Путь в Никуда

– Не знаю, что ты здесь находишь, – посетовал Эприн. – Ты мог бы вести занятия и в храмах Двуликого. Неужели бы не нашли для тебя чего-нибудь попросторней, а не эту могилу? Хоть класс и большой, но все равно – неприятное место.

– Я руководствовался не размером.

– А чем же?

– Расположением. Подальше от храмов.

Порой в речах Аркуса звучали колкости, направленные на Двуликого и его круг, но в тоже время он никогда не выступал против, никогда не переступал красной черты. Аркус не настолько глуп, и все-таки жизнь его – путь по острию ножа, решил Эприн.

– И еще, я считаю, что знания принадлежат всем, – сказал Аркус. – Ребенок знатных родителей, так и черни должны знать то, что знаем мы.

– А нужны ли им эти знания? Дети благородных кровей делают военную карьеру, или пытаются пробиться поближе к королевскому трону, получить благоволение его величества. Наши знания им не помогут. Ну, а чернь?

– Я не ведаю, нужны ли им наши знания, мое дело дать, а принимать решения – это их дело. Но ты не для этого встретился со мной?

– Верно. – Эприн сел за ученический стол.

– Говори. – Аркус подошел к черной доске. – Кого или чего касаться будет твой вопрос?

– Змеелюдов.

– Серьезно? Но, по-моему, это всего лишь легенда.

– Да. Но со мной приключилась одна история. Ты знаешь, что я приписан к отряду командира Глоза?

– Да, – кивнул Аркус. – Слышал. Ты говорил.

И Эприн коротко рассказал о том странном существе, которое напало на солдата Барра.

– Мда… – Аркус заглянул за доску, пошарил рукой и достал кусок мела. – Действительно, лучше бы это осталось легендой. Ты ведь ничего не приукрасил, не домыслил?

– Ты не томи меня. Я вижу по глазам, у тебя появились мысли.

– Да никаких особых мыслей. Если полагаться на легенды, то да, это был змееелюд. Кровососущая гадина, разумная человекообразная змея с гипнотическими способностями. Но, возможно, это просто неизвестное животное, живущее в лесу.

– Неизвестное? Ты шутишь? Ведь это был никакой-то там неведомый лес, а…

– Погоди, погоди. – Аркус поднял руку с мелом, будто угрожал этим белым камнем собеседнику. – Погоди. Смотри.

Аркус нарисовал на доске в центре небольшой круг и заштриховал его. Затем заключил этот круг еще одним большего диаметра, завершив странную композицию двумя жирными точками. Одна находилась в пределах большого круга, а другая за его границей.

– И что это? – спросил Эприн.

– Это мы и мир, окружающий нас. Вот круг заштрихованный – мы. Большая окружность – предел наших знаний. Все, что находится в очертаниях, мы знаем. – Аркус указал на точку в границах большого круга. – Но есть явления и предметы такие, которые не можем объяснить. – Аркус обвел точку за пределами круга. – Так вот, твое существо или животное, оно еще неведомо нам, поэтому я надеюсь в будущем на вполне разумное объяснение странного и пугающего происшествия, свидетелем которого ты стал. Так что о змеелюдах. Мы можем только строить предположения. Не более.

– Значит, нам не выйти за очертания круга и не приблизиться к той точке?

– Нет, Эприн. – Аркус отрицательно покачал головой. – Нет. Но мы можем увеличить диаметр круга и тем самым приблизиться к разгадке.

– А как же озарение? Чутье?

– Это… Хотя… – Аркус вернул мел на место. – Я слышал одно утверждение. Может, и ты его слышал. Оно звучит так: есть предположения, которые в итоге, на перспективу оказываются верными, но доказать их правдивость или лживость никто в данный момент не может.

– Допустим. – Эприн задумался.

В его ум, словно в невод, попалась очевидная мысль:

– То есть, твое предположение, что это лесной хищник, например, пока невозможно проверить?

– Да. Лишь принять на веру.

– Это означает только одно. Твое предположение нельзя опровергнуть, но и нельзя утвердить.

– До тех, пор пока кто-то не решится поймать это животное.

