В сумерках. Книга первая

Молодые Крайновы трудились на единственном в городе несекретном предприятии – на кондитерской фабрике. Вероятно, на случай войны там предусмотрена была своя программа по выпуску продукции двойного назначения, потому что пресловутый «первый отдел» тоже имелся. Света его сотрудников опасалась, особенно когда выносила за проходную карамель в пакете, привязанном к панталонам. Мишку кондитерские секреты никак не волновали. Ел что дадут, карамель так карамель, хотя предпочитал сгущенку. К ним в ремонтный цех сгущенку и шоколад чуть не каждый день приносили. Слесари и сварщики нарасхват: оборудование старое, вечно ломается, рвется, в очередь на ремонт стоят начальники цехов, вот и прикармливают специалистов. Его по-настоящему занимало другое: он хотел для своей страны многопартийную систему.

Мишка рос командиром. Он появился на свет в оккупированной Германии в конце 1945 года и, судя по темпераменту, зачат был сотрудницей СМЕРШа и военврачом под канонаду победных салютов где-то в Восточной Пруссии. После Германии родители отправились служить в Латвию и там с периодичностью в два года произвели на свет еще двоих сыновей. Дети комсостава не ездили на лето к бабушкам в деревню. Ездили они на полигон. Бабушки обитали где-то далеко на Востоке, даже не на Волге, а на Таме. Это была родина, пока еще незнакомая. Туда отправляли фотокарточки, посылки и получали в ответ приветы. Встреча внуков с бабушками так и не состоялась: бабушки не дождались. Даже на похороны их никто из Риги не приехал. Далеко, не наездишься. Остались они в представлении Мишки чем-то гипотетическим, в отличие от дедов, которые воевали и пали на полях войны, упокоившись под фанерными звездами. Мальчишки в гарнизоне считали правильным воевать и умереть, чтобы закопали под звездой.

Мишке исполнилось двенадцать, когда ребята получили разрешение самостоятельно выходить в город. В двух кварталах от воинской части находился костел. Обегая знакомыми маршрутами городок, братья Крайновы обязательно посещали храм, где по очереди плевали в чашу со святой водой. Плевал один, двое прикрывали.

– Конспирация! – поучал пионер Мишка младших.

Конспираторы были схвачены на месте преступления. Родители вместе с товарищами по оружию обсуждали происшествие день, два, месяц! Хохотали, представляя, как набожные латыши осеняли себя слюнями пацанов:

– Святые слюни!

– Могли ведь и поссать…

Посещать культовое заведение гарнизонным детям запретили.

Мишка долго помнил, как священник выговаривал замполиту части, тщательно выбирая и коверкая акцентом слова:

– Дети не могли сами придумать такое оскорбительное действие. Кто-то их научил. Я не требую публичного наказания. Я рекомендую вам выявить этого непорядочного человека, подстрекателя. Такие шалости могут принести много вреда.

Детей никто не науськивал. Они сами уловили враждебность взрослых по отношению к местным, к их непрошибаемой набожности, причем даже не православной, а другой, совсем уж чуждой русскому человеку-победителю. Латышей следовало перековать, приучить к нашим правилам, сделать вполне советскими. Про некоторых отец так и говорил: мол, вполне советский, хотя и латыш. О других наоборот: не наш человек, доработка требуется. Мишка ощущал себя неправым.

– Надо было разъяснять, а не портить святую воду, – делился он своими соображениями с маленьким Вениамином. Тот соглашался. Яша отмалчивался, однажды только огрызнулся: мол, кто придумал-то? Ясно, кто придумал.

Потом родители перевелись в Темь. В Теми жизнь так закрутилась, что про латышей братья забыли. Школа здешняя, в отличие от прежней, Мишку донимала. По всем предметам, кроме истории, в табеле стояли тройки. По истории четыре, потому что интересный предмет. Мать с отцом не обрадовались, когда старший заявил о намерении получить рабочую профессию, но противиться не стали. Силой разве парня в школьниках удержать? Пусть идет в систему профтехобразования. Решил выучиться на сварщика. Работа не для дураков, пусть осваивает, а дальше видно будет. Клавдия и сама начинала трудовую жизнь маляром.

