Монах Ордена феникса

На последней секунде Альфонсо перепрыгнул через корни амалины – дерева, которое подрывало корнями землю вокруг себя, устраивая скрытую под слоем земли яму – ловушку, с сюрпризом в конце полета – острейшими корнями. Он едва успел заметить пятно особой травы, обозначающей границы ямы, чтобы не угодить в нее, как из кустов, не рыча, выпрыгнула большая черная туша.

Под самым ухом оглушающе звонко клацнула челюсть, и тут же затрещало на весь лес дерево – волк провалился в яму передними лапами, ударившись головой о край, отчего его пасть захлопнулась быстрее, чем он планировал ее закрыть.

Альфонсо на бегу достал нож – и бросился в заросли амалины, туда, где виднелась целая роща плотоядных деревьев – это был единственный шанс спастись, ну и отличная возможность напороться на острые корни. Он судорожно сжал рукоять короткого кинжала – такое оружие, конечно, волка только насмешит, но сдаваться совсем без боя, если дело дойдет до драки, Альфонсо не собирался.

Красно коричневые стволы спасительных деревьев были уже совсем близко, когда Альфонсо вдруг сжало легкие словно тисками, сильнейшая резь пронзила ноги от ягодиц до ступней, и он упал, не стесняясь орать от боли на весь лес. Снова ледяной волной ударил по голове ужас, потушил дикий крик, и Альфонсо захрипел, пополз в сторону зарослей, собирая руками и грудью павшую листву в кучу, словно лопатой. Затылком почувствовал он прерывистое сипение зверя, повернулся на спину, и огромная лапа наступила ему на грудь, четыре когтя прошли между ребер, в лицо дохнуло теплое, пахнущее дохлятиной, дыхание. Волк стоял прямо над ним – из ноздрей его вырывались фонтаны огня, глаза горели красной, бесконечной злостью, лапы и тело, покрытые большими буграми мышц, туго обтянутыми черной шкурой, чернеющей даже в темноте, с висящей из разорванной кожи гниющей плотью, роняли на Альфонсо больших, белых червей. Из обрамленной огромными зубами пасти вывалился синий, вонючий язык, с кончика его капнула слюна, зашипела на коже, прижигая словно тлеющим угольком.

Кариизий. Этим словом священники пугали прихожан заставляя нести денежку в копилку церкви за спасение от него. Это слово вселяло дикий ужас в любого, самого прожженного убийцу, маньяка, каннибала. Это слово, из-за которого преступники охотнее выбирали смертную казнь, чем час, проведенный в лесу.

Кариизий был домашним животным Сарамона, его самым жестоким убийцей, самым непобедимым демоном. Считалось, что от одного его жуткого воя, у самого храброго воина останавливалось сердце, ведьмы не появлялись в его присутствии, а остальные демоны его побаивались.

Альфонсо прекрасно знал, что это чушь: из- за деревьев, шевелящимися, черными пятнами, начали появляться и те и другие, наполняя полянку истошным, гортанным криком, воплями, смехом, улюлюканьем. Рогатые, двухголовые, покрытые бородавками, волосатые существа окружали его, скребли когтями землю, наполняли смрадом свежий лесной воздух. Одна ведьма-самая мерзкая, склонилась над Альфонсо – оторванные от ее страшной рожи лоскутки гниющей кожи щекотали ему лицо, пачкали теплой, шевелящейся слизью. Красными, кровоточащими глазами долго она смотрела на него, наслаждаясь его страхом, потом нижняя половина лица ее разорвалась, за хлопьями треснувшей кожи показались гнилые пеньки зубов.

– Боже, это рот! – вдруг подумал Альфонсо, хотя рот у ведьмы оказался там, где он и должен был бы быть, просто изначально его не было видно. Его уже не трясло от страха, его парализовало, кровь отхлынула от лица и пальцев рук. Альфонсо уже не боялся умереть, но что-то ему подсказывало, что простой смертью здесь не обойдется.

Кариизий наконец – то выдернул когти из Альфонсо – полилась теплая, густая кровь, затекая под одежду, поливая шевелящихся там червей.

– Не дергайся, сладенький, – гнилой, покрытый слюной и гноем рот ее прижался ко рту Альфонсо, кусая ему губы до крови, одновременно с этим он почувствовал удары ее острых когтей в живот. Задыхаясь затекающей в рот слизью, изо всех сил сдерживал он тошноту и рвотные позывы, и не мог пошевелиться, чтобы сбросить с себя костлявое, разлагающееся тело, которое вцепилось в него мёртвой хваткой. Вокруг оглушающе визжали ведьмы, хрипели демоны, облизывала тело Альфонсо ведьма, пока вдруг не зарычал Кариизий, и тогда все резко смолкли. В оглушительной тишине мерно раздавались гулкие шаги, от которых подбрасывало землю, повеяло жаром, запахло сладко – противным запахом горящего человеческого тела.

