Очерки всемирной истории страхования и перестрахования. Том 1. История страхования и перестрахования до 18-го века

Благодаря этому, заемщик освобождался в соответствующей мере от убытка, который иначе он должен был бы понести и который, вместо него, теперь нес уже сам кредитор. В этом, по существу, и сказывается страховой характер морского займа, страховое обеспечение, предоставляемое заемщику. Как в обыкновенном страховании, страховая выплата предоставлялась и здесь не «вперед», в порядке «антиципирования», не «ante factum», а лишь «post factum», после наступлении несчастного случая. Но в отличие от обыкновенного страхования, страховая выплата выражалась не в положительной, а в отрицательной форме: не в форме предоставления средств, а в форме отказа от получения долга. Таковы элементы страхования, содержавшиеся в институте морского займа. Страхование в составе кредитной сделки характерно как для античного, так и для средневекового страхового права — и в том, и в другом еще нет предпосылок для вполне развитого, самостоятельного правового института страхования коммерческого типа, а потому элементы коммерческого страхования существуют пока лишь в рамках уже широко развившегося кредита, образуя, в сочетании с ним, его особую разновидность, своеобразную кредитно-страховую «амфибию».

Без особого труда обнаруживается в займе элемент страховой премии — обычный ссудный процент. Выше мы говорили об ограничениях процентов в разные эпохи. В средние века юстинианский лимит уже не менялся. И даже там, где для процентов по морскому займу действовал твердый, установленный обычаями тариф, он допускал значительные колебания ставок в зависимости от продолжительности рейса. Так, в пизанском «Constitutum usus» 12-го века ставки колеблются от 33 % до 35 % за рейс. В генуэзских договорах 12-го века встречаются ставки в размере ЗЗ% (de tribus guattuor) за полугодовой рейс в оба конца (туда и обратно), в размере 25 % (de guattuor guingue), 20 % (sex per guingue) и т. д. — за менее продолжительные рейсы.

В Генуе проценты на бодмерею в зависимости от длительности рейса колебались от 10 % до 50 %. В свою очередь, морское право Пизы предусматривало от примерно 3½% до 35 %.

В составе повышенных, по сравнению с обычными, процентов по морскому займу уже в римскую эпоху отчетливо разграничивались две различные части: вознаграждение за пользование капиталом и вознаграждение за риск. Правда, это еще не вполне точная квалификация. Потому что при наступлении несчастного (страхового) случая, кредитор, ввиду полного освобождения заемщика от обязательства по займу, не получает вознаграждение за риск. Договор займа переходит в договор страхования, а последний фактически «теряет» условие возмездности. Но все же и в таком виде вознаграждение за риск является в договоре морского займа своеобразной формой страховой премии. Это находит свое выражение даже и в том, что течение соответствующей части процентов, строго соизмеряется с продолжительностью «страхового срока», как то и полагается для страховой премии.

Если страховая премия в институте морского займа выступает достаточно наглядно — в простой и ясной форме увеличения ставки заемного процента, то не так легко и просто определить в морском займе юридическую форму страхового вознаграждения (страховой выплаты). Обычно принято считать, что таким вознаграждением служила сумма, выдаваемая кредитором при заключении сделки. Она фигурировала в договоре сначала как сумма займа.

Такою же она оставалась и при благополучном исходе морского плавания. Но гибель судна (наступление страхового случая) сразу же преображала сделку. Из займа она превращалась в страхование, а выданные кредитором деньги — из суммы займа в страховую сумму. Иначе говоря: сумма займа являлась в то же время авансированной страховой суммой или, как выражается Л. Гольдшмидт, «антиципированной страховой суммой, подлежащей возврату при ненаступлении морского бедствия».

