Обломки мифа. Книга 2. Враги

Анатолий Гусев

Обломки мифа. Книга 2. Враги

Часть первая

Глава 1

Конец зимы 6473 года от сотворения мира по византийскому летоисчислению или 965 года от Рождества Христова.

Князь киевский Святослав Игоревич ждал весну на зимовке у Оки, чтобы начать свой победоносный поход на хазар.

А в это время император Византийской империи (по-гречески василевс Василии Ромеон) Никифор Фока хмуро смотрел на тёмно-синие море. Он стоял на балконе Большого Дворца, укрывшись меховым плащом. Справа от него – Пропонтида, слева – Босфор.

Было видно, как с юга, с Пропонтиды появлялись корабли и пришвартовывались в гавани Софии. Часть из них проходила по Босфору и сворачивала в бухту Золотой Рог.

Это возвращалась армия, посланная им на Сицилию два года назад. Вернее, возвращались остатки армии и флота, разбитых арабами на Сицилии и у берегов Сицилии в Мессинском проливе. Разгром был ужасным: погиб племянник Мануил Фока, сын брата Льва, захвачен в плен арабами друнгарий флота евнух Никита.

Узнав о разгроме, василевс разгневался страшно, но время прошло, и злость улеглась, Никифор Фока успокоился.

И вот перед ним стоял растерянный патрикий Никифор Эксакионит, стратег фемы Сикелия. Именно он командовал армией и флотом в Сицилии.

– Господь отвернулся от нас, цезарь, – развёл Эксакионит руками. – Всё сначала шло хорошо, но потом прогневали мы чем-то Бога.

– Глупостью, патрикий. В основном глупостью. Более ста лет арабы владеют островом. За это время они прекрасно узнали местность. Неужели так трудно было догадаться? Выслать впереди во́йска разведку, набрать местных проводников. Ведь местное население фемы Сикелия и в Сицилии, и в Калабрии, и в Апулии – греки. Почему Мануил думал, что они не помогут единоверцам?

– Теперь уже не спросишь, цезарь.

– Да, жалко мальчишку.

Василевс отвернулся к изображению Христа Пантократора, перекрестился:

– Господи, упокой душу раба твоего Мануила.

Повернулся к Эксакиониту и продолжил:

– Брат Лев месяц горевал, как узнал об этом, да и сейчас в общем-то… Но он хотя бы умер как герой, с мечом в руке, а не как мой, от чужой глупости и трусости.

– Все под Богом ходим, – печально сказал Эксакионит.

Несколько лет назад, сын Никифора Варда, играл со своим двоюродным братом Плевсом в поединок. Они мчались на лошадях по равнине, и Плевс случайно поцарапал Варде бровь, сильно перепугался и отпустил копьё. Копьё ударилось о камень, подскочило и воткнулось в голову Варде под нижней челюстью, пронзив мозг. Парень умер мгновенно. Сколько лет прошло, а боль от потери сына не утихала, и даже последующая смерть жены прошла мимо сознания, и при воспоминании о нём всегда подступал комок к горлу и сейчас вот тоже. Никифор Фока справился с собой и продолжил:

– Я тебя поставил и над Мануилом и над флотом. Ты где был, патрикий? Ты, стратиг фемы Сикелия? Вам надо было спокойно захватывать город за городом, выдавливая мусульман. Как так получилось, что Мануил пошёл вглубь острова?

– Заманили. Молодой. Ему хотелось подвигов и славы. Всё и сразу, и как можно быстрей. Вот и пошёл. А нас в это время напали корабли арабов.

– И вы оказались в Мессинском проливе?

– Да.

– Нашли место для драки. Там и без драки можно погибнуть: скалы, подводные камни, водовороты.

– Это так, светлейший. Мы жгли их корабли жидким огнём, а они, ломая вёсла, пришвартовывались к нашим бортам и перепрыгивали на палубу. Рубились саблями. Друнгарий Никита сам с мечом дрался против арабов. Но на него с борта другого корабля набросили волосяную верёвку с петлёй на конце и перетащили на свой корабль. Дальнейшая судьба его не известна. Храбрый человек Никита, хоть и евнух.

– Почему не известна? Известна. Выкуп за него требуют, как, впрочем, и за всех остальных.

Василевс замолчал, задумался. Никифор Эксакионит тоже молчал. Наконец Фока с раздражением сказал:

– Где ты сам был, Никифор? Почему ты не удержал Мануила? Почему не удержал Никиту?

