Другая сестра Беннет

Одинокая и мятущаяся, Мэри искала другие способы занять время, но выбор у нее был невелик. Талантом к рисованию карандашом она не обладала, а рукоделие ей наскучило. Живопись ей не давалась, а карт она не любила. Вот музыка имела для нее совершенно иное значение. Сидя у фортепиано, Мэри ощущала себя почти счастливой, забывая о своих неудачах и недостатках. Всех сестер Беннет учили играть. Миссис Беннет считала это очаровательным умением для девушки и настаивала на том, чтобы все ее дочери обладали таковым, так что для них даже наняли преподавателя. Благовоспитанная и надменная мисс Аллен приезжала каждую среду после обеда и учила игре каждую из девочек Беннет, одну за другой. Мэри помнила, как ждала своей очереди после Лиззи, с нетерпением стремясь занять место за фортепиано. Первые свои занятия она была еще так мала, что ей требовалась подушка, чтобы дотянуться до клавиш. Примостившись крайне ненадежно у инструмента, Мэри протягивала к нему свои крошечные детские пальчики, готовясь исполнять гаммы и арпеджио. Ей понравилось это сразу. Мэри была заворожена звуками, которые производило фортепиано, и взволнованно наблюдала за тем, как неделя за неделей они становились все более похожими на стройные мелодии. Все это было, когда она была юна и еще не начала стыдиться себя. Поглощенная болезненным осознанием своей невзрачности, Мэри отвернулась от многих занятий, которые раньше доставляли ей удовольствие, однако любовь к музыке была той страстью, от которой девушка отказаться не смогла. Она продолжила играть, даже несмотря на то, что ее сестры бросили занятия, как только миссис Беннет им это позволила. Вскоре лишь Мэри и Лиззи остались теми, кто прикасался к потрепанному музыкальному инструменту хоть с какой-то регулярностью.

Тем не менее что-то изменилось. Когда Мэри только начинала играть, музыка была для нее удовольствием – бегством от обычной жизни, где было мало приятного. Однако, став юной девушкой, она уже не смотрела на игру как на простое развлечение. Со временем Мэри сообразила, что там, за клавишами инструмента, внешность ее уже ничего не значила. Сидя за фортепиано, даже самая некрасивая женщина могла затмить прекраснейшую, будь у нее необходимые амбиции и целеустремленность. Несмотря на осознание своих недостатков в столь многих сферах жизни, Мэри не сомневалась в присущих ей выдержке и усердии. Ее поразило, что эти качества можно использовать для достижения цели и успеха, которых, к несчастью, ей так не хватало в ее монотонном существовании. Почему бы ей не направить эти качества на овладение фортепиано? Ее игра и без того была неплоха, а приложи Мэри усилия, она могла стать еще более совершенной. Перспектива обладать собственным талантом, неким знаком отличия, заставляла ее трепетать. Ни на минуту не задумывалась Мэри о той работе, которая могла потребоваться для его приобретения. С превеликой охотой девушка отправлялась в гостиную, где никто, кроме нее самой, не осмеливался появляться до самого чая, и репетировала снова и снова. Со всей настойчивостью стремилась она к совершенству, и в конце концов была вознаграждена, преуспев в скором времени во всех аспектах техники и мастерства. Мисс Аллен заявила, что очень довольна ее успехами, и уверила Мэри, что если та сохранит свою привычку к регулярным и скрупулезным упражнениям, то может рассчитывать на дальнейшее совершенствование.

Мэри не привыкла слышать похвалы, и такой крохи ободрения оказалось достаточно, чтобы укрепить ее решимость и привязать к клавишам на долгие-долгие часы. В большинстве случаев девушку не тревожило ее одиночество наедине с инструментом. Однако временами, прямо в разгар занятий, ее охватывала печаль, которую она была не в силах объяснить. Мэри потребовалось некоторое время, чтобы осознать: чувство, которое она испытывала, было сожалением о том удовольствии и волнении, которые она когда-то испытывала во время игры. Непреклонная дисциплина, к которой она приучила себя, медленно поглотила большую часть восторга, что она испытывала, приближаясь к фортепиано. Теперь это была работа, точно такая же, как и все остальное. Ее упорство и усилия принесли ей мастерство, к которому она столь долго стремилась. Но достигнуто оно было ценой потери простого удовольствия от того занятия, что она любила более всего.