Здесь неизбежно возникает вопрос о том, каким образом одна и та же сумма может выступать и как сумма займа и одновременно как страховая выплата. На первый взгляд, одно здесь явно противоречит другому. Если перед нами сумма займа (а это, во всяком случае, несомненно), то таким образом эта же сумма может рассматриваться как возмещение убытков заемщика. И с другой стороны, если это страховая, лишь авансом выданная, сумма, то при ненаступлении морского бедствия она подлежала бы возврату уже не по титулу займа, что имеет место на самом деле, а в силу отпадения страхового титула, т. е. в порядке обязательства, вытекающего из неосновательного обогащения. Однако, если подойти в решению этого вопроса диалектически, то никакого непреодолимого противоречия нет — при определенных обстоятельствах сумма займа преобразуется в страховую сумму. Если эти обстоятельства отсутствуют, то она так и остается суммой займа.

В 1236 году римский Папа Григорий IX осудил морские займы как ростовщические и запретил их использование. До этого момента морские займы считались свободными от ростовщичества, потому что часть платежа четко считалась рисковой надбавкой. Нередко другие займы маскировались под морские для получения высоких возвратов и во избежание налогов на ростовщичество. Результатом этого стало стимулирование изменений в формах финансирования.

Как отмечал Е. Низамов: «Обеспеченные люди больше не могли выдавать ссуды под проценты, поэтому требовалась новая технология страхования грузов и кораблей. К тому же менялся сам характер морской торговли: путешествия становились все более продолжительными, и к рынку присоединялись новые государства, где в ходу была своя валюта»[158].

К. Гератеволь писал, что сегодня считается, что такие чисто спекулятивные морские займы нельзя рассматривать в качестве страхования, даже если они выполняли определенные функции страхования с экономической точки зрения[159].

Л. Голдшмидт также подчеркивает, что «в то время как в древние и средние века считалось справедливым причислять морские займы к типичным формам страхования, тем не менее, у таких займов отсутствовали характерные черты страхования: распределение рисков среди фондов нескольких страхователей или, если быть более точным, премию, оплаченную одним страхователем за опцию переложить возможные убытки на другую сторону»[160].

Безусловно, в правовом плане страховой договор не аналогичен договору морского займа, но они имеют совпадающие с экономической точки зрения элементы.

С постоянным ростом мировой торговли в средние века и развитием в этой связи системы займов, задуманной для удовлетворения потребностей безопасности, было вполне очевидно, что новая правовая доктрина, которая должна была быть сформулирована для такого «безопасного рынка», в конечном итоге, эволюционировала в концепцию страхования. Тем не менее, продолжаются споры о том, как происходила эта эволюция страхования из существовавшей тогда экономической ситуации и правовой системы. «Общим предположением, — указывал В. Махр, — доминирующим по сей день, является то, что страхование развилось из системы морских займов в течение 14 века: поскольку канонический (или церковный) запрет на проценты, оплачиваемые по морским займам, распространился где-то в 1230 году, хотя само принятие рисков под него не подпадало, эти два элемента морских займов были отделены друг от друга — с одной стороны, запрет на проценты по морским займам, с другой стороны, концепция принятия рисков. Вслед за этим промежуточным шагом открылась дверь посредством различных правовых разветвлений для развития соглашений по рискам, как независимых видов деятельности»[161].

С другой стороны, ряд исследований прошлого века говорят о том, что страхование развивалось из оговорок о принятии рисков, уже применявшихся в 12-м веке в связи с торговыми сделками inter absentes, т. е. покупкой товаров, находящихся в другом месте. Согласно этой теории, морские займы служили попросту основой для соглашений по рискам, заключаемых против оплаты вознаграждения или премии. «Такое принятие рисков добавило новый элемент морским займам, который затем, без какого-либо влияния канонического запрета на ростовщичество, развился в морское страхование, как независимый вид деятельности»[162].

Что касается запрета ростовщичества, его итальянские банкиры и торговцы, больше других затронутые папским декретом, научились его обходить достаточно просто. Они, к примеру, заключали договор о предоставлении беспроцентного кредита (под залог судна, конечно), который затем должен быть возвращен в валюте другого государства. Курс обмена валют при этом рассчитывался таким образом, чтобы сумма в итоге включала в себя и проценты по кредиту. Применялась и другая схема, когда финансист на свои средства приобретал товар для купца, а тот перевозил его в другой порт, сбывал там, а потом выплачивал большую часть вырученных от продажи денег представителю кредитора с причитавшимися процентами.

