Обломки мифа. Книга 2. Враги

Глава 4

И если патриарх Полиевкт воспринял письмо положительно, то Иосиф Вринга воспринял это послание как угрозу себе лично, что и понятно.

Он призвал Мариана Апамбаса, и кроме него обиженных, прямо сказать – не беспочвенно, прошлой властью патрикиев Пасхалия Кренита и братьев Льва и Николая Торников. Пообещал им прощения всех прошлых прегрешений и богатства и почёт в будущем, а также призвал в Город македонскую фалангу, пообещав знати фема Македония, всего, что их душа пожелает.

Город не хотел Иосифа и глухо роптал.

Никифор Фока стоял уже в Иерии, на азиатском берегу пролива Босфор.

Охлос взбунтовался. Вринга бросил на них дворцовую стражу. Северные воины быстро утихомирили толпу, пустив ей приличное количество крови.

Лев Фока, брат Никифора, из своих личных запасов передал вождю северян трёхмесячную плату за обещание не вмешиваться в дела Города. Обещание было получено, а сам Лев Фока ушёл через пролив к брату.

Отец их Варда Фока, глубокий старик, охваченный страхом за свою жизнь, поспешил укрыться в храме святой Софии.

Узнав это, Иосиф Вринга не придумал ничего лучше, как захватить отца братьев Фок, и тем самым попытаться вынудить их отказаться от узурпаторских планов. Прихватив с собой Мариана Апамбаса и Пасхалия Кренита, а также македонские отряды, он поспешил к храму святой Софии.

Но покровительство святой Софии священно. Даже отъявленные мерзавцы укрывались в ней, даже из других городов, а Варда Фока был знатным воином и имел заслуги перед градом Константина. Когда-то очень давно он в морском сражении победил скифов, в просторечии именуемые росами, что рвались к Городу.

Охлос встал на защиту старика.

Македонцы, сдвинув щиты, выстроились перед толпой, ожидая приказа начать побоище.

Иосиф Вринга привстав в стременах, и так высокий, закричал горожанам:

– Опомнитесь, люди! Кого вы хотите в василевсы? Армянина? Знайте же, что армяне, как евреи, там, где заведётся один, скоро их станет много. Я знаю это алчное племя. Немного времени пройдёт, и вы это прочувствуете на себе. Голод ждёт вас! Завелась одна армянка в Палатии …

Толпа глухо зароптала. Зря он это сказал. Народ знал, что это наглая клевета. Феофания была гречанка и её в Городе если и не любили, то, по крайней мере, зла на мать двух законных, но пока ещё малолетних василевсов, не держали. Да и армяне, и евреи в толпе были.

– Люди! – продолжал вещать Иосиф. – Вот ваш новый василевс. Мариан Апамбас. Вы его знаете, он грек. Вот он рядом со мной на коне.

Всегда, наверное, ещё с тех времён, когда град Константина, названный им Новым Римом, именовался Византием, главным оружием охлоса была праща. Полоска кожи или плотной ткани, наконец, просто прочная верёвка, наверняка найдётся в любом доме, а подходящих камней на берегу моря всегда было в избытке.

Речь Иосифа прервал характерный хлопок пращи. И тут же со стоном свалился с коня Мариан. Возможно, целили в Иосифа, а попали в Апамбаса.

– Ах, так! – закричал взбешённый Иосиф. – Я смирю вашу дерзость. Хотите жить как при армянах? Я вам устрою. Поголодаете малость – утихомиритесь.

Македонцы отступили. Паракемомен Иосиф приказал прекратить печь хлеб.

Это было девятого августа.

На другой день, не приходя в сознание, Мариам Апамбас умер.

Вечером девятого августа евнух Василий Ноф, побочный сын императора Романа Старшего, очень сильно когда-то обиженный Врингой, вооружил своих слуг и напал на сторонников паракимомена. Довольно быстро у него нашлись последователи. Восстание разгорелось и длилось пять долгих дней. Пострадали многие богатые жилища, которых просто грабили под шумок.

Теперь уже паракимомену Иосифу Вринге пришлось бежать под защиту святой Софии.

Всё утро пятнадцатого августа Никифор Фока молился в монастыре Авраамитов, что не далеко от Золотых Ворот перед иконой нерукотворной Божьей Матери, что ещё с Константина Великого считалась покровительницей Города и его василевсов.