Обычно Мэри удавалось убедить себя в том, что то была достойная плата, которую она должна была заплатить – что стремление к счастью значило гораздо меньше, чем оттачивание мастерства. Однако бывали времена, когда ее одолевали сомнения по поводу того, от чего ей пришлось отказаться, когда тоска по внутренней удовлетворенности и ощущению свободы, которые давала ей музыка, прорывалась наружу, несмотря на все попытки Мэри ее подавить. Однажды утром, направляясь к гостиной, чтобы приступить к своей ежедневной практике, и зажав нотную тетрадь под мышкой, она услышала, как Лиззи играет на фортепиано. Она всегда узнавала ее стиль – быстрый, смелый и такой привлекательный, что невозможно было не повернуть голову и прислушаться. Даже те несколько ошибок, что она допустила, не смогли омрачить удовольствия Мэри. Тихо скользнув в комнату, она смотрела, как сестра заканчивает музыкальную композицию, склонив голову назад, и затем завершает ее собственным пышным росчерком, добавленным исключительно ради удовольствия. Мэри присела, слегка ошеломленная энергией и напором игры Элизабет. Это было совсем не похоже на ее собственный строгий и отточенный стиль, который никто не слышал и которым восхититься никто не мог.

– Очень хорошо, Лиззи! – воскликнула она. – Я почти не заметила фальшивых нот. Если бы ты практиковалась должным образом, ты могла бы овладеть инструментом в совершенстве.

Слегка покраснев от напряжения, с которым исполняла композицию, Элизабет отодвинула стул от фортепиано, словно обозначив, что сделала все, что хотела, и не собиралась продолжать.

– Это совсем не по мне. Не уверена, что у меня хватит терпения овладеть чем-либо в совершенстве. В ту же минуту, как что-то начнет требовать слишком больших усилий, я обращусь к иному занятию.

– Но разве ты не хочешь развивать свой дар? Было бы крайне стыдно потратить его впустую.

– Не уверена, что он пропадает зря, если меня все устраивает. – Лиззи позволила пальцам скользнуть по клавишам, исполняя простую мелодию. – Иногда я задумываюсь о том, что ты могла бы получать от этого больше удовольствия, если бы не старалась так сильно.

– Но если я перестану сильно стараться, не будет ли моя игра менее точной?

– Возможно, – заметила Лиззи. – Точность и старательность не единственные меры успеха.

Это было именно то сомнение, которое иногда беспокоило Мэри, однако она отодвигала эту мысль за неспособностью ее признать.

– Я не верю, будто чего-то действительно стоящего возможно достичь без усилий и жертв.

– Может быть, и так, – ответила Лиззи, – и тем не менее я предпочту слушать музыку, оживленную и сыгранную с нотками счастья, нежели самую отточенную до совершенства композицию в мире.

– Сомневаюсь, что тебе понравится слушать непрерывную череду ошибок, – отозвалась Мэри, – как бы ни был радостен тот человек, что ее исполнил.

Элизабет взяла свою нотную тетрадь и встала из-за фортепиано.

– Возможно. Но в действительности просто стыдно выжимать из музыки все и не получать от нее никакого удовольствия. Всего несколько фальшивых нот – весьма небольшая цена, которую стоит уплатить.

Легонько коснувшись плеча Мэри, Лиззи вышла из комнаты. Сев за фортепиано, Мэри развернула свою нотную тетрадь. Она никак не могла успокоиться. Слова Элизабет взволновали ее. Было неудивительным то, сколь пренебрежительно Лиззи рассуждала о тяжкой работе и усилиях, ведь все давалось ей легко. Ей не приходилось изнурять себя – очарование всегда приходило ей на помощь, даже когда она сидела за фортепиано. Мэри опустила нотную тетрадь на подставку. Для нее все было иначе. Размяв пальцы, она приступила к упражнениям.

