Полная версия
Помню задание: сочинить текст о самом себе и рассказать у доски. Я говорил о спорте, родителях, музыке, книгах – о чём угодно, кроме любви к английскому языку, разумеется. Свой рассказ я закончил словами: «It is my choice. It is my life». Учительница посмеялась и поставила «три».
Зато я любил читать, а так как преподавателем русского языка и литературы был один и тот же человек, то и русский приходилось любить тоже. И я искренне старался. По обоим предметам у меня были твердые «четвёрки». Временами, впрочем, моя оценка по языку смещалась в сторону «тройки», и по окончании школы, в признательность за наставничество, я пообещал Е.В., что буду работать над русским и выучу его. За два первых года университета я достаточно продвинулся в этом направлении, но… Словно ученик у доски, которого спрашивают, выучил ли он урок, могу сказать сейчас: «Ну, я УЧИЛ…» (акцентируя внимание на процессе, а не на результате). Хотя большинство педагогов подтвердит: едва ли можно ВЫУЧИТЬ наш богатейший язык на все 100%.
На третьем курсе я выбрал направление литературоведения. Поскольку с русской прозой и поэзией я познакомился в школе и до сих пор пребывал под впечатлением от её беспросветной скорби и мрачности, меня гораздо больше интересовала литература зарубежья. Тема моих исследований, подсказанная научным руководителем, звучала так: «Образ Крыма в литературе первой трети XIX века». С тех пор я влюбился в этот полуостров и за шесть лет изучения совершил четыре поездки туда, общей продолжительностью более двух месяцев. Моя диссертация разрасталась и к моменту защиты насчитывала около трёхсот страниц, включая приложения. Я с горечью воспринял новость о том, что её необходимо сокращать, и был удивлён, узнав, что для кандидатской диссертации по литературе достаточно и двухсот страниц.
После успешного окончания магистратуры я за три месяца экстерном закончил аспирантуру, но всё это было позже…
Так вот, с китайцами я познакомился, будучи магистром первого курса, работая и преподавая иностранцам в Центре международных отношений.
В то время политический авторитет России возрос. Весь мир учитывал мнение Москвы, а также интересовался нашей жизнью – социальной, научной и культурной. Множество студентов из зарубежья ежегодно приезжало к нам, в Йоханнесфельдский университет имени Х. Х. Стевена, входивший входил в число пяти сильнейших отечественных педагогических вузов. В первую очередь иностранцев интересовало изучение русского языка и гуманитарных педагогических дисциплин.
Наступило второе десятилетие XXI века. Культуры Европы и Азии продолжали отдаляться друг от друга. Особенно во всём, что касалось взглядов на понятие «семья», на рождение и воспитание детей, на легализацию прав сексуальных меньшинств. Очень рад, что позиция Востока по этим вопросам оказалась для нашей страны ближе, каким бы плохим ни казалось текущее руководство России, и какими бы абсурдными порой ни были его решения. (Что поделать – я, как и любой русский человек, на любом этапе истории страны, недоволен существующей властью.)
Словом, политические отношения между Россией и Китаем улучшались на глазах, межкультурные связи крепли. Страны шли на сближение, что прямым образом сказалось на моей жизни в университете. Начались обмены студентами, с каждым годом – всё более многолюдные. Множество преподавателей русского языка уехало в КНР для преподавания нашего языка и культуры. Оттуда, в свою очередь, хлынул поток молодых голодных до знаний китайцев, которые чётко понимали: владение русским языком в ближайшей перспективе будет востребовано. И денежно.
Как-то раз в середине осени 20.. года я сидел за стареньким компьютером и набирал текст служебной записки в IT-отдел, слёзно умоляя заменить умирающий «комп» и заправить два принтера чернилами. Других значимых событий за последнее время не произошло. Вообще, всё, что не касалось преподавания и общения со студентами, было скучным – то есть, 95% моей работы (тогда мне редко доверяли проводить занятия).
Только что начались пары, поэтому в Центре не было ни души. Я составил документ и пытался послать его на подпись в новомодной, лишь в этом году введённой электронной системе документооборота.
Тут в дверь постучали. Я выглянул из-за компьютера.
В кабинет робко вошла девушка азиатской внешности с тёмными аккуратно собранными волосами, в длинной смешной розовой курточке. Она молча стояла и улыбалась, глядя на меня.
