Монах Ордена феникса

Хорошо хоть ждать пришлось не долго – на горизонте появилось и стабильно начало расти облако пыли, потом в ней возникла черная точка, которая и стала увеличиваться, принимая форму лошадей, усердно и отрешенно тянущих дорогую карету.

Засуетились стражники: поднялся дикий ор командира, все забегали, чуть не сталкиваясь лбами, впопыхах натягивая на себя шлемы, поднимая щиты и копья, сверкали на солнце начищенными доспехами. Солнышко заботливо ласкало лучами света и их, и Альфонсо, который, сомлев от жары в своей кожанке, глядя на железные костюмы солдат, мысленно отвесил им поклон. Он сам был какое то время пехотинцем в армии, и ощущения карася на раскаленной сковородке ему были вполне знакомы.

Альфонсо наблюдал за ними еще минут пятнадцать, пока что-то не заставило его обернуться. То ли сработало звериное чутье, то ли всплыла шальная мысль, которую надо было проверить от нечего делать, но как бы то ни было, волка Альфонсо заметил вовремя, хоть и случайно. Тот стоял у края травы, на выходе из леса и нюхал воздух. На лбу, свисая прямо на глаза, мотался из стороны в сторону рваный, испачканный бант, и никогда в жизни, при встрече с волками, Альфонсо не испытывал такого страха, как от этого, невинного куска тряпки, на макушке огромного зверя. Волк настроил уши в сторону приближающего топота копыт, внимательно посмотрел на стену, как понимающий чего то в людских порядках, увидел Альфонсо, пригнулся к земле и пошел сквозь траву. Альфонсо вжался в землю, скукожился, как мог, притворился пеньком, но нюх лесного зверя обмануть невозможно, и вскоре волчья голова вынырнула из травы неподалеку и оскалилась, злобным рыком, приближаясь медленно и неотвратимо. Одновременно с этим на дороге загудел стук множества копыт, воздух разорвал скрип колес и свист кнута, вперемежку с криком кучера, матерящегося на вечно медленных, по его мнению, лошадей, и остальными звуками быстро едущей кареты. Вырвались из пылевого облака рыцари в чёрных, как мысли самоубийцы, доспехах, с позолоченными гербами на щитах, и стягах на длиннейших древках копий. Огромные лошади, вколачивая копыта в камень дороги, тащили за собой богато украшенную вензелями, белую карету, сверкающую золотом, роскошью и богатством. Волк посмотрел на кортеж, неуверенно оскалился, и большими прыжкам бросился к Альфонсо. Альфонсо, резко вскочил на ноги, и быстро перебежав дорогу прямо перед передними всадниками, побежал к воротам крепостной стены. Расчет был прост, как палка без сучков – волки обычно не выходили из леса и не нападали на большое скопление людей, однако это был какой то странный волк. Едва не получив копытами по пяткам – так близко он пронесся перед экипажем, Альфонсо намеревался бежать в город не останавливаясь, чтобы благополучно спрятаться, пока есть время, но услышал позади такие звуки, что остановился и посмотрел назад.

Волк побежал за Альфонсо и черная туша его громадным камнем влетела в экипаж, прямо в толпу копьеносцев, сбив двух из них с лошадей. Раздалось такое дикое ржание, что оглох бы, наверное, сам Сарамон; лошади, обезумев от ужаса, вскакивали на дыбы, роняя оставшихся рыцарей на землю с жутким грохотом, словно перевернулась телега с медными тазами. Лошади, которые тащили карету, в панике ринулись, кто куда и моментально запутались в упряжи, попытались разбежаться в разные стороны, выламывая оглобли, потом все же обрели единство и, волоча одного своего несчастного упавшего собрата, понесли карету с дикой скоростью, прямо по ошеломленным копьеносцам, сбив с ног волка, проминая копытами и колесами кареты доспехи. Мясистые зады рыцарей не простили карете такого издевательства: подпрыгивая на таких ухабах, она несколько раз подлетела, и, исторгнув откуда то изнутри себя дичайший женский визг, с хрустом грохнулась на дорогу. С этих пор пути кареты и ее левого, заднего колеса разошлись – колесо покатилось прямо, а карета, вместе с кувыркающимися лошадьми и вопящим кучером улетели в канаву рядом с дорогой.