– 4 –

Почувствовав, что слишком устала сидеть за инструментом, Мэри, по своему обыкновению, уходила в спальню и принималась за чтение. Там в ее распоряжении находился маленький книжный шкаф, в котором стояло около дюжины книг, принадлежавших исключительно ей. Все эти книги она перечитала уже такое множество раз, что некоторые отрывки могла повторить по памяти. Несмотря на это, ей доставляло удовольствие открывать пухлые томики и снова пробегаться взглядом по столь знакомым словам. Чтение всегда было для Мэри одновременно утешением и убежищем. В действительности, ей казалось, она даже помнила момент, когда великая радость от возможности читать и писать снизошла на нее. Она сидела у камина в детской, и вдруг черные линии на бумаге, которые Лиззи так терпеливо выводила для нее, перестали быть просто случайными фигурами и внезапно сложились в буквы. Я – яблоко. К – кошка.

Стоило ей обрести это понимание, и уже ничто не могло ее удержать. Мэри мчалась вперед, переходя от книжек с картинками к стихам и сказочным историям. Быстро она расправилась с «Историей о маленьком Гуди Два-Ботинка», да и «История Робинсов» не отняла у нее много времени. В те дни Мэри читала в компании Джейн или Элизабет. Усевшись втроем в детской, каждая уткнувшись в свою книжку, они читали в приятной тишине. По мере того как Мэри становилась старше и несчастнее, а сестры все больше отдалялись от нее, книги уже не были связующим звеном между ними. Они стали утешением в ее утрате. Когда Джейн и Элизабет перешептывались между собой, не включая Мэри в свои переговоры, когда они запирали дверь в свою комнату, не прося сестру присоединиться к ним, – тогда она и бежала к своим книгам, находя в них отвлечение от своего одиночества, которое так угнетало ее дух.

Мэри читала так много, что вскоре истощила запасы не только собственных книжных полок, но и скудные ресурсы Лонгборнской классной комнаты. За весьма непродолжительное время девушка прочитала все, что там было, – от атласов мира до советов домохозяйкам. Однако чем больше книг Мэри поглощала, тем острее становилось желание читать больше и больше. Она хватала все, что могла найти дома, и уносила с собой, чтобы почитать на досуге. Романы, которые миссис Беннет позаимствовала из передвижной библиотеки, могли занять Мэри на некоторое время, но их прекрасные и смелые героини, красивые и благородные герои, запутанные сюжеты, которые шаг за шагом приводили их к самым невероятным счастливым концовкам, совсем не радовали ее. Признав их глупыми, она возжаждала более взыскательной пищи для ума. Подумав, что, возможно, предпочтет факты вымыслам, Мэри взяла у мистера Беннета пару газет. Прищурившись, она впивалась взглядом в крошечные черные буквы, произносила вслух незнакомые имена и места, которые описывались в статьях, до тех пор, пока глаза ее не начинали болеть и она не была вынуждена отложить газету в сторону. Сельскохозяйственные журналы, на которые были подписаны Беннеты, Мэри проглатывала целиком, удивляясь картинкам молотилок и схемам по севообороту. Утащив брошюры, принесенные в дом слугами, с их мрачными описаниями ужасных преступлений и предсмертных признаний, она изучала грубые рисунки повешенных мужчин и убитых женщин, пока миссис Хилл не обнаружила книжицы и, сердито ворча, не унесла их с собой на кухню. Иногда Мэри попадались более солидные тома, оставленные мистером Беннетом. Их она рассматривала с большим любопытством, однако даже не решалась открыть. Книги ее отца были священны, и прикасаться к ним мог только он.

Мэри было восемнадцать, когда она поняла, что больше не может получать знания столь беспорядочным путем. Она жаждала развивать интеллект так же, как развивала музыкальное мастерство, но понимала, что для этого ей были необходимы две вещи. Во-первых, она должна была читать куда больше, а во-вторых, ей требовалась помощь учителя. Для игры на фортепиано у нее была мисс Аллен. Так почему бы ей не воспользоваться такой же поддержкой в личных интересах развития интеллектуальных способностей? Несомненно, требовалось найти какого-то надежного и образованного человека, который направит ее чтение в нужное русло и придаст некую организованность ее обучению. Будь она мальчиком, ей бы предоставили учителя, однако для девочки подобное было немыслимо. У Мэри не было и единого шанса отправиться в школу, ибо миссис Беннет свято верила в то, что еда, которая подавалась там, была чересчур тяжелой и портила цвет лица. Существовало лишь одно решение проблемы для Мэри: гувернантка. Прошли многие месяцы, прежде чем она набралась смелости, чтобы обратиться к матери со своей просьбой.