3. Город мертвецов

Барр продолжил путь. Он не помнил, как и где путь начался. Сколько длится эта дорога, он не ведал. Она показалась ему бесконечной. Барр попытался припомнить, но мысли, как пчелы в растревоженном улье гудели, но на фоне беспокойного гуда не возникло ни единого слова, ничего, хотя бы намека на то, что он здесь делает. Барр машинально шагал, зная, что должен преодолеть данный отрезок пути. Он остановился. Перед ним текла река. Был мост, перекинутый через спокойные воды, и на том берегу крепостные стены родного города. Город, припомнил Барр, цель его пути, конец дороги. Дальше не нужно идти. Интересно, подумал он, я не появлялся в городе много лет, изменилось ли что-нибудь?

Он вошел в город и стал осматриваться. Похоже, нет, не изменился город. Он остался таким же осколком пространства среди прочих осколков, летящих сквозь годы. Время не коснулось его. Те же дома и там же стоят они. Те же люди. Те же скрипучие повозки, везущие товар и прочее. Даже ветхие деревянные постройки каким-то чудом уцелели. А ведь они готовы были рухнуть под тяжестью лет – так считал Барр, когда покидал город.

И странное впечатление завладело душой. Он знал каждый камень родных мест, каждую доску, каждый мелкий фрагмент, и вдруг обнаружил это неизменным даже в незначительных деталях. Поэтому не было нужды что-то воскрешать в памяти. Казалось, город ожил на глазах, будто Барр вынул из закромов памяти знакомую картину, навсегда застывшую, сдул с нее пыль, и вот она заиграла всеми цветами и пришла в движение.

Город жил своей обычной жизнью.

Время приблизилось к закату.

Барр вспомнил, имелось несколько ворот в городе. Четыре входа по сторонам света: северный вход, восточный, южный и западный. Они закрывались посолонь: от северных ворот к западным воротам. Пару минут назад он прошел через северные ворота. Теперь стражники затворили их и опустили решетку с глухим грохотом. Она уперлась остриями в булыжник.

Именно в это мгновение что-то случилось с рассудком. Что-то сломалось внутри. Барр вначале и не понял что. Точно на пути потока мыслей встала плотина, взявшаяся неизвестно откуда. Привычное их течение нарушилось. Краем глаза он заметил неладное: то ли подозрительного человека, то ли строение, которого раньше не видел. Сознание спуталось. Сердце тревожно замерло. Взгляд так и не оторвался от вертикальных перекладин деревянной решетки. Барр боялся пошевелиться. Ждал, что наваждение рассеется. Но нет, оно не исчезло. Что же увидел он краем глаза? Игру света и тени?

Наконец, пересилив себя, он осмотрелся.

Вначале решил, что длинные тени на закате причудливо преобразили город, нарисовав вытянутые заостренные силуэты на серых камнях. Но это росли новые сооружения. И они заострились. Как бы нелепо не звучало, но это единственное слово, пришедшее на ум. Началось колдовство: очертания новых строений заострились, как черты лица только что умершего человека. Была жизнь, и вот она ушла.

Страх, смешанный с удивлением, выжег душу, сковал тело. Руки и ноги стали ватными. Они не слушались. Не двигаясь, Барр, как зачарованный, наблюдал преображение. Из-под земли медленно поднимались новые здания. Они не мешали старым. Они словно раздвигали их. Они завладевали улицами, наступая повсюду. Черные и остроконечные.

Мелькнула мысль о неизлечимом недуге, ворвавшемся в родной город. И город стал похож на рот, заполненный уродливыми полусгнившими зубами. Беспредметный страх попытался сдавить мозг.

И все ж, сбросив оцепенение, Барр сделал первый шаг. И это простое движение дало толчок новой мысли: бежать из города. Но куда? Из родного города? Ведь он считал, что конец пути, что это… Прах все побери! Бежать, но куда? Да куда угодно, только бы прочь отсюда. Уже завладело душой что-то мертвящее, черное, вымораживающее. Трудно понять и невозможно сопротивляться этому чувству. Барр верил только в одно: еще чуть-чуть, и он утонет в этом городе, и город опутает его щупальцами и утянет в свое ненасытное чрево.

Надо бежать к западным воротам. Они закрываются в последнюю очередь. Но ориентироваться стало труднее. Все изменилось. Новые здания, поднявшиеся из-под земли, сбили с толку. Все было чужим.

И вдруг одно открытие окатило Барра ледяной волной: «Я не вижу живых людей». Горожане двигались так, как и несколько минут назад, но их кожа приобрела сероватый оттенок, глаза и щеки провалились внутрь и растворились в серой коже, волосы поредели, сделались седыми и исчезли. Теперь двигались худые серые силуэты.

