В сумерках. Книга первая

Распогодилось – пошли гулять на Крымский мост. Москва только что освободилась от памятников Дзержинскому, Калинину, Свердлову, от многочисленных типовых отливок фигуры Ленина с неизменной кепкой в руке. С улиц города исчезали имена советских функционеров, возвращались аутентичные Полянки и Варварки, обшарпанные и замусоренные. Коммунальные службы работали в столице из рук вон плохо. С десяток станций метро тоже переименовали и для удобства завели правило объявлять двойные названия. В метро приезжие темчане прокатиться не успели, вечерело, пошли к телефону – опять звонить. Без толку. В девятом часу тот же помощник взял все же трубку и чрезвычайно озабоченным голосом рекомендовал позвонить утром, не раньше одиннадцати. Ну что ты будешь делать?

Дождались утра.

Крутили диск по очереди – а то палец смозолишь! – с одиннадцати до часу дня. Пробились. Когда и на этот раз велено было дозваниваться вечером, предположили, что номер с Ковалевым дохлый.

Ванченко отпросился до конца дня в Центральный дом журналиста. Писатель Леня поехал по своим делам в издательство. Виктор Александров остался дома один – наблюдать в окно, как вокруг помойки, образовавшейся в старом московском дворе, копошатся крысы. Зрелище навело его на размышления о несуразности бытия вообще и никудышности Гавриила Попова, мэра столицы, в частности. Доктор наук, некогда заведовавший кафедрой управления производством экономического факультета МГУ, главный редактор журнала «Вопросы экономики», автор многочисленных научных статей, депутат Верховного Совета и, наконец, глава российского отделения «Всемирной лиги за свободу и демократию», получив в управление город, показал свою абсолютную беспомощность в делах практического свойства. Да вот хотя бы теми же дворниками руководить не получается у него. Александров читал и чтил Гавриила Попова, и разочарование, пусть даже не вполне обоснованное, несправедливое, оказалось горьким.

Насмотревшись на крыс, Виктор Михайлович принялся листать телефонный справочник и обнаружил там полный перечень телефонов Министерства внутренних дел. Посмотрел на часы и решился еще раз позвонить – нет, теперь уже не Ковалеву, а прямо постоянному своему собеседнику. Помощник трубку взял сразу.

– Здравствуйте, я Виктор Александров из города Темь…

– Помню. Знаю, – прервали его на том конце провода. – По поводу музея.

– Мне позвонить утром?

– Звоните, если хотите. Да, мы получили письмо от вашего начальника ГУВД. Но вы поймите, у нас Комитет по правам человека. К нам обращаются люди, попавшие в очень тяжелые ситуации. Там трагедии, а вы какой-то музей в тюремной больничке намереваетесь открывать. Сергей Адамович завален работой. У него иные приоритеты. Отбывал он у вас в Теми, и я там отбывал, в той самой зоне. Надо ли увековечивать этот факт для потомков? – Говоривший вздохнул. – Вы сами-то себя слышите? Содействия вы хотите от Ковалева? Он что, Ленин в Шушенском?..

Александров первым положил трубку.

На следующий день он позвонил не в Белый дом, а в приемную министра внутренних дел. С этого момента начали твориться чудеса. Набрав номер приемной министра, Виктор Михайлович не удосужился даже узнать имя-отчество предполагаемого собеседника. Министр он и есть министр, нечего величать, рассусоливать. Азарт его охватил, готовность не просить, а требовать.

В приемной ответили сразу, приятный женский голос, влажный и округлый, произнес:

– Алло!

«Алло» явственно отдавало дубовыми панелями, кожей необъятных диванов, ухоженным фикусом и чистой ковровой дорожкой. Александрова этот воображаемый антураж настроил на правильный лад, и он спокойно, с достоинством декана на межвузовской конференции объяснил:

– Я представляю темское отделение международной организации «Мемориал». В настоящее время нахожусь в Москве в командировке. Звоню по поводу создания музея бывшего политлагеря в бывшем политлагере ИТК-5 Темской области. Подскажите, к кому мне следует обратиться.

– Подождите, пожалуйста, – округло ответила приемная.

После непродолжительного молчания в трубке раздался молодой мужской голос – очевидно, говорил какой-то ординарец:

– Здравствуйте, Виктор Михайлович!

