Первый узбек

С другими находками всё ясно: вот осколки глиняной косы, глубокой расписной чашки. Вот искорёженный наконечник железного копья. В ржавом обломке с трудом можно признать некогда грозное оружие. Редко находили полезные вещи. Ничего вроде медного фельса, серебряного таньга или скромного колечка на глаза не попадалось. Такие вещи люди не выбрасывали, а теряли реже, чем об этом думают. Нечасто, но находили человеческие кости: безглазый, отполированный талыми водами до блеска череп или не пойми что? Кости руки или ноги? Кто разберёт? Их с молитвами относили на кладбище и предавали земле. Худо непогребённым костям лежать там, где человек работает. Невзначай можно наступить, осквернив тем самым как себя, так и несчастного, умершего уйму лет назад. А если по твоим костям после смерти кто-то топтаться будет? Нехорошо…

Кто знает, может, и есть на земле более удобное место для жизни, но оно было неизвестно людям, полюбившим Мианкаль. Два протока Заравшана размашистыми крыльями сказочной птицы Хумо создавали влажный шатёр, позволяющий пользоваться живительной водой в любое время. Неустанно работая, люди прорыли каналы насквозь от Акдарьи до Карадарьи для обильного полива своих угодий. В здешних садах и огородах росло всё – от развесистой яблони до проса и огурцов.

Те, кому повезло прижиться в Мианкальской долине, по своей воле её не покидали. Всё зависело от правителей, в руки которых попадал этот лакомый кусок плодородной земли. Им одаривали верных приверженцев или врагов, чтобы заткнуть жадную пасть ненадёжного союзника. Народ никто не спрашивал, а дехканам было всё равно, кому платить налоги.

Не все знали названия узбекских племён, населявших Мианкаль. Многие знали живущих рядом и их обычаи – ширин, утарчи, бишйуз, джалаир, кериат, каталан, тан-йарук, алчин, хитай, бархан, найман. Некоторые могли перечислить девяносто два племени, хотя и считать не могли. Все они были из кочевых узбеков, давно осевших

на земле и забывших свои дикие повадки. Перестали совершать набеги, воровать скот и женщин осёдлых соседей, а спокойно ковырялись в земле, добывая пропитание упорным дехканским трудом.

Пришлые народы за сотни прошедших лет породнились с людьми междуречья, переженились и настолько смешались, что постепенно стали терять не только варварские привычки, но и внешний облик становился другим. Прибавился рост, лица из круглых и плоских становились более выпуклыми и выразительными. Осёдлая жизнь для кочевников была спасением: редко кто маялся от недоедания и нужды. Родственники и соседи не давали голодать племянникам, сёстрам или близким друзьям. Если у самих был виноградник или ячменное поле, то уж горсткой кишмиша, кувшином катыка, пресной лепёшкой делились. Сегодня ты мне помог – завтра я тебе, какие счёты между соседями и родственниками? Не зря старики говорят: «Выбирай не дом, а соседа!»

На берегу северной протоки, почти у слияния Карадарьи и Акдарьи, притулился к низкому урезу реки ничем не примечательный городок Афарикент. Сюда время от времени наведывались правители Кермине, древнего красивого города. По меркам безбрежных степей, он располагался недалеко, фарсагов семь. Народу в Афарикенте проживало изрядно, тысяч десять, но такую цифру даже мулла не знал. Правитель Джанибек-султан, любимый племянник погибшего в борьбе с кызылбашами Шейбанихана, мог в любое время посетить свой дворец. Приезжал он не один, а с кучей сардаров, детей, жён, наложниц – отдохнуть, поохотиться, а то и просто предаться праздности вдали от многочисленных дворцовых интриганов, неустанно плетущих козни и ткущих заговоры.

Ещё при жизни Джанибек-султан раздал свои владения четверым сыновьям. При дележе Кермине и Мианкаль достались Искандер- султану, младшему отпрыску воинственного султана. Был тот Искандер тихий, богобоязненный, страшился собственной тени и никогда не ввязывался в родственные распри.

Афарикентцы довольны, что владыки их не забывают – при случае можно пожаловаться на длинноруких сборщиков налогов. Да и безопаснее. Во время приезда султана работы становится больше: то велят панджары подновить, то новых пиал с косами закажут, то курпачи или одеяла с подушками понадобились, да мало ли чего… Они султаны, и причуды у них султанские, простым людям непонятные.