– Флот прикрывал войска Мануила с моря. А я удерживал войска Оттона в Апулии.

– Удержал?

– Удержал.

– И не мудрено. Германцы – воины плохие. Они бросаются десять на одного, да и то с опаской. А арабы – в одиночку на десятерых. Опасность исходит от мусульман. Как ты это не понял?

– Извини, светлейший. Я думал, что германцы христиане и им Господь помогает, а значить они сильней, чем арабы с их Пророком.

– Германцы и вояки плохие и христиане плохие. Господь нам помогает, не им.

Никифор Фока надолго погрузился в свои мысли, а потом промолвил с досадой:

– Разделить войско на три части – это очень неразумно, Никифор. Очень. Не ожидал, что вы меня так подведёте. Деньги, взятые на Алепо, идут на подготовку войны в Азии, против арабов. Надо, наконец, добить этот проклятый Тарсус! А теперь, выясняется, нужны деньги и на выкуп друнгария Никиты и всех остальных. И корабли строить.

– Корабли можно построить, – сказал Эксакионит, – на деньги, собранные в моём феме. Я думаю, что с них можно потребовать денег на строительство флота. Время сейчас беспокойное: с севера на Апулию наступает Оттон со своими германцами, с юга напирают арабы. Если они не хотят очутиться в Африке или в Германии в качестве рабов, то пусть раскошеливаются.

Никифор Фока посмотрел на Никифора Эксакионита, усмехнулся и сказал:

– Ты прав, стратиг. Все греки, где бы они ни жили, даже и под арабами, суть подданные Империи и должны понимать её нужды. Действуй Никифор. Я напишу указ. Если получиться – не забуду. Строй корабли и отвоёвывай Сицилию. А неприятность в Мессинском проливе – забудь. Я забуду, и ты забудь. Что бы победить, надо думать о победе.

Своим нынешним положением василевс был обязан трём людям: Иоанну Цимисхию, Роману Куркуасу и Никифору Эксакиониту. К добру или к худу – Бог весть, будущее покажет. Видит Бог, он не хотел становиться василевсом. Но так получилось.

Глава 2

Хороший был тот год– 6471 (963г.). Пятнадцатого марта умер василевс Роман. Совсем мальчишка. Злые языки утверждают, что его отравила его жена василиса Феофания. Делать ей было больше нечего! Как раз она за два дня до этого родила дочь Анну. Да и зачем ей, дочери трактирщика Анастасии, по прихоти василевса Романа, ставшей василисой Феофанией добровольно становиться вдовой?

Какой ужас вызвала эта женитьба у тогдашнего василевса Константина Багрянородного, отца Романа. И не только у него одного. У всего двора. Но трактирщица на удивление быстро освоилась. И когда свёкр умер, умело управляла империей вместе с евнухом Иосифом Врингой, паракимомена Константина, которого он, умирая, завещал Роману в качестве наставника. Юного же василевса Романа политика не интересовала. Ни внутренняя, ни внешняя. Его интересовали вино и женщины. Всё своё время он проводил с развратными женщинами, мимами да шутами. Кончилось всё это, естественно, печально. Хотя казалось: что человеку надо? Красивая жена, которая была восхитительна в постели, и власть над половиной мира. Власть!

И высшее проявление власти – власть на войне. Власть над жизнями врага, власть над жизнями своих солдат. Что может быть лучше и слаще.

Никифор Фока и деньги воспринимал как солдат, которых можно и нужно отправлять в поход, что бы вернувшись, они привели с собой пленных – ещё деньги.

Он любил и умел воевать. С удовольствием махал мечом при случае, с удовольствием выполнял все воинские упражнения и с удовольствием обучал солдат воинской премудрости. Армия его обожала. Солдаты в нём души не чаяли, прощая все его жестокости, понимая, что по-другому нельзя.

Никифор Фока был крепкий мускулистый мужчина, около пятидесяти лет, выше среднего роста, с тёмной, всегда загоревшей кожей, с тонким орлиным носом, с восточными глазами, слегка на выкате, чёрными волосами и тёмной бородой, с благородной сединой по бокам.

Будучи человеком властным, жестоким и сильным, Никифор привлекал женщин, но в постели он оказался несколько слабоват именно по мужской части, от него в плотских утехах ожидали большего.

Фока был женат и имел детей, но проблемы с женщинами оставались, поэтому, решив для себя, что избран Господом для другого, стал тяготеть к религиозным подвигам, ведя полумонашеский образ жизни, а смерть сына, а затем жены окончательно укрепила его в этом убеждении. Если тебя не любят женщины, значить так Богу угодно! На теле он носил вериги – тяжёлые цепи с медным крестом посередине, спал на шкурах на полу, избегая, есть мясо в любой день, а не только в постные дни.