Вечером того же дня в царских одеждах, на белом коне, покрытой пурпурной попоной, через Золотые Ворота торжественно въехал в Город новый василевс Никифор Фока. Так на Закате Времён через них должен въехать Христос (ибо Новый Рим олицетворяет собой не только Старый Рим, но и Иерусалим) в город, которому суждено быть после Страшного Суда Обителью Праведников.

Народ и вельможи восторженно встречали нового императора.

На следующий день в храме святой Софии патриарх Полиевкт торжественно увенчал его царской диадемой.

Первое, что сделал Никифор Фока взойдя на трон, это подтвердил ранее данные должности своим сподвижникам Иоанну Цимисхию, Роману Куркуасу, Никифору Эксакиониту и прочим вельможам Империи, поддержавшим его. Своего отца Варду Фоку он возвёл в достоинство кесаря – титул больше почётный, чем приносящий реальный доход. Своего брата Льва возвёл в сан магистра и назначил куропалатом – начальником всей дворцовой стражи. Саму же стражу, состоявшую из северных варваров, наградили ещё раз трёхмесячным жалованием и отпустили на родину. Им посоветовали, что если они двинутся в путь прямо сейчас, то ещё до зимы преодолеют днепровские пороги и зазимуют в Киеве. Их заменили армянами.

Евнуха Василия Нофа новый василевс, всячески обласкав денежными довольствиями, наградил титулом проедра, что означает председатель, правда не понятно, чего, и какие функции обязан выполнять его обладатель, но к нему прилагалось довольно таки внушительное жалование. А также титул паракимомена и главы синклита. Но радость омрачилась тем, что Лев Фока дружески посоветовал евнуху, если он не хочет потерять голову, не лезть в дела Империи. Василий благоразумно решил подождать своего часа.

Бывшего парекимомена Иосифа Врингу василевс простил и отправил на родину в Пафлагонию, в монастырь Асикрит, где он должен был принять постриг. Прощаясь, Никифор мрачно пошутил, что Иосифу давать обет безбрачия не обязательно, он и так его выполняет всю жизнь.

Через два года безвестный монах, бывший могущественный пракимомен Иосиф Вринга предстал перед Господом.

Глава 5

В гинекее, женской половине дворца, Никифора радостно встретила василиса Феофания. На ней одето четыре платья разной длины, верхнее было цвета моря, в волосах золотая диадема и в голубом мафории, расшитым золотыми звёздами и покрывавшем часть головы до диадемы. С радостным блеском в глазах она бросилась к василевсу. Положила ему руки на грудь, ласково сказала:

– О, мой император.

Никифор отстранил её руки и сурово сказал:

– Не думаю, августа, что мы должны быть вместе.

Феофания была поражена:

– Тебя ударили по голове, Никифор? Тебе досталась диадема василевсов, и я в придачу. Радоваться должен.

– Не уверен, что есть повод для радости. Что подумают подданные? Они скажут, что ты отравила своего мужа, что бы я занял его место.

– Тебя волнует, что скажут люди? Ты боишься пустых слов? Ты, воин?

– Боюсь, – просто ответил басилевс-полководец. – От стрелы можно увернуться, а от слова – нет.

– Зачем мне убивать мужа? – недоумевала августа. – Роман был прекрасным мужем. Предаваться телесным утехам я могла и при нём. Он меня не ревновал, я – его. Такого мужа ещё поискать. Я правила Империей вместе с Врингой. Чувствовала себя пусть не женой, но, по крайней мере, василисой! Ты позволишь мне управлять Империей?

– Нет.

– Вот видишь. И чем мне заниматься?

– Детьми. Постой, а как Вринга позволил тебе управлять Империей?

Феофания звонко рассмеялась:

– Я случайно узнала, что это он отравил Константина. Я ему об этом не говорила, но дала понять, что догадываюсь. Он скрипел зубами, но позволил. Следил за мной, боялся, что я разболтаю.

– Так это … – Никифор стал догадываться. – Так это ты привела меня на трон?

– Да, василевс мой. Не хотелось умирать от яда такой молодой. Иосиф Вринга вполне мог. Он ревновал к власти, как к девице. Боялся её потерять. И в результате потерял.

– Роман очень вовремя умер.

– При такой жизни, что он вёл, этого следовало ожидать. Нет, убивать Романа мне не было смысла. Я просто, на всякий случай подготовила ему замену. Если бы он прожил ещё лет тридцать, ничего страшного бы не произошло. Любовниками мы бы и так с тобой были. В своих походах ты бы знал, что в Городе тебя ждёт одна прелестная женщина.

