Это вам не хухры-мухры

– Ай, – отшатнулся я, увидев маленьких, как прищепки для белья, крокодильчиков, болтавшихся на его пальцах.

– Голодные! – радостно сообщает он мне. – И злые!

– До свидания! – спешу я распрощаться, и догоняю родителей.

Те прицениваются к породистой собаке. Очень красивой!

– Сколько!? – переспрашивает мама, и глаза ее округляются, словно она тоже увидела крокодила.

– Пап! – тяну я. – Пошли купим крысу! Вон она в клетке умывается!

– Только не крысу! – решительно возражает мама и берет меня за руку.

Мы мчимся между прилавков и покосившихся ящиков. Все вокруг крякает и хрюкает. Я в восторге! Но мама, не останавливаясь, проходит мимо маленького слоненка, минует семейство ежей, банки со змеями и зубастыми пираньями и останавливается перед корзиной с персидскими кошками!

Услышав цену, мы идем дальше. Вот и мой любимый ишак! Но мы проносимся на такой скорости, что я не успеваю затормозить сандалетами.

Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, у мамы испортилось настроение.

Она приценилась к щенкам колли, затем к очень смешным неуклюжим овчаренкам. Вынула из сумки деньги и, вздохнув, сказала папе: – Разве это деньги!? Только на крысу и хватает!

– Пошли купим! – вновь предложил я.

– Отстань! – сказала мама. – В следующий раз придем и возьмем щенка овчарки. Послезавтра у папы зарплата! Должно хватить!

Вышли мы на улицу расстроенные. Особенно я!

Иду понурый! Под ноги смотрю, спотыкаюсь. Вдруг вижу – у помойки котенок сидит. Весь грязный, взъерошенный, с маленьким дрожащим хвостиком.

Нас увидел, поднялся, захромал на трех лапках. Глазки огромные и грустные. Подошел он ко мне, хрипло мяукнул, о ногу потерся.

Нагнулся я к нему, взял на руки. Осторожно, чтобы лапку пораненную не задеть!

Обернулся к маме и говорю: – Не надо мне собаки……. Давай его возьмем.

Стрижка

Вообще-то я очень люблю стричься.

Приходишь в парикмахерскую. Садишься на стул с подставочкой, ногами болтаешь, в зеркало смотришь, рожи строишь, а тетенька парикмахерша накидку на тебя одевает красивую, и начинает стричь. Так нежно и приятно, словно по голове гладит, волосы расческой причесывает, ножницами щелкает, машинкой жужжит. Правда, это приятно, когда сзади обстригают, а вот спереди, когда челку делают, мне не нравится, потому что в глаза волосы попадают.

Я как-то по глупости глаза не прищурил, так мне волосы в них попали, ужас как неприятно.

Но теперь я приноровился. Если мне слева челку обрезают, я левый глаз зажмуриваю, если справа – то наоборот. Но одним глазом обязательно за стрижкой наблюдаю, все над этим смеются и удивляются, а я им иногда объясняю. Раньше я оба глаза зажмуривал, но после одного случая перестал.

А дело было так.

В один прекрасный солнечный майский день мне мама говорит: – Сегодня едем в гости к бабушке.

Я от радости на одной ноге запрыгал, по комнате кругами ношусь и тонким голоском напеваю: – Ты меня сегодня обещала подстричь, а то я совсем лохматый сделался.

– Ничего, – отвечает мама, – до завтра потерпишь, не маленький.

Когда она так говорит, с ней бесполезно спорить. Подставил я ей свою голову, что бы причесала, так она ее еще сильнее взъерошила, ей почему-то повышенная взъерошенность больше нравится. Всегда мне на мальчиков указывает, у которых волосы на голове либо в колечки завиваются, как у пуделя, либо торчат в разные стороны, словно у одуванчика. Странные вкусы!

В общем, приехали мы к бабушке. Оказалось, слишком рано.