Хо! Имя-отчество Александров секретарю не называл, ему стало весело. Ординарец попросил еще раз изложить суть дела, главным образом его интересовало, в Москве ли сейчас собеседник и как долго собирается тут быть.

– К сожалению, министр в отъезде. Я дам вам номер телефона генерала Калинина, это служба исполнения наказаний. Непосредственно по вашему профилю. Обязательно прямо сейчас позвоните туда. Если он не поможет, послезавтра министр будет в Москве, я вас с ним свяжу.

Александров набрал номер Калинина. Трубку тот взял сам – и тоже сразу по имени-отчеству, будто поджидал:

– Здравствуйте, Виктор Михайлович! Я в курсе ваших предложений. Прошу, извините меня, пожалуйста, я сейчас улетаю в командировку в Красноярск, но вот запишите телефон – это мой заместитель, он вами займется. А послезавтра мы обязательно встретимся. Я улетаю на одни сутки. Надеюсь, вы меня дождетесь. Пишите номер телефона заместителя: Орлов Николай Егорович…

Писатель с журналистом, слушая разговор, от восторга не знали, что и думать. Хохочут, как безумные, у телефонного аппарата джигу танцуют.

– Ну что, подельники, звонить Орлову? – спрашивает Виктор ликующих своих товарищей.

– А какие у нас варианты? – говорят. – Звони!

Орлов даже слушать про музей не стал, говорит: срочно уезжаю в Верховный Совет часа на два-три. Спрашивает:

– Куда вам перезвонить в Москве?

Вот на этом месте троица приуныла. В приемной Ковалева тоже телефончик записывали как бы с целью перезвонить. Но делать нечего, номер назвали. Думают, фарт кончился. Ан нет! Часа не прошло – обратный звонок.

Трубку взял хозяин квартиры, а спрашивают Александрова:

– Виктор Михайлович, это Орлов. Освободился пораньше, могу с вами встретиться. Куда машину прислать?

Писатель Лёня трубку передает, а сам кланяется:

– Машину пришлют-с!

– Не надо машину, я недалеко, две станции на метро, – кричит в трубку Александров, а сам уже куртку на одно плечо натягивает. –Пока машина туда-сюда, быстрее сам доеду. Нас двое, мы оба из «Мемориала».

– Хорошо, приезжайте вдвоем.

На площади Маяковского у выхода из метро торговали бананами, рыбой и маринованными огурцами с ящиков, расставленных на асфальте. У фонарных столбов копился мусор на вид недельной или большей давности. Ходоки пересекли площадь, придерживаясь светофоров и потертой разметки.

В вестибюле, разделенном надвое высоким барьером темного дерева, их поразило скопление людей. Тут будто бы столкнулись, не смешиваясь, два мира. Один, представленный молодыми мужчинами в мундирах, деловито передвигался между столами или сидел в офисных креслах, позволяющих разворачиваться на сто восемьдесят градусов, чтобы обменяться чем-то сиюминутным с сослуживцем. Мир внутри барьера шелестел обильной листвой справок, сводок, таблиц и официальных ответов, гудел принтером, попискивал факсами и позванивал телефонами. Он работал. По другую сторону барьера, чуть отодвинувшись от него к стенам высокого зала, недвижно стояла плотная толпа женщин. Они ждали. Вероятно, там имелись и мужчины, но по большей части этот мир состоял из провинциального вида теток, одетых бедно и не по сезону. Веяло от них безысходностью и тоской. Два мира не смешивались, над ними и воздух копился разный. Время от времени, реагируя на окрик офицера, от массы отделялась фигура, чтобы у барьера получить бумагу либо расписаться в каком-то документе и, пятясь, стараясь не повернуться спиной к должностному лицу, занять прежнее свое место.

Ванченко и Александров, едва не вприпрыжку бежавшие через площадь, остановились между этими двумя мирами, как вкопанные. Освободившийся от какого-то телефонного разговора офицер заметил новых посетителей:

– Что вам надо?

– Нас ждет полковник Орлов.

– Назначено?

– Да. Александров и Ванченко.

Дальнейшее Александров запомнил в подробностях, будто видел со стороны.

Они поднимаются по широкой лестнице на второй этаж. На двери роскошной приемной две таблички: «Калинин» – это кабинет справа, и «Орлов» – дверь к нему слева. Майор просачивается в дверь слева, и буквально через минуту гуськом оттуда выходят десятка полтора офицеров. Каждый, пересекая приемную, задержался взглядом на штатских, притулившихся в углах кожаного дивана. Кто такие? Из-за них прервано совещание! А штатские не верят удаче: наконец-то, наконец-то разговор по существу.