Город со стороны реки вывалился убогими домами на берег, а с другой стороны возведена стена, ненадежная, из щербатого сырцового кирпича, скорее слабая иллюзия защиты, чем настоящее укрепление. С запада и востока в стене сооружены ворота, на которых стояли ленивые нукеры. При виде десятника они с показушным тщанием проверяли дехканские повозки, нагруженные всякой всячиной. А чтобы сквозь город могли пройти караваны, через Акдарью перекинут мост, охраняемый с особым усердием: через мост могла ворваться вражеская конница, а вслед за ней вломятся пешие нукеры. Тогда жди беды. Для охраны города Джанибек-султаном сооружена крепость Дубасия. На трёх башнях крепости, сменяя друг друга, стояли стражи, денно и нощно обозревающие выжженные степи с купами деревьев по окоему реки. Долгое время распоряжался здесь один из старших братьев Искандер-султана, Сулейман-султан.

Караваны, входящие в город по мосту, должны были заплатить особую пошлину за возможность торговать на местном базаре.

Улицы города, кривые и узкие, похожие для чужаков на загадочные лабиринты, для местного люда привычные и знакомые до невесомой пылинки и мелкой выбоинки. Немощёные улочки, зимой слякотные и скользкие, а летом источающие сухой жар, были привычны жителям Мавераннахра, поскольку других они никогда не видели.

Арыки протекали по дворам за дувалами, чтобы за каждой каплей воды хозяйки не выскакивали на улицу. На окраине городка, на берегу Акдарьи стояло два больших чигиря, наполнявших водой сардобу, питающую городские арыки. Люди не замечали слякоти зимой и духоты летом, ходили по улицам и знали каждого жителя если не по имени, то уж в лицо обязательно. Домов за высокими дувалами видно не было, никто не стремился выставлять напоказ свой достаток для зависти или нищету для досужих сплетен. Изредка через дувал свешивалась лоза винограда или кудрявая тень дуба пятнала улицу небывалым узором благодатной тени.

Различали дома по воротам и калиткам, однообразные дувалы, окружающие их, ничем не выделялись. Найти нужного человека можно по особенным воротам или приметной калитке. Здесь каждый старался украсить их если не замысловатой резьбой, то какой-то особенной меткой, запоминающейся чудинкой. Один окрашивал ворота жёлто-оранжевой охрой, залегающей мощными пластами на обрывистых берегах Акдарьи. Другой навешивал узорчатую ручку на калитку. Третий расписывал аятами из Корана. На некоторых воротах были металлическое кольцо и узкая полоска железа. На звонкий стук выходил хозяин или его сын, но обязательно мужчина. А вот деревянный молоток вызывал к калитке женщину: пришли соседки посплетничать или попросить какую-либо мелочь в долг.

По улицам свободно могла проехать арба, запряжённая парой волов, мало ли что понадобится в хозяйстве. Чаще всего улицы были шириной два-три кари. Почему так тесно лепились дома в восточных городах, никто не знал, но продолжали строить и жить по старинке. Дома окнами на улицу не высовывались, всё самое интересное было за дувалом.

Между строениями, через десять-пятнадцать домов зияли пустыри, окруженные неприхотливыми тополями, выстроившимися плотной стеной и дающими прохладу. Арыки, журчали водой, пересекающей пустыри, деловито и мелодично позванивая в своём тесном ложе. По бережкам арыка робко пробивалась трава. Её нещадно поедали бараны с отвисшими курдюками, пасущиеся под присмотром босоногих мальчишек.

Пустыри – место, где резвились и играли детишки – в куликашки побегать, в лянгу поиграть, показать свою ловкость и удаль. Некоторые мальчишки лянгу могли держать так долго на ноге, что игроки уставали ждать: да когда же этот бола устанет наконец и уронит желанный кожаный ошмёток в пыль? Взрослые собирались в тени для серьёзных разговоров.

Почтенные аксакалы, попивая зелёный чай в чайхане и вспоминая детство, хвастались, что лянгу держали от утренней молитвы до полуденной. Окружающие поддакивали, но мало кто верил россказням: за это время игрок не только уставал, но и задыхался от жажды, а без воды какая лянга? А то и родители позовут для срочной работы – прощай, любимая игра! Девочек среди играющих немного, они самозабвенно качались на качелях или загадывали друг другу загадки,

отгадки на которые все давным-давно знали, но резвились они только под присмотром своих старших братьев. Как водится, лет до восьми-девяти, а потом – платок на голову и сиди дома, жди женихов.