Как я узнал позже, она уже владела английским, но совсем не говорила по-русски; я же к тому времени бросил попытки ВЫУЧИТЬ русский и напрочь забыл английский. Но в тот момент мы не перебросились и словом. Я снова нырнул за компьютер, вот и всё.
Так началось наше знакомство с Тянь Чи.
Лифт не спеша опускал меня с девятого этажа – на землю. Снег всё также продолжал медленно падать, засыпая только что оставленные кем-то следы. Пока прогревался двигатель автомобиля, я, вооружившись щёткой, смахивал снег со своего Фольксвагена и думал: какая всё-таки интересная эта наша жизнь. Мы годами можем не общаться со своими родными братьями и сёстрами, не находя общих точек соприкосновения, и в то же время чувствовать близость и духовное родство с чужим человеком, обладателем иного менталитета, родившимся на другом конце земного шара
Семь лет назад Тянь Чи писала мне те самые, выпавшие из книги, письма. Сегодня я должен был забрать её из городской Йоханнесфельдской клинической больницы.
Что произошло с Тянь Чи?
В то время мы обменивались письмами для того, чтобы подтягивать её русский. Это была моя идея – человека, прослушавшего всю историю и теорию литературы и прочитавшего уйму романов, герои которых писали друг другу письма. Я и сам всегда считал, что писать полезно (по крайней мере, мне): это заставляет глубже погружаться в проблему, больше размышлять и наиболее логично излагать свои соображения. И уж точно эпистолярный жанр должен жить в наше время, в этот век цифровых технологий, когда ручки и блокноты стали продаваться реже. Да и книги, я думаю, тоже.
Так или иначе, для Тянь Чи это тоже было полезно.
В число моих обязанностей входило посещение общежития, где проживали наши иностранцы. Там я иногда проводил занятия, но чаще отлавливал злостных прогульщиков и проверял порядок и чистоту в комнатах. Конечно, для исполнения последней функции существовали поочерёдные дежурные из числа самих студентов и комендант общежития. Но контроль – такая штука, которой не может быть СЛИШКОМ много, тем более – в этой интернациональной общине. Всегда находился кто-то, кому хотелось повеселиться как следует именно сегодня. Если что-то можно было сломать, оно обязательно ломалось. Всё, что можно было нарушить – нарушалось.
Помню своё изумление и ужас, когда я побывал в комнате №221 у четырёх первокурсниц из Китая: казалось, что это совсем не жильё девочек-подростков, а ночлежка гангстеров из какого-нибудь криминального боевика. Впрочем, до такого бардака и крайней антисанитарии даже бандиты бы не дошли…
Кто-то из преподавателей сказал: «У всех арабов и китайцев без исключения отсутствует понятие чистоты и порядка!». Это не так. На старших курсах они более чистоплотны. Вообще, мой опыт проживания в общежитии с русскими подсказывает, что наличие мозгов в голове никак не связано с национальной принадлежностью. Записи в дисциплинарном журнале это подтвердят. Если и искать какие-то общие тенденции и взаимосвязи, то порядочность у студентов зависит от их возраста, и неважно, штамп какой страны стоит в их паспорте.
Спустя некоторое время порядок в двести двадцать первой поселился навсегда. Тянь Чи была одной из четырёх девчонок, живших в той комнате.
Выяснилось, что мы ровесники. После окончания четырехлетнего бакалавриата филологического факультета Сычуаньского университета, она поступила к нам на первый курс магистратуры, чтобы продолжить изучение русского языка. В первое время она часто заходила в Центр международного сотрудничества, и мы подружились. Обменивались письмами, ходили на прогулки. Иногда она просила позаниматься с ней дополнительно в одной из свободных аудиторий общежития.
Россия для неё была другим миром. Она говорила, что у нас нечего купить в продуктовых магазинах – ведь невозможно же вечно есть картофель и макароны! Ей не нравилось качество нашей одежды. Она была шокирована низким уровнем жизни и зарплатой преподавателей. Её угнетали обшарпанные стены и исписанные парты университета, где в то время не было компьютеров, интерактивных досок и мониторов везде, куда ни глянь. Тем более, не было бесплатного WI-FI.
И в то же время ей нравилась (как она сама говорила) по-деревенски спокойная и размеренная жизнь нашего «одноэтажного миллионника». Нравилась природа нашей средней полосы, нравились люди – и местные, и другие студенты из-за рубежа.