Первым из кучи тел, оставленной лошадьми на дороге, выскочил волк – с окровавленным боком – подарком кабана, окровавленной лапой – подарком червя, с пыльными следами колес кареты поперек спины и красным бантиком на макушке – он действительно казался выходцем из ада. Копьеносцы повскакивали на ноги, на секунду замерли, ошеломленно глядя на зверя, и черная масса клыков, зубов и шерсти бросилась на солдат со всей яростью Леса, дающей право на свое существование. Сначала показалось, что латники нанижут волка на копья, как мясо на шашлык, но шкура его была непробиваема, мощные лапы ломали древки, как прутики, и осиротевшие железки копий взлетали вверх для того, чтобы бесполезно звякнуть о землю и скромно затихнуть. В агонии битвы волк кружился, как заведенный – удары сыпались на него со всех сторон, но и когти зверя сшибали с воинов шлемы, вместе с головой, ломали пополам щиты, массивными челюстями волк вырывал руки из плеча, дергая головой из стороны в стороны выламывая их из суставов. Последний рыцарь бросил оружие и попытался сбежать, но черная туша пригвоздила его к земле лапой: сквозь лязг раздираемого металла и вопль размазанного ужасом человека, взлетел в небо громкий рык, резанул ухо хруст сломанной шеи.

Среди дороги, в луже крови, в клочках разорванных доспехов и тел, стоял волк, весь с ног до головы покрытый кровью, стоял, тяжело дыша, почти задыхаясь. Пламя боя в глазах его погасло, ноги почти не держали его тело, лишь привычно застыл оскал на исцарапанной, избитой чёрной, окровавленной морде.

Все произошедшее заняло несколько секунд, и эти несколько секунд превратили грозного волка в слабую собаку, бегущего Альфонсо в нападающего Альфонсо. И правда, тот сделал то, что никогда бы не подумал сделать в здравом уме – он побежал на поле битвы, схватил меч, выдернув его из спазмически сжатой руки командира отряда, и бросился на волка. Тяжело дыша, вывалив язык, ждал волк новой драки не на жизнь, а на смерть; он был слаб от потери крови, обессилен от битвы, но он живет по законам леса, а там – нет благородства, нет слабых, там есть мертвые и живые.

По этим же законам жил и Альфонсо, и рассуждал он просто: другого шанса уничтожить врага, который, почему то, начал его преследовать, у него не выйдет. Ничего личного, песик, просто суровая правда жизни.

Однако правда жизни Альфонсо оказалась в том, что дорога была вымощена камнем, а кровь на камне хорошо скользит; замахнувшись Альфонсо поскользнулся на крови и упал, едва не получив по голове своим же (присвоенным) мечом. Моментально волк прижал его к земле лапой, в открытой пасти его виднелись застрявшие в зубах остатки плоти убитых стражников, и зубы эти уже почти раздробили череп Альфонсо, сжавшись на голове со всей звериной мощью, но Альфонсо нащупал скользкую, окровавленную рукоятку меча и со всей, хотящей жить, силой, рубанул волка по шее.

Зверь взвизгнул, как получивший пинка щенок, и бросился бежать в лес, поджав шикарный, лоснящийся на солнце черный хвост.

Альфонсо лежал в луже крови, глядя на небо, чувствуя, как утекает из тела агония битвы и, держась за больные ребра, наслаждался неподвижностью и тишиной. Наслаждался он не долго; медленно поднялся, находя огромное наслаждение в громком кряхтении и богохульной ругани, подошёл к валявшейся на боку карете, волоча, зачем то, меч, по дороге, постучал по крыше:

– Есть кто живой?

