Пылай для меня

Его пальцы задумчиво блуждали по линии бороды, будто выискивая невидимую нить рассуждений.

– А расскажите, кто есть кто? Какие планы на жизнь? – предложил он.

– Давайте начнём с руководителей, – мягко парировал Ваня, оттягивая свой черёд.

– Ты первый, – перебила я, указывая на Кирилла.

Когда очередь дошла до меня, горькие слова вывалились без спросу:

– Юристом стать не мечтала, а вот хирургом – да.

– Так среди нас есть знаток анатомии, – Саша не нежился в виски, а глотал его стаканами, будто это были шоты, не морщась. – Я был уверен, что ты хорошо знаешь тонкости взаимодействия с мужским телом.

Кирилл предупреждающе кашлянул.

– Прости, лекцию по микропенисам пропустила. – Его ухмылка стала только шире. – Я попала в аварию. Жуткую. Кузов сложился, как бумажный. Я была так близко к тому, к чему шла все эти годы… а потом один хруст металла решил всё за меня. – Я вытянула руку. Пальцы предательски подрагивали. – С таким тремором мне дорога только в мясники.

В запястье снова дрогнула та самая, знакомая боль. Не острая, скорее глухая. Как будто кость долго упиралась в металлический прут, и тело запомнило это давление, даже после того, как прут убрали.

Я спрятала руку под стол, пряча дрожь, и Ваня рассмеялся:

– Тогда ты там, где должна быть.

Именно тогда прозвучал выстрел, которого ждал Кирилл. Тихий, прицельный. Виктор, до этого задумчиво поглаживающий бороду, открыл свой рабочий блокнот и повернулся к Саше:

– Александр, я сегодня забыл задать вопрос. По клиенту Роберту Ашотовичу. Скажи, почему ты сделал ставку на скидку в пять процентов, а не предложил им индивидуальный трансфер и заселение в вип-лаунж до официального чека?

Саша замер с бокалом у губ, словно получил пощёчину. Он не отпил, а одним движением опрокинул бокал. Это было не ради удовольствия, а походило на медицинскую процедуру – гашение внутреннего пожара.

– Я… думал, их бюджет ограничен.

– Логично, – кивнул Виктор, и в его согласии была бездна унижения. – Наш питерский филиал работал с его компанией в прошлом сезоне. Они принципиально не экономят на комфорте. Для них ключевым был не процент скидки, а возможность перенести вылет в любой момент без штрафных санкций. – До этого момента Виктор смотрел не на Сашу, а в свой блокнот, будто читал приговор с заранее подготовленного листа. Но теперь, закончив, он поднял глаза. – Это было в карточке.

И тут я это заметила: лёгкое, почти неощутимое подёргивание его колена под столом. Ровный, механический ритм. Меня осенило: он не наслаждался триумфом. Он выполнял ритуал. Неприятный, но необходимый, как хирургический разрез.

«Мне бы твою хватку», – подумала я.

Он посмотрел на Кирилла. По-деловому, но в воздухе повис невысказанный укор.

Запахло дубовым дымом, зирой и мясом с хрустящей корочкой. Этот запах материализовался на массивной деревянной доске, которую внёс официант. Его руки над столом заставили ребят сложить оружие.

Кирилл улыбнулся своей идеальной, ничего не значащей улыбкой.

– Спасибо, Виктор, ценные замечания. Саша, возьми на карандаш.

Его костяшки побелели. Виктор не напал. Он лишь продемонстрировал, что «семейный» отдел работает на интуиции, а не на данных.

Под зыбким шатром из лукового золота, в хаотичном танце застывшей зелени, покоились тёмно-янтарные кусочки нежнейшей говядины, готовые растаять от одного лишь вздоха. По краям надрезов выстукивал ритм прозрачный сок, стекая в лужицы-зеркала. А капли, падая на салатный шелест, гасли с крошечным шипением, отдавая земле свой жар и душу.

– Ты когда вообще последний раз ела?

– В обед, – ответила я Кириллу, не в силах отвести глаз от того, как Алина щипцами снимает самый вкусный ломоть. Мясо легко отделилось от кости, обнажив волокна нежного, розоватого оттенка внутри.

«Такой пир я себе ещё долго не смогу позволить» – кольнула мысль.

– Наедайся. А то мы с тобой тоже в медицине шарить начнём, с таким-то скелетом, – укоризненно сказала подруга, с глухим стуком положив этот кусок мне в тарелку.