Дворец султана прятался за высокой стеной, сложенной из сырцового кирпича. Никому в голову не могла прийти нелепая мысль построить дувал из жжёного кирпича, даже султану. Дорого, затейливо, привлекательно для воров, грабителей и жадных родственников. Вся роскошь в виде изящного дворца, садов, фонтанов, изразцовых стен и резных деревянных колонн была внутри.

Не каждый житель города мог туда зайти, только по особому приказу и не в гости на чай со слоёной лепёшкой, а для срочной работы. Счастливец, побывавший во дворце, рассказывал о невиданных чудесах, привирая если не половину, то не меньше четверти рассказа. Говорил, закатывая в восторге глаза, о павлинах с распушёнными хвостами, сияющими всеми цветами радуги. О глубоких хаузах, выложенных разноцветной глазурованной плиткой, наполненных холодной прозрачной водой. С завистью рассказывал о дорожках, выложенных узорными плитками песчаника. О белых лебедях с крутыми изогнутыми шеями, о гуриях, прекрасных, как полная луна!

Но больше всего лгунишка сочинял нелепостей о вкуснейших сладостях, которыми он объедался по настоянию управляющего. Никто этому не верил: все знали, что никого во дворце не кормили на убой. Голодным не оставляли, но потчевали едой обыкновенной, какую жена может приготовить. Пресная самса с зеленью, мастава, лепёшка, не слоёная и не патыр. Но разве запретишь кому-то покрасоваться невероятным, небывалым рассказом? Сочинителю внимание, а соседям интересно.

Безыскусные вруны становились посмешищем для окружающих, и доброхоты нет-нет да напомнят о том, как Мурада-гончара сам султан одарил золототканым бухарским халатом. Подарок Джанибек-султан вручил гончару за укрощение непокорного ахалтекинца. На этого зверя, уверял словоохотливый гончар, боялись сесть все султанские конюхи. Но Мурад-джигит был великим наездником: сподобился и укротил! К сожалению соседей, халата этого никто не видел, поскольку ложь на тело не натянешь! И кроме осла, никакой ездовой скотины у него не было! Появляясь в чайхане в задрипанном засаленном халате, Мурад вызывал многочисленные вопросы и едкие насмешки:

– Мурад, а где золототканый халат? Или золото с него дождём вчерашним смыло? То-то сегодня все тропинки возле чайханы блестят! Пойди, подбери, а то украдут лихие люди! – после чего неизменно раздавался громовой хохот в десять глоток! Да что взять с простых ремесленников – только во сне, пожалуй, могли надеяться они на такие подарки!

Тот и сам был не рад, что попал на язык, так думать надо, если есть чем!

Рядом с оградой дворца на площади стояла соборная мечеть, в которую ходили султанские чиновники и немногочисленные городские беки. Неподалёку возвышался минарет, в фонаре которого пять раз в день появлялся муэдзин, созывая на молитву правоверных. Считается, что первым муэдзином был абиссинец Билял ибн Рабах, имевший зычный голос, слышный на окраинах Медины. Иногда муэдзинами назначали слепых мальчиков, которые не должны видеть, что происходит во дворах и на улицах, а самое важное: они не могли глазеть на женщин без покрывала.

Афарикентский муэдзин был зрячий, голос имел пронзительный и звонкий, слышный даже в крепости Дубасия! Любому афарикентцу в соборную мечеть дорога была открыта, но люди предпочитали молиться в своей махалле. Городская мечеть, по меркам Бухары или Самарканда, была простенькой, без величественного портала, украшенного бирюзовой плиткой цвета весеннего неба. Пятничная молитва неукоснительно проводилась при большом стечении народа, разодетого в богатые бархатные и шёлковые халаты. А что красоваться-то – люди знали, у кого дома тараканы от голода разбежались, а у кого мыши толще муллы по углам кладовой прячутся?

Молившиеся приносили с собой саджжада, на него мусульманин становился во время молитвы. Кто побогаче, приводили специального слугу – фарраша, расстилающего молитвенный коврик. Саджжада были у всех разные, можно было и без коврика помолиться, мечеть усилиями муллы за счёт вакфа вся устлана коврами, но многие считали это признаком особого благочестия. Хотя Коран предписывал только одно – чтобы место для молитвы было чистым.