В большом кабинете, залитом светом огромного окна – вероятно, пока шли, переменилась погода, и выглянуло ненадежное апрельское солнце, – их принимает моложавый, франтоватый полковник. На абсолютно пустом столе перед ним ни пылинки, ни бумажки, ни шариковой ручки. Ванченко молчит, а Виктор Михайлович подробно излагает проект будущего музея, напирая на безопасность больших групп корреспондентов, особенно зарубежных.

– Да что вы, ребята, зациклились на этой больничке? – не дослушав, воскликнул вдруг Орлов. – Сделать бы музей во всем пятом лагере! Представляете масштаб? Возможности! Какие экскурсии с погружением в среду можно будет проводить! А? Какой резонанс пойдет от вашей затеи! Мировая известность. Шестиполосную трассу проложить придется до вашего музея, потому что поток посетителей, вы только представьте, какой будет поток посетителей!.. Впервые в мировой истории музей советской политзоны!

Ванченко оторопел. Александров потерял дар речи.

– А что, так разве можно? – едва оправившись от потрясения, засомневался журналист.

– Конечно. Берите весь лагерь.

Орлов откинулся в кресле и, широко открыв глаза, вдруг заговорил, обращаясь будто даже не к Ванченко с Александровым, а к будущим поколениям российских зэков:

– Вот нас упрекают: лагеря страшные, жуткие тюрьмы, бесчеловечные условия содержания в следственных изоляторах. Да, так оно и есть. Справедливы ваши упреки. Мы не отрицаем. Но ведь страна-то была какая бедная! Откуда было взять денег на тюрьмы? Были бы деньги, мы бы вам не хуже, чем в Америке, тюрьмы построили. С баскетболом, с душем и спортивными залами, с питанием по системе «шведский стол». Вот давайте рядышком с пятой построим образцовую тюрьму с нуля и будем возить посетителей туда и сюда, чтобы контраст подчеркнуть. Там – советское, тут – новое. Такая задумка. Как вам? Нравится?

Александрову не нравилось. Совершенно сбитый с толку, он понимал, что «задумка» Орлова полностью извращает смысл предлагаемого ими, но не мог с ходу подобрать аргументы против.

– Дак, наверное, дорого будет новую тюрьму строить? – засомневался Ванченко.

– А давайте посчитаем! Часть денег – ваши, часть – наши, – не сдавался Орлов.

– Дак очень дорого будет, – твердил обескураженный Ванченко.

– А разве денег-то у вас нет?

Ванченко, памятуя о намерении малого Совета при главе администрации области выделить средства на музей, простодушно выговорил:

– Деньги-то уже, наверное, поступили. А когда уезжали сюда, их еще не было.

– Сколько ожидается, примерно? – Орлов, чувствуя себя деловым партнером, не деликатничал.

– Тысяч восемьсот.

– Долларов?

– Рублей.

Внутри Орлова будто шарик лопнул. Он помрачнел, достал из ящика стола тетрадь, полистал, надел очки, неприятным образом изменившие его внешность, поводил пальцем по страничке и говорит:

– По нашим данным, Солженицын дает вам долларами.

«Вон оно что!» – сообразил Александров.

А Ванченко, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, развел руками:

– Видно, не дошло еще до нас.

– Ну, как дойдет, милости просим, – ответил в тон ему Орлов.

На том аудиенция в Министерстве внутренних дел закончилась. Пустые московские хлопоты немало развлекли темских ходоков и даже привели в изумление.

Узнав о результате переговоров, писатель Леня растолковал им, что произошло. Министерские чины, осведомленные о благотворительном фонде Солженицына, придумали наложить лапу на его деньги. Прежде из фонда получали материальную помощь семьи советских политзаключенных. Теперь политзаключенных вроде бы нет, фонд будто бы и не нужен, но деньги от переиздания романа «Архипелаг ГУЛАГ» в него поступают.

– …Вот силовики и разработали операцию по изъятию средств. Втюхивают вам старую тюрьму, чтобы на эти денежки построить новую, – растолковал Лёня. – Какова интрига: Солженицын через «Мемориал» финансирует строительство в России образцовой тюрьмы!