За год до смерти своего мужа василевса Романа, Феофания вызвала Никифора Фоку в Константинополь. Вот именно тогда он впервые переспал с василисой, по достоинству оценив все прелести Феофании, и её навыки в постели, забыв, что такое мужское бессилие. Была ещё одна причина: он кинулся в эту любовь как в битву, лишь бы боль от потери сына утихла.

Двадцатилетняя августа Феофания была прелестной женщиной. Плотно сбитая, с ослепительно белой кожей и обладала большой грудью, тёмно-русые волосы отсвечивали золотом и блестели жёлтые рысьи глаза над вздёрнутым носиком, круглолицая, наверное, в её роду были болгары или мадьяры, хотя отец её, Кротир, был чистокровный грек, а родилась она в Лаконики – на земле древней Спарты. Кроме того, она обладала пытливым умом, весьма начитана – всё ей было интересно. Мужчин Феофания привлекала не только большой белой грудью, хотя и это нельзя было скидывать со счетов, с ней было просто интересно. За чашей вина с ней можно было поговорить как с мужчиной о лошадях, об оружии, о скачках – во всём она разбиралась и имела своё мнение – а потом переспать с ней как с женщиной. Но Феофания никогда не торговала своим телом – партнёров на ночь она выбирала сама. Принимая ухаживания, улыбаясь и кивая головой, она оценивала молодых патрициев, выбирая себе мужчину на ночь: «Ну, кому сегодня повезёт? Этому или этому?» Продаваться не продавалась, но любовниками пользовалось: просила сделать для неё то то, то это.

И вот весной 6470 (962г.) года на ипподроме главнокомандующий, по-гречески – магистр Никифор Фока доместика схол Востока, то есть командующий всеми войсками Азии, должность, которую он получил из рук василевса Константина, дал горожанам триумф по случаю побед над арабами на Крите и под Алеппо. Зрелище поражало количеством несметных богатств, захваченных на Востоке и количеством пленных, среди которых был сам эмир Алеппо. Но главное богатство, уверял благочестивый Никифор, была часть плаща Иоанна Крестителя, которую он нашёл сохранившеюся в одном из городов Востока.

В толпе вспомнили старинное поверье, что кто овладел Критом, тот будет носить диадему василевса.

Народ был в восторге.

А вот наместник престола и всесильный начальник стражи императорских покоев – паракимомен, евнух Иосиф Вринга был совсем не в восторге. Единственной радостью его жизни была власть, а она грозила ускользнуть из его рук. А если поверье верно? Вернее, если магистр Никифор поверит в него и захочет стать императором?

Но умный Никифор сумел его успокоить. Как-то утром он пришёл в дом к Иосифу, показал вериги на теле и уверил его, что после несчастной гибели его сына и смерти жены, мирская жизнь опротивела ему, и он с удовольствием бы постригся в монахи, но заботы государства и всецелая преданность василевсу не отпускают его. Он умолял Иосифа не подозревать его понапрасну. И Вринга поверил.

И вскоре синклит, а по-римски сенат, утвердил Никифора Фоку по настоянию Феофании на пост стратига-автократора Азии, то есть самовластный наместник провинции Азия, командующий войском. Выше него, только василевс. В знак благодарности за высокое доверие, Никифор Фока поклялся перед патриархом Полиевктом и синклитом блюсти интересы малолетних басилевсов, сыновей Феофании Василия и Константина и не претендовать на место императора.

Феофания была не отразима, Никифор Фока забыл всё. Но всё приедается, и тоска по сыну вскоре вернулась, Никифор подумал, что прелюбодеяние с замужней женщиной, даже если и её муж на это смотрит сквозь пальцы, всё равно грех, его грех. И грех непростительный, особенно человеку, мечтающему стать монахом. И в начале лета после исповеди и причастия он бежал к своему войску, где лично, сам бросался в короткие схватки с мусульманами, чтобы забыть и потерю сына и чары Феофании.

А Феофания тем временем поняла, что беременна.