В том уже далёком 20.. году ей нужна была поддержка. Нужен был друг, которым стал я.
Мы оба были «в себе» – кто-то называет таких людей интровертами. Наша внутренняя жизнь была в миллион раз богаче той, что окружала нас. Нас переполняли одни и те же фундаментальные размышления, далекие от тусовок и дискотек, денег и карьеры, секса и наслаждений. Всё окружающее казалось нам лишь декорациями, которые подобрал для нас невидимый режиссёр, да и то лишь потому, что ничего более подходящего не нашлось.
Первое время Тянь Чи было непросто в России. Она оставалась очень скромной, зажатой и малообщительной, даже несмотря на то, что её окружало много студентов из Китая, да и число её русских друзей постепенно росло. Казалось, она стеснялась самой себя. В ней сильно чувствовалось традиционное восточное воспитание, что особенно было заметно на фоне русских студенток. Хотя остальные китайцы, которых я видел тогда в университете, были по сравнению с Тянь Чи куда более раскрепощены и общительны.
Таким она была человеком. Добавьте к этому всю новизну обстановки, резкую перемену климата, чуждую культуру вокруг. И не забудьте, что никто из преподавателей не говорил на китайском и почти никто – на английском (большинство из них было «в возрасте» и за модными тенденциями не следило). Надеюсь, теперь ясно, в каком положении находилась Тянь Чи?
Я старался скрасить её первые месяцы на новом месте. Она жаловалась мне в письмах, что ей совсем не даётся русский язык, что жить вчетвером в одной комнате и при этом оставаться красивой тяжело, что она хочет чаще бывать одна, но в общежитии это невозможно. Она долго привыкала к зимнему холоду, но, по её словам, на всю жизнь осталась очарована снегом, который впервые увидела в России.
Я рассказывал ей о своих повседневных университетских делах, увлечении футболом и занятиях музыкой. Наряду с обсуждениями обыденной жизни мы размышляли о культурах наших народов, о религии, истории и современной политике России и Китая, затрагивали вопросы смысла жизни и поиска своего собственного пути в ней. Последнее нас особенно волновало. Казалось, что у нас обоих был талант – или проклятие – находиться одновременно в процессе жизни и как бы «вне её». Наблюдать за всем отстранённо, но, возможно, чуть более объективно, чем наши сверстники, которых переполняли азарт и увлечённость, жажда жизни и сумасшедшего водоворота событий. Эти люди, в отличие от нас, явно не задумывались над своим предназначением. Не лежали подолгу в кровати каждое утро, глядя в потолок. И уж точно не сидели на берегу реки и не ждали, пока по ней проплывёт труп их врага.
Однажды мне даже подарили книгу с названием «Философ» и пожеланием на обратной стороне обложки: «меньше думать и больше жить». Вспоминается Александр Сергеевич Грибоедов и его «Горе от ума». Про меня! Точнее и не скажешь.
…Я стоял у пустого окна в регистратуре уже несколько минут и наблюдал, как уборщица намывала полы в вестибюле, приговаривая: «Ужасный пол! Одни разводы. Невозможно мыть. Надо же было так построить! Что за плитка…».
– Да! – подхватил я, устав это слушать. – Надо им самим вручить по швабре, чтобы попробовали, как это! А то сидят там в своих кабинетах, жизни-то не знают!
Опешив, она уставилась на меня, будто впервые заметила. А может, так оно и было, и я её напугал?
– Ужас, говорю, а не плитка!
Она продолжала внимательно на меня смотреть. Мне становилось совсем неловко.
– Молодой человек! – по её интонации я понял, что сейчас меня отчитают. – Никого нет! Сегодня выходной! Вы чего пришли? И вообще, тут намыто, не видите, что ли?
– Мне девушку забрать нужно. Её выписывают сегодня, – прозвучало как оправдание за мои ужасные ботинки, оставляющие следы на этом ужасном полу, и за сам факт моего существования на этом свете. Но у меня действительно было важное, неотложное дело!
– Её не могут сегодня выписывать. Врачей нет. Либо уже выписали, либо завтра!
– Она не больна. У неё ушибы. Зовут Тянь Чи, – я сохранял ангельское спокойствие.
– Чё?