Глава третья. Кирилл и его каморка

Кирилл Медников поступил в ту же «учагу», что и Михаил Крайнов, только на токаря. А встретились пацаны на футболе. В двух кварталах от крайновского дома находился городской стадион. Пошли как-то с ребятами смотреть матч. Денег за вход платить не стали, расположились позади трибун верхом на заборе, оттуда тоже видно. Сидят, как скворцы на жердочке, дурачатся, толкают друг друга. Игра как игра. Одни забили. Другие забили. Трибуны шумят. Судья свистит. Всё как обычно, и вдруг один, не нападающий даже, а случайно подвернувшийся игрок, как наподдаст по мячу бутсой… У них настоящие бутсы, взрослая команда, на чемпионате города играют. Как наподдаст! Мяч вылетел за пределы поля, перекинулся через трибуну и упал по ту сторону забора, едва не выкатился на проезжую часть. Пацаны с жердочки ссыпались, один из них мяч схватил и дал деру. Другие за ним. Бежали гурьбой, потом растеклись по дворам – чтобы не спалили, не отобрали добычу. Мишка до конца пас этого тощего, сцапавшего трофей. Была ли за ними погоня? Похоже, не было, а только сердце парнишки, умыкнувшего мяч, колотилось, как у воробышка, когда он, нырнув в ворота деревянного дома, затаился за поленницей. Еще и калиткой наотмашь Мишку ударил. Но тот стерпел и заскочил следом. Мишкино сердце тоже колотилось во всю мощь, и ноги дрожали.

– Ты чё? – выдохнул Мишка, потирая ушибленный калиткой лоб. За это стоило дать в челюсть, да сил не осталось для хорошего удара.

Пацан только улыбался и дышал широко открытым ртом. Мяч он выпустил из рук и придерживал ногой сверху.

– А ты чё? – прохрипел в ответ.

Прогрохотал трамвай. Деревянный двухэтажный дом подрожал, прозвенел всеми своими мутными стеклами. Стихло. Наверху хлопнула дверь, скрипнули половицы. По дощатому коробу, пристроенному к задней стене, что-то полилось, затем мягко свалилось вниз. Мишка с интересом поднял голову, принюхался.

– Дядя Федя посрал, видать, знатно. С простокваши, – усмехнулся Кирилл. – Чё, уборную натуральную не видал? У вас там все кафель да титаны, газовая плита. Ванная с душем.

Парень, умыкнувший мяч, будто подначивал Мишку и откуда-то знал про его бытовые условия. Мишка молчал, приглядывался. Парень вдруг предложил:

– Хочешь посмотреть, как народ живет?

– Хочу.

Особенного любопытства Мишка не испытывал, но отказаться после такой тирады не мог. Кирилл, взяв под мышку мяч, повел нового знакомца в гости. Жили они с бабушкой в нижнем этаже. Дом, когда-то принадлежавший зажиточной городской семье, в двадцатых еще годах разделили на «квартиры». Квартира, доставшаяся бабушке Кирилла, состояла из сеней, куда вели со двора две ступеньки вниз, и угловой светелки с двумя окошками. В сени выходило три двери, так что это помещение, очевидно, делилось на разных хозяев. Светелка с очень низким дверным проемом площадью уступала денщиковой комнате в квартире Крайновых. К одной стене пристроена была печь с шестком и подтопком, напротив притулилась тумбочка под чистой клеенкой. Под полотенцем угадывалась небольшая стопка тарелок. В комнате пахло сыростью, бедной едой и лекарствами. Дальше печки располагалась кроватка, узкая и короткая, но прибранная нарядно, с горкой подушек, накрытых кисеей. Впритык к кровати кушетка. Посреди комнаты на свободном пятачке стоял табурет.

– Располагайся, будь как дома, – Кирилл показал на табурет, и Мишка, сняв обувь на потертом половичке у порога, на табурет сел.

– Чай будешь?

Мишка сразу почувствовал пересохшее после пробежки горло, кивнул.

– Сейчас воды принесу.

Кирилл вышел в сени, и вскоре Мишка увидел его ноги, прошагавшие мимо окна. Сырость жилища объяснялась тем, что дом первым этажом наполовину врос в землю. Минут пятнадцать – до колонки и обратно – Кирилл ходил за водой. Потом кипятил чай на плитке в эмалированном зеленом чайнике, приговаривая:

– Так и живем, так и живем.

– Ну, знаешь, это временно. Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Точно. Так в газетах написано!

– Ага, на вашей-то стороне улицы – коммунизм. А мы тут с земляным полом.

– Почему с земляным?

– А ты посмотри в сенках. Выгляни, выгляни. Доски сгнили. И у нас под порогом, под половичком, одна труха. Пока коммунизм построят, у нас пол совсем сгниет.