– Ждёт ли?

– По крайней мере, была бы рада тебе и не отказала бы в небольшом удовольствии.

– Как и другим.

– Ой, не ревнуй. Можно подумать, ты в походе ведёшь монашескую жизнь!

– Так и есть.

– Ну, это твоё дело.

– Моё. Но Роман всё же умер и умер молодым. Людям рот не заткнёшь. Или скажешь, что это тоже Вринга?

Феофания опять пожала плечами.

– Не знаю, вряд ли, – сказала она, – в последнее время у Романа с мужской силой было не всё в порядке. Ему порошок какой-то привозили из Египта. Он его смешивал с вином и пил. Может быть от него.

– Почему ты так думаешь, Феофания? Он же сумел сделать тебе дочку.

– Потому, что этого порошка ему требовалось всё больше и больше.

– Откуда ты знаешь?

– Роман мне был мужем, Никифор. Он со мной делился.

– Да?

– Да. И это не его дочь. Я была тогда только с одним мужчиной. С тобой, василевс. И с другими я не спала.

– Анна моя дочь? – растерянно спросил Никифор.

Феофания улыбнулась мужской глупости:

– Твоя.

– Ты уверена?

– О, Господи! – возвела она руки к верху, а потом засмеялась и обняла Никифора, он не сопротивлялся.

– Конечно, уверена.

Потом, через двадцать пять лет, провожая свою дочь на север в жёны Владимиру, архонту Руси, Феофания вспомнила почему-то именно этот день и растерянное лицо Никифора.

– Но она рыжая.

– А у тебя в роду никого рыжих не было? – Феофания нежно улыбалась Никифору. – Цимисхий, например. В кого он такой рыжий?

– Мать у него рыжая.

– А мать у него кто? Не твоя сестра?

– А … Какая разница, – сдался император. – Всё равно мне, по воле Господа, обо всех троих заботится. Но лучше тебе всё-таки удалится из Палатия во дворец во Влахернах, под покровительство Божьей Матери. Это не далеко.

– От детей? Ты только что посоветовал мне ими заниматься.

– Временно. Пока ко мне не привыкнут.

– Не привыкнут?! Ты василевс или кто? Никуда я не пойду. Уходи ты, Никифор! – прокричала она в лицо василевсу.

Перед ним стояла разгневанная спартанская царица, и он предпочёл за благо удалиться из покоев василисы.

Прошло несколько дней. Василису всё-таки уговорили временно переселиться во Влахерны, где она каждый день молилась Пресвятой Богородицы, прося заступничество.

Сразу же по наступлению Нового Года, второго сентября патриарх Полиевкт попросил Никифора Фоку явиться к нему.

– Сын мой, – обратился патриарх к василевсу, – устремления твои вести богоугодный образ жизни, конечно, похвальны, но простой народ их не понимает. Ты поклялся заботиться о юных василевсах, но почему ты не приемлешь их мать? Почему ты на ней не женишься?

– После гибели сына и смерти жены, владыка, я тяготею мирской жизни и посчитал, что за грехи мои более уместно вести монашеский образ жизни.

– Да, это так. Но глас народа – глас Божий. Женись, сын мой. Дай народу то, что он хочет. Потом, когда народ успокоится, можешь жить, как хочешь. Можешь жить с Феофанией как брат с сестрой.

– Хорошо. Но василиса Феофания вряд ли будет придерживаться монашеского образа жизни.

– Грехи василисы Феофании, это грехи василисы Феофании. Она грешит, она и отвечает. Лишь бы ты был твёрд в своих намерениях.

Двадцатого сентября Никифор Фока и Феофания были обвенчаны в храме Святой Софии лично патриархом Полиевктом.

Феофания была счастлива. Она в полной мере почувствовала себя василисой, женой и женщиной: вместе с мужем стояла на богослужениях, вместе принимали иностранных послов, вместе сидели на пирах, вместе засыпали и вместе вставали.

И вот однажды, через несколько месяцев всё кончилось.

Никифор Фока встал с ложа чужой, мрачный, тяжёлым взглядом посмотрел на жену и объявил:

– Всё. Больше вместе не спим.

– Сон плохой приснился? – Феофания была удивлена безмерно. – Что случилось?