Мясо в кастрюле тушится, картошка варится, всякие вкусности еще не готовы, а есть хочется. Маялся я, маялся. Кусок колбасы со стола стянул, стою пережевываю. Тут дед с работы пришел, важный, в пиджаке с медалями! Меня увидел, по плечу похлопал: – Ты чего, – спрашивает, – лохматый такой?

Я ему объяснять принялся. Он послушал и говорит: – Пошли, пока стол накрывают, стричься. Придешь с новой прической, всех удивишь.

Я сразу согласился! Во-первых, с дедом интереснее, да и парикмахерская другая. Кроме того, скучно мне стало по квартире шататься, под ногами у взрослых путаться.

Вышли мы на большую оживленную улицу. Светло, машины весело гудят, мчатся. Людей полно, как на празднике. Прошли мимо сада Эрмитажа, свернули в тихую улочку, миновали заставленную помойками подворотню.

Заходим в парикмахерскую, народу в полутемном помещении почти никого, но все взрослые.

– Дед, – говорю, – мы, наверное, не туда пришли. Тут детей не обслуживают. Видишь, дяденька лысый в кресле сидит, и еще один у окошка очереди дожидается. Здесь, наверное, парикмахерская для лысых! …Пойдем лучше в другую.

Ну, он посмеялся надо мной, и даже лысые дяди криво усмехнулись, и отвечает: – В этой парикмахерской и взрослых и детей стригут, так что ты не волнуйся.

Подошел я к двери (в салон). Стал подглядывать, чего тетеньки там делают. Сколько ни глядел, ничего плохого не заметил. Успокоился. Вскоре и дядек лысых подстригли: три волоса завили, а один сам вывалился – вот и вся стрижка. Даже смешно!

Одним словом, пока я все это высматривал, да похихикивал, моя очередь подошла.

Захожу вместе с дедом в салон и мимо теток к креслу – бегом. Тут они все и переполошились. Оказывается, у них скамеечек для маленьких нет. Дед им что-то доказывает, а я его за рукав тяну.

– Пошли, – говорю, – отсюда. Сказал же тебе, здесь маленьких не стригут.

В это время, какая-то толстая тетенька здоровенную доску притащила, положила ее на ручки кресла и меня на нее усадила.

–Ты только не ерзай, – предупредила, – а то занозу засадишь.

Сижу я ни жив и не мертв и думаю, чего из инструмента у них еще (кроме доски) имеется.

На всякий случай спрашиваю:– А у вас ножницы для маленьких есть, а салфетка, а машинка жужжащая, для стрижки?

– Есть, – отвечают они, – а для послушных мальчиков у нас торт приготовлен.

После этого я снова успокоился, (совсем перестал нервничать, даже заулыбался).

Дождался, пока на меня накидку наденут, и глаза зажмурил. А тетенька с дедом о чем-то разговаривает.

– Как стричь будем? – спрашивает.

В общем, стали меня стричь, и только я к удовольствию приготовился, как бац, с меня салфетку снимают, уши обтряхивают.

– Все, – говорят, – малыш

Смотрят на меня, улыбаются, по голове гладят: – Какой хорошенький мальчик, просто красавец.

Да, думаю, наверное, хорошо подстригли, раз так радуются. Настроение сразу поднялось: – Спасибо, – говорю,– огромное, а торт можете себе оставить, потому что я его не очень люблю (позавчера объелся), а деду в таком возрасте вредно.

Вышли мы с дедом в коридор, я сквозь щель оставшуюся от выпавшего зуба насвистываю, уже на улицу собрался, когда он меня к зеркалу потянул:– Посмотри, как тебя остригли.

– Чего смотреть, – говорю, – главное, что хорошо и тебе нравится.

– -Нет, ты посмотри, – настаивает дед.

– Ладно, раз тебе так хочется, – соглашаюсь я.

И глянул. Посмотрел на себя в зеркало – и чуть не свалился. Вместо моей любимой молодежной прически меня под бокс подстригли.