Барр шарахался от мертвецов, но мертвецы были безучастны к его метаниям и страху, словно ничего и не происходило. Они шли по своим делам. Кажется, Барр расслышал давящую на мозг музыку: нестройный гул, доносящийся из всех закоулков. Вряд ли это была музыка темных миров, в которых даже Двуликий редко бывает. Это была мелодия мертвых: нет жизни вечной, нет богов, из небытия пришел, в небытие живешь, там же и сгинешь, не оставив следа. Нет бессмертной души, да и души вовсе нет, твои метания бессмысленны, твой ум беспомощен. Шумели улицы, кипела смерть. Цветное покрывало жизни, что дышало несколько минут назад, в одно мгновение выцвело под заходящими лучами.

Сколько времени бежал Барр, не помнил. Сколько раз спотыкался, петляя по кривым улочкам когда-то родного города, не сосчитать. Он надеялся, что бежал в верном направлении. И да, вот они западные ворота. Еще открыты. Он заметил стражников. Они были серыми силуэтами. Барру на мгновение показалось, что сквозь серую кожу, как сквозь густой туман, проступили кости. Видимо, жизнь покинула стражников, но они зашевелились при его появлении. Они не попытались ему помешать. Движения их оказались заторможенными и угловатыми, как у марионеток, будто невидимый хозяин, забавляясь, дергал за нити. Он повелевал мертвецам: закрыть ворота. Нет, успею, решил Барр, я еще успею, должен успеть.

И он успел. Ворота с грохотом закрылись за его спиной, но, не веря собственному счастью, Барр машинально пробежал несколько шагов, боясь, что стражники кинутся за ним в погоню. Наконец он остановился и обернулся. Его никто не преследовал. Там лишь закрытые ворота, и точно гробовое молчание опустилось на город. Барр теперь увидел город иным: ошметком мертвой дымящейся плоти, потусторонней сущностью, чашей наполненной смрадом и безысходностью.

Замотав головой, Барр попытался прогнать морок.

«Как легко, как просто поддался я наваждению, словно сломалось что-то внутри. Все было таким реальным», – повторил он про себя несколько раз фразу. В памяти еще стоял мерзкий сладковатый запах разлагающейся плоти и могильный холод.

Восстановив дыхание, еще раз окинув взглядом крепостные стены, Барр заметил, что стены дымились, и это уже не казалось. В свете угасающего дня они дрожали, будто он посмотрел на них сквозь теплые течения воздуха, поднимающиеся от разогретой земли. Стены побледнели, они потеряли цвет, превратившись в призрак. Барр поглядел на запад. Солнце недавно скрылось за горизонтом, оставив высветленный кусок неба. Еще один короткий взгляд на исчезающие крепостные стены – и на мгновение ужас когтем царапнул сердце: а если бы он не успел? Если бы он остался среди мертвецов?

Но Барр отбросил все мысли и быстрым шагом обошел город, очутившись напротив северных ворот. Они были обращены к реке, и только там находился мост. Не доходя его, Барр увидел человека. Пару секунд незнакомец шел по мосту, но, заметив Барра, застыл и наблюдал неотрывно. Барр мог поклясться, что неизвестный путник стоит и сосредоточенно рассматривает его. Находясь во власти недавнего потрясения, Барр решил, что перед ним очередной мертвец, но как была глупа эта мысль. Нет, это живой человек. Самый настоящий. Из плоти и крови. Он обрадовался незнакомцу: живая душа! Барр зашагал смелее и, приблизившись к мосту, узнал путника. Это был отец Эприн.

– Слава Двуликому, ты спасся, – произнес святой отец. – Ты прошел через западные ворота.

– Откуда вы знаете?

– Об этом легко догадаться. Они самые ближние к северным воротам и закрываются после всех. Жаль, ты не послушал меня и отправился сюда.

– Но я ничего не помню. Правда, ничего. Я помню, лишь путь.

– Все помнят свой путь, но не помнят его начала, – задумчиво произнес Эприн.

– Но вы ведь помните?

– Да. Но, во-первых, я посредник, а, во-вторых, твой путь для меня это путь другого человека, то есть я могу увидеть его со стороны.

– Почему же я не вижу его? Я-то должен. Обязан видеть. Это мой путь.

– Так все говорят. Но не каждый признается в том, что его путь уже был когда-то на этой земле, а значит, кто-то проходил его за тебя. Только не говори мне, что путь каждого неповторим. Путь всегда один тот же: от рождения к смерти. От ниоткуда в никуда.