– Ничего не случилось. И почему сон сразу плохой? Может быть хороший …

Никифор помолчал, а потом продолжил:

– После гибели сына и смерти жены я вёл почти жизнь монаха. И никогда не скрывал, что хочу окончить свои дни в монастыре. И ученик моего преподобного дяди Михаила, преподобный Афанасий укрепил меня в этой мысли. Афанасий сейчас инок на Афоне.

– Да, ты утром и вечером молишься о сыне, но никогда о жене.

– Сын важнее. Я зарок себе такой дал. У тебя два сына, а у меня ни одного.

– У тебя дочь есть.

– Что мне до дочери? Дочь кончит свои дни в монастыре, хочет она того или нет, а я сам, моя душа, после смерти Варды стремится в монастырь. Но я воин, полководец. И полководец по воле Господа не такой уж и плохой. Империя окружена врагами. Отечество нуждается во мне не как в монахе, а как в полководце, а это требует длительных отлучек из Города. И потом, мы с тобой люди разные. Ты любишь веселье, погулять на пирах, я же больше всего люблю уединение.

– И прекрасно! Мы можем уединяться времени от времени.

– Нет. Я не могу заниматься государственными делами, воевать и всё время думать о тебе. Мысли о тебе будут сильно мешать управлять делами и войсками.

– Значить, я тебе не безразлична?

– Не безразлична. Но ты не будешь хранить мне верность.

– Откуда ты знаешь? Может быть, буду.

– Вот видишь, ты сама сомневаешься. А я не сомневаюсь – не будешь. А сидеть рядом с тобой и держать тебя за руку мне не позволяют государственные интересы.

– Почему? Юстиниан Великий сидел же рядом со своей Феодорой.

– Ах, вот ты о чём. Ты хочешь быть второй Феодорой.

– Не совсем. Я хочу быть первой Феофанией.

– Я не Юстиниан Великий. А Юстиниан не был полководцем, поэтому и враги и подходили к стенам Города. В походе ты вряд ли мне чем поможешь. Мне проще порвать с тобой. Относится к тебе как к сестре и сосредоточится на делах государства. На людях мы будем вместе, и ты можешь приходить ко мне. Но я никогда не буду на твоей половине.

– Глупец, – пожала плечами Феофания. – Но почему именно сегодня? А не вчера или завтра?

– Я вчера получил письмо от преподобного Афанасия.

– Того, что с Афона? Только при чём здесь он?

– В письме он упрекает меня, что я обещал стать монахом, а стал императором.

– Какая неприятность, – с сарказмом заметила Феофания, начиная злиться, меж тем как Никифор был смирен и холоден.

– А ты знаешь, что однажды твой Афанасий притворялся неграмотным и назвался другим именем.

– Конечно, – пожал плечами Никифор, – он же от меня скрывался.

– А ты его разве убить хотел? Ты просто хотел с ним пообщаться. Вот тогда и надо было ему уговорить тебя стать монахом, а не трусливо прятаться. А ложь разве не грех?

Никифор поменялся в лице и с разворота ударил василису в лицо. Левая бровь её разошлась, алая кровь брызнула на белые простыни. Феофания закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Молчи, змея, – прошипел Никифор. – Ты не смеешь так говорить о святом человек, – и слугам – Лекаря!

Никифор встал с ложа, оделся и гордо ушёл.

Пришёл он к Феофании на следующий день, подарил перстень с красным рубином.

– Прости, августа, – сказал он, стараясь не смотреть на распухшее лицо василисы, на повязку на левом глазе, – как-то сорвался. Не хотел.

Правый глаз Феофании смотрел на Никифора с отчуждением и брезгливостью.

– Бог простит, – сказала она.

– Да. Апостол Павел говорит в своём послании к Ефесянам: «Так должны мужья любить своих жён, как свои тела. Любящий свою жену – любит самого себя. Ибо никто не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет её, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его!»

– «Потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела», – Феофания мрачно процитировала послание Павла.

– Так ты простила меня?

– Если землетрясение разрушит храм, то всё по воле Его.

– Не обижайся. Надеюсь, что ты помнишь, что я тебе вчера сказал?

– Такое забудешь. Поступай, как знаешь, Никифор.

– Да, и ещё. Ты можешь спать с кем хочешь, но не на показ. И ни каких детей. Если появиться ребёнок, я изжарю тебя в быке вместе с ним, за прелюбодеяние. Понятно?

– Какой же ты, Никифор …

Она не договорила, оборвала себя, злые слёзы выступили из глаз.

