григорий Иванович, – а то опять забьешь раньше времени.

– Их, нечистых, – упрямо помотал головой Антип, – просто так не забьешь.

– Мясо отобьет, – вдруг хихикнул непонятно чему Аркадий, – нежнее будет.

Меня замутило: не знаю от побоев или от осознания, что грязноволосый вовсе не шутит – такое сладострастное вожделение пополам с голодом во взгляде не подделаешь. Даже мировым звездам кино такое не под силу.

– Я в Бога верую, – лицо Антипа вытянулось, – и черта есть не стану. В крайнем случае, завтра кого-нибудь поймаем…

– Прикажу, – голос Григория Ивановича похолодел, – не только черта, но и говно будешь есть.

– Да я… – вскинулся Антип.

– Головка от х…! – отрезал Григорий Иванович. – Помолчи, думать мешаешь. Так ты кто? – это уже мне.

– Я Вова Маковкин, – всхлипнул я. – Отпустите меня!

– Мне про вову бабка Степанида сказывала, – подал голос Лукьян. – У них в деревне было такое: покойник к ней привязался и во сне снился, пужал по всякому и охальности разные казал. Мужа ее и сына старшего прибрал, пока не сладили с нечистым.

– Я же и говорю, нечистая, – обрадовался Антип. – Кончать его надо, а то стемнеет скоро.

– Вова говоришь… – задумчиво протянул Григорий Иванович, – … кончать надо… Антип, отрежь ему палец.

– Какой? – уточнил облом.

– Мне без разницы какой.

– Буд сделано-с, – масляная рожа Антипа расплылась в похабной улыбке, и он шагнул мне за спину.

Я сжался в испуге, а потом закричал от боли, обжегшей левую ладонь. После потери пальца все сомнения исчезли – это явно не розыгрыш. Я провалился в прошлое…

Антип подошел к главарю, показав мой мизинец:

– Во, задергался, значит, бесовская сила. Нечистые железа не любят, особливо анчутки. Хорошо бы еще сольцой присыпать, но жаль переводить на эту погань соль.

– Аркадий, взгляни, – распорядился атаман.

Анархист взял мой мизинец, внимательно осмотрел, понюхал, лизнул кровь со среза.

– Вроде как человеческий, – вынес он вердикт.

– Уверен? – Григорий Иванович остро смотрел на меня.

– Не знаю… – Аркадий забросил палец в рот и задорно захрустел им, словно лошадь свежей морковкой.

Меня вырвало.

– Ишь как корежит демонюку-то поганого, – веселился Антип. – Чует, что скоро обратно в Ад вернется, шуликун.

– Человек он, только привкус странный, – резюмировал органолептический эксперимент доевший палец Аркадий, – будто химия какая в нем.

– Быват10 в войну германскими газами травленный? – встревожился Лукьян.

– Есть можно? – оценивающе спросил Григорий Иванович.

– С голодухи что угодно сожрешь, – философски ответил Аркадий. – Я когда в Париже учился, так там французы лягушек едят.

– Тьфу ты, пакость какая, – сплюнул Лукьян. – Я бы лягуху жрать не стал ни с какой голодухи. Вдруг это банник-чертеняка? Русалка тож может лягушкой оборотиться.

– В русалок я тоже не верю – отрезал Аркадий.

– Я бы тоже лягухой не оскоромился, – согласился Антип, – или ящеркой или змеей или иным каким гадом. Но и черта есть не стану. Кругом живых людишек полно, чтобы такой пакостью душу грязнить. Я жду суда Божьего и поганить душу свою не дам.

– Твое дело, – словно все для себя решив, отвернулся Григорий Иванович. – Нам больше достанется. Помоги Лукьяну с костром, а то и правда стемнеет скоро.

– Почему не в печи? – поинтересовался Аркадий. – В доме наверняка есть русская печь, в ней и запекли бы. Заодно бы переночевали.