Стою я несчастный и лысый, с маленьким чубчиком на голове, а из глаз сами собой слезы катятся.

– Дед, – говорю, – зачем ты меня изуродовал!? Как я теперь жить буду?

А ему, дураку старому, неясно!

– Чем, – спрашивает, – тебе прическа не нравится? Замечательная молодежная стрижка.

Я его чуть не убил за такие слова! Прическа! Ничего себе причесочка! Засмеют! Ой, точно засмеют! Притом сразу!

Еще позавчера над лысым смеялся. Всем детским садом смеялись. А теперь я сам таким же сделался, даже еще хуже. И зачем я только сюда заявился? Сидел бы лучше дома! Просто кошмар, да и только. На улице показаться стыдно!

– Дед, – говорю, – ты, как хочешь, а без шапки я отсюда никуда не пойду! Ты хоть тресни, не пойду! Орать, кусаться буду, а отсюда ни ногой, пока волосы не отрастут.

После таких слов он растерялся маленько. Стал передо мной заискивать. Обещал мороженого купить, конфет всяких. Раньше бы я с радостью, а здесь какой аппетит. Сразу все желание отшибло, как отрезало!

– Ты бы лучше подстриг меня по-нормальному, а мороженое сам ешь! – захныкал я с горечью.

– Что ж ты мне сразу не сказал, какая тебе стрижка нравится? – стал оправдываться дед. – Сделали бы тебе твою любимую прическу.

– УУУУУ…да разве ж я знал, что есть другая!? – шмыгая носом, залился я слезами.

Ну, тут тетеньки вокруг меня забегали, сюсюкают, утешают. А я ну ни в какую – вцепился обеими руками в стул и реву: – Не пойду без шапки! Хоть убейте, не пойду.уу..уууу!

Дед совсем растерялся, хлопает себя по карманам, в пиджаке шарит. Кроме носового платка, ничего не нашел. Стал на мне примерять, а тот даже до ушей не доходит, совсем маленький оказался. Наконец, тетка-парикмахерша свой принесла, побольше.

Повязали на меня платочек, и стал я совсем страшненький. Пускай, думаю, главное стрижки не видно.

В таком виде и пошел. Иду, на деда с ненавистью поглядываю, надулся, молчу. Пришел к бабушке чернее тучи. Ни с кем не разговариваю. И в платочке за стол сажусь.

– Не смейте, – говорю, – его снимать.

Все с пониманием к этому отнеслись, головами закивали (дед перед этим с ними пошушукался)

Посидел я эдак минут десять, стал оттаивать, аппетит появился. Взял ложку и вилку и за любимой колбасой потянулся. Вдруг в комнату входит дядя Эдик. Увидел меня, рассмеялся.

– Говорят; ты в парикмахерскую ходил стричься, а чего ж в платке дурацком сидишь? Ну-ка покажись, архаровец!

И бац, сдергивает с меня платок! Я даже уцепиться за него не успел, поскольку руки были заняты. За столом тишина……! А я перед всем честным народом в таком непотребном виде предстал.

Тут я жутко обозлился, косынку у дяди Эдика вырвал, обозвал его всеми знаемыми нехорошими словами и под стол нырь. Как кот от досады шиплю, дальше ругаюсь.

Еле меня оттуда вытащили. Сижу в соседней комнате, злой и голодный, слезы глотаю.

Дядя Эдик раза три забегал, извинялся, успокаивал. Потерянный такой и расстроенный. А я как его увижу, просто весь трясусь от возмущения и гадости всякие говорю. Почему-то больше всего на него обиделся.

Он мне в качестве утешения свою лысую голову показывал, говорит, видишь какая у меня лысина, так ведь не плачу. Ему легко советовать, она у него с рождения такая – привык, наверное.

В общем, его я в тот вечер не простил, вскоре гости разошлись по домам, и мы тоже засобирались.

В понедельник, несмотря на протесты, отвели меня в детский сад. Пришел я в косыночке и стою. Все ребята вокруг меня собрались. Поглазеть.

