Краеугольный камень

Сукре был в Афганистане и уже тогда пришел к выводу, что ему отвратительно все, чем он и другие морпехи занимались. Во время простоя, пока они не готовились к атакам и к убийствам, парни обсуждали женщин, которых поимели, и тех, кого хотели бы поиметь, разбирали и собирали оружие на скорость, мастурбировали, рыли окопы, играли в американский футбол, снова обсуждали женщин, качались и снова мастурбировали. Сукре понятия не имел, зачем завербовался на службу повторно, и после Афганистана отправился в Ирак. Возможно, он чувствовал, что его война не закончилась. И что бы он ни делал после: женился на Пилар, купил фермерский дом или воспитывал дочь, он оставался человеком, умеющим держать в руках оружие и пользоваться им. Он оставался морпехом. Он был неотделимой частью корпуса. И другие морпехи, оставшиеся в пустыне по разным причинам, убивающие и умирающие, были им. А сейчас, он почувствовал связь с дочерью, всего пару раз подержав ее на руках, и наконец был готов вернуться.

Вечером того же дня, когда остальные улеглись на ночь, устроившись в вырытых ямах рядом с машинами под камуфляжной сеткой, Стивен нашел Эбигейл на заднем сидении их «Хамви» и, не раздумывая, сел рядом, заняв собой все свободное пространство. Эбби часто полушутя жаловалась на то, что Стива было слишком много во время непродолжительного отпуска, который они провели вместе. Стив вспоминал дни, проведенные на Кубе, ночи в отелях, ослепительно белый песок, липнущий к коже, безнадежно смятые простыни, то, с какой страстью Эбигейл делала снимки в Гаване на площади Революции и разглядывала граффити. В череде этих дней, которые смешались в памяти Стива, когда они занимались любовью, пили «маргариту» на пляже и колесили по стране на арендованной машине, Эбигейл и жаловалась, что Стива слишком много. Он занимал большую часть кровати, пышущий жаром, как печка в автомобиле, прижимался во сне и крепко держал, будто боялся проснуться и обнаружить потерю. Он заполнял мысли Эбигейл, не давал ей думать, и Эбби злилась на него, будто бы Стив был в этом виноват. «Клянусь тебе, Стив, – однажды сказала она. – Я пропала. Я снова пропала».

Стив много думал о любви. О том, как она порой несвоевременна, многолика и многогранна, как бесконечна, как равнодушна и несправедлива, как уродлива и иногда жестока. Но, если не брать в расчет все это, именно любовь и есть становая жила, альфа и омега, начало и конец, краеугольный камень. Рождение, жизнь и смерть невозможны без любви.

Стив никогда не спрашивал Эбигейл о том, кого у нее отняла война, потому что считал, что, если заговорит о нем, о том призраке и жертве министерства обороны США, все пойдет под откос. Пока Эбби сама однажды не заговорила. Она рассказала Стиву все, не боясь ранить его сердце и чувства. И тогда Стив понял, что любовь – это первооснова всего. Не люби Эбигейл погибшего в Афганистане капрала морской пехоты Джеймса Харриса, ничего бы этого не было.

Эбигейл прихотливо изогнула брови и усмехнулась, когда Стив устроил затылок на жестком подголовнике и взглянул на него сквозь опущенные ресницы. Усмехнулась и вернулся к книге, которая занимала ее весь день. А Стив смотрел. Смотрел на нее, подмечая мелкие детали, впитывая в себя все ее изменения, потому что совсем недавно услышал отрывок разговора Сукре с Уистлером. Сукре сказал: «Если война – это лекарство против морщин, то почему все лицо лейтенанта покрыто ими?» Уистлер ответил, что это от того, что ему не хватило смелости погибнуть молодым.

У Эбигейл были морщины. В уголках глаз и на лбу. Ее губы были безбожно обветренными, а кожа загрубела от нескончаемых ветров и безжалостного солнца. На ее шее висел новенький, блестящий в тусклом свете фонаря армейский жетон и затертый крест, который принадлежал тому, кого Эбигейл любила. Тому, кто ворвался в ее жизнь, а теперь лежал под крестом на ветеранском кладбище в Вашингтоне. Кресты были всюду. Куда бы ни взглянул Стив – кругом кресты. Перекрестие прицела винтовки напоминало ему, о чем не надо было вспоминать. Распятие на шее Эбигейл, как крест в надгробии – воспоминания о тех, кто был дорог. Другие были ловушкой, как в дурацких детских мультиках, в которых наковальня падает именно туда, где начертили крестик, ловушкой из приторно сладких слов о большой любви, на которую ведешься до бесконечности, со слепой верой в то, что тебя обязательно кто-то должен полюбить, разве бывает иначе? Ведешься, не задумываясь о том, что и ты, в таком случае, должен.