Без чайханы не обходилась ни одна махалля. Это было место отдыха мужчин, женщинам и детям вход в чайхану заказан. Здесь они могли поговорить обо всём на свете: от любимой перепёлки до прибавления в султанском семействе. Можно было тихо посидеть после трудового дня, помолчать, послушать соседей или чужих людей. Много рассказов можно было услышать от проезжающих купцов и погонщиков верблюдов. Жаль, что не всегда верилось незнакомым путешественникам. Что и говорить – правда о далёких странах, лежащих за безводными жаркими пустынями, перемежалась с замысловатыми выдумками. Погонщик в изодранном халате описывал себя защитником и спасителем прекрасной, словно райская пери, черноокой красавицы. Толстый и лысый караванщик, еле передвигающийся из-за безмерно жирного брюха, становился победителем сотни разбойников, вооружённых острыми саблями и страшными, как дивы из сказки.

Ещё караванщиков ждали, чтобы послушать новости. Они рассказывали о битвах, сражениях и ханах, от которых простому человеку лучше держаться подальше. А для правителей не было лучше забавы, чем повоевать с врагами, друзьями, братьями и другими родственниками. Ханам невдомёк было, что воевали они руками своих нукеров, молодых парней, у которых не то что жены – невесты ещё нет. А убьют, то и детей не будет. И это уже не сказки.

Другая развесёлая забава собирала в чайхане не только бездельников. Зачастую уважаемые отцы взрослых сыновей страстно увлекались захватывающим зрелищем – схватками бойцовских перепёлок. Мужчины усаживались вокруг ямы, специально вырытой за чайханой. В неё опускали пару петушков. Злить и дразнить этих птичек не было нужды – каждая пичуга считала яму своей и поэтому начинала драться за неё с неимоверной злостью и усердием, выказывая необыкновенную отвагу для такого крохотного существа! Любители разводили петушков и натаскивали их, нещадно натравливая друг на друга. Корма перепёлки требовали немного, но вот чистоту надо было соблюдать особенную, перепёлки очень любили купаться в песке, подолгу пурхаясь в нём, размётывая его на все стороны света.

А заклады на бои? Какая же драка перепёлок без заклада? Некоторые уходили домой после сшибки соседских птичек без тюбетейки и даже без халата – проиграл! А ругались как! Где только слова поганые находили? Не встревай в спор, если не знаешь, что перепёлка Саида-лепёшечника сильнее, чем у Акмаля-водоноса. Чайханщик тоже имел прибыток от таких боёв – после боя победитель угощал чаем всех, кто криками поддерживал его перепела. Иногда победитель так расщедривался, что и самсу с пловом мог заказать и весь выигрыш уходил на угощение.

Плотник Халил, глава большой, дружной и шумной семьи, жил почти на самом краю Афарикента. Обширный дом с квадратным двором построил его прадед Шакир. Может, и не прадед, предок, так будет точнее. Летом огромная чинара укрывала плотной тенью айван и хауз. Возле чинары мастер ещё молодым джигитом вырыл небольшой прудик, в котором купались дети. Сам он в сумерках частенько садился на край водоёма и, опустив ноги в прохладную воду, отдыхал, думая о смысле жизни. Этот крохотный бассейн был его гордостью. Халил изнутри выложил скромный хауз обожженной глиняной плиткой, и вода не просачивалась в землю, мешаясь с глиной. Она оставалась чистой, хоть пей. Присмотрел он это чудо, работая в ханском дворце. Там большой, в сорок кари водоём с фонтанами, мастера выкладывали плиткой, разрисованной узором гирих. Присмотрел и повторил, однако плитка Халила была без узоров, невзрачная рыжая керамика, обожженная в печи и исправно державшая влагу. Отец довольно цокал языком и приговаривал:

– Хорошо, сынок! Молодцу и семидесяти ремёсел мало! – Халил таял от ласковых слов отца – скуп был на похвалы мастер Мурад.

В бестолково выстроенном доме можно было потеряться с непривычки. Поначалу, ещё при прадеде, стоял домишко в одну комнату на два окна, окружённый дувалом. Постепенно народу в семье становилось больше, добавлялись необходимые постройки – сначала мастерская напротив домика, потом балхана над ним, затем пристройки справа и слева. Сыновья вырастали, женились, подрастали внуки – вот и рос дом вместе с семьёй. Рядом с мастерской разместилась зимняя кухня – если летом во всех домах готовили еду на открытом огне, то дождливой осенью и снежной зимой это было не столько неудобно, сколько невозможно.