– В пустой хоромине то ли черт, то ли сыч, то ли сам сатана, – перекрестился Лукьян. – Нехорошо в брошенном доме ночевать – домовой осердиться может, бед потом не оберешься. Да и правда, знать нечистое тута место, – показал стволом на висящего в петле. – Еще и удавленник тут рядом весне11. Лучше не ночевать тамече12, – он шмыгнул носом.

– Короче, – подбил итог Григорий Иванович, – быстро жарим этого. Едим, кто хочет, – выделил голосом, посмотрев на Антипа, – и выступаем.

– Вы что, совсем еб… сь?! – обрел я дар речи. – Вы совсем на голову больные?! Вы…

– Пасть ему заткни, – брезгливо велел главарь.

Антип, сильно размахнувшись, от души зарядил мне под дых, вышибив воздух из легких и вернув палку на место, с силой затянул удерживающую ее веревку.

– А зачем костер, Григорий Иванович? – Антип повернулся к главарю. – Байна натоплена, можно на калиннице13 его поджарить. Так быстрее будет.

– А ведь и правда, Григорий Иванович, – поддержал Лукьян. – Чего лишнее то делать? На каменке14 пожарим, в котле часть сварить можно. Что не съедим, с собой в дорогу возьмем. Кто знает, как там повернется? Можа и не поймаем никого в ближние дни.

– Хорошо, – после некоторого раздумья согласился атаман. – Волоките его обратно в баню и там забивайте. Антип, помоги ему.

– Я забить помогу, – с готовностью согласился Антип, – но есть его не стану. И вам не советую.

– Сами разберемся, – Григорий Иванович махнул Аркадию, и они вместе пошли к лесу.

Странная у этого Аркадия походка… – невольно подумал я. – Будто «голубой» идет…

– Опять? – посмотрев им вслед, брезгливо сплюнул Лукьян.

– Ничего ты не понимаешь, – с некоторым превосходством в голосе сказал Антип. – Мне Григорий Иванович сказывал, что это древний обычай: еще в Греции тамошние лучшие герои и богатыри так делали. И в Писании, – перекрестился, – про то же писано.

– Содом он и есть Содом, – покривился Лукьян.

– Темный ты, Лукьян, неуч. Сейчас все грамотные так делают: мужики с мужиками спят, бабы кофий пьють и раком дают.

– Я бы уж лучше с конем, чем с мужиком.

– Был у нас черемис один, так он с лощадями. Раз лошадь назад сдала и нутря ему подавила и кости помяла, – показал себе на живот и таз. – Дохтур ноги ему отчекрыжил по самое не балуй.

– Бог наказал, – сплюнул Лукьян.

– Знамо, неча хорошую кобылу зря портить. – Зевнул Антип. – Лучше нет молодой свежей девки. Еще некоторые вдовы-молодки хороши. После германской их полно в самом соку по деревне было. Нагнешь ее и…

– Хорош похабщину нести, зря время терять. Оглуши его слегка, чтобы не брыкался, да отвязывай.

Кулак здоровяка врезался мне в переносицу, наполовину выбив сознание. Меня отвязали, закинули мои руки себе на плечи, и потащили к недалекой бане.

– Погодь-ка, – замер перед порогом бани Антип, – а что ежели он баенник?

– Думаешь? – Лукьян с сомнением оглядел меня. – Вроде не похож…

– Была бы байна, а черти найдутся. Банник разный вид принять может. Хоть голого старика, хоть кабана, хоть собаки, лягушки, даже белого зайца. Я перед революцией, помню один раз пошел в байну мыться и не попросился. Помылся и смотрю: из-за печки кыха15 черная на меня глядит, и глазища, глазища здоровенные, что твои блюдца, зеленые. Испужался я, перекрестился, а он на полок16 и вскочил. Товды17 я задом попятился. Крещусь и пячусь. Так и вышел из парной, не кинулся он на меня, уберег Господь. Пришлось домой голым идти.

– То и обдериха могла быть, – задумчиво сказал Лукьян.

– Могла…

Они нерешительно стояли перед дверью.

– Мужики, отпустите, – всхлипнул я. – Я же свой, крещеный.

– Креста на тебе нет, – уличил Лукьян, – брэшешь ты.