Он лежал там, дымясь, обещая нежнейший, тающий вкус. Она потянулась к корзине и взяла лаваш. Тот был ещё тёплым, почти живым от жара тандыра. На его поверхности золотились неровные подпалины, а внутри пузырились воздушные карманы. Она отломила эластичный край – мягко, беззвучно, и тонкий тестяной лист послушно поддался, испуская едва уловимый дух свежего хлеба.

– А у меня всё ваще по лайту, – взяла она слово, с наслаждением прожёвывая мясо и заворачивая в лаваш новый кусок. Я последовала её примеру. Лаваш обжёг пальцы. – Ещё два года учиться осталось, сейчас закончу и свалю от вас.

– На кого учишься? – Машинально поинтересовался Саша, впившись взглядом в тихий разговор между двумя кандидатами на должность руководителя отдела продаж и исполнения.

– Гостиничное дело.

– Куда потом? – он поймал взгляд официанта и жестом, полным раздражения, заказал ещё виски.

– Ну, для начала администратором в гостиницу, а там поднимусь до управляющей и открою…

Саша, не дослушав, рявкнул на брата:

– Кир, а папа в курсе, что ты тут с новым «звёздным» кадром бухаешь вместо презентации? А то опять мне звонить будет, спрашивать, где ты.

Кирилл сжал губы.

– Не твоё дело, Саш. Тебе стоит сосредоточиться на своих продажах. За прошедший месяц сколько продал?

Щёки Саши слегка покраснели. Как только заказ принесли, он одним глотком осушил стопку и щёлкнул пальцами: «ещё».

– Да кому нужны эти твои показатели? – бросил он, но голос выдал обиду раньше слов. – Папа всё равно тебя поставит главным.

– Хватит, – тихо, но твёрдо сказал Кирилл. – Не позорься.

Саша оттолкнул стул и рывком поднялся. Пошатнувшись, он грубо выхватил у официанта виски, опустошил залпом, всунул стакан и смятые деньги обратно в руки работника паба и вышел. Кирилл, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, последовал за ним.

Парни закурили. Я отошла под гирлянду, чьи огни напоминали о бесследно утерянном празднике.

– Не помешаю? – подошёл Виктор. – Вижу, день был не из лёгких.

– Проблемы дома, – выдохнула я в темноту.

– Не буду лезть. Но, может, смогу отвлечь? – он кивнул в сторону аллеи.

В этот момент Саша, красный от злости, начал о чём-то спорить с Кириллом.

– Отстань, Саша! – резко бросил Кирилл. – Надоело уже твоё нытьё! Реши свои проблемы сам, я не твоя нянька!

Саша отпрянул, как от пощёчины. Его лицо исказилось от такой чистой, детской обиды, что на мгновение он показался не опасным, а потерянным. Затем эта обида снова сменилась яростью.

– Конечно, тебе же Олечка интереснее, чем брат!

Он плюнул себе под ноги, развернулся и грузно сел на лавочку, доставая телефон.

Кирилл подошёл к нам, всё ещё немного взвинченный.

– Как насчёт того, чтобы продолжить прогулку? – Пожал он плечами и, качнувшись на месте, засунул руки в корманы.

– Я как раз только что предлагал это. – Согласился Виктор и закурил.

На часах было без пятнадцати полночь. Отсрочка на три часа – вот и всё, что мне было нужно. Последней нитью, связывающей с той жизнью, был вибрирующий телефон.

«Ты ответишь мне или нет?»

«Видимо, нет.»

Я нажала кнопку «выкл» с ощущением, будто перерезаю себе вены. Только вместо крови из раны хлынула пьянящая, опасная свобода. От долга, от совести, от самой себя.

Это и есть настоящая жизнь – мелькнула мысль в голове.

– Да, – согласилась я. – Давайте пройдёмся.

Мы нырнули в темноту сквера, сбросив за спиной гнев и притворное веселье. Впереди ждала свобода – выстраданная, но бесподобная.

Тени от живой изгороди и ив скрывали нас от мира. Фонари, изогнутые, как скрепки, отливали тусклым металлом.

Рассказ Кирилла о клиенте, «который смог», прервал звонок. Он отошёл, извиняющимся жестом попросив минуту, оставив нас в зыбком вакууме, где пахло ночной сыростью и неловкостью.

– Может, невпопад, – Виктор нарушил тишину, и вопрос прозвучал не как допрос, а как осторожное прикосновение к запретной грани. – Но в разговоре промелькнуло, что ты замужем. Почему не носишь кольцо?