– Ты чего это вырядился? – удивились они.

– Ничего, мне так нравится, – отвечаю, и за косынку покрепче ухватился.

Посмотрели они на меня, поудивлялись и разошлись. Стали мы играть с Зойкой в паровозики, и тут кто-то с меня косынку сдернул. Засмеялся: – Лысый!

А Зойка говорит ему: – Ну и что, вон Ванька и Петька такие же.

Тут как раз и Петька подходит, спрашивает у смеявшегося угрюмо: – Чего это ты смеешься?

Тот и умолк: – Ничего, – говорит, – это я так.

Прошел час, затем другой, пролетела неделя, и никто надо мною не смеялся, да я и сам позабыл, что лысый, до той поры пока волосы у меня не отросли, и я снова не сделался чрезмерно лохматым и снова не пошел в парикмахерскую. Вот тогда-то я и стал жмурить только один глаз. Так спокойнее!

Хитрый дядя

Мы играли в песочнице. Нам было весело! За оградой сквера проносились машины. А здесь цвели тополя, и с неба, словно снежинки, прилетал белоснежный тополиный пух.

Стояла жаркая погода, но под кронами вековых деревьев витал ласковый ветерок. Близился полдень, народу было немного, и нам никто не мешал.

– Тл..тлл..тлу! – елозил в песочнице карапуз Вася. (С воображением у него было все в порядке – сучковатая палка в его руке мало напоминала автомобиль!)

Для меня, первоклашки, такое занятие было унизительным, и я строил из песка замок.

Мой друг Мишка не столько помогал, сколько ковырял в ухе. Он пребывал в творческой задумчивости. Ему явно не хватало вдохновения!

– Скорей бы в лагерь! На море! – сказал я, любуясь своей постройкой.

– На моле холосо! – перестал тарахтеть карапуз Вася.

– А ты откуда знаешь? – удивился я.

– Я там два лаза был! Вместе с мамой!

– Шустрый мальчик! – завистливо покосился на него Мишка. – Ты что, на море родился?

– Не знаю, – подумав, признался Вася, и, чему-то смутившись, вновь затарахтел: – Тл..тлл..тлу!

– Обедать пора! – поднялся я, поправляя шорты и стряхивая прилипший к коленкам песок.

– Смотри! – толкнул меня Мишка. – Какой смешной!

Оглянувшись, я увидел размашисто шагающего огромного дядьку лет пятидесяти. Это был толстый, небритый и очень лохматый джентльмен, даже брови грозно косматились на его похожем на грушу красном лице!

Несмотря на жару, он щеголял в черном шерстяном костюме, из-под которого нелепо торчала белая рубашка. Фалды его пиджака по рассеянности заправленные в брюки, усиливали его комический вид.

Поравнявшись с нами, он зубасто улыбнулся, прищурился и, задумчиво пожевав губы удивленно изрек: – Дети!?

Затем забарабанил себя по арбузовидному животу и хриплым голосом пропел: – Полем! Бом! Бом! – и хитро подмигнул мне левым глазом.

Присев на скамейку, он вытащил из-за пазухи скомканный пластмассовый стакан. И, оглушительно его расправив, попытался налить в него жидкость из неизвестно откуда появившейся бутылки. Стакан при этом сморщился и, разваливаясь, предупредительно сказал: – Кап.. Кап..

– Полем..! Бом! Бом! – сказал дядька и жадно приложился к горлышку бутылки.

– Буль! Буль! – полилась жидкость в его горло.

– Хруп! Хруп! – отозвалась съеденная вдогонку морковка.

– Отлично! – подвел итог дядька. И, зашвырнув бутылку в кусты, неумело поднялся.

– Штормит! – подняв послюнявленный палец, определил дядька, и его швырнуло в сторону песочницы.

– Дети!? – еще раз удивился он, и, помахав нам платочком, с песнями зашагал дальше.