– Сарамон, – подумал Альфонсо. Страх постепенно оставлял его, поскольку жизнь его оставляла вместе с вытекающей кровью, и окружающие его создания казались не детищами ада, а просто уродливыми, недопохороненными недочеловеками. Он даже умудрился сесть, облокотившись на дерево, несмотря на угрожающий рык пса.

– Тихо, псина, – сказал он исчадию ада – почему то ему стало неимоверно хорошо и даже весело. Особенно смешили волосы в ушах пса-демона, словно у столетнего старика, они торчали куцыми пучками, колыхались на ветру.

Сарамон хоть и оказался горящим скелетом, обтянутым скворчащей кожей, пузырившейся черными волдырями, которые постоянно лопались с раздражающим звуком, но был совершенно не страшный, где то даже забавный, несмотря на то, что время от времени кидал в разинутый рот оторванную человеческую голову и дробил ей череп большими зубами. Был он ненамного больше просто высокого человека, но обладал поистине огромной, и очень эластичной пастью.

– Альфонсо дэ Эстеда, – голос его был похож на грохот камней, катящихся по склону скалы, – неужели ты думал, что можешь безнаказанно бродить по моим владениям?

– Сарамон, какая встреча! Полтора года брожу по лесу, все никак с тобой не встречусь. А насчет наказания не бойся – меня поцеловала твоя подружка, хуже уже ты мне точно ничего не сделаешь.

Альфонсо рассмеялся веселым, заливистым смехом, настолько заливистым, насколько позволяли больные ребра и сдавленные удушьем легкие. Все, что он сказал, казалось ему ужасно смешным, хотя все же где-то, далеко в чертогах разума, притаилась мысль о том, что все происходящее вокруг несколько странно, но она была робка, слаба и молчала в тряпочку.

– Помолись своим богам, ведь в том котле, где ты будешь купаться в своих горящих внутренностях, такого шанса у тебя уже не будет.

Сарамон взял в руки копье и указал ведьмам острием на Альфонсо: – он ваш!

– Ха-ха-ха, – смеялся Альфонсо, и не мог остановиться, пока сотни зубов и когтей рвали его на части, визжали от жадности, брызгали друг в друга кровью Альфонсо, балуясь с едой, рычали и вырывали сердце из лоскутов окровавленной плоти. Все это время он хохотал противным хрипом, прерывая смех затяжным кашлем, пока кто то из демонов не догадался выломать ему челюсть и заткнуть…

Солнце слепило даже сквозь закрытые веки, разбрасывая жаркие лучи свои по всей комнате, пропихивая их сквозь дорогущее Тистакское стекло. Ноги горели огнем, а голова мерзла, нижняя челюсть стукала об верхнюю и раздражала клацающим звуком, но хотя бы не было бредовых, хоть и отменно реалистичных видений, связанных с отвратительным интимом с ведьмами. Все тело болело, но болело глухо, скорее ныло, совершенно не хотело сохранять форму сидящего человека, и только прикованные к дубовым брусьям руки, ноги и голова позволяли, хоть и против воли владельца, сохранять полувертикальное положение. Шевелиться совершенно не хотелось, даже открыть глаза казалось все равно что совершить подвиг, но это сделать было надо, ведь этот подвиг ты должен был совершить во имя себя, а лучшей мотивации действовать нет и никогда не будет. Альфонсо разодрал слипшиеся веки, и даже попытался хорохориться – поднять голову, но бросил эту попытку, и смотрел исподлобья, выгнав глаза на лоб.

Напротив него стоял старый мужик, лет двадцати трех, обросший, в мятой, местами грязной рубахе, подпоясанной, надо думать, поясом, широких шароварах из мешковины, заправленных в сапоги из дешевенькой собачьей шкуры, и целился из арбалета Альфонсо прямо в голову, положив свою щеку на ложе, глядя прищуренным, сосредоточенным взглядом поверх стрелы.

– Кто ты такой? – медленно, раздельно, с паузами проговорил старик так, словно говорил с юродивым.

