Я ─ осёл, на котором Господин мой въехал в Иерусалим

Надо было выкручиваться.

Он знал, что Пилат любил философские, поучительные беседы, особенно если они касались чужой для него веры. Как наместник он искал, за что бы зацепиться, чтобы полюбить этот край, но не находил, с каждым годом отдаляясь от народа, который возненавидел его и которому он отвечал взаимностью. Со временем римляне перестали хватать на улицах и возить в Кесарию тех, кто собирал вокруг себя людей, поучая их, – ибо от них не было никакого толку. Среди десятков привезенных не нашлось ни одного, кто заинтересовал бы префекта. По этому поводу Пилат однажды сказал: «Много красноречия, но мало мудрости».

Кажется, он придумал, как превратить гнев наместника в милость. Петроний покрутил головой, разыскивая загадочного человека и окружавших его людей. Вот он – стоит у Соломоновых ворот, будоража речами Святой Сион.

Схватить тайно не получится: тот всегда окружен людьми, и если рядом нет толпы, то за ним, словно тени, ходят его ученики числом до семидесяти. Центурион был раздосадован тем, что не сообразил схватить иудея прошлой осенью, когда тот явился в город на праздник Кущей. Тогда и людей с ним было меньше, и народ не так за него радел…

***

– Зачем ты стоишь здесь? Если ты пришел, чтобы защищать нас, так пойди и убей его! – в голосах возбужденной толпы клокотала ярость. Эта ярость и вернула Петрония в жестокую реальность. Думая о Пилате, он пропустил момент, когда полсотни евреев собрались у его ног, раздирая на себе волосы и одежды.

– В чем вы обвиняете его? – из головы не выходил завтрак у наместника, и римлянин сказал – лишь бы сказать, даже не думая бежать куда-то и рубить кого-то. А вот арестовать… Петроний, зевая, прикрыл рот кулаком, глядя на небо. Было три часа.

– Он воскресил того, кто четыре дня как умер! – среди евреев прошла волна, больше похожая на легкую толчею. Люди посторонились, пропуская вперед человека с большим карманом на груди, из которого торчала книга. Это был тот самый левит, что день назад проходил через Вифанию вместе в коэном и двумя талмидами.

– О чем ты? – центурион поморщился. Он не любил, когда говорят загадками или притчами.

– Назарянин воскресил мертвеца. Я был там, видел и блевал, заливая свой эфод кишечной желчью, глядя на смердящего Лазаря. Его вид был ужасен, а запах непереносим, но он встал и пошел, и говорил, и, омывшись, возлег вместе со всеми, и ел, как все. Тот, кто его воскресил – не человек, ибо не дано сынам человеческим творить такое, и не пророк, ибо не дана пророкам такая сила. «Благословен Господь Бог, Бог Израилев, един творящий чудеса», – левит быстро обернулся в сторону храма и вновь повернулся к внимающей толпе. – Я не знаю, кто он, откуда, и чьим именем повелевает. Но такого не было со времен Моисея, и до Моисея не было таких времен. Пришло время поднимать и бросать камни: как отцы наши побивали пророков, так и мы побьем его, учеников его и Лазаря четверодневного201.

«Убей его», – понеслось со всех сторон. Толпа дрогнула и пришла в движение. Со всех сторон к Петронию потянулись руки. Дабы не быть стащенным за ноги, центурион попятился назад, одновременно вытаскивая меч с неимоверным желанием отсечь первую же руку, которая схватит его за поножи202.

Увидев обнаженный меч, люди зашевелилась, напирая на цоколь. Некоторые смельчаки, положив руки на камни, примеривались, как бы запрыгнуть с первого раза.

– Держать ряды, бить только щитами, – сквозь зубы произнес центурион. Улыбки побежали по лицам легионеров. Команда была понятна, мила сердцу и обещала небольшое развлечение.

– Хватай их за ноги… Тащи! – в толпе надавили, прижимая стоявших в первых рядах в колоннаде.

– Щиты на землю!

Щиты скользнули вдоль бедер и, глухо стукнувшись о плиты, отсекли доступ иудейских рук к ногам легионеров. Копья сменили положение с вертикального на горизонтальное, заставив евреев податься назад.