За зимней кухней притулилась кладовая. В ней рачительные хозяева соорудили ящики для хранения разных припасов – моркови, репы, редьки, свёклы. Рядком стояли хумы с мукой и крупами – фасолью, горохом, машем, рисом, пшеном. Эти огромные кувшины были вкопаны до половины в землю, так продукты не портились. На потолочных перекладинах висели грозди винограда, связки лука, чеснока. На полках в глиняных горшках с плотно приточенными крышками хранились сушёная зелень, кунжутное масло. Под самым потолком висело вяленое мясо.

Постройки в два ряда выстроились вдоль хауза и айвана. Разбитый под окнами виноградник был ровесником первому домику. Корявая лоза толщиной в руку взрослого мужчины щедро плодоносила. Каждый год по осени её тщательно подрезали, удаляя лишние побеги, чтобы на следующий год урожай был такой же богатый. Виноградные стволы поддерживали подпорки, поднимавшиеся выше балханы, отчего лозы свешивались в сторону айвана.

Основной доход семье приносила плотницкая мастерская, где работали все мужчины семьи – мальчики учились ремеслу у своих отцов. Ребёнка ставили к верстаку лет в шесть-семь. Поначалу им поручали что попроще – подай, принеси, подмети. Приучать детей к работе надо было исподволь, ненавязчиво, но строго. Халил помнил, как отец, мастеря замысловатую поделку, называл не только инструменты, шедшие в ход, но и то, как лучше сделать работу. Ата строго следил, чтобы каждая вещь лежала на своём месте, которое ей предназначено. Мурад не любил, когда его инструментом кто-то пользовался и даже близким друзьям-плотникам никогда и ничего не давал в долг даже на время. Он никого не пускал в свою мастерскую: сооруди свою и хоть танцуй в ней, а у меня тебе делать нечего…

Порядок, заведённый прадедом Тахиром, соблюдался неукоснительно – все инструменты лежали на полках в строгом порядке: пилы с пилами, ножи рядом с ножами, всё по размеру. Попробуй перепутать – подзатыльник или затрещина неумолимо настигали неумеху. Верстак должен быть всегда чистый. Если мастер видел опилки, стружки, мелкие обрезки, то неряху ждала чувствительная трёпка. И совсем неважным было то, что ученик, шагирд, это родной сын и ему от роду не больше семи лет. Мусор мешал работать, особенно если заказ был дорогой и срочный.

Опилки со стружками никогда не выкидывали, слишком ценным было дерево в безлесном Мавераннахре. Их сметали в ивовые корзины, потом разбрасывали подстилкой для баранов и коров в молхане. Навоз перемешивался с опилками и становился кизяком. Когда подстилка поднималась на две ладони, её резали на куски и вытаскивали для просушки на солнце. Кизяком не только топили очаг, некоторые из него строили кибитки, в них было тепло и сухо зимой и прохладно летом.

По правой стороне от входа, между двумя жилыми комнатами, расположилась мехмонхона, особое помещение, в котором никто не жил. Это была комната для гостей и для общей мужской молитвы, если те не отправлялись в мечеть. Земляные полы плотно утрамбованы и устланы тростниковыми циновками. Их меняли каждый год. Использованные не выбрасывали, относили в молхону. Семья Халила была не богатой, но и не нищей, поэтому поверх циновок полы везде были застелены паласами. В мехмонхоне красовался ковёр, приданое невестки Зумрад.

Многочисленные ниши в невысоких стенах забиты курпачами, ватными одеялами, пуховыми подушками. Полки предназначены для посуды, её изредка ставили на дастархан – это было приданое всех невесток. Здесь были расписанные нежнейшими узорами ляганы, латунные чеканные кувшины, блестевшие поддельным золотом, белые косы и пиалы с фантастическими цветами по бокам. Любопытный мог увидеть несколько стеклянных вазочек заоблачной цены. Кроме жены Халила, до них никто и никогда не дотрагивался. Стоит разбить такую, потом неделю не сядешь после внушения, сделанного хозяином. Перед гостинной – закуток, и лестница на балахану. Там спали дети.