Она заговорила об этом осторожно, так как знала, что миссис Беннет не очень-то жалует гувернанток. В действительности ее мать весьма гордилась тем, что никогда их не нанимала. На протяжении многих лет целая череда учителей сменилась в Лонгборне, обучая ее дочерей тем предметам, которые, по мнению миссис Беннет, придали бы их обучению завершающий лоск. Именно от них Мэри и ее сестры собирали по крупицам свои поверхностные знания французского, осваивали азы рисования и прекрасное умение танцевать. Однако в вопросах общего образования вооружившаяся внушительным количеством учебников миссис Беннет считала себя достаточно искусной, чтобы обеспечить девочек всеми необходимыми знаниями. Она научила дочерей вести счета, управлять хозяйством и шить добротными, ровными строчками. Все девицы Беннет достаточно хорошо читали и знали историю и географию ровно в том объеме, чтобы не выглядеть глупышками в обществе. Все прочее было не только необязательным, но и, вероятно, неразумным. Миссис Беннет не считала, что образованность была тем качеством, что мужчина искал в спутнице жизни, и не намеревалась причинять своим дочерям неудобств, обременяя их репутацией смышленых девиц. Мэри все это осознавала, однако желание развивать ум пересилило всякую ее боязнь, и однажды днем, сидя с матерью и сестрами за чаем, она задала свой вопрос настолько смело и спокойно, насколько только могла. Как Мэри и ожидала, миссис Беннет была ошеломлена.

– Гувернантка? Что ты имеешь в виду? Зачем тебе вообще гувернантка в твоем возрасте?

– Мне бы хотелось совершенствовать свое образование, мама, чтобы читать больше и развивать ум.

– Представить не могу, что тебе еще нужно знать! – воскликнула миссис Беннет. – Твоя голова и без того забита бесполезными сведениями. Сомневаюсь, что есть хоть одна страна в мире, столицу которой бы ты не знала, и река, которой ты не могла бы назвать. Чему еще сможет научить тебя гувернантка?

– Она может помочь мне учиться более рационально, направить меня к тем книгам, которые развили бы мой интеллект. – Мэри ощутила, как в ней разгорается энтузиазм. – И она могла бы работать не только со мной. Она могла бы помочь всем младшим девочкам. Уверена, все мы только выиграем, если будем совершенствовать себя в профессиональных навыках.

Лидия, которая обычно не обращала внимания на то, что говорила Мэри, вскочила со стула в ужасе.

– Господь упаси меня от профессиональных навыков! Мой разум и без того достаточно развит, благодарю. Последнее, что нам нужно, – это гувернантка, сопящая в столовой с жалким видом, этакая бедная старая дева с книжкой проповедей в одной руке и табачной трубкой в другой.

Лидия повернулась к Китти, держа в руке воображаемую щепоть табака под носом, фыркнула, закатила глаза и застонала. Китти разразилась смехом, рассыпав по столу крошки от пирога.

– Представить не могу что-то более ужасное, – заявила Лидия, – и Китти думает так же, я уверена.

– Это было бы ужасно! Особенно привычка нюхать табак, – послушно добавила Китти. – Прошу, мама, не делайте этого. Мы и так всем довольны.

– Уверена, мы могли бы найти кого-то, кто понравится нам всем, – настаивала Мэри. – Какую-нибудь благовоспитанную женщину без дурных привычек. И она может приходить всего несколько раз в неделю.

– Для меня это все равно слишком часто, – сказала Лидия. – Может быть, пусть лучше вообще не приходит?

Мэри пропустила ее слова мимо ушей, устремив на мать умоляющий взгляд.

– В самом деле, мама, если ты обдумаешь всю пользу, которую это может принести для наших умов…

Но все было бесполезно. Миссис Беннет уже приняла решение.

– Достаточно, Мэри. Никто не хочет видеть здесь гувернантку. И я отказываюсь обременять себя расходами исключительно по твоей прихоти. Если ты хочешь знать больше, это твое дело. В библиотеке мистера Беннета достаточно книг. Можешь брать их оттуда так же, как Лиззи, и читать столько, сколько твоей душе угодно. Вот и все, что я могу сказать по этому поводу. Не желаю этого больше слышать.