Но Иосиф Вринга наблюдая за тесными взаимоотношениями Феофании и Никифора, стал сомневаться в честности Фоки. Больше полугода его терзали сомнения, а когда неожиданно умер василевс Роман, Иосиф окончательно уверовал в свои подозрения. Наверняка василиса Феофания, отравила мужа, освобождая место своему любовнику. И очень жалел, что отпустил стратига-автократора Азии целым и невредимым. И захотел исправить это, то есть сделать всё, чтобы Никифор Фока не смог бы стать василевсом. А василевсом не мог стать, например, человек увечный. Хотя его, Иосифа Вринги, личное увечье незаметно постороннему взгляду, если не считать, конечно, отсутствие растительности на лице и высокий рост, тем не менее, о нём все знали, и он не мог стать императором. С Никифором можно было поступить менее жестоко, например, ослепить его. Или совсем мягко – постричь в монахи, тем более что он сам изъявлял такое желание.

После смерти василевса Романа, паракимомен Иосиф Вринга решил действовать.

Он привлёк на свою сторону патрикия Мариана Апамбаса катепана Запада, победителя мадьяр, сказав ему:

– Кир Мариан, сейчас ты только катепан – наместник областей в Италии и начальник стражи «Золотой палаты». Но это мало для такого воина, как ты, кир. Ты, победитель мадьяр, достоин большего! Я бы хотел видеть тебя доместиком схол Востока. А со временем помогу тебе надеть диадему василевса.

– Приятно слышать твои слова, кир паракимомен, – усмехнулся Мариан. – Твои слова да Богу в уши.

– Не будем поминать Господа всуе, кир. Поверь, всё это в моих силах. Ты разве не достоин диадемы василевса?

– Соглашусь с тобой, кир Иосиф. Но что ты хочешь от меня?

– Что бы ты устранил Никифора Фоку.

– И всего-то? – засмеялся Апамбас.

– Да, – не понял смеха патрикия Иосиф. – Я думаю, что он замышляет не доброе.

– Против тебя?

– Против благополучия Империи, – уклончиво ответил Иосиф.

– Как же я устраню Фоку, если я здесь, в Городе, а он там, далеко в Азии? Он командует армией. У него фемы в подчинении, а у меня одна центурия.

– И что же делать? – растерянно спросил Иосиф.

– Ты хочешь услышать моё мнение? Хорошо, слушай. Рядом с ним есть его племянник Янис Цимисхий. Молодой человек, самоуверенный, тщеславный, чрезмерно честолюбивый, но искусный в военном деле и воины его любят не меньше, чем Никифора и, если он их позовёт, они пойдут за ним куда угодно. Напиши ему, тем более что ты его знаешь. Пообещай ему, то, что мне обещал.

– А как же ты?

Мариан Апамбас рассмеялся, хитро посматривая на долговязого не складного Врингу.

– А ты своё обещание помни, паракимомен. Люди смертны.

– Но Цимисхий всё же племянник Никифору, сын сестры, – всё ещё сомневался евнух.

– И что тебя смущает? Василевс Роман два раза травил своего отца василевса Константина Багрянородного. Первый раз не удачно, как ты знаешь. Не знаешь? Не притворяйся. А может быть, это ты Константина? Что ты так в лице переменился? Шучу я. И ещё Роман пытался постричь своих сестёр в монахини. Тоже не удачно. Но мать свою довёл до могилы. Так что племянник считай не родственник. Да! И напиши ещё Роману Куркуасу с таким же предложением. Хуже не будет.

– А если они не захотят?

– Тогда фемы Никифора будут стоять под Городом.

– И что тогда?

– Если Город будет за нас, то я стану василевсом.

– А если нет?

– Тогда мы погибнем.

– И ты так спокойно говоришь об этом?

– Я воин, паракимомен. Как я могу ещё говорить об этом?

Глава 3

И после некоторых колебаний Иосиф Вринга всё же написал письмо магистру Иоанну Цимисхию, тогда занимавший должность стратига Анатолики при войске Никифора и второе письмо магистру Роману Куркуасу, занимавшему там же должность стратила Востока с предложением любым способом устранить их непосредственного командира. За эту не большую услугу, они кроме подарков и почестей, ещё получат должность доместика схол Востока – Иоанн, а доместика схол Запада – Роман. Предложения, конечно были заманчивые, но всё то же самое можно было получить и от Никифора Фоки, если, например, он станет императором.