Сердце не упало – оно сделало резкий, болезненный скачок, точно сорвавшись с цепи.

– Его нет, – выдохнула я, и это прозвучало как признание в совершенном преступлении. – Свадьба была бедной. Не до колец.

Я наблюдала за ним, и впервые заметила странную расфокусированность его взгляда.

– У тебя плохое зрение?

– Линзы забыл, – он отвел глаза, и в этом жесте была непривычная уязвимость. – И тоже опоздал. Не так эффектно, как ты, но…

– Последнее время очки считаются сексуальным аксессуаром. – Заметила я. – А почему опоздал?

– Отец. Позвонил в неподходящий момент.

– Вы редко общаетесь? – я нащупывала почву, боясь сорваться в пропасть.

– Он не общается. Он проводит смотр. «Какие показатели? Когда повышение?» – Он говорил это с каменным лицом, лишь нога отбивала резкую, нервную дрожь. – Чтобы было чем хвастаться перед друзьями. Оправдать вложения…

Он резко оборвал себя, ища в возвращении Кирилла своё тактическое отступление.

Мой друг извинился, сославшись на срочные дела, и его фигура быстро растворилась в ночи. На прощание Кирилл мягко кивнул мне, напоминая о своей просьбе узнать Виктора поближе.

– Я уж начал думать, вы с ним пара, – осторожно заметил Виктор, когда мы снова остались одни.

– Нам нечего друг другу предложить, чтобы быть вместе.

– Редкая честность. Значит, требовательная?

– Это всё равно, что если бы мы с тобой стали встречаться – восходящая звезда и заложник собственного провала. – Я рассмеялась только что сформулированному описанию и поделилась им с собеседником: – Карьерное самоубийство.

Мы шли по аллее, и тишина между нами была не пустой, а густой, как мёд. Воздух был тёплым и влажным, обволакивающим.

– Пахнет грозой, – сказала я, просто чтобы разбить эту сладкую, невыносимую напряжённость.

– В Египте воздух суше. Пряный. Пахнет песком и неизвестностью.

Он говорил о далёких странах, а я думала: мы из разных вселенных.

Ледяная волна от системы автополива окатила меня с ног до головы, и его смех прозвучал как щелчок – он видел меня не начальником, а живым, растерянным человеком. И помог тем, что было в его силах – своим платком.

– Почему ты приехал сюда? – спросила я, стирая с лица воду и вспоминая обещание, данное Кириллу.

Аккуратно сложила мокрую ткань, протянув ему.

– Это сложно.

– Я не дорожу личным временем.

Виктор сел на лавочку и закурил.

– Расстался. Не мог оставаться в том городе. Попросился в командировку.

Я смотрела на него, пытаясь наложить этот образ – человека, бегущего от боли, – на портрет бездушного карьериста.

Села рядом, отметив лёгкое подёргивание его колена.

– Я думала, ты ставишь амбиции превыше чувств.

– Разве я похож на бездушную машину? – в его голосе прозвучала сдерживаемая резкость.

– А почему вы расстались?

– Увидел её с «другом». О котором не должен был беспокоиться.

Его слова повисли в воздухе острым осколком. И я вдруг поймала себя на мысли: а наша прогулка для него – не тот ли самый «друг»?

– А тебя не ждут? – его вопрос врезался в мои мысли, как подтверждение догадки.

– Не ждут, – резкость в моём голосе была защитой. – Ему всё равно.

– Почему не уйдёшь?

– Накоплю – уйду. Не хочу никого втягивать в свои проблемы.

– В этой компании меня учили, что команда – это когда помогают.

– Мы сейчас не на работе. – Я отсекла это. Его помощь была бы для него риском, а для меня – унизительной подачкой.

Мы вышли к фонтану. Вода била в небо, окрашенная в багровое и ультрамариновое.

– Тебя уважают в офисе, – сказал он, глядя на воду, а не на меня.

– Их штрафы вычитают из моей зарплаты. – Я закусила губу, чувствуя, как горечь подступает к горлу. – Идеальный рецепт обожания.

– Эффективно.

Он улыбнулся уголком рта, и эта улыбка была шифром, который я не могла разгадать.

– Ты произвёл впечатление планирующего чётко свою жизнь человека. Такое спонтанное желание переехать просто из-за девушки звучит неуместно.