Никифору Фоке тогда было пятьдесят один год, Феофании – двадцать четыре.

Глава 6

Глаз прошёл, а обида осталась. Феофания очень обиделась на Никифора, долго плакала, потом разозлилась и разозлилась сильно. Мстила ему чисто по-женски: отдавая себя другим мужчинам. И при этом следила за тем, чтобы мужское семя, попавшее в её лоно, не прорастала там, и не давало плод. Быть изжаренной в медном быке на площади Тавра ей совсем не хотелось. Никифор человек жестокий, он такое может учинить.

Через некоторое время, успокоившись, она поняла: «Какая же это месть, если её муж сам разрешил этим заниматься с кем угодно?» И заниматься этим сразу расхотелось. Да, внешне они с Никифором были муж и жена, василевсы. Рядом стояли в храме, рядом сидели на приёме послов и на пирах.

Но ей хотелось большего, ей хотелось любви.

Однажды, шествуя в окружении придворных дам на женскую половину дворца, Феофания встретилась со стражами Золотой Палаты. Что-то знакомое показалось ей в их молодом начальнике.

– Катепан, – окликнула она его, – я тебя знаю?

Катепан остановился и почтительно поклонился августе:

– Василиса Феофания вряд ли. А девочка Анастасия может вспомнить.

– Что ж, спросим у девочки Анастасии, – с лёгкой улыбкой сказала Феофания, слегка наклонила голову, развернулась и пошла дальше.

Вспомнила! Ну, конечно же! Это же Агафон, сын Леонида, архонта Спарты, её родного города, а затем стратигафемы Пелопонес. Как давно это было. Она откуда-то возвращалась домой. Интересно: куда и зачем она ходила?

– Антонина, – обратилась Феофания к доверенной служанке – догони катепана, пригласи его ко мне.

Да, это было давно. Ей, тогда Анастасии, было лет двенадцать. Она шла по улице Спарты, выложенной серыми камнями. И с ней случилось то, что случается с женщинами каждый месяц. Кровь капала на тёплые камни и это заметили проходившие мимо мальчишки, её возраста. Их было пятеро или шестеро. Нет, пятеро. Они окружили её, корчили рожи, показывали пальцами и требовали показать рану, откуда течёт кровь. Она шипела и царапалась, отбиваясь от назойливых сорванцов. А они смеялись, хватали её за уже выступавшую грудь, за ягодицы. И тут появился он. Он был старше их года на три. Как ловко он раскидал маленьких негодяев и любезно проводил её домой, до таверны отца. Кротир, её отец, спросил, может ли он чем-нибудь отблагодарить юного спасителя его дочери. Но юноша гордо ответил, что он Агафон, сын архонта Спарты Леонида, потомок спартанских царей ни в чьей благодарности не нуждается. И гордо удалился. С тех пор она его не видела.

Но после этого случая на её семью посыпались несчастья как из рога изобилия. Мальчишки, которых разогнал Агафон, оказались сыновьями знатных родителей. На сыне архонта Спарты они отыграться не могли, но Кротиру досталось по полной. Пришлось всё продавать и уезжать из Спарты. Сначала хотели перебраться в Коринф, но потом решили, что если уж всё равно съехали с места, то обосновываться надо в столице Империи, а не в столице фема. Так Анастасия попала в Новый Рим. И тут её отцу повезло. Он как-то удачно приобрёл таверну на Месе, главной улице Города, на углу форума Константина. Туда стали заглядывать знатные господа, и кухня была отменная и вино не кислое – таверна начала процветать.

И однажды в таверну заглянула весёлая компания во главе с сыном василевса Романом. И тут Анастасия своего не упустила. Чем она его взяла? Не красотой. Некрасивых женщин в окружении Романа и не было. И не постелью. Что она тогда умела – ноги раздвигать? Всё, что она умеет сейчас в постели её научил Роман. Тогда она взяла его своим умом, своими знаниями. Не зря же она столько много читала там, в Спарте и здесь, в Новом Риме. Сначала она блеснула перед ним своим интеллектом, потом позволила ему блеснуть. Как сейчас помнит: разговор зашёл о Персии и Роман упомянул о громадных двугорбых верблюдах.

– А разве верблюды бывают двугорбыми? – искренне удивилась Анастасия.

И тут Роман начал заливаться соловьём, рассказывая о двугорбых верблюдах, радуясь, что он в чём-то превосходит эту красивую, умную и начитанную девушку. Анастасия слушала и изумлялась. Потом её подруга Антонина, будущая доверенная служанка василисы Феофании спросила у неё:

– Анастасия, ты не знала, что верблюды бывают двугорбыми?

