bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

Дуглас мало говорил о том, почему на самом деле пошел в армию, и к тому же, в морскую пехоту, где парней тренировали почти так же жестко, как «морских котиков». Брат был грубой силой, в детстве он лупил Стива за то, что тот слонялся по улице в компании друзей, вместо того чтобы сидеть над учебниками, хотя сам с трудом закончил школу. Скорее всего, ему было достаточно тех причин, которые упоминались на агитационных плакатах по найму. Дуглас был взбалмошным подростком. Он был одним из тех ребят, которых учителя с радостью выпроваживали из средней школы в старшие классы, чтобы наконец-то перестать мучиться с дисциплинарными наказаниями. Когда мать Стива, Саванна, во второй раз вышла замуж за стоматолога из Чикаго, Дуглас в первый же год сбежал из дома. Закончилась его затея бесславно: офицер полиции притащил Дугласа домой среди ночи, отчитав на крыльце дома. Мать вышла из себя из-за страха потерять сына и наговорила Стиву кучу гадостей об их отце и о том, что Дуглас становится на него похожим, а уже после обратилась в полицию. Потом это повторялось несколько раз, и в конце концов в восемьдесят девятом, после выпускного, на следующий день, Дуг вступил в национальную гвардию, но, посчитав службу там слишком неторопливой, безопасной и размеренной, отправился на реальную военную службу. А когда навоевался, поумерил свой пыл, вернулся домой и женился на Грейси – наступила осень две тысячи первого.


Тот сентябрь в Чикаго был теплым и солнечным. Утром во вторник в доме Хэммондов собралась шумная компания. Грейс помогала Саванне готовить завтрак, Брэд сидел за столом, уткнувшись в газету, то и дело подливая себе кофе из кофеварки. Дуглас поглощал глазунью из четырех яиц, он был умыт, причесан и одет в строгий костюм – днем ему предстояло собеседование в частной охранной организации и в полиции. Сам Стив без особого удовольствия жевал тост с тающим на нем арахисовым маслом. Накануне он вернулся домой за полночь и, конечно, не выспался. Дуглас же, не в пример ему самому, был свеж, от него за версту пахло мылом и лосьоном после бритья. Утро было спокойным, похожим на многие другие и таким бы оставалось, если бы Грейс для фонового шума не включила телевизор. Утренний просмотр новостей стал для них всех ритуалом с тех пор, как Дуглас записался добровольцем в армию. Военные действия за океаном освещались не часто и скупо, но сухие сводки о потерях среди американских солдат давали надежду всякий раз, когда в списке погибших не было фамилии Хэммонд.

Но тем сентябрьским утром все новостные каналы были настроены только на одну частоту. Дикторы наперебой говорили о серии террористических актов, совершенных не за океаном, на другом континенте, а в Америке, в Нью-Йорке и в Вашингтоне.

Стивен несколько раз прокручивал в памяти этот момент, он отчетливо помнил, как громко звякнули и затихли столовые приборы, которыми до этого активно орудовал Дуглас. Он слышал, как Брэд с шелестом сложил газету и свернул ее в рулон. Мама села на широкий подоконник и прислонилась плечом к оконному откосу. Дуглас, неотрывно глядя на экран, инстинктивно протянул руки к Грейс.

– Иди-ка сюда, милая, – шепнул он, и она прижалась к нему со спины, опустив тонкие ладони на его массивные плечи.

А Стив был предоставлен самому себе и своим мыслям. Иногда ему казалось, что с ним что-то не так, раз он редко осознанно сопереживал чувствам и эмоциям других людей. Иногда, где-то на уровне подсознания, он испытывал жалость к людям, но та жалость была мимолетной и бессмысленной, так бывает жаль случайных мелких зверьков, угодивших под колеса машины на хайвее. Но в Нью-Йорке, похоже, разверзся ад. Черная копоть и дым устремлялись в небо, а на землю падали люди, трезво оценившие свое положение, люди, которые предпочли полет в вечность смерти от огня. Стив никого из них не судил, потому что люди остаются людьми, только имея возможность выбрать путь, по которому собираются пройти и, в конечном счете, человека определяют не черты характера, данного ему при рождении, не набор ДНК, а поступки.