– Им невдомек, что Владик Чемоданов – балабол, – сетовал Александров. – Просто трепался, будто вхож… О-о-ох! А эти послушали, поверили и донесли сплетню аж до министра!

– Надо с ними держать ухо востро и рот на замке, – сделал запоздалый вывод Ванченко.

Тут их смех пронял – до коликов.

–…Мне бы в голову не пришло связать в одно нас и Солженицына! Ну кто бы мог подумать! А ты хорош: восемьсот тысяч! А он: долларов? А ты: нет, рубле-ей. Тот и скис!..

Лёня, который во всех подробностях знал, как товарищи ездили смотреть тюремную больницу, тоже от души веселился:

– Владик твой распушил хвост! А они его за эмиссара приняли! Якобы тот от Солженицына приехал: денег полные карманы, ходит, приценивается!..

– «Александр Исаич неприхотлив в еде»!.. – в изнеможении от смеха стонал Ванченко.

Однако с музеем, похоже, дело плохо.

Билетов на поезд до Теми в тот день достать не удалось, и они еще сутки гуляли по Москве. Посетили старый Арбат, где по-прежнему, по-перестроечному звучали хиты «Машины времени», Игоря Талькова, но уже «полыхнули кусты иван-чаем розовым». Драл глотку ряженый казак, косящий под есаула и под Розенбаума одновременно. Лохматые рифмоплеты читали свои стихи, перемежая их чужими, из Серебряного века. Кто-то собирал подписи под воззванием не то за, не то против какого-то решения Московской гордумы. Время, потоптавшись на брусчатке первой советской пешеходки, тронулось в путь. Отчетливей проступали сквозь разлюли-балаган черты коммерческого будущего воспетой поэтами улицы. Тоненькая девочка с серьезным лицом расстелила на мостовой коврик и, сделав короткий «комплимент» гуляющей мимо публике, села на шпагат да вдруг закинула ноги за голову так лихо, что ступни ее оказались возле ушей. Ванченко засмотрелся. Вокруг него начала нарастать публика. Акробатка краем глаза оценила вероятную выручку и выпрямила одну ногу. Отведя ее в сторону, приподнялась на предплечьях. Другую ногу завернула за первую, стала похожа на вертолет.

– Ну вот что ты тут встал? – проворчал Александров

– Дак это вот, – Владимир показал руками на конструкцию, сложенную из девочкиного тела.

Ребенок откуда-то из-под мышки строго смотрел прямо на него.

– Плати теперь! – потребовал Александров, и пока спутник шарил по карманам, сам достал голубенькую бумажку, положил в жестяную коробку из-под каких-то сладостей. Девочка-трансформер вся сразу разложилась, вскочила на ноги, сделала книксен Александрову. Публика зааплодировала. Стали кидать в коробку денежки.

– А что это Орлов только про доллары спрашивал? – вдруг вспомнил Ванченко. – Не франки, не марки…

– Да черт его знает! Поехали на Патриаршие, Воланда поищем?

– Ага, поехали, только бы Аннушка масло не разлила.

Глава четвертая. Жара 1972 года и «дочь врага народа»

В поезде Ванченко набрасывал тезисы очередной статьи, да и почти всю статью написал, отвлекаясь только на чай с бутербродами.

– Чем хороша железная дорога, так это чаем, – говорил он, ничуть не кривя душой. – Я однажды, еще неженатый был, познакомился с проводницей. Ну, так, понимаешь, втерся в доверие, думал выведать секрет поездного чая. Ничуть не бывало! Напросился к ней в гости, а дома она иначе заваривает. Другой вкус и цвет. Вообще не то. И не призналась, как добивается вот такого результата. – Владимир поднял стакан, посмотрел напиток на просвет. – Изумительно! И вкус…

Ехать оставалось часа четыре. Мимо окон по обе стороны железной дороги летели елки, остановочные платформы, у шлагбаумов вереницы автомобилей, лужи в глубоких колеях.

– Немытая Россия! – вздохнула попутчица, на редкость неразговорчивая брюнетка в годах, и задернула на окне шторки.

Накануне, когда загружались в купе, она сказала «Здравствуйте» таким тоном, будто разрешила садиться. Через паузу представилась:

– Меня зовут Наталья Петровна.