– Это и есть план. – Его взгляд стал острым, как скальпель. – Новая площадка, руководящая позиция. Потом сделаю собственный бизнес, построю дом. Но с женой торопиться не буду.

– Почему? – Заинтересовалась я, отмечая его уверенность.

– Раны заживают долго. – Вся легкость исчезла из его голоса. – И с временщиной устал иметь дело. Не хочу, как отец, в работе утонуть. Хочу найти… свою. Чтобы можно было отдаться без остатка и получить то же взамен. Те отношения были односторонними. Я был просто… удобным придатком, функцией.

Он говорил, глядя в темноту за фонтаном. Его плечи были напряжены под невидимым грузом.

Его слова о доверии и отдаче ударили в незажившую рану. Я резко отвела глаза, делая вид, что меня ослепил свет фонтана и призналась:

– Меня, как женщину, это… обезоруживает. Прямо хочется тебе понравиться.

Он коротко кивнул, и в его глазах мелькнула та же искра признания.

– А меня – твоя прямотa. В ней есть мужество.

– У меня достаточно тяжёлая жизнь, чтобы я могла себе это позволить. – Я посмотрела на его сжатые кулаки, и слова пошли сами, тихо. – Знаешь, после расставания кажется, будто часть себя навсегда осталась там, в прошлом. Но это ложь. Это привычка. Как шрам, который всё ещё чешется. Мы держимся за старую боль, потому что она даёт какую-то определённость. Свой, мазохистский уют. А будущее – не понятно что там.

Он беззвучно усмехнулся.

«Кто ты?» – читалось в его глазах.

Виктор закурил и уставился в звёздное небо.

В облаке дыма его черты утонули, скрывая от меня эмоции.

– Это… тебя останавливает уйти?

Прямота его вопроса застала меня врасплох.

– Долг. – Коротко ответила я и скрестила руки на груди, чувствуя как вечерняя прохлада пробирается под кожу.

– Если бы мы были друзьями, – сказал он тише, – знаешь что бы я посоветовал? Составить список. «За» и «против» – на бумаге. Чтобы увидеть разницу между долгом и жалостью. Но это пока не мое дело.

– Пока? – я провела языком по пересохшим губам. – То есть… есть шанс, что станем?

– Решим.

Впервые за долгие годы кто-то говорил со мной не как с функцией «жена» или «сотрудник». Он говорил как с равным по несчастью. И его слова обжигали больнее, чем холод Виталия. Потому что в них была та самая правда, от которой я так долго бежала.

Фонтан взметнулся ввысь фиолетовым столбом, рассыпаясь алмазной пылью, что на миг застыла в воздухе, прежде чем исчезнуть. Мы стояли, слушая его шум, и тишина между нами была громче любого слова.

Его мизинец коснулся моего. Тепло. Легко, почти случайно. Затем его ладонь накрыла мою – не сжимая, просто укрывая от ночной прохлады. Это было не сплетение пальцев, а молчаливый договор. Двух солдат, нашедших друг в друге тыл.

Он проводил меня до угла. Перед тем как расстаться, его рука на мгновение легла мне на спину – лёгкое, почти невесомое прикосновение, которое прожигало сильнее любых объятий.

Дверь дома отворилась с тихим, предательским щелчком. В прихожей пахло старым маслом и тоской. Я сняла туфли, поставила их в ряд, выстраивая последний оплот порядка перед хаосом.

В спальне он лежал, отвернувшись к стене. Дышал слишком ровно для спящего. Я положила часы на тумбочку. Щелчок браслета прозвучал как холостой выстрел.

Лежа под одеялом, я смотрела в потолок, чувствуя, как ледяная простыня высасывает из тела последнее тепло. Его спина была бетонным берегом, от которого меня уже отнесло течением.

– С кем была?

– С Виктором. – Я бросила имя в темноту, как вызов, и спрятала руку под одеяло, вспомнив тепло коллеги.

– Новенький? – в его голосе скользнула тень собственничества.

– Да.

– Почему на телефон не отвечала? – он повернулся на бок и я ощутила ожидание моего оправдания, чтобы снова почувствовать себя правым.

– Разрядился. – Ложь далась неестественно легко, удивив меня. – Ты же помнишь, он не держит заряд.

Он ждал. Тишина сгущалась, как кровь на ране.

– Ничего не хочешь рассказать? – он глубоко вздохнул, и этот вздох был полон театрального страдания.

– Нет. А ты?

Последовал укол. Слабый, не точный:

– Я не задерживаюсь после работы до трёх ночи.