Со временем все эти займы показались торговцам невыгодными, и в первой половине 14-го века в Италии появились совершенно новые услуги, которые уже можно было назвать страховыми в их современном понимании.

Эти новые контракты представляли собой своего рода совместные предприятия (простые товарищества), которые распределяли все деловые риски и заключались вместе с отдельным морским страхованием. Они назывались «commenda».

Так появилось самостоятельное морское страхование.

Рост торговли и развитие городов-государств также влияли на эволюцию страхования. Анализируя запреты и ограничения Папы Григория IX, К. Гератеволь отметил следующее:

«Очевидно, что страховой «бизнес» был в состоянии преодолеть все эти препятствия, поскольку он медленно, но вместе с тем уверенно, становился необходимым элементом в торговле и коммерческой жизни вообще. В частности, он поддерживался в данном процессе прагматичным законодательством итальянских торговых городов, стремившихся создать здоровую и жизнеспособную основу для развития своих торговых связей, которые были бы защищены как от недобросовестной практики, так и от «ловушек завышенных духовных амбиций»[163].

Законы Висби («Морские законы острова Готланда»). Эти законы были установлены жителями шведского города Висби (Wisby), известного своим участием в торговле на всем побережье Балтики. Купцы города, похоже, испытывали большие неудобства в отсутствие морского кодекса, на который они могли бы ссылаться при разрешении споров. Некоторые историки полагали, что законы этого города относятся к античности, что являлись моделью для Олеронских свитков, и что они были приняты и признаны всеми народами Европы, даже в районе Гибралтарского пролива. В частности, Д. Уэскетт отмечал, что «Некоторые полагают, что законы Висби более древние, чем Олеронские свитки; но первая известная публикация которых, согласно Валина (Valin) была в 1266 году, а согласно Селдену (Selden) они датируются не ранее 1288 годом»[164].

Другие историки утверждали, и с большим основанием, что Северный кодекс (как его называл Д. Парк) или Висбийский морской кодекс является своего рода интерпретацией Олеронских свитков, хотя и с несколькими дополнениями[165].

В качестве аргумента сошлемся на работу известного шведского историка Олафа Магнуса (Olaus Magnus — или Magni, латинизация Månsson, 1490–1557 гг. — шведский церковный деятель, архиепископ Уппсалы, дипломат, писатель и картограф) «История северных народов», который писал, что «Олеронские свитки были задуманы Ричардом I в конце 12 века, т. е. в период, когда город Висби еще не был даже построен, ни почти век спустя»[166]. И далее О. Магнус отмечает, что обитатели того района были простыми моряками, которые собрались из разных мест. Ф. Хэндрикс также полагается на мнение О. Магнуса о том, что поселение Висби до 1266 года не было даже огорожено стенами, из чего тот же Д. Селден делал вывод, что это местечко было слишком незначительным, чтобы иметь самостоятельное законодательство[167]. Кроме того, вторит ему Д. Парк, «Если бы Висбийской кодекс существовал до Свитков, мы бы нашли в них некоторые положения, регулирующие страхование, потому что человек, который бы копировал данные источники, никогда бы не пропустил такую важную составляющую торгового законодательства, а Законы Висби четко содержали ссылки на страхование и предусматривали, что, если купец обязывал капитана застраховать судно, то он, в свою очередь, был обязан застраховать жизнь капитана от опасностей моря»[168].