Иоанн Цимисхий, рыжебородый белобрысый коротышка с голубыми глазами и тонким с горбинкой носом, что придавал его профилю гордый вид, считался человеком храбрым и умным. И, что было – несомненно, ловким. Как в том, так и в другом смысле этого слова. Он мог, поставив рядом четырёх коней, так прыгнуть, что, перелетев через трёх, сесть на четвёртого. Мог на полном скаку тупым концом копья выбить кожаный мяч из стеклянной чаши, так, что чаша останется целой. Мастерски владел любым оружием и любил рисковать. Бывало он один нападал на целый отряд, неожиданно налетев на лошади и перебив множество растерянных врагов, невредимым, возвращался к своим, создавая тем самым себе репутацию непобедимого. И вот этот человек решил показать письмо Вринги своему дяде, потому что лучше воевать под началом басилевса с именем Победоносный, чем под началом хитрого евнуха.

Иоанн очень хотел стать басилевсом, очень-очень, ещё с детства. Именно поэтому он рисковал жизнью, завоёвывая любовь солдат, так как именно солдаты ещё со времён Старого Рима возводят императоров на трон. Он долго думал, прежде чем отдать письмо от Вринги своему дяде Никифору Фоке, но, всё же, решил отдать. Рано ещё ему самому становиться василевсом, время ещё не пришло, но оно придёт, в этом Цимисхий не сомневался.

У палатки Никифора Фоки, он встретил другого своего родственника – Романа Куркуаса. Оба они были из знатного армянского рода Куркуасов. Роман был высокий статный черноволосый и очень умный человек. И он думал, что лучше уж армянский родственник на троне, чем хитрый евнух Вринга. Они с Цимисхием представляли малоазиатскую знать, и свой император в Константинополе не помешал бы.

Цимисхий показал своё письмо Роману. Куркуас показал такое же. Они отошли в сторону, чтобы обсудить свои действия и, придя к взаимному согласию, вошли в шатёр.

Иосиф Вринга ошибся и ошибся очень серьёзно.

В шатре стратига-автократора Куркуас и Цимисхий застали патрикия Никифора Эксакионита. Это был представитель греческой служилой знати, которая недолюбливала выскочек из Азии, но терять было не чего.

Цимисхий сел рядом с Никифором Фокой на правах родственника и протянул письмо.

– У Куркуаса такое же.

Роман кивнул.

Никифор взял письмо и стал читать.

– Меня подозревают в недоброжелательстве и коварстве? Кому я желаю зло?

– Читай дальше, светлейший, – сказал Иоанн.

– Но у меня нет не обузданных стремлений! Себя обуздать я смогу.

– В этом никто и не сомневается, – сказал Роман Куркуас. – Но Иосиф Вринга думает по-другому.

– Но я не замышляю никакого переворота! Я поклялся патриарху в этом!

– И, тем не менее, почтенный Иосиф готовит тебе гибель, – презрительно кривя губу, сказал Никифор Эксакионит. – Никто в Городе не любит этого пройдоху, этого евнуха из Пафлагонии, где кроме ослов ничего хорошего не родиться, ставшим хитростью вторым человеком в Империи при Константине, а сейчас уже и первым, пробрался к управлению государством и руководит нами – стратигами ромеев!

При этих словах Иоанн и Роман радостно переглянулись: греческая служивая знать в лице Никифора Эксакионита была на их стороне.

– И что же мне делать? – растерянно спросил, ни к кому не обращаясь, Никифор Фока.

– И ты ещё спрашиваешь? – воскликнул Цимисхий. – Тобой помыкает двуличный человечишка, женоподобный кастрат, искусственно сделанный бабой! Что в нём мужского?

– Нами всеми, – поправил родственника Роман Куркуас.

– Ему бы не государством управлять, а следить за порядком на женской половине дворца, – добавил Эксакионит.

Цимисхий благодарно посмотрел на товарищей по оружию и продолжал:

– Ты спрашиваешь: «Что делать?» Я скажу. Действовать! И как можно быстрей! И пусть знает Иосиф и всякий, кто с ним, что вступает в борьбу не со слабыми женщинами, взращёнными в неге, а с воинами, силы которых неодолимы. Наверняка Иосиф что-нибудь сотворил с твоими родными, светлейший. И хорошо, если они живы. Но даже, если и живы, всё равно неминуемая гибель летит к ним и к нам на чёрных крыльях.

Что делать? От тебя ли я это слышу, светлейший? Ты, кто мгновенно принимал решения в самых опасных моментах во время битвы? Ты, кто может драться, один против семерых? И ты спрашиваешь: «Что делать?» Я отвечу: «Не погибнуть!» Мы предводители многочисленного войска, преисполненного мужеством, сильным телом и духом, должны решиться на борьбу за диадему василевса. Для тебя!

– Но я дал клятву, – сказал Никифор. – Как я её нарушу?