Слушать, как зовут попутчиков, Наталье Петровне было скучно, она рылась в сумочке. Достала красную помаду, подвела губы и углубилась в чтение каких-то документов, ксерокопий текстов, написанных от руки. Больше от нее за всю дорогу не слышали ни слова, и вот нả тебе: «Немытая Россия!». Учительница литературы, не иначе. Друзья понимающе переглянулись. Молча допили чай, унесли подстаканники.

Остаток пути Александров смотрел и смотрел поверх занавесок на провода да елки. Состав изогнулся дугой, притормаживая на вираже. С верхней полки слетели бумаги на редкость работящего Ванченко. Среди черновиков карта Темской области. Карту подобрал Александров. Развернул. Увидел начерченный севернее Теми треугольник.

Ванченко тоже глянул, его осенило.

– Вот сюда! – ткнул он пальцем в цифру «6». – Надо бы съездить. Посмотреть. Думаю, что-то интересное осталось. Это ж не Карфаген, да и менты не римляне, чтобы снести под ноль и солью посыпать. Ликвидировали для галочки.

Александров присмотрелся к точке, на которую указал палец коллеги. Палец огибала широкой дугой излучина реки. И память, будто включившийся диапроектор, выдала картинку. Высокий берег Талвы, томное послеполуденное солнце, длинные тени на траве, с околицы ближнего села доносятся звуки работающих механизмов, неясные голоса, а на противоположном берегу как на ладони квадрат беленого забора с вышками по периметру…

Невольно произнес вслух:

– По-моему, это было в семьдесят втором…

– Что было? – не понял Ванченко.

– Мы все лето копали там со студентами. Весь сезон! Как я сразу не сопоставил?

Минуло двадцать лет, но многое помнилось. Он тогда впервые руководил студенческой археологической практикой. Ему только что исполнилось двадцать семь, и осенью он намерен был жениться на учительнице истории Ире Игоревне. Ира, честно отработав по распределению в сельской школе, вернулась в Темь. А он уехал на все лето. Вот досада! Но в целом все складывалось хорошо. Артефакт пошел сразу. Одна первокурсница – новичкам везет – целую пулеметную ленту кисточкой зацепила. Достали. Действительно, целая, даже не вся расстрелянная. Убили, видать, пулеметчика быстро, не успел повоевать.

Копали в районе ожесточенных боев времен Гражданской войны. Самая любимая его тема. Гражданскую войну в Центральной и южной России, на Дальнем Востоке, на Украине растащили давно киношники с литераторами. Оптом и в розницу, посюжетно, поименно. До заповедной Теми мастера соцреализма не дотянулись. Боевик из трагедии не стачали. Не испортили материал беллетристикой. Лёня уж сколько лет носится с Колчаком и его здешним наместником генералом Пепеляевым. Когда-нибудь напишет великий справедливый роман. Стремясь к максимальной достоверности, ищет по архивам донесения, рисует план передвижений. Не хочет заполнять лакуны авторским домыслом. А ведь никто ему не расскажет, как на самом деле было. Уморенное голодом, запуганное, по большей части перебитое население на обширной, некогда процветавшей территории не восстановилось, не оставило о себе ни летописей, ни мифов и былин. Беспамятное племя, что наросло поверх прежних заводских посадов и сел, стоявших по торговым трактам, ничего не знает о прежнем времени. Оно и про себя-то понимает еле-еле. «Шел отряд по берегу, шел издалека…» – вот и вся песня. Чапаева знают по анекдотам, а кто еще на слуху? Буденный и Ворошилов – герои, назначенные героями. Врангель, Колчак – злодеи, назначенные злодеями. В Гражданской войне отделить героев от злодеев невозможно, не погрешив против истины, – это Александров уже тогда понимал, но вынужден был держать неуместное понимание при себе, выговариваясь только в очень узком дружеском кругу. Беспартийная правда противна идеологически заточенной науке. Только археологии позволено беспристрастно собирать и систематизировать вещественные свидетельства – накапливать артефакты, описывать руины, затянутые дерном и лесной малиной. Послужат и они когда-нибудь источником достоверных сведений о тех событиях, совсем еще недавних. Тогда и узнаем, куда шел отряд по берегу. Из какого далека шел? Напоролся ли на засаду? Белые, зеленые, золотопогонные… Хорошее кино тогда сделали – «Бумбараш», первое честное кино о Гражданской войне. С тех пор, с 1972 года, ничего лучше не сняли.