События сентября две тысячи первого оставили внутри Стива незатянувшуюся кровоточащую рану. И до него мгновенно дошел смысл слова «эмпатия», потому что тех несчастных, кто навсегда остался погребенным под руинами Всемирного торгового центра, тех, кто погиб среди дымных пожарищ и взрывов, тех полицейских и пожарных, послушно, словно марионетки в чьих-то умелых руках, отдавших свои жизни, Стиву было искренне, безвременно и неутешительно жаль.


Вечер того дня, когда Буш объявил войну движению Талибан6 в Афганистане, запомнился Стиву так же хорошо, как и утро, когда первый шок утонул в безмолвии и молчаливом отчаянье. Вечером Стивен стал невольным свидетелем разговора между братом и его женой.

Вернувшись с войны, Дуглас постучался в двери церкви в поисках спасения. А спустя несколько месяцев перестал ходить туда, потому что переключаться с одной зависимости на другую было чертовски плохим решением со времен сотворения мира. Он не был готов сменить военную форму морского пехотинца и оружие на ризу священника и карманную Библию. Дуглас решил, что он покинул ряды одного беспощадного и сурового воинства не для того, чтобы сразу же примкнуть к другому, куда более нетерпимому и ярому. Вместо этого он сделал предложение Грейси, а затем стал посещать собрания в центре помощи ветеранам, много читать, начал изучать философию и превратился в агностика. То, что он увидел на войне, поселило в нем тень сомнения, его раздирали вопросы по поводу существования Бога, и в конце концов он пришел к выводу, что абсолютная и безоговорочная вера доступна только слепцам.

Стив лежал в своей кровати и не мог уснуть. Его штормило, мысли одна за другой сменялись в голове, как слайды диафильма. Детская комната Дугласа была за стенкой, и разговор брата с Грейси он услышал против воли.

– Я прочел одну из твоих книг о Древней Греции, – вкрадчиво признался Дуглас. Такого добра у нее, учителя истории, было полно. Грейс молчала, словно уже была готова принять все, что он скажет, и в глубине души уже отпустила его. Стива удивляла ее способность говорить Дугласу «да» на все, что бы он ни сказал. Он так и не сходил ни на одно из запланированных собеседований, а отглаженный дорогой костюм, подарок отчима, вернул на вешалку, повесил рядом с парадной военной формой. – Я собираюсь вернуться, Грейс, – наконец признался он.

– Нет, – спокойно ответила она. В ее голосе Стив услышал земную твердыню и слезы.

– Грейси, там парни кладут свои жизни. Я не собираюсь отсиживаться дома, за их спинами. Ты ведь знаешь, что это не про меня. Парни из моего взвода… – Грейс не дала Дугласу договорить.

– У тебя будет ребенок, – сказала она, и на несколько секунд разговор прервался.

– Ты это серьезно? – спросил Дуглас.

– Серьезней некуда, милый. Ты станешь отцом, – Грейс прервалась, Стив услышал, как его брат радостно и восторженно, как подросток, завопил от счастья. А потом Грейси сказала: – Но это ведь тебя не удержит, я права?

– В Спарте мать, провожая сына на войну, желала ему вернуться домой со щитом или на щите. Что значило: вернись домой живым и гордым, как победитель, со щитом в руках, или пусть тебя, с честью погибшего в бою, принесут сослуживцы на щите. Грейси, скажи мне, что любишь меня так же сильно. Отпусти меня и пожелай вернуться домой со щитом, – Стивен не ожидал услышать нечто подобное от брата, ему даже стало неловко за подслушанный разговор, настолько интимный, и явно не предназначенный для него.

– Я люблю тебя, – согласилась Грейс.

– Но с легкостью не отпустишь? – усмехнулся Дуглас.

– Не отпущу, – подтвердила она его слова.


К утру сумка Дугласа уже была собрана. На его шее висел армейский жетон, а в руках были ключи от машины. Он улыбался и жевал жвачку. Мама отменила консультации, Брэд на день закрыл клинику, Грейси отпросилась с работы, а Стив пропустил колледж, чтобы проводить Дугласа в часть.

– Когда теперь увидимся? – спросил Стив брата, когда они сели за стол, чтобы позавтракать перед отбытием Дуга. Брэд договорился о его практике в Европе, которая должна была состояться сразу после рождественских каникул. На это же время у Дугласа намечалась смена личного состава.

– Не знаю, Стиви, – Дуглас повел плечом и сжал ладонь Грейс под столом.

– Стиви – шестилетний пухлый мальчишка. Меня зовут Стив, – сказал он.