– Стойте! – раздался властный голос, отвлекая внимание евреев от солдат. – Разве вы не знаете, что если двенадцать оправдывают, а одиннадцать обвиняют, то он оправдан будет203? Не подлежит наказанию тот, кто на суде не был; и не идет на суд тот, на ком вины нет.

Люди медленно, словно не желая впитывать сказанное, повернулись к Петронию спиной, с неудовольствием взирая на старика с властными, волевыми чертами лица. Чуть ниже среднего роста, одетый как богатый торговец – в пилусийские одежды204 и халлук, отороченный мехом, поверх которого был надет льняной эфод с длинными, свисающими до земли кистями колена Левитова. Это был Никодим – член Синедриона, о чем свидетельствовал золотой перстень с печатью Великого Совета.

– Не ты ли говорил нам в том году: «Судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает?205»

– Не вы ли спрашивали меня, не из Галилеи ли я? И сказали; «Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк206». Отвечаю вам: рассмотрел и увидел. Он пришел.

– Разве из Галилеи Христос придет?

– Не сказано ли в Писании: «И ты, Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных. Посему Он оставит их до времени, доколе не родит имеющая родить; тогда возвратятся к сынам Израиля и оставшиеся братья их. И станет Он, и будет пасти в силе Господней, в величии имени Господа Бога Своего, и они будут жить безопасно, ибо тогда Он будет великим до краев земли207».

– Разве он от семени Давидова, помазанника Божьего? – подал кто-то свой робкий голос.

– Сказал – да не услышали, показал – да не увидели, – старик выставил руку, указывая крючковатым сухим пальцем в сторону Соломоновых ворот, говоря: «И произойдет отрасль от корня Иессеева208, и ветвь209 произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия; и страхом Господним исполнится, и будет судить не по взгляду очей Своих и не по слуху ушей Своих решать дела. Он будет судить бедных по правде и дела страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого. И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его – истина210».

«А старик не промах, ему в рот палец не клади: оттяпает и не подавится», – подумал Петроний, досадуя, что евреи вступили в бесконечную перепалку, которая может затянуться до вечерней молитвы. Пилат ждать не будет, и надо было принимать меры, чтобы успеть к нему на званый завтрак.

– Так почему же его зовут Назарянином211? – левит хитро улыбнулся.

– Там дом его, и мать, и братья, и сестры его сродные212. По злонравию своему вы называете Его Назарянином, хотя Он плоть от плоти и семя от семени Давидова. «Вот, наступают дни, говорит Господь, и восставлю Давиду Отрасль праведную, и воцарится Царь, и будет поступать мудро, и будет производить суд и правду на земле213». Не о нём ли говорил Господь Саваоф214: «Вот, идет буря Господня с яростью, буря грозная, и падет на главу нечестивых. Гнев Господа не отвратится, доколе Он не совершит и доколе не выполнит намерений сердца Своего; в последующие дни вы ясно уразумеете это215».

Левит развел руками, улыбка заиграла на его лице. Ему показалось, что он поймал старика на несоответствии и умышленном искажении Торы. Этот момент должен был стать триумфом человека, который всю жизнь мечтал войти в Синедрион, и, кажется, он нашел того, чье место займет. Левий облизал вмиг пересохшие губы.

– Говорил Господь: «И в пророках Самарии Я видел безумие; они пророчествовали именем Ваала216 и ввели в заблуждение народ Мой, Израиля217».

Никодим не дал договорить ему.

– «Но в пророках Иерусалима вижу ужасное: они прелюбодействуют и ходят во лжи, поддерживают руки злодеев, чтобы никто не обращался от своего нечестия; все они предо Мною – как Содом, и жители его – как Гоморра. Посему так говорит Господь Саваоф о пророках: вот, Я накормлю их полынью и напою их водою с желчью, ибо от пророков Иерусалимских нечестие распространилось на всю землю218».

Но левит тоже был не лыком шит.

– «Так говорит Господь Саваоф: не слушайте слов пророков, пророчествующих вам: они обманывают вас, рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Господних219».

Старик улыбнулся, обведя рукой стоящую за спиной левита толпу и переведя палец в сторону восточных ворот, возле которых никого не было.

– Да, подтверждаю! Он не пророк.