Читаем у Д. Дуера: «Хотя шведские авторы ревностно отстаивают бóльшую древность [законов Висби], авторитет Селдена и исследования Клейрака позволяют сделать вывод, что они не могли быть опубликованы ранее конца 13-го века. Поэтому они по дате позднее не только Консулата, но и Олеронских свитков. Оказывается, что вскоре после их опубликования, они были приняты в качестве морского права всеми странами северной Европы, и даже в эпоху Клейрака они все еще соблюдались в Швеции, Дании, Фландрии и в северной Германии. Законы Висби в целом схожи с Олеронскими свитками. Они представляют собой законы мореплавания, а не торговли, но по своему стилю и положениям они, безусловно, отражают более развитое состояние цивилизации и знаний… Эти законы не содержат положения о договоре страхования, но при этом они дают очень четкую ссылку на существовавшую практику, и в ответ на сомнения, высказанные Маршаллом, я прикрываюсь авторитетом Эмеригона и Адзуни, в том, что отрывок, о котором идет речь, нельзя интерпретировать по иному»[169].

Д. Дуер делает ссылку на статью 66 (в некоторых версиях — статью 67) этих законов. «Г-н Маршалл, вероятно, прав в своем предположении, что второй параграф данной статьи, по версии Клейрака, является просто глянцем или комментарием к первому параграфу, но ему не удалось заметить, что в отношении данного текста есть мнение Эмеригона — вот его слова: «Si le maistre est constraint de bailler caution au bourgeois pour le navire, le bourgeois sera parcellement tènu bailler caution pour la vie du maistre» — «Если капитана вынуждают выдать судовладельцу гарантию безопасности судна, тогда, с другой стороны, [для соблюдения баланса] судовладелец обязан гарантировать безопасность жизни капитана» или примерно: «Если торговец обязывает капитана застраховать судно, торговец должен застраховать жизнь капитана от морских опасностей»[170]. Смысл этой фразы в том, что обеспечить сохранность судна, все равно что застраховать его — а в качестве контргарантии безопасности жизни капитана является страхование его жизни. «Здесь, — по словам Т. Парсонса, — четкое признание договора страхования, и судя по предусмотренным условиям, страхование было известно торговцам»[171].

Авторам не удалось найти сам текст Висбийского морского кодекса, тем не менее, есть упоминание Законов Висби со ссылкой на некий кодекс морских обычаев, принятый на острове Готланд (Швеция)[172], главным портом которого и был город Висби. Законы Висби существовали в течение 16-го века в качестве обычного права (customary law). Согласно этим Законам, в частности, если заболевал моряк, его отправляли с корабля на лечение, при этом все расходы оплачивались капитаном или судовладельцем, и данному моряку выплачивалась полная зарплата за рейс.

Небезинтересно и то, что в Законах Висби, как и в ранее упоминавшемся Законе Родоса и Олеронских свитках, есть отдельные положения, касающиеся института «общей аварии». В частности, Д. Парк пишет о том, что в Законах Висби указывается на то, «что при чрезвычайных погодных условиях для оправдания облегчения судна было необходимо сначала посоветоваться с грузовладельцем или его представителем: а если они не согласны, товар может, несмотря на их возражение, быть выброшен за борт, если это окажется необходимым по отношению к другим людям, находящимся на борту; это положение, очевидно, основывается на необходимости предотвращение гибели, вытекающей из воспрепятствованию осуществления мер, так важных для общего спасения»[173].

Cогласно Законам Висби, если капитан судна при заходе в гавань, посчитает, что его судно перегружено, он был обязан погрузить часть груза на лодки и баржи; а судовладельцы и грузовладельцы были обязаны компенсировать гибель таких лихтеров. Если же судно погибнет, а лихтеры спасены, владельцы спасенных на них грузов не обязаны выплачивать возмещение собственникам погибшего судна и грузов. Разница состоит в том, что облегчение судна являлось намеренным действием на общую пользу, а то обстоятельство, что лихтеры были спасены, а судно погибло, является случайным, не связанным с общими интересами.