– Засранец, вот ты кто, – брат рассмеялся и потрепал Стива по макушке, взлохматив тщательно уложенные воском волосы. – Увидимся летом.

– Возвращайся скорей, – попросила Грейс. И тогда Дуглас накрыл ладонью ее еще плоский живот.

От Стива не укрылся этот полный немого отчаяния жест. Он сгреб в кулак ткань ее тонкой шелковой блузки, сжал челюсти так, что на выбритом лице проступили желваки, и сглотнул – выступ кадыка скакнул вверх, а затем вернулся на место.


– Там, чтобы выжить, тебе нужна веская причина. То, ради чего ты будешь рвать глотки, стрелять в ублюдков и не задумываться о том, что каждая твоя снятая цель – не мишень в тире, а живой человек. Плевать – пусть сдохнут все разом, если это поможет мне вернуться домой, к семье, – сказал однажды Дуглас, когда вернулся домой из Сомали, после очередной смены состава. – Каждая выпущенная из ствола пуля – шаг в сторону дома.

– Ты хороший человек, – Стив взглянул в глаза брата, в глаза такие же голубые и светлые, как у него самого. – Но разве ты не понимаешь, что война – это путь наименьшего сопротивления. Что война – это смерть. И однажды ты можешь не вернуться.

– Заканчивай читать умные книжки, Стиви, – усмехнулся Дуглас, выдохнул в серое небо тугую струю табачного дыма и сжал плечо брата.

– В детстве ты колотил меня, чтобы я читал.

– Детство закончилось, – Дуг кивнул и закусил нижнюю губу. – Война – это не только смерть. Это такая своеобразная жизнь, понимаешь?


В тот момент, когда Дуглас коснулся живота Грейси, Стив понял, что тот имел в виду. Все стало до смешного очевидным. Он понял, что, взяв в руки оружие однажды, уже никогда с ним не расстанешься. И дело даже не в том, что тебе нравится убивать, нравится чувствовать свое превосходство, а в том, что война становится частью твоей жизни. И ты сам становишься неотделимой частью этого безумия, не можешь жить без армейского распорядка, без адреналина, кипящего в крови.

Стив никогда не задумывался о том, чтобы пойти в армию. Агитационные плакаты и лозунги на них считал слишком наивными, предназначенными для тех, кто, как и его брат, делил мир на черное и белое и с трудом окончил старшую школу. Но тем утром понял, что должен быть там с ним, потому что его гипертрофированное чувство долга, ответственность и верность своим убеждениям уже граничили с опасностью. Он почти двенадцать лет положил на то, что считал правым делом, каждый раз возвращался домой живым, и теперь, понимание того, насколько хрупкой может быть человеческая жизнь – смазалось. Что удивительно, когда Дуглас возвращался домой, то постоянно получал мелкие травмы: однажды он сломал три пальца во время игры в баскетбол на заднем дворе, в другой раз упал со стремянки, когда ремонтировал их с Грейси квартиру, как-то даже попал в аварию. Грейс говорила, что так происходит потому, что, вернувшись из командировки, он снимает костюм Капитана Америки и вешает в шкаф. Забавным было то, что в армии Дугласа звали не иначе, чем Капитан Америка, за немыслимое сходство в суждениях с супергероем из комиксов, хотя в то время он едва ли дослужился до сержанта. Стив, в силу своего возраста склонный к отрицанию всех и вся, называл это «патриотизмом головного мозга» и сам себе удивился, когда заговорил.

– Я поеду с тобой туда.

Брэд взглянул на него поверх утренней газеты, мать выдохнула и оперлась ладонями о гранитную столешницу. Грейс закрыла ладонью нижнюю половину лица. А Дуглас рассмеялся и похлопал брата по плечу.

Какими бы ни были его личные убеждения, в то утро Стив понял, что, если не поедет вслед за братом, тот вернется домой на щите, поэтому вместо практики в Европе, после рождественских каникул Стивен оказался в Афганистане, где Дуглас уже в звании первого лейтенанта командовал взводом. Сам Стив под его командование не попал, его прикрепили к стрелковой роте разведбатальона, а взводом командовал лейтенант Алекс Махоун.