В ответ он услышал шорох, странный вздох, но никто не ответил. Альфонсо попытался провести операцию по спасению содержимого кареты, вцепившись в крышку, закрывающую пассажиров от кучера, но ребра пронзила острая боль, и он обиделся на того, кто сидел в карете – не хотят выходить – и не надо.

Он сел на траву, держась за бок, считая звезды, мерцающие в закрытых глазах и проклиная проклятого кабана, ударившего его и не услышал топота копыт, грохота десятков доспехов, крика, и не заметил целую орду наездников, окруживших карету, пока его не отшвырнули в сторону чьи то железные руки.

– Отойди в сторону, холоп – на землю с черного, огромного коня спрыгнул латник – в черных доспехах, покрытых везде, даже на коленках, золотыми вензелями, с гербом на груди, красным плащом и круглым шлемом, с павлиньим пером на макушке. Альфонсо такие шлемы не нравились – они напоминали ему чугунок, в котором Гнилое Пузо варил картошку, но о вкусах не спорят. От удара этого латника, который отшвырнул Альфонсо в сторону, боль в ребрах заиграла новыми красками, а из глаз посыпались искры, и Альфонсо скрючился на земле, корчась от боли, пока железные ноги солдат топали вокруг него, едва не наступая.

Тем временем воин с гербом, судя по всему, главный среди всех остальных, забрался в карету через окошко со стороны козел, отломав закрывающую его доску, потом вылез с молоденькой девушкой на руках, каким то чудом не наступив на подол её длинного платья. Вслед за ним, опираясь на одну из десятка протянутых рук, не твёрдо ступая красивыми туфельками по не красивым обломкам кареты, вышла женщина в некогда шикарном, белом платье с витиеватыми, вышитыми позолотой узорами, богатыми перстнями и кольцами на всех пальцах рук, которые у неё были и диадемой, запутавшейся в волосах и сломавшейся пополам. Испуганный, потерянный взгляд её заскользил по окружающим фигурам, и, увидев знакомые лица, мгновенно стал властным и надменным. Моментально появилась величественная осанка, присущая людям из высшего сословия, тонкие губы сжались в чуть насмешливую улыбку привыкшего к власти человека.

– Ваше Величество, как Вы себя чувствуете? – латник в черном аккуратно, словно стеклянную, положил девушку на землю, сбросил шлем с головы, встал на одно колено, склонил голову так низко, насколько позволяла земля. Зазвенело вокруг, словно в кузнечной мастерской – это попадали ниц остальные солдаты.

– Спасибо, граф дэ Эсген, все хорошо, встаньте – сказала королева и склонилась над девушкой, – бедняжка упала в обморок.

– Лекаря!! – повернувшись в сторону замка, закричал дэ Эсген, причем так громко, что девушка открыла глаза.

– Не удивительно, – подумал Альфонсо, наблюдая за всем происходящим, забыв о своей боли, хотя и не убирая руку с больного места – рука же каким то образом лечит, – От такого ора она бы и мертвая очнулась.

– Граф – прошелестела девушка. Медленно, с помощью десятка услужливых рук, она села на землю, осмотрелась, удивленно, словно только что родилась, ахнула, картинно прикрыв рот маленькой ладошкой:

– Ах, боже мой, какой ужас! Сколько смертей! Мамочка!

– Перестань, дитя мое, не плачь, все уже позади, – королева обняла девушку, – великий Агафенон спас нас от этого ужасного демона. И этот человек…

И тут все вспомнили про Альфонсо. Альфонсо, который поднялся на ноги, пытаясь отряхнуть штаны, нагнулся, неучтиво предоставив ЕЕ Величеству обозревать его филейные части, в такой позе и стал, по негласным законом природы невезения, центром внимания. Впрочем, услышав, что оживленные разговоры затихли и, почуяв на себе пристальный взгляд, он тут же выпрямился и повернулся к королеве.