– Ты один живешь?

– Бабуся в больничке. Астма у нее и сердце.

– Может, лекарства нужны, я спрошу у отца.

– Не надо, блата не признаем. У нас лучшая в мире медицина. Там и лекарства, и кормят от пуза. Да ты не расстраивайся. Нормально у меня всё. Вот, мяч теперь есть. Приходи играть с нашими пацанами. У вас там во дворе команда есть?

– Нету.

– В нашей будешь. Если захочешь.

– Посмотрим.

– А ты почему за мной бежал?

– Не знаю. Прикрыть думал, если что. Все же сдриснули. Кто прикроет?

– А я думал, футболист за мной гонится, боялся оглянуться. Чуть не сдох.

Они расхохотались и хохотали до икоты, как могут смеяться подростки, только что пережившие вместе большой страх, беспричинный стыд и невероятную удачу.

Счастливый мяч исправно служил, пока однажды в мае, когда после экзаменов пошли погонять в футбол на пустыре за трамвайной линией, один пацан выбил мяч из штрафной да так наподдал, что мяч пулей перелетел через ворота и упал точнехонько в кузов проезжавшего мимо грузовика.

Уехал мяч – горевали недолго. На той же неделе оба, Кирилл и Мишка, получили повестки в военкомат.

Мишка отслужил полный срок, а Кирилла комиссовали.

Он все так же жил в сырой комнатушке на противоположной стороне улицы, только уже без бабушки. В футбол они больше не играли, а интересы опять совпали.

Глава четвертая

Партийное строительство

Договорились назвать партию демократической и рабочей. Горячо спорили о порядке букв. ДРП намекало на «драпать», РДП звучало боевито, сухо, как очередь из автомата. Значит, эрдэпэ. Но если первое слово «рабочая», то как привлекать студентов и служащих?

– Надо начинать с «демократической», не надо с рабочих, – настаивал Веник.

Он учился в десятом классе на «четыре» и «пять». Родители надеялись, младший поступит в вуз. Отец настраивал его на медицину, мать рекомендовала высшее военно-политическое либо училище погранвойск в Москве.

– Пээрдэ – будто пернул кто, – обкатывал Михаил аббревиатуру на слух.

Они заблудились в трех буквах, никак не двигались дальше.

– Мы пока не можем создать партию – значит, все одно, дэ-рэ-пэ иди пэ-рэ-дэ, – рассуждал Кирилл. – Трёп один.

Василий и Гришаня, оба работавшие в депо на железной дороге, поддерживали букву «рэ», Рабочую партию, можно даже без демократического уточнения. Эти двое примкнули к подпольщикам на этапе закупок бумаги. Долго ждали настоящего дела и буквально рвались в бой.

– Эр-Пэ? – Михаил покатал буквы языком, подумал.

– Куце получается, – высказался Кирилл. – Против КПСС какая-то эр-пэ. А если демократическая революционная рабочая партия?

– Ленина! – воскликнул Веник. – Дэ-эр-эр-пэ-эл!

– Ленинская партия – это хорошо, – поддержал Гришаня. – Ленина всего переврали нынешние-то. Будем настоящими ленинцами, по ленинскому пути поведем рабочий класс.

– Вот, можно еще добавить «классовая»! – оживился Василий.

– Нет, надо что-то одно – либо революционная, либо демократическая. Мы свергать режим не призываем, мы за демократические преобразования, – возразил Михаил, игнорируя нарочитую «классовость».

– Решительные демократические преобразования! – уточнил Василий.

– Ну, тогда весь алфавит сюда давай, чтобы язык сломать! – махнул рукой Гришаня.

Остановились на РДПЛ – «Рабочая демократическая партия Ленина». Осталось сочинить подходящий текст листовок.

Пришел час Вениамина показать класс: он единственный из только что созданной партии окончил десятилетку, то есть почти окончил. Для начала все согласились, что писать надо тезисно, как Ленин.

– Учиться, учиться и учиться, как завещал… – начал было Михаил вдохновлять брата, но тот перебил его:

– Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения!

– Наболевшие? У нас и движения-то пока нет.

– Но ведь наболело же! – вступился за Веника Василий.

– «Что делать» – роман Чернышевского про женщину, Веру Павловну, – сказал Гришаня.