Эприн замолчал, продолжая внимательно рассматривать собеседника, ожидая, что тот задаст вопрос.

– И всё? – удивился Барр.

– Да.

– И что же мне делать?

– Пройди свой путь, – произнес Эприн, указывая на город-призрак, который окончательно испарился.

– Но я не… – Барр осекся. – Но я не… Не желаю.

Эприн раскрыл рот, но слова застыли в горле. Вместо них вырвался гортанный крик:

– Подъем! – И хриплый надрывающийся голос рога, и вновь крик командира Глоза: – Подъем! Всем нежного утра! Встать в строй! Бегом! Живее шевелить конечностями! Или отвыкли от военных будней, насекомые?

Мгновение спустя, Барр, прогоняя остатки сна, осознал, что город-призрак всего лишь был кошмаром, хоть и кошмаром таким реальным. А надрывающийся голос командира стал одновременно и противным и приятным. Приятным потому, что вырвал из тягостного сна.

Барр, вскочив, быстрым заученным движением нацепил пояс с ножнами и огляделся. Он заметил маршальский шатер, перед входом которого нервно вышагивал Глоз. Солдаты строились перед шатром. Через пару секунд Барр был на месте.

Полог шатра откинулся и, не торопясь, будто и не на смотр отряда, а на прогулку, выплыл маршал Кербент. За ним вышел посредник Двуликого. «Отец Эприн? – удивился Барр, – Говорили же, что он вернется к мирной жизни?» Неприятная мысль клюнула мозг, что святой отец рассказал-таки Кербенту о той беседе у костра. «Да не, чушь, – успокоился Барр, – меня бы сразу тогда загребли».

– Итак, солдаты, смотреть в оба и не мигать. Слушать внимательно. Кто не поймет, я разъясню, кто чего пропустит мимо ушей, то его уши я лично прочищу. Ясно?!

– Так точно, командир Глоз! – гаркнул строй.

– Господин маршал. – Глоз коротко поклонился.

– Спасибо, Глоз. Я собрал ваш отряд, чтобы сообщить: вы пойдете в разведку. Кончено, и командир мог донести мой приказ, но я лично захотел увидеть солдат. – При этих словах Кербент, прохаживаясь перед строем, остановился напротив Барра, посмотрел в глаза и тут же отвел взгляд, словно вспомнил нечто важное. – Да, лично. Детали кампании вам расскажет Глоз, но о них никому под страхом смерти и вот почему…

4. Неудачная охота

Опыт мировой истории показывает, что она не совсем есть движение, хотя постоянное взаимное проникновение друг в друга пространства и времени можно назвать событиями, историей, фактами. История не механическое движение, не поток частиц воды в воображаемом русле. Кстати, неизвестно, где лежит исток этих частиц, а где они впадают в море, все также продолжая двигаться, и перемешиваться друг с другом. Куда впадает воображаемая река? В океан или озеро? И что символизирует большая вода? Как движется поток? По каким законам? Ясно одно, что история не линейна. Ее река петляет. Линейное движение есть признак застоя. История циклична и коловращение пространства и времени обеспечивает развитие и жизнь. Любое мыслящее существо и, может быть, сущность, проходит один и тот же цикл: рождение, развитие, старение и смерть. И вновь рождение. Ведь история – это дерзновение против смерти, это желание победить смерть, побороть ее абсурдность и бессмысленность. Смерть обесценивает любые стремления, желания, цели, вожделения. Неважно, какие мысли, светлые они, темные – всё перечеркивает смерть. И вот, история со своей цикличностью, с механизмом постоянного возрождения борется со смертью и порождает…

Мысль не была окончена, но Вертран ясно видел одно: сейчас творится история, он борется со смертью. Это случилось, когда его на охоте тяжело ранила дикая лесная свинья. Еще теплилось дневное сознание после падения на землю, но минуло не так много времени, и сознание угасло, уступив место ночному сознанию. Так луна сменяет солнце, так голубизна неба чернеет с приходом ночи. Ночное сознание было невнятным. Вертран, кажется, различал слова и какие-то предметы, но все это походило на плавание под водой. Все размыто: и звуки, и движения, и очертания. Вертран ночным сознанием понял лишь одно: там, наверху свет и день, а там, внизу, его ждет холод и мрак, но что они означали, он не смог бы объяснить. Они свершившийся факт. Вертран решил вернуться назад, вспомнить, что еще происходило на охоте. Ему показалось, вернувшись к прошлому, он обретет опору, но память воскресила мелькающие картины схватки с взбесившейся дикой свиньей, затем падение на землю и угасающий взгляд выловил среди заснеженных деревьев серую долговязую тень.