– Подойди, благородный рыцарь, – вроде ласково, а вроде и властно приказала – попросила королева, и тут же в спину Альфонсо ткнули копьем, придав ему скорости.

– На колени, холоп! – зарычал дэ Эсген и, встретив Альфонсо в конечной точке пути, швырнул за шкирку чуть ли не носом в землю.

– Встань, храбрый муж. Скажи мне, кто ты и откуда?

– Я странник – монах, Ваше Величество, – проговорил Альфонсо первое, что пришло в голову, – я путешествую по миру в поисках умиротворения и спасения души. У меня нет крова, нет родины, моя крыша – голубое небо, постель –Мать сыра…

Альфонсо перебил шум подъехавшей кареты, храп загнанных лошадей. Из кареты выскочил – почти вывалился- маленький, толстенький человечек, с деревянным ящиком в руках, и сразу, с порога кареты, принялся разорять природную тишину летнего поля громкими, визгливыми криками:

– Ваше величество! Ваше Величество!!– бежал он голося все громче и тоньше, – какое счастье, что вы и принцесса Алена живы! Боже, какой ужас! Какой ужас!

– Все в порядке, Дюпон, не стоит так беспокоиться. Посмотрите Алену, ей не хорошо.

– О боже, о боже! – Дюпон бросился к принцессе, – как Вы бледны! Вам нужно срочно, срочно в постель. И принять успокаивающие капли. Срочно, подальше от этого жгучего солнца!! Столько страданий, бедная девочка!!

– Граф, соблаговолите принять странника как гостя во дворце и обеспечить ему покои. Я хочу еще поговорить с ним.

– Но Ваше величество, это опасно, приглашать во дворец всяких оборванцев!

– И все же он спас жизнь мне и моей дочери.

– Но Ваше величество, долг любого человека отдать жизнь за Вас и любого из члена королевской семьи. Он просто исполнил свой долг.

– А где же Вы были, сударь, когда на охрану напал волк? – бесцеремонно вмешался в беседу Альфонсо, которому надоело, что о нем говорят так, словно его и нет рядом, – чего ж Вы свой долг не исполнили?

– Ах ты, смерд, я научу тебя почтению! – в запальчивости дэ Эсген выхватил меч, замахнулся на Альфонсо, но не ударил, как планировал, поскольку тот стоял не шелохнувшись, глядя графу прямо в глаза, точнее – на густые, почти слившиеся в одну брови, надвинутые почти на самые глаза.

У дэ Эсгена было красивое, круглое лицо, которое светилось мужеством и потом, длинные, русые волосы его свисали почти до самых плеч, глаза, если их конечно было видно из под бровей, пронзали мозг стальными стрелами несгибаемой воли, а фигура говорила о благородстве и силе, и если первое качество Альфонсо считал бесполезным, то второе уважал.

– Очень благородно, – холодно, с легкой усмешкой, твердо и с паузами, для веса, проговорил Альфонсо, – нападать на уставшего, безоружного странника. Вашу бы удаль, граф, да на защиту королевы, но, что то я не видел Вас в битве с волком. Что жаль, ведь когда он сбежал, Вы оказались весьма расторопны в спасении…

– Ах ты тварь! – вскипел дэ Эсген, снова схватился за меч, но королева остановила его движением руки:

– Хватит!

Голос ее звучал строго, хотя ее глаза едва заметно улыбались, похоже что то королеву развеселило, то ли остроумие Альфонсо, то ли она просто любила смотреть на ругань.

– Довольно перепалок. Странник поедет в моей карете. Надеюсь, я узнаю, наконец, как зовут нашего спасителя.