– Так у тебя и работы нет. – Ответный удар. Быстрый, безжалостный. Я сама испугалась своей жестокости.

Больше ни слова. Я отвернулась.

В ушах стоял шум фонтана, а на ладони горел след его прикосновения.

Чувство накрыло меня с головой, как волна, и потащило прочь. Прочь от бетонной коробки, озябшей постели, мёртвого молчания.

~

Утро началось не с будильника, а с тихого уведомления в телефоне: «Кредит полностью погашен». Цифра ноль смотрела на меня с экрана бездушным, но желанным взглядом. Это была последняя нить, связывавшая меня с той реальностью – с белизной больничных стен, въевшимся в ноздри химическим запахом и плоскими, как монеты, глазами врачей.

Облегчение разлилось по венам – густое, как сироп. Достаточное сладкое, чтобы крепко заваренный чёрный чай показался вкуснее.

Вот уже сколько лет этот крепкий чай – мой личный дозор. Напоминание: сначала расплатись со всеми долгами, а уж потом пируй. А пока… Как говаривала бабушка: «он хоть и горький, да не горчее того, что судьба подносит».

Шнуровка платья запуталась и волосы скользнули по спине напомнив легкое прикосновение Виктора.

И что он только у меня в голове, гнездо свил что ли?

Раздражённо вздохнув, я села на диван. Я провела с ним весь вечер и часть ночи, а рассказать Кириллу было решительно нечего.

Потянулась за чашкой, и краем глаза поймала всплывшее уведомление: «Ну и как тогда?» От Олега.

Словно лёгкий щелчок по больному нерву.

Отравляющее любопытство кольнуло под ребро. Я сделала глоток чая, обжигая язык, и движением, полным странной, мазохистской жажды, открыла чат.

Олег: «Ну и как тогда?»

Вит: «Да хрен его знает. Она на развод подавать собралась.»

Олег: «Держись, братан. Может, еще поговорить? Выяснить, чего она хочет?»

Пауза, которая тянулась вечностью. И потом – не слова, а лезвия.

Вит: «О чем? Я ее в глаза видеть не могу. Не потому что ненавижу. А потому что вижу в них то, кем я стал. Нищим неудачником, который не смог ни ребенка спасти, ни жену удержать. Она работает, как лошадь, а я… Я даже нормальную работу найти не могу. Она права, я – мусор. И самое ужасное, что я не знаю, как это исправить. Просто нет сил больше. Кончились.»

Я вырубила компьютер. Резко, одним движением. Оборвавшийся гул вентиляторов оглушил меня, будто в уши насыпали раскалённого песка. Это не было жалостью. Не было триумфом. Это была тошнотворная тяжесть чужого падения – вина за саморазрушение, в которое я отказалась последовать. Я смотрела в эту пропасть, зная, что не протяну руку.

«Дура, – прошептала я, с силой проводя ладонью по лицу. – Просто дура».

И офис встретил меня, как встречает строгий родитель провинившегося ребёнка – холодно, с запахом остывшего кофе и пылью, осевшей за ночь на мониторах, подобно пеплу. Без людей это место было скоплением мёртвой техники – бездушных, чёрных саркофагов, хранящих тайны вроде той, что я только что прочитала дома. Но это был мой саркофаг. И сегодня его стерильный холод был мне роднее духоты чужой квартиры.

– В восемь утра ты можешь до кого-то дозвониться? – Разрезал тишину голос за спиной. Я обернулась. Саша.

– Многие уже в пути, стоят в пробках. В это время они чаще берут трубку.

Он лениво опустился в кресло рядом. Я инстинктивно отстранилась.

– Знаешь, я за тобой наблюдаю, – произнёс он негромко, обжигая словами нервы.

– И что же ты видишь? – спросила я, сама удивляясь своему спокойствию.

– Вижу, как старательно ты вписываешься. Особенно – в компанию моего брата.

В воздухе повисло тягучее, невысказанное обвинение. Я упёрлась взглядом в экран, силясь разглядеть в расписании хоть какой-то смысл.

– Кирилл – приятный собеседник и блестящий профессионал. Мне есть чему у него поучиться.

– О, да, – прошептал он, наклоняясь так близко, что я почувствовала терпкую волну его кислого парфюма. – Он тебя многому научит. Только смотри, не переучись.

Слова стекали с его губ ядовитой патокой.

– Саша, у тебя есть ко мне претензия? Говори прямо.