– Сейчас его в милицию заберут, – заявил глазастый Мишка. – Видишь! Едут!

И правда! Вдоль ограды медленно двигался автомобиль с мигалками. Он, словно голодный кот, подкрадывался к ничего не подозревающему и продолжавшему орать песни пьяному дядьке!

Мне стало его жалко

– Дяденька! – крикнул я. – За вами!…. Дяденька!

Тот отошел от нас сравнительно недалеко, ибо ноги у него, как и голова, шли кругом.

Он снова помахал нам рукой, но уже без платочка, и вдруг заметил опасность!

– Бегите, дяденька, а то они вас заберут! – закричали мы хором.

Но он, мрачно уставившись на машину, никуда не побежал. Шатаясь, он сделал театральный жест и глухо произнес: – Мастодонтова еще никто не забирал! Мастодонтов человек, а не цыпленок жареный, чтобы его арестовывали! Вот вам! ………С перцем!

Машина тем временем, скрипнув тормозами, остановилась как раз напротив нас. Из открытого окошка показалась милицейская рука и лениво-приглашающе махнула.

– Обойдешься! – гордо сказал дядька и отвернулся.

Хлопнула закрываемая дверь автомобиля и одетый в летнюю форму милиционер бодро перепрыгнул через ограду.

– Гражданин! – окликнул он дядьку. – Идите сюда! Вы слышите!? Это я к вам обращаюсь!

Дядька в это время хитро смотрел на меня прищуренным глазом. Он словно говорил: – Подожди! Сейчас увидишь представление!

А затем, дождавшись, когда до милиционера осталось два метра, аккуратно свалился на самый чистый участок дорожки.

– Гражданин!.. Поднимайтесь! Не безобразничайте! – нагнулся над ним страж порядка.

– Не могу! – ответил гражданин. – Сил нет!

Милиционер чуть пнул его носком ботинка.

– Люди увидят! – предупредил его дядька и устроился поудобней.

– Вот зараза, вот гад! – чуть не плача произнес милиционер и попытался поднять того за шиворот. Но не тут-то было!

– Килограмм двести весит, – запыхавшись, пояснил он подбежавшему на подмогу товарищу.

Теперь они взялись за него вдвоем………. И у них снова ничего не получилось.

– Сергей! Иди помогай! – позвали они водителя.

– Ну, что тут у вас!? Чего возитесь? – подошел тот с недовольной миной.

– Не встает вот!…. Притворяется …сволочь!

– Тяжелый?

– Не то слово!

– Да оставьте вы его! На хрена он вам сдался! – крикнул им проходивший мимо военный.

– Сами разберемся! – огрызнулись милиционеры, в растерянности топтавшиеся возле дядьки.

– Дать бы ему! – мечтательно произнес тот, что помоложе.

– Нельзя! – пожурил его старший. – Место слишком людное!

И они снова взялись за дядьку. Теперь они распределили свои силы. Один схватил за руки, другой за шиворот, а третий за ноги.

– Раз два… взяли! – скомандовал старший…….. Но вновь не получилось!

– Давай его, борова, волоком! – предложил водитель. – А там через ограду как ни будь кувыркнем!

И они, ругаясь на чем свет, потащили дядьку к машине.

– Может быть, он того? Умер? – испуганно спросил меня Мишка. Но дядька вновь открыл свой левый глаз и хитро нам подмигнул.

– Не умер! – ответил я, – А вот милиционеры точно помрут, если его поднимут!

– Д….да! – протянул Мишка, наблюдая, как те, с красными от напряжения лицами, подтаскивают дядьку к ограде.

– Алес! – сказал остановившийся рядом восьмиклассник.

– До ограды-то они дотащили, а дальше его краном поднимать надо! – согласилась затормозившая у песочницы тетка.

– Подымут! Ребята молодые, здоровые! – авторитетно пробасил пенсионного вида прапорщик. – Может, помочь им?