У него по литературе тройка в табеле кое-как вышла, и вытянула его как раз Вера Павловна, которая мужа к себе в спальню стучаться заставляла. Гришаня с сестрой и родителями проживал в комнате в коммуналке. Сестра – за шкафом, а он на раскладушке возле окна. Он делал вид, будто быстро засыпает, чтобы не смущать батю, когда тот на мамку залезал, да тот и не смущался. Стал бы батя стучаться в спальню и разрешения спрашивать!

– Ленин тоже писал «Что делать», – уточнил Кирилл. – Не роман, а как их… апрельские тезисы, по пунктам перечислил, что надо делать.

– Социалистическое отечество в опасности, – задумчиво произнес Вениамин.

Он решил не обращать внимания на путаницу в голове Кирилла.

– Веня, ты мать попроси, пусть с работы принесет том Ленина или два, у нее в кабинете я видел все собрание сочинений стоит. Надергаем оттуда, – предложил Михаил.

– Пока принесет, пока найдем, чего дергать, – еще неделя, а времени-то в обрез, – засуетился Гришаня.

– Так, слушаем все сюда. Вместо апрельских мы напишем октябрьские тезисы, расскажем, что делать. Коротко, ёмко, хлестко, не рассусоливая. По-ленински. Вверху крупными буквами: «Социалистическое отечество в опасности!» – Михаил взял карандаш и вывел на бумаге крупными печатными буквами, затем, отступив вниз, с подчеркиванием: «ЧТО ДЕЛАТЬ?».

– Это напечатаем с большими пробелами между буквами, – согласился Кирилл. – Дальше текст.

Разошлись по домам после полуночи. Вениамин остался ночевать на оттоманке в квартире брата. В голове метались горячие мысли, он то укладывался, то включал торшер и лежа правил текст, пока не выпал карандаш из рук. Михаил спал крепко, проснулся отдохнувшим, веселым, а Веник совершенно измучился к утру лихорадочными снами из букв. Хотел взять черновик, чтоб доработать текст на переменке, – брат не позволил:

– Ты чё, совсем дурак? Учительница отберет, или пацаны вытащат, решат, будто любовную записку сочиняешь. Дело-то подсудное, расстрельное, можно сказать. Никому ни слова. Всех спалишь. Писатель! Сочинитель! Это же про-кла-ма-ци-я. Про пионеров-героев читал? Валю Котика помнишь?

Портрет Вали Котика висел на втором этаже школы в общей галерее славы. Подробности совершенного им подвига Вениамин забыл. Решил пойти прочитать, освежить знания. Пообещал прокламацию в школе не сочинять, черновиков не выбрасывать.

– Давай шуруй, школьник!

Света насыпала в карман деверя карамелек. Тот благодарно кивнул ей, прощаясь. Побежал на остановку, оскальзываясь и стаптывая чужие следы на влажном слое первого снега.

Вечером Кирилл под диктовку Михаила отпечатал первую закладку листовок с текстом, сочиненным Вениамином, десятиклассником обычной средней школы города Темь на реке Таме:

«ТОВАРИЩИ, СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!

Ч Т О Д Е Л А Т Ь?

Октябрьские тезисы

1 ВСТУПАЙТЕ В РЯДЫ Рабочей демократической партии Ленина (РДПЛ).

1 ГОЛОСУЙТЕ на выборах за кандидатов от РДПЛ.

1 НЕ ДОВЕРЯЙТЕ блоку коммунистов и беспартийных.

1 ДА ЗДРАВСТВУЕТ демократия и политическая конкуренция!

2 ДОЛОЙ блат в торговле и кумовство на производстве! Установим контроль за распределением продуктов питания и промтоваров!

3 ДАЕШЬ всенародные выборы правительства и директоров заводов!

4 КОМСОМОЛ является орудием нажима и подушного сбора!

5 ПРОФСОЮЗЫ нас предали!

6 СОВЕТСКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ – авангард международного пролетариата.

Да здравствует рабочий демократический ИНТЕРНАЦИОНАЛ!

МЕЧ ТЯЖЕЛ, НЕОБХОДИМО ЕДИНСТВО СИЛ!»

В первоисточнике у Веника финал выглядел так: «Лучше умирать в борьбе с угнетателями, чем умирать без борьбы голодною смертью. В. И. Ленин ʺСоветы постороннегоʺ».

Старшие товарищи исключили из текста эту цитату. Никто не собирался умирать в борьбе и, тем более, умирать от голода. Уж хлеба-то купить всегда пятнадцать копеек найдется, а к хлебу кильки в томате или плавленый сырок. Никто еще от голода не умирал. Нечего нагнетать, тем более по совету «постороннего». Посторонних тут нет.