– Вот, слышали? – Левий радостно ощерился, поднимая палец вверх и призывая небо в свидетели.

– Кто же он… скажи нам, старик… раскрой глаза наши… просвети ум наш, – робкие голоса заколыхались над растерявшимися иудеями.

– Он Сын Божий!

– Богохульствуешь! – кровь, закипев, ударила левиту в лицо.

Всё с той же блуждающей улыбкой на лице Никодим, ничуть не смущаясь, продолжил:

– У них спросите: почему они за Ним ходят? Слушают Его во всём и почитают, как Отца родного. Что сказал Он им, что дал им, что пообещал? Много ли больных исцелил, мертвых восставил, грехов простил? В чем сила его? Не знает… молчите… Так я скажу! И был из облака глас, глаголющий220: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение221».

– Он богохульствует… На суд его… Побить камнями, – полсотни пар рук метнулись к старику, с треском разрывая на нем меховой халлук.

Это было то, о чем мечтал Петроний: он отвезет старика к Пилату.

– Именем Рима, кесаря и префекта Иудеи я забираю этого человека, – Петроний спрыгнул с цоколя – и тут же тридцать легионеров, последовавших за ним, окружили Никодима плотным кольцом. В римлян полетели камни, выбивая из щитов барабанный перестук. Пришлось встать «черепахой» и, ощетинившись копьями, пятиться до самой башни, из которой они вышли полтора час назад.

Видя, что побить камнями Никодима не удалось, толпа, затянув славословия, двинулась во внутренний двор, распевая нестройными голосами: «Прости нас, Отче наш, ибо мы согрешили. Отпусти нам, Царь наш, ибо мы провинились; ведь Ты отпускаешь и прощаешь! Благословен Ты, Господи, умолимый, многопрощающий. Пошли нам, Господи, здравие, – и мы будем здравы; помоги нам – и мы будем обеспечены, ибо Ты – наша Слава222».

Глава 9. Ирод, сын Ирода

Во время же празднования дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду, посему он с клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит. Она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя. И опечалился царь, но, ради клятвы и возлежащих с ним, повелел дать ей, и послал отсечь Иоанну голову в темнице. И принесли голову его на блюде, и дали девице, а она отнесла матери своей.

Евангелие от Матфея, 14:6–11

Жена осталась в римском лагере, намереваясь вместе с Клавдией посетить вечерние игры солдат в мяч pila trigonalis. Как объяснил префект, в игре не было ничего интересного: три обнаженных игрока становились по трем концам начерченного на песке треугольника и поочередно бросали друг другу мяч, постепенно увеличивая скорость бросков.

Антипа вспомнил, как Иродиада223, блестя глазами, припала к его плечу и, запустив руку под пурпурную тогу,224 слегка ущипнула мужа за сосок, сказав: «Говорят, римские солдаты похоже на Аполлонов. Ты же не будешь возражать, если я останусь и посмотрю… так ли это?» Он не стал её отговаривать: проще было уступить, чем начинать склоку. В жилах царицы, как и в его, текла кровь Ирода Великого225, который для неё был дедом, а для Антипы отцом. Причем судьба распорядилась так, что у неё этой крови было больше. Плюс природное упрямство и свирепость, так присущая всем потомкам Хасмонеев226, к которым она принадлежала по бабке227. К тому же, её отсутствие во дворце позволяло безбоязненно уединиться в римских банях с двумя темнокожими рабынями, купленными им по дороге из Тивериады228 в Иерусалим.

Обед у префекта не удался…

Еды было много, вина еще больше, но Пилат пил мало, и Ироду не хватало компании. И если бы не подоспевший Петроний, который притащил какого-то босяка, выдавая его за члена Синедриона, Ирод бы так и остался трезвым и злым. В десятом часу229 захмелевшего, но изрядно повеселевшего Антипу погрузили в паланкин230 и отправили в город в сопровождении римской турмы и личной гвардии галилейского тетрарха.

***

Чуть наклонив голову, Ирод дремал в такт покачивающемуся паланкину, водруженному на плечи двенадцати рабов. Длинноногие абиссинцы довольно бойко шлепали по известняковому плато, приближаясь к Гиппиковой башне231, за которой был дворец с павлинами, фонтанами, целебными термами и спальнями, полными наложниц, к которым он питал такую же страсть, как к вину и зажигательным танцам.