Альфонсо хотел было сбалагурить, сказать какую-нибудь дурацкую шутку, типа «зашел на блины», как это делают все отважные рыцари, глядя в глаза смерти, в выдуманных былинах, но вовремя одумался – все таки не то время и не то место..

– Я Альфонсо дэ Эстеда, ходок, мне двадцать пять лет, не женат, детей нет.

Коротенькая получилась характеристика, но больше Альфонсо не нашел что сказать. Тем более и эти слова дались ему очень тяжело, поскольку распухший язык очень болезненно стукался о небо и не мог улечься во рту, норовя вывалиться на воздух.

– А я кто?

– Ты – Гнилое пузо, мой помощник.

Арбалет медленно опустился, но Гнилое пузо не стал далеко его убирать – положил на плохо соструганную тумбочку из тополя на расстояние вытянутой руки, чтобы быстро схватить его и всадить стрелу в лоб Альфонсо, если понадобится. Мысленно Альфонсо одобрил его действия, глубоко в душе даже гордился, что так хорошо его обучил поведению во время лечения обколотых чертополохом. Он посмотрел вниз, настолько, насколько мог нагнуть голову, то бишь, ненамного.

– Сколько времени перевязаны мои ноги?

– Не бойся, всего две щепотки, – ответил Гнилое пузо, и оба они машинально посмотрели на часы, на то узкое место, где песок из одного сосуда, толкаясь песчинками, перетекает в другой. – Через пять щепоток нужно будет их снимать. А пока…

– Нет, – Альфонсо резко дернулся, звеня цепями, пытаясь высвободиться из кандалов, выдернуть проклятые гвозди, забитые насквозь дубового бруса и загнутые с другой стороны стены избушки, громко, надрывая горло, заорал, – тварь ты не посмеешь, отойди!!!

Гнилое пузо стоял с кружкой самого отвратительного пойла, которое можно было найти во всем белом мире – он стоял с кружкой чистой воды. Сейчас будет ужасная пытка: Альфонсо будет пить.

– Ты прекрасно знаешь, что вода сейчас необходима тебе.

Да, Альфонсо прекрасно это знал. Как знал он и то, какие ощущения будет испытывать.

– Отстать, урод, отойди!!! – кричал он, вырываясь изо всех сил, дергая цепями. В один из криков во рту его оказалась деревянная воронка; он попытался разгрызть ее зубами, но в этот момент в рот полилась вода, и он забулькал нечеловеческим криком, мотая головой, пытаясь от неё избавиться. Выжигая воспаленное горло, внутрь полился раскаленный свинец, загорелся желудок, волна жара ударила в голову. Содрогаясь от боли, Альфонсо пытался достать своего мучителя ногой, ножка воронки треснула, разлетелась в щепки, и вода полилась мимо горла на грудь.

В Алексии был один из ритуалов посвящения в воины – парень должен был стоять на раскаленных углях, не проронив ни звука. Стон, считался слабостью, а крик был позором на всю семью. Наблюдая за этим посвящением, Альфонсо недоумевал: почему нужно терпеть боль именно без звука, если орать легче? Где применять такие навыки?

Альфонсо не боялся своих слабостей – он рыдал, кричал, молился, рвался разорвать помощника на куски, ругал Гнилое пузо всеми самыми богохульными словами, которые знал, иногда даже придумывая их на ходу. Потом он резко обмяк, повиснув на цепях, потому что устал. Глухо стучало надорванное сердце, гудела голова, а острая боль пронзила даже ногти. В одной из самых сильных пульсаций казалось, что болят даже сапоги.

Все это время Гнилое пузо смотрел на его муки направив на него арбалет, когда же приступ ярости прошел, он снова положил свое оружие на коряво сколоченную тумбочку, и начал запихивать в рот Альфонсо грязными пальцами лохмотья травы, прямо вместе с ползающими по ней жуками.

Все правильно, мысленно одобрил Альфонсо. Уколотые чертополохом люди вели себя не предсказуемо – обычно очень агрессивно, сражаясь с демонами из своих видений нападали на всех подряд, иногда умирали от страха, были инциденты (редкий случай) когда уколотый безудержно смеялся, причём даже тогда, когда настоящие звери рвали его на куски. Выглядело это со стороны и смешно и жутко одновременно. Иногда уколовшись, не проявляли себя вообще никак, набросившись совершенно неожиданно и не сразу понятно с чего вдруг.

Времени осталось мало – песок почти спустился вниз весь, и он работал челюстями быстро, как мог, пережевывая траву, как корова сено. Иногда трава выпадала у него изо рта, и тогда помощник поднимал ее с пола, и запихивал ее обратно.