Он отпрянул с комическим ужасом, подобно отброшенному щенку.

– Помилуй, какие претензии? Я просто беспокоюсь. Ты так легко сошлась с Кириллом… Боюсь, ты питаешь иллюзии. Решишь, что ты здесь своя, почти член семьи.

Его сладкая, уничижительная нежность ошпарила меня. Это было не беспокойство – это была демаркация. Чужачка.

– Мои иллюзии – моя личная территория, – я сделала движение, чтобы встать, но он оставался неподвижным, продолжая блокировать меня в кресле. – А сейчас мне нужно работать.

– Разумеется, работай, – наконец поднялся он, окидывая меня оценивающим взглядом.

Тревога, до этого клубящаяся где-то на периферии, сгустилась в плотный комок, когда в дверях колл-центра возник Анатолий Павлович.

– Доброе утро, – сухо бросил он, делая несколько шагов в нашу сторону.

Осанка Саши мгновенно преобразилась, тело наполнилось подобострастной энергией, а лицо расплылось в беззаботной, почти мальчишеской улыбке.

– Доброе!

Анатолий Павлович проигнорировал эту мгновенную метаморфозу.

– Через полчаса – собрание.

Александр вышел, и я впервые за это утро позволила себе выдохнуть.

Спустя полчаса я, с трудом гася внутреннюю дрожь, смотрела на спину начальника стоявшего у окна.

Наш отчёт был закончен, и в кабинете висел лишь унылый бубнёж Александра о планах.

– Саша, – голос отца прозвучал резко, как пощечина. – Две продажи. За три месяца.

Он сказал это спокойно, но каждое слово вжимало Сашу в пол, заставляя сутулиться всё ниже.

– Объясни мне. Объясни, почему твой брат и эта девочка, которая вкалывает как проклятая, пока ты катаешься на машине, которую я тебе купил, показывают результат, а ты – нет? Они – будущее этой компании. А ты? Скажи мне, кто ты?

– Я… я стараюсь, – выдавил Саша, сжимая кулаки до побеления костяшек.

– Стараешься? – Отец коротко фыркнул, откинулся в кресле и смерил его взглядом, полным ледяного презрения. – Старания не оплачиваются. Оплачивается результат. Посмотри на Виктора.

Он кивнул в сторону молчаливого руководителя, стоявшего вполоборота, будто изучая пейзаж на стене. Его отстранённое присутствие было в тот момент самым унизительным. Он был живым воплощением беспристрастной оценки, свидетелем, чья тишина звучала громче любого крика.

– Он приехал из Питера и за неделю сделал то, что ты не смог за три месяца.

Виктор молча и внимательно наблюдал за разбором, медленно поглаживая бороду.

– Я твой сын, – прошептал Саша, и сразу же замолк, осознав уязвимость этих слов.

– Именно потому ты до сих пор здесь, – безжалостно парировал наш руководитель. – Исправляйся. У тебя месяц. Или я найду для тебя место. Там, где ты не сможешь тянуть на дно дело всей моей жизни.

Саша вылетел из кабинета первым, и оглушительный хлопок двери отозвался в тишине взрывом.

– Свободны, – не глядя на нас, отсек Анатолий Павлович, махнув рукой.

День тянулся мучительно, нудно, словно резина, растягивая каждую секунду.

Воздух кофейни ударил в лицо ледяным паром. Словно шагнула в другой мир. Чужой, беззаботный.

За стойкой возилась пухленькая девушка – та самая, с ямочками на щеках. Её взгляд, обычно лучистый и дружелюбный, сегодня был пристальным и печальным. Я потупила глаза, пытаясь стать невидимкой.

– Снова не своя, родная? Сейчас, я знаю, что вам нужно!

Я хотела возразить, сказать, что мне ничего не нужно, что я сама не знаю что здесь делаю. Но она уже доставала тот самый шоколадный маффин. Тот, на который я всегда смотрю краем глаза, но никогда не решаюсь взять. Слишком уж он походил на праздник, на который меня забыли пригласить.

– За счёт заведения, – подмигнула она, щедро посыпая его корицей. – Только сегодня.

Держа в руках этот тёплый, благоухающий сдобой и грехом комочек, я вдруг почувствовала острую, унизительную волну стыда. Контраст между этим невинным теплом и моей собственной, изголодавшейся по ласке душой, был невыносим. Это было гораздо больнее, чем любое прямое оскорбление.

– Спасибо… – мой голос сорвался на шёпот.