Глава пятая. Пропаганда против агитации

По стечению не связанных между собой обстоятельств как раз в эти дни, 9–12 октября, в Москве шел судебный процесс. В репортажах под рубрикой «Из зала суда» газеты писали о нарушении общественного порядка группой, состоявшей из отбросов советского общества, из тунеядцев, из ранее судимых за хулиганство и спекуляцию, наконец просто психопатов. «Эти лица, заранее сговорившись…», – писали про них в московских газетах. В Темь одну такую газетку занесло случайно: Филипп Георгиевич Крайнов привез из командировки. Не нарочно, а завернул в нее копченую горбушу поверх магазинной упаковки. Рыбину Филипп Георгиевич принес на работу в госпиталь угостить коллег столичными гостинцами. Газетку подобрал санитар, прочитав, оставил в приемном покое, там ее нашел скучающий пациент. Привлек запах, да и вообще интересно провинциалу посмотреть, что в столицах пишут. Пошла газета гулять по рукам.

В палате язвенников, с тоской улавливая дух рыбной копчености, заметку читали вслух.

– Вот ведь нашли как-то друг друга, мрази! – бурчал гражданин с обострением язвы двенадцатиперстной кишки, перегибая пополам газетный лист. – Пришли в святое место, на Красную площадь, и там стали нарушать! Пьяные, конечно… – Далее читал: «…Развернули у Лобного места заранее изготовленные плакаты с оскорбительными для советского народа клеветническими надписями, стали выкрикивать грязные лозунги…».

Палата возмущенно вздыхала, чтец цокал языком, ёрзал на табуретке, желая узнать «грязные» подробности, но содержание лозунгов тонуло где-то между строк. Следующим абзацем газета его успокаивала: «Находившиеся на Красной площади рабочие и служащие, возмущенные действиями этих лиц, окружили крикунов, вырвали у них плакаты и разорвали их. Хулиганы были доставлены в отделение милиции».

– Да я бы их самих разорвал, не только плакатики ихние, – заявил чтец, аккуратно разглаживая затертый газетный лист.

– Надо же! – загомонили язвенники. – Кого только не встретишь на Красной площади!

– В отпуск поедем на будущий год через Москву, пойдем посмотрим на Лобное место. На Кремль, на храм Василия Блаженного посмотрим, в Мавзолей, если повезет, попадем, – мечтал вслух капитан лет тридцати пяти. – А если встретим хулиганов, я им такой отлуп дам – забудут, как тунеядничать и спекулировать.

– И лозунги писать забудут, – погрозил кулаком ветеран с самой дальней койки.

В палате никто не узнал о содержании «клеветнических надписей», о том, что «хулиганы» под лозунгом «За вашу и нашу свободу» выступили против ввода войск в Чехословакию, да если б и узнали…

Год выдался неспокойный. Во всем мире бурлило и клокотало, противилось и требовало, восставало и освобождалось от пут. В городе Темь жили вовсе не дураки, а люди, тщательно просвещенные политинформаторами. На заводах, в научно-исследовательских и проектных институтах, в вузах и школах, в красных уголках ЖЭКов неустанно работали энтузиасты и профессиональные лекторы, разъясняющие международную обстановку и причины ее постоянно нарастающей напряженности. Главной причиной, как и следовало ожидать, служило революционное рабочее движение в странах Запада с одной стороны и противодействие реакционных сил – с другой. Каждая категория советских людей получила свою порцию сведений, приготовленных по особому рецепту и приправленных пропагандистским соусом. Клавдия Федоровна Крайнова знала больше других. Обсуждать оперативную информацию в кругу семьи не считала возможным. За своих не волновалась. Была уверена в чистоте помыслов сыновей. Яшу-музыканта считала уязвимым, так за ним и следила тщательнее, корректировала, предупреждала. Ох, если бы она узнала тогда, что Мишка и Вениамин уже вступили на путь политической борьбы с советским режимом!

Темские подпольщики не задумывались о существовании других ячеек стихийного сопротивления и толком не представляли, какой хотят получить результат. Допустим, прокламация достигла бы цели, и рабочие валом повалили вступать в РДПЛ. Куда им обращаться? На каких выборах голосовать за «партию Ленина»? Процедурные мелочи темских подпольщиков не интересовали. Говорил же Михаил: побузим год-полтора – не схватят, а там на дно заляжем. Всесилие монстра, которого они взялись дразнить, не подвигало на выстраивание долгосрочных планов, стратегий, хватало и тактики. Ребята ровно шли под статью с отягчающими – «группа лиц по предварительному сговору».