– Все, проглотил?

Альфонсо кивнул, и, словно выплевывая воздух, прошелестел: развязывай.

– Десять щепоток терпи.– Гнилое пузо сунул в рот Альфонсо кусок дерева, чтобы тот не мог сломать себе зубы или откусить язык, подтянул цепи ног так, чтобы он не мог ими его ударить, и резким движением сдернул стягивающие сосуды ног веревки. Кровь прилила к ногам, и их словно окунули в кипяток. Порой Альфонсо казалось, что он потеряет сознание, сломает себе руки, пытаясь вырваться, или вывернет дубовые балки. Десять щепоток казались вечностью, песок не торопился падать, словно зависая в воздухе, но наконец, пытка кончилась, Гнилое пузо ловко и быстро затянул ноги веревками, и вместе с онемением ног боль начала постепенно уходить. Альфонсо снова обессиленно повис на цепях; все самое болезненное кончилось, дальше будет легче.

Снова во рту оказалась воронка, уже новая, но на этот раз он только болезненно морщился, стараясь выпить как можно больше воды, и замычал лишь тогда, когда больше не смог терпеть боль. Минут пять он пытался отдышаться, прежде чем смог заговорить:

– Господи, что ж так больно…Что со мной случилось?

– Ты наступил в чертополох. – Гнилое пузо выудил из угла комнаты маленький стульчик и, придвинув его поближе к Альфонсо, оседлал, широко растопырив ноги.

–Это и ежу понятно. Как я мог его не заметить? Как я мог в него наступить?

– Судя по количеству уколов, ты по нему отплясывал.

– Что?

– Четырнадцать уколов на двух ногах.

Альфонсо откинул голову назад и стукнулся затылком о дерево. И не обратил на это внимания.

У чертополоха были мясистые, крупные листья, которые пользовались успехом у травоядных всего леса, являясь вкуснейшей травой, если, конечно, получалось полакомиться ею, умудрившись не уколоться маленькими, тоненькими ядовитыми иголками. Уколотый один – два раза человек, в зависимости от здоровья, попадал в мир бреда, боли и страха, где все живое вокруг стремится тебя убить, не узнавая никого, дрался со своими видениями, попадало при этом иногда и реальным существам, которым посчастливилось оказаться поблизости. Альфонсо иногда казалось, что чертополох обнажает самые сильные страхи человека, ведь именно после первого укола он, пообщавшись с бредовыми ведьмами, перестал испытывать религиозный страх перед лесом, или, ему казалось, что перестал. Но один раз в бреду на него напали трухлявые пеньки, и его теория сильно пошатнулась – трухлявых пней Альфонсо не боялся.

Куда после укола попадали животные было не понятно, но лучше было в этот момент не попадаться им на пути.

– Я не выдержал бы четырнадцать уколов. Я умер бы.

– И все же ты жив, и самое худшее пережил. Если ты еще как то умудришься поесть, то и поправишься скоро.

– Где ты меня нашел?

– Недалеко от нашей точки входа. Найти тебя было не трудно – ты так орал, что деревья гнулись, а вот тащить…Вот это была задачка. Что тебе хоть привиделось? Сарамона видел?

– Видел. И с ведьмами целовался. И пес этот проклятый…Ты сказал недалеко от нашей точки входа, то есть не там?

– Нет, чуть ближе.

– А как я попал на ту сторону? Как я через шиповник прошел?

Шиповник-кустарник высотой с рост человека, закрывал вход в лес словно забор, произрастая по всему его периметру. Казалось бы, что сложного-взять топор и порубить проход? Но шиповник отстреливал десяти сантиметровые иглы, едва к нему кто-то прикасаться, пробивая насквозь даже латы рыцаря, оставляя в теле жертвы семечко. Потом из трупа вырастал куст с очень красивыми цветами и полезными при простуде ягодами. Ну и огроменными шипами, конечно.

– Подожди, ноги, – Гнилое пузо снова подтянул ноги Альфонсо к столбу и отпустил веревки.

– Не так больно, как раньше, – подумал Альфонсо, чувствуя, как пот струится у него по лицу. Потом он тихонечко завыл. По истечении десяти минут, помощник хотел было перевязать ноги снова, но Альфонсо промычал отрицательно – чем лучше кровоток у мест уколов, тем быстрее они заживут. И еще полезно для самооценки было наблюдать, как Гнилое пузо, кинул уважительный взгляд в его сторону, отбросил веревки в угол, хоть Альфонсо и рыдал от боли, как девчонка, пару минут назад.