– Иностранка. Её привезли позавчера вечером…
– Алёна что ли? С побоями-то? Да, ловко её. А кто хоть? Муж, поди? Все вы мужики одинаковые, что русские, что японцы… – махнула она на меня свободной рукой.
– Она из Китая…
Но уборщица уже не слышала или делала вид, что не слышит. Медленно, раскачиваясь, она прошаркала мимо меня через холл и, бурча себе под нос что-то невнятное: «Чтоб тебя! Попадёшь под стекло! Под стекло!», – вошла в один из кабинетов левого крыла здания. Не прошло и минуты, как появилась медсестра и из-за стойки регистрации позвонила в травматологическое отделение, чтобы Тянь Чи спускалась.
Я присел. Медсестра исчезла, а женщина продолжала мыть пол. Было заметно, что работу свою она не любит, как и всех посетителей, за которыми она убирает. Себя она тоже, казалось, любить уже перестала, как и свою жизнь, однажды ставшую безрадостной…
– Привет. Почему не позвонил? – Тянь Чи по-прежнему говорила с акцентом, хотя и с менее очевидным, чем в годы обучения. Она, как и все китайцы, растягивала слова, делая их мелодичнее и иногда добавляя дополнительные ударения. Всё такая же хрупкая и миниатюрная… Мне всегда хотелось её накормить. А сейчас – ещё и приободрить, утешить. Обнять.
Мы не виделись более пяти лет и лишь изредка переписывались. Но вечером прошедшей пятницы мне позвонила её подруга и сообщила, что везёт Тянь Чи в травмпункт – её избил на работе собственный начальник. А вот отвезти Тянь Чи обратно домой подруга уже не сможет. С просьбой сделать это она и обратилась ко мне.
В тот день врачи запретили Тянь Чи покидать больницу, поэтому мы договорились на утро воскресенья.
– Телефон на морозе разрядился, – я был очень рад её видеть. Однако моя улыбка вызвала реакцию, к которой я был не готов: Тянь Чи заплакала.
Я взял вещи из её рук и обнял. Она крепко зарылась в мою куртку. Я не заметил на ней никаких следов происшествия, но всю её до сих пор трясло. Что-то говорить не было смысла, поэтому я лишь сильно прижимал девочку к себе и ждал, пока та успокоится.
Прошло несколько минут, прежде чем Тянь Чи нашла силы оторваться от меня. За это время я несколько раз заметил, как швабра переставала облизывать пол и замирала на месте.
– Ты считаешь, что дома будет безопасно? – спросил я, когда мы отъезжали от больницы.
– На работе не знают мой адрес, – она говорила медленно, подбирая слова, и теребила застёжку сумки, лежавшей у неё на коленях.
– Ты будешь писать заявление в полицию?
– Не знаю. Может быть, нет, – Тянь Чи смотрела на сумку, но было понятно, что она смотрит в себя. Девушка больше не плакала, но была задумчива и печальна.
– Он тебе уже звонил? – мы остановились на перекрестке. Горел красный. Я посмотрел на неё.
– Да. Звонил. Много раз. Я не ответила, – она подняла глаза на меня.
Я повернулся к дороге. Мне не хотелось, чтобы она снова расплакалась. Я не стал расспрашивать о том, что произошло и по какой причине. Какой бы она ни была, этого мужчину невозможно оправдать.
У неё зазвонил телефон. Тянь Чи долго с кем-то говорила на китайском. Было понятно, что это кто-то из близких, знавший о случившемся. Во время разговора она снова заплакала, закрыв лицо ладонью.
– Кто это был? – спросил я после того, как она положила трубку.
– Помнишь Ван Жуи?
– Конечно.
– Она знает. Жуи помогла мне взять все вещи в офисе и ехать в hospital. She offers to stay with her, because she is afraid that this man may find out where I live and come to my house, – она, еле сдерживая слёзы, снова взялась за замок сумки. – What do you think about it?1
– Думаю, что это правильное решение, – я с трудом успевал за её китайским английским, но основную мысль уловил. – Только если ты и дальше будешь испытывать меня иностранными языками, то советов от меня больше не жди.
Она улыбнулась.
Ван Жуи приехала в тот же год, что и Тянь Чи. Они вместе учились в магистратуре, а потом вместе поступили в аспирантуру. Пока мы ехали, Тянь Чи рассказала, что Жуи тоже, как и ей, несколько лет назад отказали в общежитии из-за отсутствия свободных комнат, и теперь та арендует квартиру и работает в какой-то строительной фирме переводчиком и секретарём.