Жилые постройки были отгорожены от сада невысоким дувалом. Огород больше похож на дикие заросли по берегам Акдарьи, настолько всё запущено нерадивым батраком Расулом. Халил мало понимал, как растить редиску и овёс, его жена и того меньше – семья жила плотницким ремеслом мужчин и рукодельем женщин. Там было место, где бездельничали батрак-подёнщик Расул и его помощник – безымянный, кривой на один глаз старик. Целый танаб земли буйно зарастал по весне сорняками. Плодовые деревья Расул по осени не подрезал, поэтому урюк и яблоки с каждым годом становились всё мельче и походили на крупный горох. Орех в обрезке не нуждался, поэтому плодоносил изобильно.

Халил весь световой день работал в мастерской и на задний двор почти не заглядывал. Расул день-деньской изображал кипучую деятельность, но с плачевными результатами: на участке с трудом можно было отыскать мелкую морковку, редкие посадки лука, чахлые побеги чеснока, кривые и горькие огурцы и немощную редиску. О том, чтобы выдёргивать сорняки или поливать грядки, Расул просто не задумывался – не прогоняет хозяин, значит, работой доволен!

Лишь куры были упитанные и неслись часто – Расул очень любил яйца. Баловал себя и своего кривого помощника печёнными в золе яйцами – до хозяйского стола расуловское лакомство доходило редко. Кривой сыпал проса и ячменя полной мерой, вода всегда была свежая и чистая. К двум коровам эти бездельники относились настороженно, а вдруг на рога поднимут? А следовало бы за полуголодное существование. Поэтому и молока давали эти несчастные так мало, что и говорить об этом не стоило. Коровы не тонули в навозе потому, что опилки и стружки засыпали часто, и Расул, проклиная коровьи лепёшки, вынужден был вычищать молхону.

За единственным хозяйским ослом Расул ухаживал тщательно – Халил на нём развозил заказы и всегда мог заметить, что осел не кормлен и падает от голода в пыль.

Кроме курятника и навеса для перепёлок здесь была и баня – большая редкость для отдельного дома, ею пользовались часто: грязь в любом виде и неприятные запахи плотник терпеть не мог.

У мастера Мурада и его жены Мунисы Халил был единственным сыном. Вон как у других – полон дом братьев и сестёр, а Халил один как перст. Отец мог бы жениться во второй раз и взять любую девушку из города, да и родители невесты согласились бы отдать свою дочь за известного мастера. Но Мурад не хотел второй жены, а в сыне души не чаял. Несмотря на это, во время учёбы лупил любимого сына нещадно. Так все мастера делали. Когда умерла ненаглядная Муниса, Мурад и тогда не женился. Он не подчинился своей матери Адлие, женщине властной и суровой. Язвительными шуточками и едкими насмешками прогонял неугомонных свах. Они бесполезно табунились возле приметных ворот с топориком, вырезанным на калитке.

Халил со временем превратился в искусного мастера, как отец, дед и прадед. Ремесло плотника надёжное и прибыльное. В хозяйстве без деревянных вещей не обойтись. Деревянные тарелки, ляганы и чашки служили не дольше года. Панджара, шкатулки, лаухи и многие другие вещи нужны были реже, но и стоили дороже. Давным-давно появилась в быту простых людей ложка.

Поначалу не прижилась обновка, многие косоротились – «что за диво-дивное, предки без ложек обходились, а мы должны их заветам следовать». Но ложкой удобнее жидкое хлебать, чем через край косы отпивать по глотку обжигающее варево. Мурад первый из местных мастеров стал вырезать ложки, красить их в разные цвета, для прочности покрывать лаком. Ложки пошли нарасхват. Некоторые заказчики, что придирчивей, так и вовсе ложки заказывали особенные, чтобы ручка была резная, и рисунок затейливый. А зачем тебе такой рисунок – у тебя гости на пороге стоят или в воротах ждут особого приглашения. Ты что, ложками своими перед ними размахивать станешь? Но Мурад только кивал, втихомолку подхихикивая над привередливыми заказчиками.

Халил был высоким и стройным, для своих тридцати пяти лет, мужчиной. От далёких согдийских предков он унаследовал каштановые волосы и светлые глаза. Такие светло-карие, цвета редчайшего янтаря, чуть ли не рысьи глаза, с мелкими тёмными крапинками у афарикентских жителей нечасто встречались. Нередко Мианкаль становился добычей разнообразных завоевателей. Пробежались по родным краям в незапамятные времена ахемениды, пешком протопали и осели на благодатной земле войска Искандера Двурогого. Спустя столетия примчались на конях арабы с чёрными глазами навыкате и ярко-красными губами.