– Гай Юлий Цезарь говорил, – сказал Роман Куркуас. – «Виноват не тот, кто первый обнажил меч, а тот, кто вынудил его обнажить».

– Нет, – возразил Эксакионит, – он сказал, что в войне виноват не тот, кто первый начал, а тот, кто вынудил её начать.

– Какая разница как он сказал, – остановил спор Цимисхий. – Суть правильная. Тебя вынудили нарушить клятву, дядя. Нам надо действовать. Или мы обнажаем мечи за тебя или сопровождаем тебя в монастырь. А иначе нам будет угрожать опасность от Иосифа Вринги. А подчинится ему – позор для нас. Сейчас, как тот же Цезарь, ты стоишь перед Рубиконом. Решайся – перейти тебе его или нет.

Никифор Фока тяжело вздохнул и согласился, пообещав Господу, что он обязательно пострижётся в монахи, когда нужда в нём для Империи отпадёт.

Через несколько дней в Кесарии собрались все войска Азии и на рассвете все предводители войска во главе с Иоаном Цимисхием окружили шатёр Никифора Фоки, обнажили мечи и провозгласили его автократором и всемогущим василевсом ромеев, пожелав ему править долго.

И опять после некоторых колебаний Никифор Фока надел красную обувь, как высший знак царственного достоинства. После чего, он перепоясался мечом, взял в руки копьё и вышел из шатра.

Картинно опираясь на копьё, в красных сапогах Никифор Фока произнёс пламенную речь перед войском.

– Соратники! – сказал он. – Не потому я надел царское обличье, что стремлюсь к узурпаторству. Нет! Но принуждаемый вами, воины, всем войском. Вы заставили меня взвалить себе на плечи столь тягостную ношу заботы о государстве. Я взялся за это не только из-за собственной безопасности, но и из-за любви к вам, мои воины. Клянусь Христом Пантократором и Пречистой Его Матерью, я готов отдать за вас душу. Если вы не допустите, чтобы вероломное безумие наглого евнуха достигло своей цели, если вы желаете свергнуть этого сумасбродного правителя и избираете меня своим государем, то я покажу вам на деле, что сумею с Божьей помощью так же хорошо и честно управлять, как умел повиноваться. И всё, что выпадет нам на долю, по воле Христа, я разделю с вами, воины! То, что мы затеяли не кончиться миром, ибо вражда и зависть правит во Вселенной! Нам предстоит борьба не с арабами, немцами или скифами (они знают вашу доблесть!), но со столицей ромеев, куда отовсюду течёт изобилие и которую нельзя взять как какой-нибудь другой город. Море омывает её, и мощные стены высятся со всех сторон, делая её неприступной. Мы должны собрать свою волю в кулак и сверх своих сил устремится с ещё большим рвением на врага. Я убеждён, что Господь будет нам содействовать. Ибо клятва, что я давал патриарху, нарушена не мной, а вероломством Иосифа, который угрожает моим близким и мне, мне, не сделавшему ему никакого зла, угрожает жестокой и бесчеловечной расправой. Виноват не тот, кто первый обнажил меч, а тот, кто вынудил это сделать. Соратники! Я верю в вашу честь, доблесть и отвагу. Мы с вами одержали бесчисленные победы, и я призываю вас шествовать непреклонно туда, куда ведёт нас провидение, и куда я сам прикажу вам идти.

Воины ответили восторженными криками своему полководцу.

Сам же Никифор Фока немедленно отбыл в ближайшую церковь, где долго молился, а вернувшись, провозгласил Цимисхия наместником схол Востока, а Куркуаса наместником схол Запада.

– А чем же мне наградить тебя, патрикий? – спросил он у Никифора Эксакионита.

– Я хочу стать таким же прославленным полководцам, как и ты, светлейший. Пошли меня туда, где можно сражаться.

– Что ж, похвально. Кроме как назначить тебя стратигом фемы Сикелия, я ничего придумать не могу.

– Я буду благодарен тебе, светлейший, – склонил голову в знак благодарности Никифор Эксакионит.

Мятежное войско двинулось на запад.

А перед этим Никифор Фока написал два письма. Одно патриарху, а другое Иосифу Вринге, где подтверждал своё намерение, заботится о детях покойного повелителя Романа и воспитывать их до зрелого возраста и умножать могущество Империи бранными подвигами, если они примут его как самодержца. А если нет, то дело будет решаться железом и кровью, и не найдётся оправдание тем, кто предпочёл худший исход наилучшему.