Мы заехали к Тянь Чи домой, чтобы она собрала с собой всё необходимое. Её съемная квартира находилась в верхней части города, ближе к его историческому центру. Я помог уложить вещи в машину. Было заметно, что активность пошла Тянь Чи на пользу, она хоть немного отвлеклась.
– Как твои дела? – спросила девушка, когда мы снова сели в автомобиль.
– Не люблю этот вопрос: если отвечать честно, то коротко не ответишь, а когда нет времени на разговор, остаётся бросить лишь «I’m okay». Всё в порядке, все родные и близкие живы и здоровы, у меня есть средства на существование и жильё. Поэтому, не вдаваясь в тонкости, могу сказать, что всё хорошо.
Мы пробирались по заснеженному городу. Снег продолжал падать, возвращая земле её утраченную чистоту. Белый-белый город. Как Севастополь. Только зимний.
Я ехал и думал: хорошо, что начальником был китаец, а не русский. В противном случае она бы точно уехала и увезла с собой тяжёлые воспоминания о России. Конечно, наша страна не идеальна, точно так же, как и любое другое государство мира. Кто-то развивается чуть быстрее, кто-то чуть медленнее. У кого-то социализм, а у кого-то липовая демократия. И какими бы ни были люди разными: буддистами, панками, демократами или арийцами, природа у всех одна и та же. Мы во власти одних и тех же страстей, и людская подлость равно, как и честность, заселяют наш земной шар равномерно. Подонком может оказаться каждый, что и доказал начальник Тянь Чи.
– Уедешь домой в Китай?
– Нет. Мне нужно защититься. Диссертация, – она смотрела в окно.
В зимнем слякотном мегаполисе мало красивого. Но сегодня воскресенье, на улицах спокойнее, чем обычно, а медленно падающие крупные хлопья снега, скрывшие грязь машин и людей, делали этот день особенным и сказочным.
– Может быть, я думаю, что уеду в Москву или Санкт-Петербург. И там учиться, – она посмотрела на меня. – Как ты думаешь?
– В другой ситуации я бы сказал, что не вижу смысла в переезде. Ты сама знаешь, что в столицах образование дороже. Но сейчас… думается… слушай, как ты считаешь, он будет тебя искать? – я не выдержал.
– Будет. Это большая китайская компания в России. Он будет бояться этой истории и полиции, – казалось, что она была готова к этому вопросу и сама размышляла над этим. – Я всё равно раньше думала о переезде. Там легче защищаться. Там есть диссертационный совет по моей теме.
– Значит, время пришло, – я остановил машину и заглушил мотор.
– Привет, Жуи! – мы с Тянь Чи заносили вещи в дом.
– Привет, Алекс, – ответила Жуи, закрывая входную дверь.
– Я не Алекс, я Саша. Ты меня с кем-то путаешь, – поставив чемодан на пол, улыбнулся я.
– Хоросо, Саса. Если тебе так больсе нравиться.
Мы обнялись. Девушки перекинулись парой фраз на китайском.
– По-русски, пожалуйста, – я решил напомнить им об университетских правилах общения.
– Я скасала Тянь Тси, где мосьно расьдеться и найти туалет. Рас ус ты вреднитсяесь, посволь усьнать, как твоё исутьсение буддисма? Я давала тебе книги много лет насад.
Всё-то она помнит…
– Честно – пока никак. Но я обещаю, что когда дочитаю Сэлинджера, то обязательно возьмусь за основы буддизма.
– Снаесь, сто ты только сто скасал? Сто, когда я протьсту все анектод на свете, я натьсну тситать Библию, – Жуи взяла верхнюю одежду Тянь Чи и повесила её на крючок.
– Сэлинджер не писал анекдоты, – парировал я, пододвигая Тянь Чи чемодан, которая пыталась что-то найти в своих вещах.
– Только про идиотов, – не унималась Жуи. Она наклонилась к подруге, сказала ей что-то на родном языке.
– Колфилд не идиот. Это только одна из версий, – начал было я, но Тянь Чи поднялась и ушла вглубь квартиры. Мы проводили её взглядами.
– Как она? – спросила Жуи.