И она поплыла к карете, на которой приехал лекарь, в которую уже погрузили принцессу, и на которой Альфонсо отправится в свое светлое, полное денег, титулов, связей и власти будущее. Сейчас, пока, его не волновало ни то, ни другое, ни третье – он устал, смертельно устал. Глухая боль расползлась по всему телу, пульсировала при каждом биении сердца, при этом хотелось есть, а этот дубина граф пристал со своей злобой.

– Когда Вы поправитесь, – тихо сказал он, – я буду искать с вами встречи, дабы отомстить Вам за Ваши оскорбления. Имейте это в виду.

– Если Ваш меч также ловок и быстр, как Ваш язык, то, боюсь, у меня нет шансов,– ответил Альфонсо, и захлопнул дверь кареты.

4

Приглашение королевы быть гостем в замке считалось огромной честью, о которой не могли мечтать даже некоторые крупные дворяне с сотнями тысяч душ крепостных, чести кататься в одной карете с королевскими особами редко удостаивались только самые влиятельные министры (дэ Эсген вообще маячил где то позади злой, в пыли от колес королевской кареты). О такой чести грезили высшие чины страны. А вот Альфонсо, никому не известный, грязный, ободранный, исподтишка смотрел на неподвижный, строгий взгляд королевы и мечтал бы оказаться где – нибудь в другом месте, невольно сжимая в руках сумку с травами, за нахождение рядом с которыми его легко отправили бы на костер. И не шашлыки жарить.

– Значит, Альфонсо дэ Эстеда – вы отшельник – странник?

Альфонсо вздрогнул от неожиданности, буркнул «да, Ваше Величество», попытался поклониться, передумал, разогнулся, и увидел насмешливый взгляд королевы.

– Впервые вижу странника в черной куртке и арбалетом за спиной.

– Собаки, Ваше величество, – выпалил Альфонсо, – собаки и разбойники, весьма мешают духовному просветлению. И вот…

Он не договорил, потому что подавился слюной. Альфонсо становилось все больше не по себе – ему казалось, что королева видит его насквозь, играется с ним перед тем, как отправить на дыбу святой инквизиции, и что из кареты его уже будут вытаскивать большие дяденьки из дворцовой охраны. Она не показалась Альфонсо красивой, как все королевы, которых описывают летописи: высокая, с прямой осанкой властного человека, длинными, густым волосами, которые в данный момент ниспадали до пояса распущенные и всклокоченные, как пакля, тонкими руками и тонкой талией, большими глазами и маленьким, курносым носом. Что это за баба, если нос не как картофелина? – подумал Альфонсо, поймав себя на том, что пристально разглядывает высокую королевскую грудь и ту часть королевского тела, которая соприкасалась с сиденьем кареты. Потом он почувствовал на себе пристальный взгляд королевы и попытался сесть так, чтобы закрыть дырку на штанах.

Принцесса Алена смотрела на спасителя неотрывно, лишь заметив на себе взгляд Альфонсо, стыдливо опускала глаза, нервно теребила пальцы, перебирая кольца на руке. Была она, как ни странно, похожа на мать, только поменьше размером и Альфонсо она тоже не понравилась: тоненькая, словно точеная фигура, миловидное лицо с курносым, маленьким носиком, большие, наивно распахнутые зеленые глаза, и вечно поджатые, тоненькие губы, в общем шестнадцатилетняя женщина, которой пора было уже иметь двух – трех детей, но которая сама больше смахивала на ребенка. Она явно стыдилась своего разорванного и испачканного платья, и от этого Альфонсо немного полегчало – не он один чувствует себя здесь неловко.

– Разбойники – собаки, – задумчиво проговорила королева, и отвернулась к окну, рассматривая, как выгнанный из кареты королевский врач обиженно мотыляется верхом на лошади, стукая ее, на каждой кочке, своим ящичком по крупу. Она начала задумчиво теребить оторвавшийся лоскут своего порванного, испачканного платья и больше не сказала ни слова всю оставшуюся часть пути.