Лидия, испытав видимое облегчение, взяла себе еще один кусок пирога. Мэри знала, что говорить что-либо еще бессмысленно. Однако, сидя там и смотря в чашку с остывающим чаем, она медленно осознавала значение слов матери. Ей никогда раньше не приходило в голову, что она может заходить в библиотеку отца. Проходя мимо, Мэри часто бросала взгляд на эту светлую и просторную комнату, пропитанную атмосферой знаний и безмятежности, с эркером, окна которого открывались прямо в сад. Подлинной привлекательностью в ней обладали стеллажи с книгами, полка за полкой выстроенные вдоль стен, как дразнящий мираж для голодного читателя, отчаянно нуждающегося в чем-то новом и способном захватить его внимание. Мистер Беннет проводил в библиотеке большую часть дня, запираясь в этой неприступной тишине. Незваных гостей он не любил, о чем не забывал постоянно напоминать семье.

– Я не стремлюсь оспаривать общую атмосферу глупости, которая царит во всех остальных частях этого дома, но считаю разумным, что должна быть здесь хоть одна комната, от этого свободная.

Ни Китти, ни Лидию, для которых книжные полки не представляли никакого интереса, не волновало это заявление. То же касалось и миссис Беннет. Ей было не интересно, как ее муж проводит время в своей библиотеке, и ей даже в голову не приходило пытаться это узнать. Лишь Элизабет время от времени проскальзывала внутрь, чтобы взять книгу с той же непринужденной уверенностью, которая была во всем, что она делала. Однако Лиззи была любимицей мистера Беннета. Его обычно насмешливый взгляд часто останавливался на ней с теплотой и восхищением, которого он не проявлял к младшим дочерям. Мэри никогда не думала, что ей может быть оказан подобный прием. Мистер Беннет вообще редко смотрел на нее, и, казалось, относился с безразличием к ее существованию. Не скажи об этом мать, Мэри ни за что бы не помыслила о том, чтобы войти в библиотеку отца. Однако перспектива свободно бродить посреди такого огромного количества книг пересилила ее страх отказа. Набравшись храбрости, Мэри подождала, пока отец окажется в своем самом спокойном расположении духа, остановила его в коридоре и спросила – очень осторожно, – можно ли ей, подобно Лиззи, посещать его библиотеку. Мистер Беннет задумался на мгновение прежде, чем ответить.

– Можешь приходить и находить приют в моей библиотеке, если чувствуешь, что это пойдет тебе во благо. Однако помни, это не место для разговоров. Я не хочу, чтобы меня беспокоили праздными вопросами. Рациональное спокойствие – вот что должно преобладать в любую минуту. И каждая книга, снятая с книжной полки, должна быть возвращена на то же самое место. Эти правила незыблемы. Как думаешь, сможешь ты их соблюдать?

– Да, сэр, смогу.

– Тогда я не возражаю против твоего присутствия. Можешь приходить уже с завтрашнего дня.

– 5 –

Следующим утром Мэри с нетерпением занялась своими обычными делами, отчаянно стремясь освободиться от бдительного ока матери. Простое шитье, казалось, заняло больше времени, чем обычно, а нить постоянно выскакивала из иглы, в то время как миссис Беннет настояла, чтобы два неровных шва были распороты и сшиты заново. Но вот, после всего, она стояла у двери библиотеки, набираясь мужества, чтобы войти. Оказавшись по ту сторону, она задержала дыхание от того, что наконец очутилась внутри. Мистер Беннет был на своем обычном месте, за рабочим столом. Он коротко поздоровался с дочерью и вернулся к работе. Оглядевшись по сторонам, Мэри испытала одновременно приятный трепет и страх. Ей казалось, она без труда отыщет желаемое, но, стоя в луче солнечного света, в котором кружились сверкающие пылинки, Мэри осознала, что не понимает, с чего начать. Подойдя к одной из полок, она наклонилась к книгам, пытаясь разглядеть надписи на корешках, затем осторожно вытащила один из томов. Тут же два тома на другом конце полки с грохотом упали на пол. Казалось, звук был оглушительным и буквально сотряс тишину. Мистер Беннет поднял взгляд. Запаниковав, Мэри схватила две ближайшие к ней книги и выбежала за дверь. Уже в коридоре она крепко прижала их к груди. Не так она представляла себе результат своего первого визита в библиотеку отца.