– Совсем сдурел, что ль!? – закрутила у виска бабка. – Научился на складах амуницию мешками тырить! Хозяйственник хренов!

– Сама ведьма! – обиделся прапорщик и заторопился по своим делам.

У ограды слышалось сопение и отборный мат.

– Не подняли! Не подняли! Уезжают! – радостно загалдели собравшиеся со всего сквера ребята.

Вновь послышался звук закрываемого автомобиля, и машина, обиженно фыркнув, уехала.

Чуть постояв, разошлись и зеваки. Сразу стало тише. Остались только мы втроем и, конечно, лежащий в траве дядька.

Через минуту он осторожно повертел головой. Приподнялся. Огляделся. Снова нам весело подмигнул. Встал. Отряхнулся. И, делая кренделя непослушными ногами, с песней « Баля ля, Баля ля!» скрылся за поворотом.

Котики и кошечки

Я шел с бабушкой вдоль берега моря. Мы только что посмотрели закат – это было здорово! Солнце на моих глазах скрылось за горизонтом – словно нырнуло в воду, и теперь я восхищенно глазел на розовые облака и желто-красное в сполохах небо. Вокруг потемнело и в некоторых домиках, стоящих на побережье зажглись огни. Теплый ветер шелестел листвою, темно-зеленое море было спокойно.

Бабушка шагала быстро, и я не поспевал за нею – вокруг было столько всего интересного, и я спотыкался на каждом шагу, вертя головой во все стороны.

– Бабушка! Ну, бабушка-а-а! – запыхавшись, вприпрыжку подбежал я к ней, дергая за подол. Мне очень хотелось покидать камешки в море и помочить ноги в теплом ласковом прибое. Ведь это, так здорово взвизгивая отпрыгивать от накатывающих на тебя волн!

– Ужинать пора! Мы и так опаздываем! – увещевала меня бабушка, – Лучше беги, посмотри, как котятки играют у столовой.

– Котятки – это здорово! Я очень даже люблю котят и прочих пушистых зверюшек, они такие симпатичные! Если конечно не кусаются!

– Кыс-кыс-кыс! – завопил я, расставив руки планером, и спикировал на тройку резвящихся котят.

Двое из них бросились врассыпную, а один оказался в моих любящих объятьях. Вид у него был не слишком радостный, и он поморщился, когда я поцеловал его в нос.

Мы смотрели друг на друга во все глаза. Он – круглыми и испуганными, я – радостными и изучающими.

Не вовремя подошедшая бабушка помешала мне пощекотать его пушистое брюшко и он, оттолкнувшись от меня мягкими лапками, удрал в кусты.

– Нельзя целовать бродячих котов! – строго сказала мне бабушка, но я недовольно надувшись, пробурчал, – Какая ерунда.

– Коты и кошечки сидят на окошечке, сидят и лают, о чем не знают… – пропел я спустя минуту только что сочиненную песенку.

– Коты не лают! – заметила бабушка.

– Зато складно, – возразил я ей.

Мы молча прошли через наполненный чавкающими звуками зал и уселись на свои места, наши соседи чинно ели, какую то кашу. Б-р-р-р, ненавижу каши!

Взобравшись с коленками на стул, я с трудом дотянулся до вазы с печеньем и чуть не опрокинул на себя компот. Заерзав от смущения, я потупил глаза и заулыбался, затем, вспомнив про котов, я громко спросил бабушку: – Ба, а ты знаешь, чем котики от кошечек отличаются!?

Бабушка почему-то поперхнулась, и я, встав на стул, постучал ей по спине. Откашлявшись, бабушка стала пить мой компот, затем ее рука потянулась к кефиру. Воспользовавшись паузой, я сияющим взором окинул сидевших рядом дядечек и тетечек и гордо сказал: – А я знаю!

Дядя напротив как-то странно ухмыльнулся, занявшись недоеденной котлетой, другие молча ковырялись вилками в тарелках.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – тихо предложила бабушка, но меня понесло! Меня просто распирало от знаний, и я раскрыл рот.