– Что ты слушаешь нечистого? – Антип умело ткнул меня по почке. – Он тебе и не такого наплетет.

– Я в баню мыться просто крест снял, – ухватился я за призрачную надежду. – Я перекреститься могу…

Разбойники прислонили меня к бревенчатой стене бани и, отпустив, отошли на пару шагов, озадаченно рассматривая. Для страховки при этом держали меня под прицелом винтовки и обреза.

– Черт перекреститься не могёть, – озадаченно сказал Антип. – Так?

– Бачимо, – согласился Лукьян.

– Ежели он перекрестится, то он человек? Так?

– Знамо дело, – кивнул Лукьян.

– Крестись, паскуда! – щелкнул предохранителем. – А то стрельну!

Я перекрестился дрожащей рукой. Потом еще и еще. Бандиты не стреляли, и это крепило мою робкую надежду.

– Знать, впрямь крещеный, – обрадовался Антип.

– Да крещеный я, крещеный, – с облегчением выдохнул я.

– Это хорошо, – масляная рожа громилы просияла, – значит, тебя есть можно.

– Зачем? – обреченно спросил я. Надежда, кратко пискнув, умерла.

– Война войной, а обед по расписанию, – амбал степенно погладил живот. – Ладно на ночь горячего пожевать – кишки погреть. Стреляй его, Лукьян.

– Сам чего не стреляешь?

– Картечь потом выковыривать? Стреляй.

– Патрона жалко, – пожал плечами Лукьян. Щелкнул предохранителем, закинул винтовку на плечо. Вытащил из поясных ножен зверского вида нож. – Давай прирежем.

Я сжался, готовясь подороже продать свою жизнь. Скрипнула дверь бани, медленно отворяясь. Обрез и мигом сорванная с плеча винтовка жадно уставились в темнеющий дверной проем. Из бани вышла одетая в черное пыльное платье высокая сгорбленная женщина с каким-то угловато-перекошено-перекрученным лицом – будто оно побывало в сильном пламени, сморщившись как целлулоидная маска, и косящим левым глазом. Длинные черные косы, закинутые за плечи, касались пола. Женщина провела по побледневшим как мел бандитам ленивым взглядом, повернув голову, посмотрела на меня. В правом глазу ее плавали сразу два ярко-светящихся зрачка: зеленый и желтый. Я судорожно сглотнул. Задержавшись на мне, взгляд вернулся к испуганным мужикам.

– Накликали! – ахнул Лукьян. – Обдериха, – прошептал он.

– Ячична, – тихо возразил Антип и попятился.

Лукьян попятился следом. Женщина молча наблюдала за ними, покачивая в руке решето, оплетенное лебедой и крапивой.

– Стреляй, – посиневшими губами шептал Антип.

– Сам стреляй…

– Пулемет надоть…

Бандиты, не сводя со странной женщины глаз, пятились к пулемету. Я начал медленно смещаться влево вдоль стенки – подальше от входа в баню и то ли обдерихи, то ли ячичны. Заодно уходя из зоны поражения, если кто-то из бандитов все-таки начнет стрелять из пулемета. Там и до угла бани недалеко, а дальше… бежать, куда глаза глядят. Есть же тут где-то нормальные люди, которые не едят других людей. Не важно, красные или белые, лишь бы были людьми.

Из леса донесся дикий крик, а потом звук выстрела. Антип, уронив обрез, подхватил с земли пулемет, вскинул, давая очередь в женщину. Пули вышибли пунктир в бревнах левее женщины. Женщина небрежно взмахнула решетом, выплескивая жидкость… Антип страшно закричал, тая под каплями неведомой жидкости, будто снеговик под струей кипятка. Пулемет выпал из истаявшей руки, крик прервался, уцелевшая изъязвлённая половина громилы обрушилась грязной грудой на землю. Лукьян дергал затвором, выбрасывая давший осечку патрон.

Ноги мои сковало диким, первобытным ужасом и я застыл возле угла бани, в шаге от такой близкой и такой недосягаемой свободы. Лукьян бессильно задергал рукой, будто пытался перекреститься, но не мог.