Ганзейский союз. В течение периода позднего Средневековья и раннего Ренессанса (приблизительно 13-й —17-й века) Ганзейский союз или лига (The Hanseatic League — также известная как Hansa или просто «группа») представлял собой союз торговых гильдий, который установил торговую монополию вдоль побережья Северной Европы, от Балтики до Северного моря. Как появилось название «Ганза», точно не известно. Одни авторы считают, что Ганза — готское название и означает «толпа или группа товарищей», другие полагают, что в основе лежит средненижненемецкое слово, переводимое как «союз или товарищество».

Историю Ганзы можно отсчитывать с основания в 1158 (или, по другим источникам, — в 1143) году балтийского города Любека. Впоследствии именно он станет столицей союза и символом могущества германских купцов.

В. Биве (Wyndham Beawes) вообще не упоминал Любек в качестве столицы Ганзейского союза, а указывал, что данная ассоциация Ганзейских городов начала свое существование в Бремене на реке Везер в 1164 году[174].

Мы полагаем, что первая версия все-таки более реалистична, т. к. Бремен играл всегда второстепенную роль и вряд ли мог претендовать на статус столицы такого серьезного объединения.

Ганзейский союз был первым в истории Европы торгово-экономическим объединением. К моменту его образования на побережье северных морей насчитывалось свыше трех тысяч торговых центров. Маломощные купеческие гильдии каждого из городов не могли в одиночку создать условия для безопасной торговли. В раздираемой междоусобными войнами раздробленной Германии, где князья для пополнения своей казны не гнушались промышлять обычным разбоем и грабежом, положение купца было малозавидным. В самом городе он был свободен и уважаем. Его интересы защищала местная купеческая гильдия, здесь он всегда мог найти поддержку в лице своих земляков. Но, выйдя за городской оборонительный ров, купец оставался один на один со многими трудностями, которые встречались ему на пути.

Даже прибыв к месту назначения, купец по-прежнему сильно рисковал. В каждом средневековом городе были свои законы и строго регламентированные правила торговли. Нарушение подчас одного, даже малозначащего, пункта могло грозить серьезными потерями. Скрупулезность местных законодателей доходила до абсурда. Они устанавливали, какой ширины должно быть полотнище ткани или глубина глиняных горшков, с какого времени можно начинать торговлю и когда ее надо заканчивать. Купеческие гильдии ревностно относились к конкурентам и даже устраивали засады на подступах к ярмарке, уничтожая их товары.

С развитием городов, ростом их самостоятельности и могущества, развитием ремесла и внедрением промышленных способов производства все актуальней становилась проблема сбыта. Поэтому купцы все чаще прибегали к заключению личных договоров между собой о взаимной поддержке на чужбине. Правда, в большинстве случаев они носили временный характер. Города нередко конфликтовали, разоряли друг друга, но дух предприимчивости и свободы никогда не покидал их жителей.

Ганзейские сообщества работали над тем, чтобы получать особые торговые привилегии для своих членов. К примеру, купцы из ганзы Кёльна смогли убедить короля Англии Генриха II даровать им в 1157 году особые торговые привилегии и рыночные права, которые их освободили от всех лондонских пошлин и позволили им торговать на ярмарках по всей Англии. В это же время появляется так называемая Великая Хартия английского короля Джона Безземельного (King John of England, 24 декабря 1166 г. — 18 октября 1216 г.) — лат. Magna Charta — от 15 июня 1215 года (ее часто называют «Великой хартией вольностей» — «Great Charter of Liberties»),

Иоанн (Джон) Безземельный

в которой записана следующая фраза: «Все купцы должны иметь свободу в безопасном отплытие из и прибытии в Англию, и находится в ней, а также перемещаться по земле и по морю, покупать и продавать в соответствии с древними и разрешенными обычаями без каких-либо тяжелых даней, кроме военного времени, либо, если они представляют народ, который находится с нами в состоянии войны»[175].

Любек, где торговцы перегружали товары между Северным и Балтийским морями, получил статус Имперского вольного города в 1227 году, и это единственный город с таким статусом к востоку от Эльбы.