Ближе к весне их взвод сопровождал пехотинцев на облаву в городе. Взвод в составе шестнадцати человек зашел в дом семьи, единственное преступление которой, как выяснилось позже, заключалось в том, что они были однофамильцами разыскиваемого талиба. События того дня стали тяжким грузом в воспоминаниях Стива. Он, как и его сослуживцы, по-хозяйски осматривал дом с винтовкой наперевес, не вступая в диалог с настоящими хозяевами дома. Жильцов нашлось четверо – старик со старухой и молодая женщина в бурке7 с младенцем на руках. Тогда и случилось то, что заставило Стива полюбить лейтенанта Махоуна, простить ему все грехи, простить беспочвенные придирки и свирепый нрав.

Ребенок на руках у женщины разрывался от плача. Взводный медик сообщил, что вероятно, он голоден, а женщина не может оголить грудь в присутствии стольких посторонних мужчин, от того и не кормит его. Алекс Махоун попытался успокоить женщину, а когда детский плач стал невыносим, разрешил ей выйти в другую комнату и покормить ребенка за закрытой дверью. Тогда сердце Стива разбилось в первый раз. Ему было странно, что такие вещи, как рождение и кормление грудью, происходили посреди глиняных руин, в которые превратился Кабул.

Афганский народ разбивал его сердце множество раз после этого. Иногда, прямо посреди операции, ему хотелось сесть на пыльную, немощеную улицу Кабула, не думая о том, что в домах может прятаться вражеский снайпер, и расплакаться. Ему хотелось просить прощения за то, что они натворили в чужой стране, еще задолго до того, как прибыли сюда. Стив никогда не воспринимал себя, как отдельно существующего человека, он всегда был частью целого, частью страны, в которой родился и вырос. И раз уж он был частью страны, учинившей то, что теперь окружало его, то был виноват, и ему было ужасно жаль. Каждый день пребывания там, в военном лагере близ Кабула, вселял в него все большую уверенность, что они все подвели этих людей, потому что пришли даровать им свободу, свергнуть тирана, а на деле внушили страх и веру в то, что каждый новый герой был хуже старого злодея. Осознание этого пришло к Стиву запоздало, когда пути назад уже не было.

Все, чем они занимались с тех пор, как Стив прибыл в лагерь – это выламывали двери, в поисках призрачного врага, уничтожали дома и наводили ужас на семьи, живущие там. И делали это из страха и перед высшими чинами, которые отдавали распоряжения, сидя в своих кабинетах в штатах, и перед самими собой. Они делали это по приказам, которые отдавались, в попытках компенсировать их неспособность захватить талибов. Выходило хуже некуда: они словно прихлопывали мух кувалдой в саманных8 хижинах.


После душа Стив вышел посвежевшим, но все таким же уставшим. В самый первый день в тренировочном лагере Стив почувствовал, сколько костей и мышц в его теле на самом деле, до этого он знал об этом только со страниц медицинских атласов, которые изучал в колледже. И с тех пор Хэммонд так ни разу и не перестал все это чувствовать. Мышцы жгло, а кости плавились от усталости. Единственным его желанием было лечь в кровать, что стояла в палатке, полной крыс и насекомых, и уснуть.

Дуглас, весь провонявший оружейной смазкой и потом, накинулся на него у входа в барак, перепачкав его чистую одежду сольвентом, обхватив плечи своими увесистыми ладонями.

– У меня сын родился, – сказал он. И в тот момент ничто не способно было стереть широкую улыбку с его лица.

«Война – это такая жизнь», – думал Стив и не обратил внимания на то, что уголки его собственных губ поползли вверх.


А через пару дней Дугласу дали несколько дней отпуска. Такое в морской пехоте практиковалось не часто, но двенадцать лет отличной службы без нареканий стали весомым аргументом для полковника Миллигана, поэтому лейтенант Дуглас К. Хэммонд был откомандирован домой. Перед отбытием он шепнул Алексу Махоуну, чтобы тот приглядывал за его младшим братом. И с тех самых пор, когда самолет с Дугом на борту оторвал шасси от взлетной полосы, Махоун с него глаз не спускал, то ли из чувства долга, то ли еще почему, за что Стив был невероятно зол на брата. Но, пусть и с допущением, был этим тронут.