– Я все боюсь, что ты уйдешь, как он ушел. Может, к черту? Напишем увольнительную и переселимся на Кубу? – спросила Эбби.

– Никуда я не денусь, – уклончиво ответил Стив.

«Я не умру, пока ты со мной», – продолжил он, но уже мысленно. «Пока ты веришь в меня, пока идешь за мной. Пока твои руки касаются меня и на коже загораются раскаленные метки твоих ладоней – не умру. На Кубе было хорошо, там была жизнь, там была любовь, но, если любовь есть здесь, среди дымных пожаров нефтяных скважин, среди стрельбы и смерти, я не умру. Еще немного, потерпи совсем чуть-чуть, любимая. И, возможно, с твоей помощью или с Божьей, я смогу вернуться, смогу вернуть брата домой, к жене и сыну. Еще немного и я скажу, что люблю тебя, и сообщу, что присмотрел дом на Кубе, совсем, как Сукре для своей Пилар, откроем магазин для дайвинга и будем жить. Ты, конечно, улыбнешься своей невозможной улыбкой, и я пойму, что ты – любовь, ты – жизнь.

Только оставайся со мной. Так долго, как можешь. Расскажи мне больше. О себе и о нем. Расскажи, каким был тот парень, занимающий твои мысли. И почему от твоих воспоминаний о нем кровь идет у меня».

Стив почти бессознательно, неосторожно, словно уже сквозь сон, потянулся к ней и нежно коснулся губами губ. И Эбби, наконец, отложила книгу с безжалостно вырванными и сожженными страницами в сторону. Его повело от сладости губ Эбигейл, от запаха зубного порошка в ее дыхании и от того, как неровно и часто колотилось в ребра чужое сердце. Поцелуй, почти невинный и сводящий с ума, длился и длился. Ладони Эбби легли на плечи так правильно, как оптика винтовки ложится в паз. За сомкнутыми веками Стив различил несколько огней ночного лагеря и голоса патруля, но не придал этому никакого значения. Все положенные часы отдыха, с точностью до секунд он собирался потратить на Эбигейл. Не на проповеди и исповеди капеллану, и даже не на сон. Полностью и без остатка, как и свою жизнь, и свое сердце, он собирался отдать их ей.

На следующий день информатор сообщил, что встреча аз-Заркауи и сирийского снабженца армии единобожия и джихада оружием состоится днем на заброшенном аэродроме в нескольких десятках миль от города Баакуба.

– Мне нужен хороший снайпер и наводчик. Если пуля попадет Заркауи в голову, многих потерь можно будет избежать. Как думаешь, сержант Хэммонд, справишься?

– Сэр, да, сэр, – ответил Стив.

– Не облажаешься? – полковник прищурился и сделал пару глотков воды из своей фляжки.

– Сэр, нет, сэр, – он отдал честь. Миллиган кивнул.

– Бери Уолдорф, выезжаете через двадцать минут. Заберетесь на вышку, притворитесь, что вас там нет и будете ждать. Понял меня?

– Сэр, при всем уважении, сэр, я самый результативный снайпер в вашей бригаде, и я хорошо осведомлен о том, что значит стать невидимым.

– Да, знаю я, знаю, – проворчал полковник. – Связывался с твоим братом. Он передавал тебе привет.

– Он в порядке? – спросил Стив, ощутив, как его пульс мгновенно участился. Дуглас командовал ротой на севере страны, там, где Ирак граничил с Турцией, где бесплотная пустыня венчалась плодородными землями и скалистыми горами, в которых прятались люди из Аль-Каиды и Джамаата.

– А мы? – усмехнулся полковник Миллиган и, вздохнув, скрылся под пологом своей палатки.