Скошенный лоб с выпуклыми надбровными дугами и сдвинутые почти вплотную брови придавали лицу некую привлекательную суровость, свойственную только жителям каменистой Идумеи. Лоб и брови достались ему от отца, а вот тонкий с небольшой горбинкой нос и жесткие, вечно сжатые, мясистые губы перешли по наследству от матери232. С годами цвет лица потемнел еще больше, появились морщины и обвислые щеки, которые он искусно скрывал под бородой, заплетенной в двадцать восемь косичек.

Помнится, когда иудей-парикмахер закончил плести узлы, он взял выходной и пошел в город, где, напившись, рассказал о бороде виночерпию, виночерпий рассказал мяснику, мясник пастуху, пастух кузнецу, кузнец ювелиру – и пошло-поехало, пока об этом не объявили в Иерусалимском храме.

Священники пришли в трепет, тут же собрали мудрецов и отправили в Тивериаду с напутствием, что «отец тетрарха отличался бóльшим благочестием в соблюдении закона Израиля, чем сын, носил бороду, а не женские косы», а в назидание следовало процитировать строку из Писания, где сказано: «Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей233».

«И скажите ему…», – кричали ходокам книжники и фарисеи, шагая рядом с ними. – «Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, – да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка. Кто ляжет с женою отца своего, тот открыл наготу отца своего: оба они да будут преданы смерти, кровь их на них. Если кто ляжет с невесткою своею, то оба они да будут преданы смерти: мерзость сделали они, кровь их на них. Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они234».

Им вторили саддукеи: «Если кто возьмет себе жену и мать ее: это беззаконие; на огне должно сжечь его и их, чтобы не было беззакония между вами. Если кто возьмет сестру свою, дочь отца своего или дочь матери своей, и увидит наготу ее, и она увидит наготу его: это срам, да будут они истреблены пред глазами сынов народа своего; он открыл наготу сестры своей: грех свой понесет он235».

Даже простые иудеи, среди которых было множество зилотов236, ожидающих падения Рима, не остались в стороне, наставляя несчастных, переполненных эмоциями и страхами мудрецов: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них. Кто смесится со скотиною, того предать смерти, и скотину убейте. Если женщина пойдет к какой-нибудь скотине, чтобы совокупиться с нею, то убей женщину и скотину: да будут они преданы смерти, кровь их на них237».

Но напутствие не было передано, слова застряли в горле, Тору никто не развернул, а мудрецы перепились, славя Ирода Антипу и удивляясь его мудрости, достойной самого Соломона238…

Дело было в том, что Ирод Антипа очень жаждал короны. Вопрос, который его мучил чуть ли не каждый день – как ему, не иудею, стать царем Иудеи. Он был внуком Антипара Идумеянина и арабской принцессы Кипры, сыном Ирода Великого и самаритянки Малтаки. В нем текла идумейская, арабская и самаритянская кровь, но не было ни капли еврейской. Дед стал прокуратором Иудеи, а отец царем: и в первом, и во втором случае всё произошло с молчаливого согласия Рима. И хотя Тиберий называл Ирода своим другом, но корону не предлагал, а Иудею так и оставил в составе имперских провинций239, что давало ему право, минуя сенат, назначать туда префектов240.

Тем не менее Ирод не оставлял надежду стать царем, заигрывал с первосвященниками, потакая им во всём, привечая и одаривая золотом, стадами и рабами. Но это была внутренняя сторона, о которой знали только избранные. А еще был внешняя, при которой каждый еврей должен был остановиться при виде тетрарха и произнести: «Он благочестивей отца своего, построившего Храм и стены городские, так почему же он не царь мой?».

Что надо, чтобы народ тебя полюбил?

Всего лишь малость. Родиться евреем или… Или три раза в день читать «Амиду» и «Агаду», славословить Бога, изучать Тору, молиться от зари до зари, посещать храм, соблюдать обряды, приносить жертву, не есть нечистого, не прикасаться к грязному, не носить оскверняющего, соблюдать субботу и исполнять заповеди, желательно все шестьсот тринадцать – и так триста шестьдесят пять дней в году, из года в год, пока тебя не заметят.