Высокая, толстая Стена, призванная защищать души праведных от демонов Сарамона, ну и еще, немного, от набегов соседних стран во время войны, услужливо распахнула ворота – пасть, пустив королевский кортеж в страну, под названием Эгибетуз.

Эгибетуз был страной маленькой – самой маленькой страной на Великом континенте. Также как и во всех других странах, жилье здесь стоило тем дешевле, чем ближе оно находилось к Стене – дома под самой Стеной вообще пустовали, бродяги предпочитали замерзать в снегу на улице, чем селиться на окраине страны у Стены, по этому путника, заехавшего в страну через Главные ворота, встречала удручающая картина. Появлялись поселения с маленькими, полуразваленными домиками, больше похожими на кучи мусора, плотно прижавшимися друг к другу, с такими же людьми внутри: нищие, покрытые струпьями чумы, грязные, нередко покалеченные – серые кучки лохмотьев, с бессмысленным взглядом, обтянутые кожей, не везде целой, скелеты. Они не обращали внимания на ручьи зловонной жижи помоев, в которой копались дети с вздувшимися животами, хлюпая в ней по щиколотку, едва переставляя ноги; увидев карету, нищие кланялись, прожигая пассажиров ненавидящим взглядом. Кроме некоторых пьяниц – те неуважительно игнорировали появление вельможной особы, преспокойно пуская пузыри в лужах, и белых, абсолютно голых мертвецов.

Альфонсо брезгливо морщился, глядя на это убожество, не столько от запаха, который почти чувствовался во рту и резал глаза, сколько от презрения к этим существам – ждут, что кто то вытащит их из дерьма, злобно ненавидят тех, кто этого не делает, то есть всех вокруг, не желая что то делать самим, пытаться выбраться из грязи, предпочитая опускаться на дно. Он мельком посмотрел на королеву-она словно не замечала эти подобные людям тени, она жила в другом, совершенно другом мире на другой планете.

Но чем дальше от стены, тем становилось веселее – появлялись домики побогаче, попросторнее и поопрятнее, затем особняки, потом и вовсе – каменные. Спины прохожих становились все прямее, манеры вальяжнее а животы толще – пахло булочками, сытостью и довольством – даже не верилось, что эти разные миры находились на одном континенте, в одной стране, в получасе езды от чистилища.

Королевский замок находился всего в часе езды от стены, что Альфонсо удивило, ведь короли обычно старались строить замки подальше от леса и скверны, проникающей оттуда но, видимо, врагов – соседей здешние правители боялись больше, чем слуг Сарамона. Замок стоял на высоком утесе, как бы возвышаясь над размазанным под его «ногами» городишкой с единственной возможностью попасть туда – каменным мостом, повисшем над глубокой пропастью. Похож он был на пень, обросший грибами – круглыми башенками, балюстрадами, смотровыми площадками, но пень мощный, мрачноватый и серьезный, как и положено быть замку, готовому отбить многочисленные атаки врагов, либо нападки взбунтовавшейся человеческой грязи, которая могла вдруг решить, что достойна чего то большего, чем нищета. Единственными яркими пятнами на сером теле каменного гиганта были крыши из синей черепицы и флаги, развевающиеся на макушках золотых крестов. Встречать королевский кортеж собрался весь замок, чествуя чудом спасенную королевскую семью и спасителя, и вся эта братия издавала много шума – дико много шума, каждый радовался и ликовал так, чтобы максимально перерадоваться и переликовать соседа перед королевой.

Карета заехала во внутренний двор и остановилась, Альфонсо выпрыгнул наружу на мягкую, красную ковровую дорожку, получив свою порцию звукового удара в виде бурных оваций, подал руку королеве и принцессе – как и положено делать рыцарю. Вложив свою маленькую ручонку в руку Альфонсо, Алена густо покраснела, опустила глаза в землю, прошелестела «спасибо» так тихо, что услышал, наверное, только ветер. И королева.