Глава вторая. Буря в пустыне


В марте две тысячи третьего года роту, в которой служил капрал Стивен Д. Хэммонд перебросили в Ирак. Из его взвода почти никого не осталось, большинство парней уволились из армии по собственному желанию, у других закончился контракт, который они не стали продлевать, а третьи вернулись по домам в цинковых гробах, укутанные полотнищем государственного флага. В Ираке их исключительно мужское подразделение стало смешанным, после принятия закона о том, что все воинские должности должны быть открытыми для женщин. Взвод скомпоновали заново, и теперь он состоял из тридцати двух солдат во главе с лейтенантом Махоуном, который домой не вернулся ни живым, ни, что не могло не радовать, мертвым. Все они, парни из взвода Стива – несмотря на то, что в отделении теперь были женщины, направленные прямиком из тренировочных лагерей, от чего не все были в восторге – самодовольные, закаленные в бою морпехи, считающие, что мир принадлежит им. На самом же деле, думал Стив, они оккупанты на чужой земле с оружием в руках, которые привезли в Ирак самый спорный американский продукт на экспорт: демократию и насилие. Одно невозможно без другого, когда ты пытаешься насадить чужеземцам свои убеждения или веру.

В Чикаго апрель приходил с дарами, он приносил с собой цветущие деревья, ласковое солнце и тепло. В Ираке это были песчаные бури, свист пуль над головой, пожарища у нефтяных вышек и изматывающая жара. В один из таких жарких дней весь их взвод погрузился в несколько «Хамви», чтобы проехать через выжженную пустыню, к столице страны. На горизонте было чисто, лишь изредка черный дым устремлялся в небо и быстро рассевался. Тогда четверым морпехам из отделения «Чарли» под началом сержанта Сукре становилось понятно, что в тех местах идут бои американцев с иракскими солдатами или с фидаинами Саддама. У «Хамви», относительно других видов военного транспорта был мягкий ход, за это он и нравился Стиву. Пятым в машине был журналист Ричард Мэдден. Все они были взбудоражены огромным количеством кофе, выкуренными сигаретами, ранним подъемом и страхом. За рулем «Хамви» сидел сержант Дженаро Сукре, которого в лагере звали Рино или «Ринуччо». Однажды, по неосторожности так его назвала жена в письме, которое тот неосмотрительно оставил на постели, и которое тут же стало достоянием всего отдела. Ему было двадцать восемь лет, и он, как и сам Стив, был ветераном Афганистана. А еще он был невыносимо красивым сукиным сыном, который, несомненно, знал, насколько он вообще красив и как это действует на окружающих. Музыку выбирал тоже он, потому что Сукре был сержантом и занимал место водителя. И именно поэтому они слушали Боба Марли. Сложно было представить лицо более печальное, чем лицо морпеха, вынужденного слушать регги. Как и Стив, Сукре давно, еще до начала этой военной кампании, пришел к четкому осознанию того, что никакого оружия массового поражения у иракцев нет и все, чем они занимались там, было безосновательным, построенным на лжи дерьмом. Ложь прочно обосновалась в армейской структуре, причем на каждом уровне иерархической системы. В их взводе был плохой лжец-рядовой, который сбежал из лагеря в Кувейте в бордель, а когда вернулся, не смог придумать стоящего объяснения своему отсутствию. Был лжец-капитан, распространивший слух о том, что иракцы уже пару раз пустили в ход химическое оружие. Лжецы были всюду: в армии, в Ираке, в ЦРУ. Но самым большим лжецом, который с легкостью обошел бы всех остальных, был Буш. В тот момент, когда до парней это доходило, они, как правило, увольнялись из армии, если не успели взорвать за собой мосты, связывавшие их с прошлой жизнью, или умереть.

– Мы уже были здесь раньше, – сказал Сукре, имея в виду войну в Персидском заливе, а журналист нажал на кнопку записи на диктофоне. – Никому это не понравилось. Мы не хотим воевать в этой стране. Мы не хотели в нее вторгаться. Пастухам и их закутанным женам не нужна демократия, они боятся всего, что выходит за пределы привычного уклада их жизни. Мы не хотим быть здесь, не хотим здесь умирать, – подытожил он и выдохнул в окно сигаретный дым.