Вертран не умер, как на то надеялись его младшие братья Сиус и Тувор, желавшие заполучить трон маленького, но многообещающего королевства.

«Многообещающее королевство» – словосочетание принадлежало Вертрану, его он не раз произносил, но не опускался до подробностей. Казалось, он смотрел в туманную даль будущего и сквозь холодную белую пелену видел величие своего рода. Братья особо не заостряли внимания на этих словах, их интересовали вполне земные дела, которые крутились вокруг единственного предмета – трона – массивного кресла, изготовленного из твердых пород дерева, привезенного с южных границ. Южные границы не являлись границами королевства. На самом деле, туда простиралось только влияние Вертрана. Там, на юге, жили разрозненные племена, которые и не собирались спорить с новоявленным королем, ибо ничего не могли противопоставить сплоченной армии Вертрана.

Сиус и Тувор вначале были взволнованы событиями на охоте, а затем раздражены.

– Я больше так не могу! Я не могу ждать, понимаешь, брат? – возмущался Сиус.

А Тувор, обладая более, если так можно сказать, обволакивающей натурой попытался сгладить острые углы характера брата.

– Нам остается ждать. – Сиус только собрался раскрыть рот, но Тувор остановил его жестом. – Ни слово боле. Терпение, мой брат. Только терпение.

Тувор, встав, сбросил меховую накидку и подошел к огню. Он глянул на огонь, который пожирал древесину. Дрова горели, чуть потрескивая, и давали мало дыма. «Возможно, он прав», – подумал Тувор о брате и повернулся спиной к огню, сделал шаг к столу, за которым сидел Сиус, перевел взгляд на пустующий стул и на свою небрежно брошенную меховую накидку. Вновь взгляд на стол. На столе стоял большой глиняный кувшин с высоким и узким изливом. Сосуд был покрыт глазурью, незатейливый рисунок на кувшине – вроде растительный узор – потускнел. Тувор сел на свое место, отбросив меховую накидку на спинку стула. Желтые блики огня заиграли на глиняном сосуде. Тувор протянул к нему руку и спросил:

– А где чаши? – Сиус рассеяно пожал плечами. Он был погружен в мысли о троне. – Ну, как знаешь.

Тувор взял кувшин за горловину и выпил немного вина. Темное вино вначале обожгло ротовую полость, а мгновение спустя, оставило после себя пряное послевкусие.

– Знаешь, как обучают лошадей? – спросил Тувор.

Сиус вернулся к реальности и удивленно посмотрел на младшего брата.

– Видел, как тренируют лошадей? – продолжил тот. – На длинном поводе, чтобы животное привыкало, его гоняют по кругу. Кажется, занятие сие бессмысленно, ведь лошадь, как и любое другое животное, умеет ходить. – Тувор вернул кувшин с вином на стол. – Где же чаши?

– Попроси слугу принести чаши для вина. Причем здесь лошади?

– Дело не в чашах, а в твоих мыслях. Они – лошади. Хватит гонять их по кругу. Так можно сойти с ума. Я знаю, ты думаешь о троне, о том разлапистом кресле из темного дерева, которое украшено драгоценными металлами. Оно этого пока не стоит. Оно недостойно твоего слишком сосредоточенного внимания. Ведь никто не знает, что случится с Вертраном завтра.

– Тебе хорошо говорить. Ты самый младший из нас, и в случае смерти брата, трон достанется не тебе. По закону власть переходит мне. Тебе хорошо. Тебе ничего не угрожает, тебе не надо бороться…

– Прекрати! Да, я свободный человек. Может, трон мне никогда не достанется, возможно, я удалюсь из этого города, перееду в ближайший город и буду долго и справедливо там править под бдительным оком Вертрана, или под твоим неусыпным оком.

– Тебе нравиться насмехаться надо мной?

Тувор показал пустые ладони и слегка развел руки: что поделаешь, таков мой характер.

– Тьма их всех возьми! Где чаши! – И обращаясь к брату: – Чего они там вокруг него крутятся? Достаточно лекаря. Пусть он делает свою работу.