Немного успокоившись, Мэри отнесла свои трофеи в спальню и присела, чтобы изучить их. Открыв первый том, она увидела, что это была история Англии. Мэри не была уверена, рада ли она этому или нет. Однако, взглянув чуть внимательнее, она обнаружила, что книгу написала женщина. Это ее удивило. Мэри знала: женщины пишут романы и книги для детей, но не предполагала, что они могли создавать такие серьезные работы по истории. Она была заинтригована. Подойдя к маленькому письменному столику, Мэри освободила на нем место и опустила книгу перед собой. Она намеревалась дать миссис Катарин Маколей шанс увлечь своего нового читателя.

Мэри сидела в своей комнате, когда миссис Хилл зашла, чтобы позвать ее вниз на ужин.

– Ваша мать зовет вас уже десять минут. Она весьма недовольна.

Мэри подняла невидящий взгляд, положила книгу и затем медленно спустилась в столовую. Во время трапезы она едва произнесла хоть слово, ее мысли были заняты тем, что она прочла. Книга оказалась не столь проста, сколь то, что ей приходилось читать раньше, однако это не отнимало решимости Мэри. Напротив, она чувствовала напряжение разума, и как внутри нее разажглось любопытство.

Две недели потребовалось, чтобы покончить с первым томом миссис Маколей. Вернувшись в библиотеку мистера Беннета, Мэри принялась искать другие книги по истории, написанные женщинами. Не обнаружив ни одной, она была до нелепости разочарована. Ее ищущая рука замерла на долю секунды над историческими работами мистера Хьюма, но ни один из них Мэри не сняла с полки. Нет, она продолжит с миссис Маколей прежде, чем отважится на кого-то другого. Она взяла еще два ее тома, взволнованная мыслью о том, что женщина смогла приобрести достаточно знаний и образованности, чтобы создать такие книги. На протяжении следующих нескольких недель Мэри жадно поглощала их, просыпаясь рано утром, чтобы почитать перед завтраком, и возвращаясь к чтению поздно вечером, когда все в доме засыпали. Она сожалела о каждой минуте, когда ее насильно лишали компании книг, заставляя заниматься теми делами, которые ее мать считала обязательными, и беспокойно ерзала, проводя часы за чайным столом или за бесполезным рукоделием. Миссис Беннет замечала ее рассеянность и не одобряла ее.

– Тебя не найти, когда нужно. А если ты рядом, ты не обращаешь внимания на то, что тебе говорят.

Мэри извинялась и обещала исправиться в будущем – зная, что это лишь пустое обещание. Ее жизнь, какой бы она ни была, теперь оказалась меж страниц ее книг. События Гражданской войны, как объясняла их миссис Маколей, истории о Карле Первом и Оливере Кромвеле стали для нее более реальными, чем те дни, что неизменно проходили перед ее глазами в Лонгборне. Книги стали ее опорой, и ничто, даже громко выражаемое неудовольствие ее матери, не могло заставить Мэри отказаться от них. Напротив, ее интеллектуальный аппетит рос с каждым прочитанным ею томом, и, как следствие, ее визиты в библиотеку отца становились более частыми и продолжительными.

Теперь Мэри изучала книжные полки мистера Беннета с большей уверенностью, отваживаясь взглянуть на корешки книг не только по истории – те она находила уже довольно привычными, – но и с любопытством разглядывая работы по философии и теологии. Хватит ли у нее смелости взять одну из них? В этом Мэри не была уверена. Эти книги выглядели еще более запретными, чем работы по истории. Кроме того, к какому автору ей следовало обратиться в первую очередь? Мэри отчаянно нуждалась в наставлении и частенько с тоской поглядывала на отца, надеясь, что тот заметит ее взгляд и предложит свой совет. Однако мистер Беннет не демонстрировал никакого интереса к книгам, которые выбирала его дочь, никогда не спрашивал, что она читает в данный момент и понравился ли ей тот или иной том. Какое-то время Мэри наблюдала за ним из-под опущенных ресниц, пытаясь угадать, как он ответит, если она осмелится приблизиться к нему, но в конце концов совсем отчаялась. Она не могла представить, с чего начать или как продолжить, когда отец обратит наконец на нее свой холодный, насмешливый взгляд. Так она и вернулась к исходному положению – возможности полагаться только на свои собственные суждения.