– Это самое интересное, – продолжил помощник так, словно и не прерывался. – Кто-то сделал новую точку входа.

– Как? Выламывал шипы по одному, как мы? Но это можно сделать только весной пока шипы не созрели. А сейчас середина лета.

– Просто. Просто протаранил своим мощным телом полосу, шириной в метр, переломав все ветки шиповника. Все иглы сработали, но крови я не нашел, а это значит …

– Волк! Кто еще мог так пропороть через шиповник? Но волки не выходят из леса. Или теперь выходят?

– Ветки там сломаны сначала в одну сторону, потом, некоторые, загнуты в другую. Следы лап ведут по траве до дороги. Потом он вернулся обратно.

Альфонсо даже забыл о боли. Волки стали нападать на людей на дороге? Или это отдельная особь? Но обычно все волки ходят стаями, кроме одного… Кариизий.

– Тьфу блин, бред.

– Ты о Кариизии? – словно прочитал его мысли Гнилое пузо. – Ты вроде не веришь в его существование, но вдруг он существует? Тем более, ты его видел.

– Это действие яда. Вообще, половину легенд о лесе родило действие чертополоха на человека. Сарамон, черти, ведьмы – это все россказни тех, кто выжил после укола.

– Кстати, насчет ведьм. В просеке через шиповник, в сторону дороги вели женские следы.

– Женские?

– Да.

– Может карлик?

– В лесу?

– Может, ребенок?

– В лесу?

– Что ты заладил, «в лесу, в лесу»! – Взорвался Альфонсо, – Откуда женщина в лесу?!! Сними меня лучше с этой дыбы, я прилягу.

Гнилое пузо освободил кандалы и поймав рухнувшее на него ослабевшее тело Альфонсо, потащил его в другой угол комнаты, где и уложил на лавку, покрытую свежей соломой. Будучи не раз в положении уколотого, он прекрасно понимал, насколько важны для самочувствия больного приятные мелочи, особенно для такого больного, который не должен был выжить, по этому старался сделать что-нибудь хорошее.

Вдыхая запах свежего сена, пока еще без клопов и вшей, Альфонсо и правда расслабился.

– Как же я все таки выжил? – вопрос был риторический, направленный в основном на то, чтобы подчеркнуть свою силу и исключительную выносливость, но Гнилое пузо ответил, и Альфонсо помрачнел

– Кто-то дал тебе анеэстеду зеленую, причем лошадиную дозу. Причем рассчитав ее так удачно, что будь доза чуть меньше – и у тебя разорвалось бы сердце от боли и страха, а чуть больше – остановилось бы от анаэстеды.

Гнилое пузо отвернулся от печки, в которой беспокоил какое-то отвратительное варево деревянной поварешкой, и, посмотрев на Альфонсо сказал:

– Твое видение спасло тебе жизнь.

– Что за черт? – выругался Альфонсо так, как ругался всегда, когда перед ним появлялось что то неизвестное, или непонятное. Или, как в данном случае и то и другое. – Кому надо было меня спасать? Лес не спасает никого и никогда, он может только убить…

– Может быть, ты приглянулся той ведьмочке, которая тебя поцеловала?

– Да пошел ты… Это был чертополочный бред.

Внезапно Альфонсо осекся на полуслове, и, словно вспомнив что то, резко задрал на себе рубашку. На груди виднелись четыре воспаленные раны от когтей волка-самые настоящие.

– От когтей настоящего волка, – произнес вездесущий и везделезущий Гнилое пузо, – он положил на тебя лапу и не убил? Надо бежать из этого леса, я перестаю понимать, что здесь происходит.

Альфонсо проснулся рано утром, чуть позже, чем проснулось солнце, и раздраженно почесал бок, разгоняя трапезничающих на нем клопов. В спину впилась соломина из дырки грязного матраса, а в опухшую ото сна, мятую щеку – перо, вылезшее из шелковой ткани подушки. Настроение было паршивым – ему снова снился Волшебный город – город, построенный целиком из камня, город, где во всех окнах домов блестели на солнце стекла, зловонный поток нечистот не растекался по всей дороге, а тек под землей, в специально выкопанной для этой цели канаве, дорожка выложена брусчаткой, а по улицам ездили телеги без лошадей.

В общем снова снилась дурацкая сказка, несбыточный бред!