– Пощади, хозяйка! – обоссавшийся Лукьян хлопнулся на колени. – Не убивай.

– Служить мне станешь? – надменно спросила женщина.

– Стану, стану, – закивал Лукьян.

С хрустом из зарослей проломился на поляну путающийся в спущенных штанах Аркадий, визжащий как поросенок, которого кастрируют. Над головой его виднелось сидящее на его плечах какое-то растрепанное, дико улюлюкающее существо, крепко вцепившееся острыми когтями в грязные волосы анархиста. Сделав пару шагов, Аркадий упал. Существо, напоминавшее покрытую длинной спутанной шерстью горбатую обезьяну с большим брюхом и торчащим не меньше чем на полметра похожим на мощный дубовый сук членом, увенчанным на конце изогнутым крючком, принялось сноровисто насиловать лежащего, разрывая ему задний проход. Анархист истошно закричал. Такого страшного крика мне не приходилось слышать даже в фильмах ужасов. Остро и резко запахло калом. Насилующее Аркадия существо засунуло руку ему в рот и вырвало язык, прекратив крики. Вытащило язык, помахало им как красной тряпкой и с аппетитом сожрало. Аркадий обмяк или потеряв сознание или умерев от болевого шока (или от внутреннего кровоизлияния, учитывая размер пениса чудовищного насильника).

Из-за деревьев метнулся язык пламени, сухо щелкнул выстрел. Насильник задергался и обмяк на Аркадии, уронив на анархиста простреленную голову. От леса, бережно придерживая рукой разорванный левый бок, помятый исцарапанный, с закушенной до крови губой, ковылял Григорий Иванович с наганом в руке. Наган плясал в дрожащей руке, но целился в женщину.

– Убей его, – буднично велела Лукьяну женщина, указав на приближающегося главаря.

Лукьян затравленно оглянулся, потом посмотрел на бесполезную винтовку. Вскочив, стремительно кинулся к валяющемуся на земле обрезу Антипа. Щелкнул выстрел, Лукьян нелепо взмахнув руками, рухнул на землю. Григорий Иванович, все так же переваливаясь и кренясь набок, неотвратимо подходил к нам. Женщина уронила решето, захохотала, хлопнула в ладоши и взмахнула странно удлинившимися руками, превратившимися в полете в толстых пестрых змей. Змеи, извиваясь, начали с хрустом и скрежетом грызть Григория Ивановича. Во все стороны полетели ошметки окровавленной плоти и костяная пыль, будто заработали две циркулярные пилы. Мужчина пошатнулся и тяжело оседая, влепил пулю прямо в приоткрытый что-то шепчущий рот женщины. С громким грохотом женщина-монстр опрокинулась на спину, скрывшись в содрогнувшейся бане. Наружу торчали только увенчанные похожими на конские копытами ноги. Змеи еще вяло шевелились, конвульсивно подергиваясь, но им уже было не до Григория Ивановича. Он лежал, истекая кровью, судорожно дыша, смотрел в вечернее майское небо. На разорванном боку вспухало и опадало окровавленное легкое, из истерзанного тела хлестала кровь.

Я, осторожно огибая змеи-экс-руки, приблизился к нему.

– Победил ты, черт, – прошептал Григорий Иванович.

На губах его возник кровавый пузырь и бандит умер.

– Не черт я… – обреченно оглядываясь, прошептал я.

Реальность обнажалась, ненужные пласты отваливались, будто с черепа под ударами лопаты. Наступала ночь, неизвестно какие еще ужасы таящая. А я был совершенно наг и беззащитен перед ней. Даже если одежду и обувь сниму с мертвецов и заберу оружие, то что я могу сделать в чужом времени, залитом кровавым заревом Гражданской войны? Это только в дурацких книжках попаданец из будущего всегда удачно устраивается в прошлом, а в жизни все гораздо страшнее. Оказался не в Тридевятом царстве, как мой мультипликационный тезка, а в гостях у сказки. Причем в натуральной сказке, цензуре не подвергшейся. Так вот с какой нечистью наши предки встречались в жизни. Да и люди тут местами не лучше нечисти…