Археологи в том памятном сезоне встали лагерем в излучине большой реки, одного из двух главных притоков Тамы. Места замечательные не только простором и заливными лугами. В прошлом веке здешним крестьянам четырежды являлась Богородица. Факты явлений даже были запротоколированы епархиальными чиновниками. Мифологизированная местность была огорожена по условному периметру пятью церквами, ставили их на высоких берегах-слудках – нарочно так, чтобы звон одной слышали в двух соседних, и в солнечную погоду просматривались играющие золотом купола. В центре – так уж вышло, центр пришелся на низину – стоял семиглавый храм. В нем при советской власти разместили хлебозавод. Церкви, благодаря их стратегическому положению, использовались в Гражданскую артиллеристами. С обеих сторон, с красной и белой, палили по колокольням и с колоколен. Потом колхозники посшибали кресты и колокола. Более или менее сохранилась только одна церковь – в деревне Кашкино. Большой храм-хлебозавод попал в зону затопления при строительстве ГЭС уже в шестидесятые. Ну и ради чего Богоматерь являлась, если не уберегла ни людей, ни страну, ни веру?

С высокого берега, подмытого рекой, был бы виден тот семиглавый храм, в малую воду обнажается фундамент. Но это разглядишь, если знать. А кто ж знал-то, кроме Николая Николаевича, председателя здешнего сельсовета? Его не спрашивали, он и не рассказывал. Зачем болтать лишнее, если не спрашивают?

– Может, что интересное в наших местах откопаете, – говорил он Виктору Михайловичу не то с иронией, не то с надеждой. – Может, было в наших местах прежде что-то хорошее. Теперь-то одно – лагеря да зоны.

Председатель сельсовета нарядился для встречи с учеными: рубаха белая, пиджак черный, брюки со стрелками, вместо привычных сапог ботинки на шнурках, чищенные, и в довершение образа – шляпа в сеточку. Колхозника выдавали в нем жесткий загар и особенная осанка жилистого тела, привычного к длительной физической работе.

В тоне собеседника Александров расслышал обиженность, но причины ее не понимал.

– Мы наслышаны про зоны и лагеря, наслышаны, – поддерживал разговор Александров. – Вон там. За рекой. Оно?

– Оно самое. Градообразующее предприятие. Процветающее. Расширяются они. Сына моего зазывали работать туда. Не пошел.

– Что так?

– А так. Отсоветовал я.

– Что так?

– А так. Не надо нам. – Николай Николаевич поджал губу. – Такой службы не надо.

«Ну вот, обиделся, – заметил Александров. – А что я сказал неуместного? Поддержал разговор, никакой бестактности вроде бы не допустил. Или допустил?».

Градообразующее торчало на ландшафте инородным квадратом беленого забора с вышками. Выглядело безлюдным. Впрочем, далеко тот берег, не рассмотреть, кто там есть из людей. Да и рассматривать не особо охота. Все мысли занимало обустройство лагеря археологической практики.

Река растекалась в пойме рукавами, блестела под жарким небом старицами. Ближе к сумеркам берега затрещали цикадами, а в заводях в речной траве с полудня кричали молодые лягушки.

– Если бы не молевой сплав, была бы тут и рыба. Нет рыбы, потравили всю лесом. Гниет лес на дне, воду травит, – сетовал Николай Николаевич, снова сбиваясь на обиду.

– Ну, нет так нет. О молоке мы с колхозом договорились. Хлеб у вас пекут через день. Нас это устраивает. Жаль, с мясом и овощами не получается.

– Нет мяса. Овощей тоже нет. Моя жена выращивает огурцы-помидоры в теплице, но сами понимаете, только для семьи хватает. А в основном народ картошкой ограничивается. Не знают колхозники этих изысков, клубника-виктория и прочее. Огурцы в магазин завезут, так очереди выстраиваются, до ругани дело доходит, до мордобоя. Вы уж сами с овощами как-то решайте.

– А все-таки это странно, – произнес Виктор Михайлович, рассматривая в сумерках далекий периметр, не формулируя пока, в чем именно виделась ему странность здешнего пенитенциарного заведения.

– Я бы даже сказал, стыдно, – откликнулся Николай Николаевич, продолжая свою тему. – Ладно, традиция огородничества утрачена, так ведь супруга моя окончила сельхозакадемию в Москве, могла бы обучить всех в округе ухаживать за тепличными растениями. Не хотят. Не интересуются. Выращивают одну картошку и давятся в очереди за огурцами. Да-вят-ся за огурцами…