– Плохо, – я не умел врать. – Вся в себе. Молчит и думает о чём-то. Переживает случившееся. Наверное, ей нужно время, чтобы прийти в себя.
– Да. Я весла её в больницу. Она вся тряслась. В комнате был бесьпорядок. Когда я приехала, в офисе она была одна. Этого тьселовека не было.
– Что произошло?
– Вратсь сказал, сто следов sexual assault2 не нашёл. Много усибов и синяков на теле. Органы тселы. Когда я приехала к Тянь Тси, она была в истерика. Боялась, сто он вернётся. Сказала, сто он присёл, натьсял критьсять и ругать её из-за работа. Ударил один раз, потом есё и есё. Я…
Разговор оборвался, когда Тянь Чи к нам вернулась.
– Я пойду унесу весьси, – сказал хозяйка и кивнула Тянь Чи.
– Xièxiè3, – ответила та.
Мы остались вдвоём.
– Мы можем увидеться завтра и поговорить, как раньше? – она смотрела мне прямо в глаза.
– Я сегодня улетаю.
– Куда?
– В горы. В Долину Свободы или на Северную Корону. Пока не решил. У меня отпуск. Билеты на самолёт уже давно куплены. Нужно ещё успеть заехать на работу и собраться. Извини, – я смотрел в пол. Почему-то было стыдно.
– Спасибо тебе, что помог.
– Не за что. Я ничего такого не сделал.
Мы обнялись.
– Я застану тебя через неделю, когда прилечу?
Она не ответила. Точнее, ответила. Беззвучно. Одними губами: «I don’t know» или «Я не знаю», или ещё как-то на каком-нибудь другом незнакомом мне языке. На глазах у неё снова выступили слёзы.
Позади неё в коридоре появилась Жуи. Я вышел и чувствовал себя ужасно.
Никогда не работайте с мудаками
Мы перестали регулярно видеться с Тянь Чи спустя два года после нашего знакомства.
Я окончил магистратуру с красным дипломом и, не без помощи одного из проректоров университета, который мне особенно благоволил, бесплатно прикрепился к группе аспирантов, заканчивающих своё обучение. Проучился три месяца и осенью вместе с ними сдал кандидатский минимум: английский, историю и философию науки и русскую литературу. «Пять», «пять» и «четыре» соответственно. Об объективности оценок рассуждать не берусь. Особенно по иностранному.
Так завершилась моя учёба в университете. На протяжении полутора лет я ежемесячно получал стипендию в размере 25 000 рублей, а теперь должен был существовать на 17 000, составляющих заработную плату специалиста Центра международных отношений (за квартиру в то время я отдавал 15 000). Нужно было что-то решать.
Совпадение или нет, но примерно тогда же я разочаровался в научной работе и своём руководителе. На самом деле, не произошло ничего из ряда вон выходящего. Мой профессор был отличным человеком, интересным лектором и одним из лучших преподавателей литературы факультета. Он всегда снабжал меня книгами по моей теме, помогал писать и публиковать научные статьи (всего их было штук десять, причём одну мы написали в соавторстве), рекомендовал меня в качестве участника на всевозможные конференции. В чём же проблема? Наверное, в том, что не оправдались мои собственные ожидания от совместной работы. Только спустя годы я осознал и усвоил: не нужно ни от кого ничего ждать и надеяться на что-то. Наши надежды и ожидания так и остаются НАШИМИ, особенно тогда, когда мы о них НЕ ГОВОРИМ. Мне никто ничего не был должен. Я всё придумал сам и ждал, что оно именно так и случится. С чего бы?
Впрочем, понимание этого появилось позднее. А тогда я пришёл в науку юным энтузиастом и оторванным от жизни романтиком, думая, что буду работать над решением серьёзных научных вопросов бок обок со своим наставником. И вместе мы свернём горы! Выбирая себе в учителя профессора, доктора филологических наук, я надеялся на длинный совместный путь, в процессе которого я смогу многому научиться и перенять лучшее у мудрого учёного. Я рассчитывал, что наше общение не ограничится учебным временем, что совместное увлечение положит начало дружбе, что мы будем чаще видеться и обсуждать цель общего исследования, что поедем в Крым на конференции, что вместе напишем книгу…
Теперь понятно, что в наше время такое вряд ли возможно. А если у кого-то и бывают исключения… Что ж, я рад за этих людей!