Глава шестая. Вброс

Седьмого ноября, как и предсказывал Кирилл, снег в Теми лежал по щиколотку. На вброс пошли парами: Мишка – с Гришаней, Кирилл – с Василием. Один кидает – другой смотрит, как народ реагирует, и если что, уходит, не вмешиваясь.

– А что это – «если что»? – уточнил Вениамин.

– Если схватят кого-то.

Договорились в случае задержания не признаваться, что знакомы. Будто каждый действовал самостоятельно. На машинке подпилили литеру, напечатали два «разных тиража». А то, что текст одинаковый, так пусть опера поищут источник. С ног собьются, землю носом рыть будут – не найдут. Машинку спрятали у Веника под кушеткой в родительской квартире. Самого Веника отправили на демонстрацию с колонной его школы. Он как будто бы ни при чем.

Разбрасывать решили сверху, но не с крыши, потому что на крыше сразу блокируют – и никуда не денешься. Идеальный способ – кидать с железнодорожного моста над улицей. Мостов два. Под одним проходит на праздничную демонстрацию колонна химзавода, под другим – университет. Михаил взял себе заводских, «Студента» отрядили на ученую интеллигенцию и будущих командиров производства.

Диктор говорил при виде студенческой колонны:

– На празднично украшенную площадь Революции вступают будущие командиры производства! Да здравствует советское студенчество! Ура!..

– Видали на заводе этих командиров – горе горькое, – ворчал Кирилл. – Старательные, конечно, а бестолковые. Не о том речь. Ладно, замнем.

– Ты в голову колонны не кидай, там ректорат с деканатом идут, знамена несут, портреты членов в руках, им и поднять-то листовку нечем будет. Разве что зубами поймают. Пропусти, кидай в хвост, – рассудительно наставлял товарища Михаил.

Кирилл кивал, поеживаясь. «Все же холодно ему в этом пальто. Хоть и шарф, а холодно, – подумал Михаил. – Побежит – в полах запутается».

– Ты вот что, полы подвяжи ремнем. Силуэт не такой запоминающийся, если полы подвязать. Потом развяжешь, хрен кто тебя опознает.

Кирилл и с этим наставлением согласился. Разошлись.

Михаила от волнения колотило. Пока ждал колонну, дважды сбегал с насыпи отлить. «С перепугу, видать. Кому расскажешь – засмеют», – думал он вслух, пережидая очередной товарняк. Его обдало воздушной волной от состава – страшно, как бы не затянуло под колеса. Физический страх заглушил на время тот, основной, от которого ныло под ложечкой. Дальше все получилось просто. Когда колонна вошла под мост, Михаил вынул двумя руками заранее разделенные пачки листовок. Швырнул. Перебежал на другую сторону, прыгая через рельсы, и швырнул еще раз с обеих рук. Не глядя вниз, кинулся бежать по рельсам прочь, скатился с насыпи и, петляя между огородами частного сектора, стараясь не срываться на бег, чтобы не привлекать внимания, вышел на центральную улицу. Чисто сработал. На него, кажется, даже собаки не лаяли.

Кирилл поступил точно так же. С той только разницей, что спустился с насыпи прямо к трамвайной остановке, отпустил подвязанные полы пальто, надел кроличью шапку-ушанку и поехал праздновать 51-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.

В тот день они нарочно вместе не сходились, даже не созванивались – конспирация. Впрочем, домашний телефон имелся только у Веника, то есть у родителей Крайновых. Ну, допустим, позвонишь, а мать в соседней комнате возьмет трубку и разговор услышит. Зачем рисковать?

На следующий день оперативное совещание на квартире Крайновых проходило в состоянии общего восторга. Наблюдатели – Илюха с Василием – рассказали, как народ охотно расхватывал листовки, полагая, что это праздничное приветствие. Даже читали вслух название про социалистическое отечество.

– Знакомый текст, это ведь с детства учат, как «Отче наш», – смеялся Кирилл.

– Ну, сейчас никто «Отче наш» не учит, – заметил Веник.

– Ну, а потом? Потом что? – торопил Михаил.

– Потом стали по-разному. Одни выбрасывали, комкали, другие комкали и за пазуху прятали, по карманам, – рассказывал Гришаня, дежуривший в колонне химзавода.