Бабушка, вероломно попыталась запихнуть мне в рот котлету, но это у нее не получилось.

Я догадался, чего она добивается, и заорал наперекор ей погромче:

– А я знаю! Знаю, чем котики от кошечек отличаются!

За столом прервался звон вилок и стаканов.

Бабушка почему-то покраснела, а тетенька напротив попыталась зажать двум близняшкам уши, остальные с интересом смотрели на меня и ждали.

И тогда я сказал! Все что знал и о чем недавно догадался.

Я снова обратился к ним с вопросом: – Так вы, правда, не знаете, чем котики от кошечек отличаются? А я знаю!!

Котики в отличие от кошечек между собой дерутся!

Жвачка

Как-то папа пришел с работы и из портфеля вынимает прозрачную коробочку. Присмотрелся я, а в ней классная машинка! Здоровская такая! Я раньше и не подозревал, что такие бывают. Все дверцы у нее открываются, и даже мотор можно рассмотреть (при желании).

Ну, я просто обалдел! До чего хорошая игрушка!

Поставил я ее рядом с кроватью на стуле, полюбовался и уснул. Два дня только ей занимался, играл, фантазировал, пластилиновых человечков в нее сажал, они у меня раньше на телеге ездили.

На следующее утро мы с папой на парафин пошли в поликлинику, это когда тебе на живот горячий воск кладут, чтобы печенка не болела. У меня, правду говоря, она и не болит нисколечко, но все равно делают.

Пришли. Сидим в очереди. Скучаем. Я машинку достал. Рассматриваю. А рядом девица толстая сидит, с полным ртом жвачки!

Я никогда не видел, чтобы постольку ее в рот засовывали!

А она жует, пузыри пускает – хлоп, хлоп – и до ушей мне улыбается: – Какая у тебя хорошая машинка! Дай поиграть! – и руку тянет.

Ну, я посомневался немного и нехотя ей отдал. Не убежит же она, в самом деле, отсюда! А если попробует, так я ее мигом догоню!

А девица жвачку изо рта вытаскивает. Этакий кусочек килограмм на десять! И в урну его кидает!!

Я просто рот от удивления разинул – такая расточительность! Была бы у меня такая уйма жвачки, так я бы ее жевал, жевал пока полностью не разжевал бы!

А девица мой взгляд перехватила. Ручкой пухлой махнула: – У меня еще есть!

– И много? – поинтересовался я с завистью.

– Целая комната! Мне даже играть негде! Сплошная жвачка!

– Ну, это ты врешь! – не поверил я.

– Честное детсадовское! Хочешь, принесу? У меня жвачка и в виде машинок и – самолетиков, и в виде ковбоев! Даже паровоз с вагончиками – и тот из жвачки!

– Ну и ну! – поразился я, и к папе поворачиваюсь: – Пап, а пап, правду она говорит?

– Очень даже может быть, – задумчиво отвечает папа, листая какую-то книжку. – Даже, скорее всего!

А девица меня к себе манит, губищи свои липкие к моему уху подносит. Жарко шепчет: – У меня и кровать из жвачки, никак ее не сжую! Мама запрещает. Говорит, спать тогда не на чем будет. Хочешь, я тебе завтра вот такой автомобилище из жвачки подарю! И тысячу пластинок в придачу! А ты мне сегодня автомобильчик подари, если меняться не хочешь.

У меня от такого изобилия обещаний голова кругом пошла: – Где такое богатство потом достанешь?

– А ты не обманешь? – спрашиваю.

– Честное пречестное слово! Принесу!

– Ты руки за спину не прячь, – говорю, – может ты их крестиком держишь! Клянись заново страшной клятвой!

– Штоб меня баба яга съела! Коли вру! – убежденно и несколько обиженно заявила девица, и машинку тут же захапала!

– Давай еще поиграем, – предложил я неуверенно.

– Только ты осторожно! Колесики не поломай! – через силу согласилась она.