Полковник Миллиган всегда понимал военную доктрину США по-своему. Обычно, в таких ситуациях она трактовалась очень недвусмысленно: если есть вероятность потенциальной угрозы – пускай в ход тяжелую артиллерию и бомби. А Миллиган доверил этот ключевой момент не Зенитной установке и даже не РПГ и ПЗРК, а двум своим подчиненным. Потому что, в отличие от всех остальных, верил в людей. И любил. Несомненно, он любил и морскую пехоту, и был убийцей, как любой другой морской пехотинец. Он был ветераном Сомали и Афганистана. И, безусловно, убивал людей, но такие проблемы предпочитал решать не грубой силой, но парочкой отличных бойцов. Полковник Миллиган не считал убийства первоосновой войны, иногда он работал совсем как бывший агент ЦРУ. Если по ним прилетало несколько разрозненных выстрелов, он не обрушивал на врага ошеломляющую силу, не сравнивал с землей жилые кварталы только потому, что там прятались террористы, или бойцы республиканской гвардии, или федаины. Ходили слухи, что Уильям Миллиган в прошлом работал на Центральное разведуправление, а его подход к выполнению операций только подтверждал это и много говорил о нем, как о человеке.

Через пару часов Стив уже лежал ничком на полу в полуразрушенной наблюдательной вышке, устроив дуло винтовки на обломке стены. Он смотрел в прицел и пытался разглядеть среди выжженных до основания, искореженных машин аз-Заркауи и того, с кем он должен был встретиться. Эбигейл лежала рядом с ним, касалась плечом плеча. Она была так близко, что должна была почувствовать отдачу приклада с той же силой, что и сам Стив.

– Клятва, что мы приносим своим винтовкам, ставит меня в тупик, – тихо сказала она, неотрывно глядя в бинокль.

– Какая ее часть? – усмехнулся Стив.

– Она вся. Мы говорим: «я должен научиться владеть своей винтовкой так же хорошо, как владею своей жизнью». Но разве мы и только мы до конца и без остатка владеем своими жизнями? Капеллан говорит, что наше сердце и душа принадлежит Иисусу, а капитан Гилган, что наши задницы принадлежат морской пехоте.

«Плевать», – думал Стив. «Пусть я не хозяин собственной жизни. Я здесь, я с тобой. Я принадлежу тебе, забирай и делай все, что захочешь, потому что единственное, чем я действительно владею – это мой инстинкт убийцы, моя винтовка, а вдали от тебя он притупляется, а значит из охотника я превращаюсь в жертву. Но если моя жизнь будет принадлежать тебе, то я буду знать, что не умру, буду знать, что ничего плохого со мной уже точно не случится».

– Мы говорим: «моя винтовка без меня – ничто, как я – ничто, без своей винтовки». И здесь я не согласна. Потому что винтовка совершенна. Потому что она – смертоносное оружие.

– Людей убивают люди, а не винтовки, – сказал Стив, не согласившись с Эбигейл. – Самое смертоносное оружие – человек.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Деймос и Фобос – спутники планеты Марс.

2

М16 – американская автоматическая винтовка калибра 5,56 мм.

3

ПЗРК – переносной зенитный ракетный комплекс.

4

«Страйкер» – семейство колесных боевых бронированных машин производства американской компании «Дженерал дайнемикс лэнд системз», которые находятся на вооружении механизированных войск Армии США.

5

«Хамви» – американский армейский внедорожник, состоящий на вооружении ВС США.

6

Талибан – исламистское движение, зародившееся в Афганистане среди пуштунов в 1994 году. Запрещено на территории РФ.

7

Бурка, также известный как чадра в Афганистане или паранджа в Центральной Азии – верхняя одежда, укрывающая тело и лицо, которую женщины носят в некоторых исламских традициях, чтобы прикрывать себя на публике.

8

Саман – кирпич-сырец из глинистого грунта с добавлением соломы или других волокнистых растительных материалов.

9

SEAL (англ. Sea Air Land) – спецназ ВМС США, предназначенный для проведения разведывательных и диверсионных операций.

10

РПГ – ручной противотанковый гранатомет.

11

Кларк Кент – альтер эго Супермена, супергероя комиксов, которые выпускаются компанией DC Comics.

12

Капеллан – священник при капелле или помощник приходского священника в католической церкви; священник в армиях некоторых государств.

13

Речь идет о картине С. Кубрика «Цельнометаллическая оболочка» 1987 года.

14

СВУ – Самодельное взрывное устройство.