Или…

Или найти изворотливого еврея, который за горсть монет научит тебя, как быть иудеем, не вставая на молитву, не посещая Храм и не принося ежедневную жертву.

Всё оказалось проще сушеного финика.

Еврея звали Матан241, и он полностью соответствовал своему имени, став настоящим подарком для Ирода Антипы. Он пришел в субботу, после «Минхи»: грязный, голодный и босоногий. Постучал в ворота и сказал стражнику противным тонким голосом: «Пойди и доложи, что пришел тот, в котором нуждается твой повелитель, а если не пойдешь, после того как я стану его секретарем, я прикажу всыпать тебе сорок плетей без одной242. А я стану секретарем тетрарха, я тебе обещаю…».

Этот Матан, ставший впоследствии секретарем тетрарха, и научил правителя Галилеи и Переи, как стать евреем, не утруждая себя. «У евреев есть шестьсот тринадцать заповедей, – говорил он. Все заповеди разделяются на триста шестьдесят пять запрещающих и двести сорок восемь предписывающих. Запрещающие – по числу дней в году; то есть одна заповедь – один день. Предписывающие – по числу костей в организме человека; одна заповедь – одна кость. Если сложить тройку, шестерку и пятерку, получим четырнадцать. Если сложить двойку, четверку и восьмерку, получим четырнадцать. Четырнадцать и четырнадцать – двадцать восемь. Заплети бороду в двадцать восемь кос, и когда тебя спросят, зачем ты сделал это и почему ты не молишься, скажи: «У вас на голове талес, а у меня корона. Талес тканый, корона кованая. Кисти талеса свисают вниз, зубья короны смотрят верх. Перед вашими глазами – напоминание о заповедях, перед моими – нет ничего. Я заплел бороду по количеству заповедей, и теперь они всегда передо мной. Вы, ложась спать, снимаете заповеди, я ложусь спать с заповедями. Во время ветра вы ловите свои заповеди, а мои становятся ближе к глазам моим. Во время дождя вы прячете заповеди, чтобы они не испачкались, мои же становятся чище. А теперь скажите мне, кто из нас больший праведник: я или вы?».

Вот это «я или вы» Ирод и сказал прибывшим во дворец мудрецам. На что тут же получил пронзительный вопль: «Ты одаряешь человека разумом и научаешь смертного мудрости. Даруй нам от Себя знание, разум и мудрость. Благословен Ты, Господи, одаряющий разумом243». После этого, славя и Бога, и Ирода, из тронного зала все перешли в обеденный, куда слуги уже вносили амфоры с вином и корзины с фруктами и где уже звенела музыка и извивались босоногие танцовщицы.

Про грехи блудливого Антипы, который жил со своей племянницей, а племянница жила с дядей, причем уже вторым по счету, все дружно промолчали, думая лишь о том, что голову надо беречь, особенно в присутствии падчерицы244 тетрарха.

***

– В сторону! Куда прешь, скотина? – легионер поднял копье и тупым концом ударил в грудь иудея, пытавшегося проскочить перед процессией.

Крик выдернул тетрарха из забытья. Мимо проплыло плечо всадника в кольчужной лорике245, ремни конской сбруи, щит, притороченный к седлу, мохнатый лошадиный круп и хвост, отгоняющий назойливых насекомых. Вот и всё, что Ирод успел разглядеть через узкие щели паланкина. И еще сбитого всадником пастуха, лежащего на земле в окружении блеющих коз…

Ряды плоских клепаных колец из бронзы и железа отливали желтизной на спине легионера, ловя и отражая лучи заходящего солнца. Ирод не был иудеем, но желал быть царем этой страны. Придраться было не к чему – солдат защищал его персону. Но всё равно не должен язычник касаться иудея грязным копьем, тем более накануне праздника Пасхи.

Поэтому он должен был заступиться за пастуха и пожурить солдата.

Не успел Антипа поднять деревянные шторки решетчатого окна, как лошадь, идущая рядом с носилками, подняла хвост, обильно удобрив землю. Забыв про пастуха и его коз, Ирод сморщился, прикрывая нос пухлой рукой, унизанной золотыми браслетами, словно шея девушки жемчужными нитями.

– Скажи мне, солдат, – Ирод повел носом и, чувствуя, что запахи отстали, высунул голову из паланкина, глядя на легионера, – почему твоя лошадь гадит в Священном городе?