Сиус вскочил с места и покинул помещения. Тувор сидел неподвижно, рассматривая узор на кувшине и следя за игрой огненных бликов.

Огонь был воплощением всепоглощающего времени, времени безжалостного и неумолимого. Тувор потянулся к вину и сделал медленный глоток из горла кувшина будто нехотя, словно размышляя: а стоило ли его делать. Однако очередная порция вина исчезла в желудке. Она разлилась по телу приятным теплом. Кувшин вновь занял свое место на столе. Тувор не мог понять играет ли время сейчас на их стороне или не играет. Чем дольше Вертран оставался без сознания, чем дольше его душа блуждала между мирами – между миром живых и миром Двуликого, тем больше одолевали его сомнения. Он считал себя достойным трона, а не своего слишком взбалмошного братца. Природа не лишила Сиуса ума, но порой взвинченность по разным поводам если не перечеркивала, то умаляла свойства ума.

– О, Двуликий, реши, наконец, простую задачу. Прими или отпусти нашего брата Вертрана обратно в наш мир, – прошептал Тувор, понимая, что нервность Сиуса, как бы он не желал, передалась и ему.

Тувор тяжело приподнялся и, стараясь шагать медленно и тихо, вышел. Он спустился во внутренний двор и подошел к ловчим, которые на охоте загоняли на Вертрана лесную свинью. Теперь ловчие свежевали ее, кухонные слуги раскладывали готовые куски по блюдам и уносили в дом. Морозный воздух смешался с теплым тошнотворным запахом крови. Примятый снег был забрызган звериной кровью. Ненужную требуху бросали на снег. Собаки осторожно ее растаскивали, но никто не обращал на них внимания. Псы вгрызались в склизкую плоть и урчали, обозначая, кто хозяин этого куска, но склок не было, ибо еды было достаточно и людям и животным. Славная охота. Может смерть этого зверя, понадеялся Тувор, станет разменного монетой для Двуликого. Он примет жертвоприношение и оставит в покое душу Вертрана.

Собственное тело Тувору отчего-то показалось грузным, навалились усталость и апатия. И пропади пропадом этот трон, решил Тувор, хотя бы в ближайшие дни не думать о нем, оставьте меня мысли, вы как назойливые мухи.

Тувор вышел на середину двора и поднял глаза на окна комнаты, где лежал старший брат, застрявший между мирами.

Меж тем Сиус ворвался в ту комнату. Воздух в комнате оказался сопревшим и пах человеческим потом и лекарственными травами. Сиус окинул всех злобным взглядом, задержавшись на Вертране. Тот лежал на широкой кровати неподвижно, как кукла. Лекари уже перевязали раны на животе и левой ноге. Ткань стала бурой от крови.

– Где чаши для вина?! Здесь должны остаться только лекарь и его помощник. Остальные вон! – Все посмотрели на Сиуса, не моргая. – Вон, я сказал! И чаши для вина, быстро! Я буду пить за здоровье брата!

Слуги выбежали через распахнутую дверь. Сиус проводил их злобным взглядом. Лекарь и его помощник подобострастно посмотрели на Сиуса.

– Как? – спросил он.

– Мы сделали все, что смогли. Кровь остановилась, но его величество потерял много крови. Остается молиться Двуликому.

– Так молитесь же. Это в ваших интересах.

Сиус исчез в дверном проеме, громко хлопнув дверью.

Надо успокоиться, надо успокоиться, уговаривал он себя. Сиус вернулся и увидел на стуле брошенную накидку младшего брата, заметил на столе рядом с кувшином две чаши. Сиус налил в чашу вина и одним духом выпил его. С пустой чашей он подошел к окну, осторожно приоткрыл железную ставню и увидел посреди двора Тувора смотрящего на него. Конечно, Тувор разглядывал машинально окна и заметил движение, но не мог он рассмотреть человека в узком проеме. Сиус терялся в полумраке помещения, однако это было неприятно, когда на тебя смотрят, хоть ты и знаешь, что тебя нельзя увидеть. Казалось, Тувор видел не глазами, ибо смотрел не на тело, а в душу. Чтобы увидеть душу глаз не нужно, можно закрыть глаза, чтобы зрение не мешало почувствовать иную душу. «Душа», – мысленно произнес Сиус. Он все отдал бы, чтобы узнать, что думает и делает его брат Вертран. Вернется ли он в этот мир, или придется на его медальоне нацарапать имя и отправить в лучшую жизнь. Где сейчас блуждает душа Вертрана?