– Что я дура, что ли? Конечно, знала. Но он же теперь мой.

Да, с тех пор он стал её. Они обвенчались, она поменяла имя, родила ему детей, стала василисой, а потом она ему прискучила.

Роман потерял к ней всяческий интерес, когда она была беременна вторым сыном – Константином. Опять у него появились весёлые друзья и подруги. Феофания же занималась детьми, но вскоре её молодое тело потребовало мужской ласки, и она решила тоже погулять. Развлекали августу и делили с ней её ложе молодые патрикии дней десять-пятнадцать, а потом становились архонтами какого-нибудь города, и хорошо, если в феме Фракия или Опсикия, которые находились рядом со столицей, а не в феме Армениак или Колонее – на краю империи.

Феофания руководила империей вместе с Врингой. Ей нравилось. И вдруг она поняла, что от всей этой не скучной жизни у неё появляется больше врагов, чем друзей. Безвольный муж-василевс, которого больше всего на свете интересовали развлечения, вряд ли сможет отгородить её от врагов. И полностью полагаться на него не стоит. Всякое может быть: он может внезапно умереть от излишеств в своей жизни или какая-нибудь вертихвостка захочет занять её место. Впрочем, это вряд ли, поздно, она мать двух законных василевсов. А с другой стороны в Новом Риме, в городе Константина, может случиться всё, что угодно: её сыновей и убить могут.

Феофания была одна в окружении знатных дам, которые смотрели на неё высокомерно, как на выскочку, кем она, собственно и являлась. Единственную подругу из прошлой жизни – Антонину не позволили сделать патрикией зоста, то есть опоясанной патрикией. Это самый высший титул в Империи после самой василисы. Патрикия зоста сама была опоясана драгоценным поясом и имела право опоясывать августу, а также следить за спальней императрицы. А вот это как раз Феофанию совсем не устраивало: что бы чужая женщина следила за её спальней. Ей объяснили, что патрикией зоста может быть только знатная женщина, а у Антонины отец торговал огурцами. Нет, конечно, теперь Антонина и её семья не обижена: у них есть дом в Городе, и икос – поместье за городом, земля, обрабатываемая крестьянами, приписанных к ней. А у самой Антонины есть муж из знатной семьи, который не любил свою жену, но терпел, потому что был знатным, но бедным.

И Феофания, руководствуясь чисто женским инстинктом, решила искать себе покровителя. Иосиф Вринга на это роль не подходил, так как мужчиной не являлся. Конечно, смотря как их делали уродами, некоторые евнухи могли продемонстрировать свои мужские качества, но спать с не совсем полноценными мужчинами Феофании было противно.

Выбор у неё был не большой: магистр Никифор Фока. Этот великолепный полководец и храбрый воин недавно овдовел. А какой грандиозный триумф он устроил по случаю освобождения Крита от арабов! Правда, к сожалению, он был не молод и с некоторыми странностями, но молодые или ничего из себя не представляли или были женаты. И Феофания сделала всё, чтобы он стал её другом и защитником. Но, видно, что-то не доработала. Никифор удрал от неё через несколько месяцев на войну, но Феофания не теряла надежду приучить его к городу Константина.

Но через год случается ещё одно несчастье – умирает её муж, василевс Роман. Василиса Феофания, мать двух малолетних василевсов была очень растеряна и озадачена, не зная, что делать. Но паракимомен Иосиф Вринга сделал всё за неё. Никифор Фока в результате стал василевсом и её мужем.

Прошло несколько счастливых месяцев и вот Феофания опять одна, хотя и замужем за тем же Никифором Фокой.

Но есть надежда, что одна она будет не долго. Вот она, эта надежда приближается к ней.

Феофания ждала катепана Агафона за белым столом, где стоял серебряный кувшин с вином и ваза с фруктами.

Катепан Агафон успел переодеться. Он предстал перед Феофанией во всём белом, кроме сапог – они были зелёные. Она улыбнулась этому не соответствию, а он учтиво ей поклонился. Гладко выбритый, наверное, подражал своим предкам – древним спартанцам. Феофания представила его спартанским гоплитом: в алом хитоне с тяжёлым круглым щитом, с копьём в руке, в панцире и шлеме, на ногах поножы и сандалии. Красив был бы, ей понравилось.