– А чтобы евреи не дремали. Не у вас ли сказано: «Смотри куда наступаешь, чтобы не осквернится от навоза»? – Римлянин хохотнул, натягивая поводья. Тот, что ехал следом, тоже улыбнулся. Антипа скосил глаза: улыбались только люди Пилата. Гвардейцы шли, понуро опустив голову и боясь встретиться взглядом с повелителем.

Шутка тетрарху не понравилось.

Но имеющий власть в Галилее и Перее не имел власти в Иудее, тем более над римлянами. Чтобы наказать римлянина, надо было уличить его в чем-то таком, за что приговаривали к наказанию. Например, ругал кесаря – но вряд ли кавалерийская турма согласится дать ложные показания против одного из своих. Неписаный закон римских легионеров гласил: «Veritas magis amicitiae246». А вокруг паланкина ехали как раз римляне, слышавшие весь разговор. Гвардия шла впереди и сзади, расталкивая толпу и замыкая процессию. Пилат не доверял гвардейцам тетрарха и дал ему своих сингулариев247, которым поручил взять паланкин «в коробочку» и доставить столь «дорогого» ему гостя живым и невредимым до дворца. Ни для кого не было секретом, что Ирод и Пилат конфликтовали, но старались всячески этого не показывать и искали пути к примирению. Пилат знал, что Ирод был другом принцепса248, а Ирод был в курсе того, что император ценил Пилата как способного администратора.

Вряд ли префект вынесет приговор римлянину без подтверждения вины. Поэтому Антипа думал, насколько позволял его опьяневший мозг, о том, какую плату он готов заплатить за то, чтобы солдата лишили жизни.

«Римлянина может судить только Рим, египтянина может судить Рим, самаритянина может судить Рим; иудея же может судить Иудея, но смерти может предать только Рим», – фраза, однажды сказанная Пилатом, отражала сущность сложившегося равновесия, не позволяющего в Иудее кого-либо придать смерти без суда.

На все просьбы евреев не забирать у них Законы отцов Август благосклонно разрешил иудеям «творить суд» над иудеями. Оставив им мелкие права: отлучение от храма, наказание тюрьмой и телесные наказания в виде порки плетьми за кражу кур, вырубку деревьев и потраву посевов, – он лишил Синедрион того, за что его всегда называли Великим – права смертной казни. Уступив в малом, Цезарь наверстал в большом. То, чего не смог сделать Ирод Великий, всю свою жизнь старавшийся свести на нет влияние совета, смог сделать Рим. С каждым годом некогда могущественный орган власти всё больше и больше превращался в шумное, крикливое сборище, называемое в народе не иначе как «кагал249».

***

«Чего хочет Пилат? – спрашивал сам себя четвертовластник250. И тут же отвечал: – Власти? Она у него есть, в его руках жизнь и смерть иудеев. Золота? Он богат, как богат всякий наместник, собирающий подати. Славы? Он прославился на всю Иудею и даже за ее пределами, забрав деньги из сокровищницы Храма. На эти деньги он построил акведук. Водопровод питался ключами, давая городу чистую воду. Но кому это нужно… Всю жизнь можно ждать от еврея благодарности и не дождаться. А вот плевок под ноги или булыжник в голову можно получить на счет «два». Причем «два» можно говорить сразу, минуя слово «раз», – Антипа улыбнулся, радуясь шутке, только что им придуманной.

– Матан, – повелитель позвал секретаря, шагающего недалеко от паланкина с ящиком для восковых табличек и заостренными камышинками, торчащими за ухом.

– Да, мой повелитель, – секретарь пропустил кавалериста, приблизился к паланкину и заглянул внутрь носилок, созерцая владыку, утопающего среди подушек.

– Запиши…

Что записать – тетрарх не сказал, и секретарю пришлось довольствоваться дежурной фразой:

– Слушаюсь и повинуюсь, – стараясь идти в ногу с абиссинцами, Матан перевесил на грудь ящик и откинул крышку, превращая деревянный короб в миниатюрный переносной столик. Подвинув пальцем восковую табличку, вытащил из-за уха камышинку – и притих в ожидании водопада «низвергающейся мудрости».