Немаловажную роль в объединении городов в Ганзу сыграли и внешние факторы. С одной стороны, моря были полны пиратов, и в одиночку противостоять им было практически невозможно. С другой, у Любека, как формирующегося центра «товарищества», имелись крупные конкуренты в лице Кёльна, Мюнстера и иных германских городов. Так, английский рынок был практически оккупирован кельнскими купцами. С разрешения Генриха III они в 1226 году основали в Лондоне собственную контору. Любекские купцы не остались в долгу. В следующем же году Любек добивается от германского императора привилегии именоваться имперским, а значит, становится обладателем статуса вольного города, что позволяло самостоятельно вести свои торговые дела. Постепенно он стал главным перевалочным портом на Балтике. Ни одно судно, идущее из Балтийского моря в Северное, не могло миновать его гавань. Влияние Любека еще больше усиливается после того, как местные купцы поставили под свой контроль люнебургские соляные копи, расположенные близ города. Соль в те времена считалась почти стратегическим товаром, монопольное владение которым позволяло диктовать свою волю целым княжествам.

На стороне Любека в противоборстве с Кёльном выступил Гамбург, но потребовались долгие годы, прежде чем в 1241 году эти города заключили между собой договор об охране своей торговли.

По решению съезда 1261 года к союзу присоединился Кёльн. В 1266 году английский король Генрих III даровал Любекской и Гамбургской ганзам право торговать в Англии. К 1267 году Любек уже накопил достаточно сил и средств, чтобы открыто заявить о своих претензиях на часть английского рынка.

С годами Ганзейский союз станет не только определять правила торговли, но зачастую и активно влиять на расстановку политических сил в пограничных странах от Северного до Балтийского морей. Могущество он собирал по крохам — иногда полюбовно, заключая с монархами сопредельных государств торговые соглашения, но порой и с помощью насильственных действий. Даже такой крупный по меркам Средневековья город как Кёльн, являвшийся монополистом в германо-английской торговле, был вынужден сдаться и в 1282 году подписать договор о присоединении к Ганзе, сформировав самую мощную Ганзейскую колонию в Лондоне. В 1293 году официальное членство в «товариществе» оформили 24 города. Укреплению Ганзы способствовало принятие в 1299 году соглашения, в соответствии с которым, представители портовых городов союза, а именно, Ростока, Гамбурга, Висмара, Люнебурга и Штральзунда постановили, что впредь не будут обслуживать парусник того купца, который не входит в Ганзу. Это был своеобразный ультиматум тем, кто до сих пор не присоединился к союзу, но одновременно и призыв к сотрудничеству.

С начала 14-го века Ганза становится коллективным монополистом торговли в северной Европе. Одно упоминание каким-либо купцом о своей причастности к ней служило лучшей рекомендацией для новых партнеров.

Союз сумел основать дополнительные конторы в Брюгге (во Фландрии, ныне на территории Бельгии), в Бергене (Норвегия) и в Лондоне (Англия). Эти фактории стали значительными анклавами. Лондонская контора, основанная в 1320 году, стояла к западу от Лондонского моста около Upper Thames Street. Она значительно выросла, став через некоторое время окружённой стенами общиной с собственными складами, домом весов, церковью, офисами и жилыми домами, отражая важность и масштаб производимой деятельности. Эта фактория называлась Стальной двор (англ. Steelyard, нем. der Stahlhof), первое упоминание под таким названием было в 1422 году.

С Ганзой тесные отношения поддерживал и Великий Новгород. В нём находился один из крупнейших филиалов («контор», нем. Kontor) Ганзы — Готский (Гётенхоф) и Немецкий (Петерхоф) «дворы» иноземных купцов.

Также известные конторы имелись в Стокгольме, Копенгагене, Каунасе (Ковно) и т. д. Эти города, как правило, имели с Ганзой свои собственные договоры, определявшие условия торговли, привилегии и порядок взаимоотношений между ними и Ганзейским союзом, сохраняя при этом независимость.