Она помахала рукой придворным и слабо улыбнувшись, теряя позолоченные бантики, но не теряя достоинства, проплыла к входу в замок. Алена пошла следом, низко опустив потрепанную голову, рассматривая свои ноги, Альфонсо, на миг потерявшись, поплелся следом, потом остановился, думая, что может ему не надо туда идти. У лестницы замка королева обернулась и сказала ему:

– Я думаю, – глаза ее прожгли Альфонсо стальными иглами, – нам всем нужно отдохнуть. Дворецкий проводит тебя в твои покои, монах. Пойдем, Алена.

Дюпон скорчил недовольную мину, брезгливо ткнул Альфонсо в бок пальцем, закрыл свой деревянный чемоданчик, обитый стальными уголками, который не понятно зачем открывал, на том осмотр и закончился. Он пробурчал что то на мычащем нечленораздельном, смысл его фразы был где то рядом с фразами “ребра целые” и “да что ему сделается”, и быстро убежал к своей ненаглядной принцессе, которую не кормил какими то каплями уже целую щепотку песка в своих маленьких песочные часах.

Вскоре чистого, накормленного Альфонсо в новеньком, серебристо – черном камзоле, чистом белье и штанах из королевского гардероба, проводил в выделенные ему покои дворецкий, услужливо, но немного пренебрежительно открыл дверь, пожелал приятного отдыха, поклонился и испарился тихо и незаметно.

Альфонсо зашёл в свои покои и увидел её. Она стояла посередине комнаты: прекрасная, как утренний луч солнца, манящая и чарующая, пьянящая, словно вино – каждый изгиб её обещал рай, полный неги и блаженства. Альфонсо нетерпеливо скинул с себя одежду, бросился к ней: мягкое, нежное облако ласково обняло его, прикоснулось ко всему телу, наполнило мышцы дрожью до самых кончиков пальцев.

Кровать. От одного этого слова человеку, привыкшему спать на лавке с подстилкой из гнилой соломы, становилось тепло и спокойно, мир останавливался, проблемы пропадали, а сон дарил излечение от любой болезни.

Шелк. Он ласкает слух также, как ласкает и кожу – на шелковой постели не лежат, в шелковой постели плавают, как в облаке. Солома пахнет клопами, грязью, нищетой. Шелк пахнет богатством, сладким сном, красивой девушкой. Даже клопы на шелковой простыне кусаются нежнее. Альфонсо ложился на кровать с мыслью о том, что шёлковая простыня теперь – это его мечта, и с кровати он теперь никогда не слезет, и эту мысль он не успел додумать до конца, потому что моментально уснул. Он наслаждался своим счастьем здесь и сейчас, не думая о будущем, жил настоящим моментом, ведь неизвестно, где он окажется завтра – в лесу, на ветке дерева, в могиле? Но наслаждался недолго.

Постучались в дверь, разлучив Альфонсо с небытием сна и лаской шёлка.

– Ее Величество просила Вам передать, что ждет Вас в тронном зале как только Вы отдохнете, – сказал из- за двери, не решаясь войти, дворецкий, что в переводе с королевского на язык слуг означало то, что прибыть нужно немедленно.

Дверь в тронный зал была огромной, тяжелой, открывалась со страшным скрипом двумя стражами в латах, украшенных позолоченными узорами, гербами, до блеска начищенные и сверкающие – они должны были услаждать взор верховных людей так же, как и огромный стол из редкого карминового дерева, золотые подсвечники, тяжелая золотая люстра на уходящем в небо потолке. В громаде тронного зала королева казалась хрупкой и нежной, с тоненькими, маленькими ручками, и казалось странным, как самое слабое из присутствующих людей может одним движением руки убить самого сильного в тронном зале. Даже сидящие рядом с ней мужчины казались гигантами, и все же…