Но в глубине души он мечтал о Волшебном городе и всегда злился, когда после прекрасного сна оказывался снова в реальности. Спать больше не хотелось, стало грустно, и Альфонсо, скинув на лавку кусок мешковины, служивший ему одеялом, тихо и медленно вышел из избушки во двор – небольшую, покрытую мелкой, дохлой травкой площадку, огороженную огромными бревнами мятой сосны. Все крупные звери в лесу были очень ловкими быстрыми и сильными – иные просто не выживали, но прыгать высоко, в большинстве своем, не умели, и их фантазии хватало лишь на то, чтобы царапать когтями древесину снаружи забора. Проходя мимо Гнилого пуза, Альфонсо посмотрел на него завистливо вздохнул: Гнилое пузо был в самом расцвете сил – ему было восемнадцать лет (хоть и выглядел на двадцать три), он спал, глубоко и ритмично всасывая спертый воздух избушки внутрь себя, и выбрасывая его обратно с таким шумом, что дрожали стены. Услышав неслышные шаги Альфонсо, он открыл один глаз, но убедившись в отсутствии опасности, закрыл его снова, при этом так и не проснувшись. Это сон леса – глубокий, но чуткий.

Кроме травы с проплешинами во дворе были еще и постройки – колодец с чистой, вечно холодной и пахнущей прелыми листьями водой, таулет и сарай, забившийся в угол двора, с огромным, амбарным замком на двери. Вход в этот сарайчик был строго настрого запрещен Гнилому пузу, но тот туда и не рвался, и так прекрасно зная, что там находится. Ключ от замка Альфонсо всегда носил при себе – на шее.

Он спускался в этот сарай всегда, когда его одолевала кручина, и всегда это был чарующий ритуал, сакральное действо, начиная от знакомого до боли, и до нее же родного жалобного скрипа механизмов замка, до волшебного запаха бумаги. В отдельном помещении, расположившись комфортнее, чем жители дома, на полках аккуратно лежали книги и рисунки, обломки неизвестных деталей, листы с непонятными символами – все то, за что в городе можно было нарваться на святую инквизицию. Дрожа от предвкушения, Альфонсо запирался изнутри на засов, садился за плохо отёсанный изначально, но отполированный локтями потом, стол и брал листочки в руки нежно, словно лепестки мака, и разглядывал их. Эти листочки, эти книги, вещи, все были волшебными, покрытыми неизвестными символами и рисунками из странных чернил, которые не смывала даже вода. Альфонсо мог часами разглядывать эти рисунки, пытаясь понять, что на них изображено – несомненно, это было мощнейшее оружие, созданное богами, изготовив которое можно было обрести власть над миром. Или пройти глубже в лес до болот. Или даже дальше…

Альфонсо почувствовал, как у него защемило сердце. Вот бы разгадать эти символы! Вот бы узнать эти великие тайны! Вот бы сейчас поесть.

Альфонсо вздрогнул, очнувшись от мечтаний, и вынул из деревянной коробочки самую ценную свою вещицу – рисунок с изображением Волшебного Города. На картине были нарисованы замки – квадратные, огромные по сравнению с малюсенькими человечками, дороги были гладкими из сплошного камня, так точно собранными, что не видно было швов, и двигались по ним существа непонятного вида и происхождения. Город был нарисован душераздирающе реалистично, красиво сверкал огнями, как настоящий, а огромное количество крепостей самой разной конфигурации и формы, поражали воображение. Вздохнув, Альфонсо аккуратно положил рисунок в коробочку и вышел из сарая.

– Ну и что те двое? – спросил Гнилое пузо, усердно разминая деревянной ложкой картошку в чугунке, периодически подливая туда топленого молока.

– А, – Альфонсо махнул рукой, – даже через шиповник не прошли. Одного змеи сожрали, другого шипами застрелило. Чуть меня не зацепило.

– Деньги хоть отдали?

– Да, деньги я теперь вперед беру.

– А чего ты их фиалкой не накормил? Она успокаивает нервы, возможно они бы даже и прошли.

– Слишком много чести,– Альфонсо запустил ложку в чугунок и, вытащив ложкой комок картошки, начал усердно на него дуть. Когда же ему надоело напрягать щеки, он стал напрягать язык и заговорил:

– Сам я наелся.

– Случайно упал?

– Да. Споткнулся.

Гнилое пузо отправил в рот дымящуюся картофелину, и, громко чавкая, проглотил горячую порцию даже не поморщившись. Ел он всегда как в последний раз: быстро, громко и все подряд, плотно и тщательно набивая щеки, не оставляя во рту ни капельки свободного пространства. И ухитрялся говорить при этом.