Остальные, похоже, его мнение всецело разделяли, только еще не догадывались об этом. Война началась не так давно серией взрывов, которые прогремели в пустыне Кувейта двадцатого марта. Спящие в окопах солдаты с нетерпением ждали этого дня, но после событий седьмого апреля, когда иракский ракетный комплекс поразил командный центр механизированной дивизии США, рвавшиеся в бой поумерили свой пыл. Бойцам первого разведбатальона предстояло проложить путь до Багдада, часто не имея понятия о том, откуда выскочит враг. Восторг, волнение, страх, возбуждение, граничащее с эротическим – чувства, которые они испытывали, прокладывая этот путь, были вызваны запредельными эмоциональными и физическими нагрузками, давлением и нависшей угрозой безвременной отставки. После событий начала апреля те из них, кто хотя бы немного соображал, убедились, что военный конфликт не завершится быстро, хоть их и уверяли в обратном. Они словно вторглись не в страну, а разворошили осиное гнездо.

На заднем сидении, рядом с журналистом, сидела капрал Уолдорф, последний человек, которого можно было бы себе представить на подступах к Багдаду. Она была, что называется, «домашней девочкой», получившей образование в одном из университетов Лиги Плюща. В свободное время, пока остальные тренировались, участвовали в спаррингах или отжимались на кулаках, стирая в кровь костяшки пальцев, и таким образом сбрасывали накопившееся напряжение перед началом войны, она сидела в тени под пологом палатки прямо на песке и читала. У нее была светлая кожа, красивое, широкоскулое, пропорциональное лицо, прозрачные серые глаза и безупречное зрение. Стив знал о ней ничтожно мало. Родом капрал Эбигейл Уолдорф была из Провиденса, штат Род-Айленд. Она с упоением читала классику и была взводным медиком, а еще благодаря своим природным особенностям и знаниям, полученным в стенах университета, была наводчиком. Она говорила мягким, приглушенным голосом, с едва различимой хрипотцой, которая плохо сочеталась с ее детским лицом. На самом деле Уолдорф так и не закончила базовый курс разведки, поэтому морпехом-разведчиком была лишь на бумаге. Но не только молодость, недостаток опыта и навыков социального общения были причиной, по которой остальные с ней не считались, дело было даже не в том, что она женщина, а в ее общей незрелости. Она мыслила, как подросток, критиковала все, что попадалось на глаза, и часто была резка с остальными. К Эбигейл все относились с подозрением, потому что никто не мог представить, что такое побудило богатенькую девчонку, учившуюся в Лиге Плюща, заявиться в корпус и отправиться воевать. И пока остальные ожидали боя, она читала книги, которые потом сжигала, чтобы всегда быть налегке. Несмотря на отношение других морпехов к Уолдорф, Сукре видел в ней хороший потенциал. Дженаро давал ей советы, учил, как пользоваться средствами связи и сольвентом. А Уолдорф была все же внимательной и дисциплинированной ученицей. Иначе никогда бы не закончила Пенсильванский университет. Она заботилась о том, чтобы фляжки парней из отдела всегда были полными. Делала такие незначительные мелочи, на которые обычно внимания не обращаешь, но и жить без этого не можешь. И этих знаний об Эбигейл Стиву хватило, чтобы безнадежно в нее влюбиться.

Основная часть сил доберется до Багдада по новенькой магистрали, а для того, чтобы по пути к ней их не встретило сопротивление, зачистку должны были провести они – морпехи из роты «Чарли». Пробираясь через самые коварные и неприглядные районы Ирака. Их задача состояла в том, что они должны были разобраться с партизанами-федаинами вдоль сельско-городского коридора, протянувшегося от Эль-Кута к Багдаду. Обнаружить позиции и точечные засады врага и уничтожить. А после того, как эта часть операции будет завершена, они присоединятся к основным силам и продолжат выполнять свои функции.

Дуглас говорил Стиву несколько лет назад, а теперь он и сам в этом убедился, что морпехи из разведбатальона считаются в корпусе самыми выносливыми и лучше всего подготовленными. Стив прошел почти такую же подготовку, как ребята из армейского спецназа и парни из SEAL9. Стивен, как и его сослуживцы, был хорошо развит физически, он был способен пробежать по пустыне двадцать миль в полной экипировке, а затем нырнуть в водоем, если бы таковой нашелся на этой проклятой, выжженной солнцем земле, и проплыть несколько миль, опять же, при полном обмундировании. Их обучали прыгать с парашютом, погружаться на серьезную глубину, действовать в экстремальных условиях. Их подвергали физическому и психологическому насилию под надзором военных психиатров и докторов. Во время пыток, устроенных в выдуманных лагерях для военнопленных, многие выбывали, но тем ценнее становились те, кто оставался.

На страницу:
2 из 5