Подарок судьбы

Татьяна Деркс

Подарок судьбы

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЗАПАС ПРОЧНОСТИ

Повесть

Мы с детьми пока всё так же живём в старой кочегарке с яркой вывеской «Фотосалон «Кодак» и вечно сырыми стенами. И ещё здесь очень жарко и, открытая круглые сутки большая, во всю ширину окна форточка не выручает. Через помещение проходят огромные трубы с горячей водой для отопления «Дома быта» и нескольких соседних домов.

Всякому терпению приходит конец. Похоже, и я совсем выдохлась, кончился мой «запас прочности». Нет больше сил жить! От меня только вред. Я не смогла сохранить семью. У меня трое детей и куча долгов. У меня нет жилья, нет денег, нет сил. В городе я отпечатала партию фотографий на деньги, взятые в долг у своих знакомых. Вырученные деньги от заказа фото пошли в счет погашения долга. У меня нет больше ничего, и взять негде, только долги. Долги мелкие, но они, как блохи, заедают меня до смерти.

Я не знаю, как жить дальше. Младший сынишка всё чаще болеет. Боюсь, что наше жилище, где сыро и жарко, постепенно убьёт его. Больше нечем объяснить его хворь. Из-за небольшой, но почти постоянной температуры и слабости его не берут в садик. Обследование проходим и каждый раз, как гадание на кофейной гуще. Врачи ничего определённого не могут сказать: и снова, и снова новый диагноз. С ним няня, но и ей уже нечем платить. Жильё и обучение нужно оплатить старшему сыну. Среднему куртку потеплее бы и ботинки…

Что делать? Мелькнула мысль: «Наверное, всем было бы только лучше, если бы я умерла. Мои кредиторы простили бы меня. Да и дети будут жить хотя бы не в кочегарке!!! Но чему они научатся у пьющего отца? Как выживут? Сейчас зима 1996 года, зарплаты нет, и вклады в Сбербанке давно сгорели». И сама же отвечала: «Есть хозяйство, приусадебный участок, с голоду не умрут. Свекровь старенькая, но получает пенсию, и бывший муж получает пенсию, которую мы ему ещё в советское время выхлопотали. Две пенсии – это уже хорошо. Да, там им было бы лучше».

И как-то мысль о смерти стала укрепляться в моей голове: «Всем будет только лучше, только лучше». И я решила: «Сяду в автобус. Сегодня трескучий мороз, а к вечеру он ещё более усилится. Выйду на остановке между посёлками и уйду подальше в степь, чтобы и вернуться не смогла, если даже передумаю. Я больше ничем не могу помочь своим детям. А как же моя мама? У неё муж – инвалид второй группы и внук, сын младшей сестрёнки, на руках. Тут от меня ещё такой «сюрприз» будет. Как она, бедная, выстоит? Ничего, ничего, всем будет только лучше!»

Вот и автобус. На улице настолько холодно – дышать даже нельзя, так что приходится прикрывать лицо. Подумала: «Как раз то, что нужно, недолго промучусь». Сказала шофёру, чтобы остановился у посёлка. Скоро «моя» остановка. Встала, оставив пакет с фотографиями у сиденья, подошла к двери. Зловещие мысли роились в моем воспалённом сознании! «Так будет лучше для всех. Дети будут жить в нормальных условиях» – говорила я себе. И тут же возражала: «Но ведь мы ушли от них, значит, нет там нормальных условий. Старенькая бабушка, пьющий отец… Ты это хочешь оставить своим детям? Такую долю? Ты, молодая, здоровая, не в силах их вырастить, а они смогут?» И опять уговаривала себя: «Главное – они их любят и будут рады забрать, им всем будет только лучше без меня!» И вновь спорила сама с собой, убеждала себя и тут же возражала себе…

Автобус остановился, дверь открылась. Я стояла столбом, вцепившись в поручень. Зубы сжаты так, что, казалось, они крошатся, лицо занемело. «Выйти, выйти!!!».

– «А на кого детей оставишь?!» «Нельзя, нельзя», – билась мысль. «Выйти, выйти ради детей!»

– «Ты их родила, чтобы бросить? Уйти и замёрзнуть – это самоубийство, у тебя не будет покоя и на том свете! Ад будет твоё постоянное место!» И тут я как бы увидела лицо моей мамочки, вернее даже не лицо, а глаза огромные, полные слез и безутешного горя: для тебя ничего не значат слёзы матери и детей твоих? «Нет, нельзя, грех!!!». Закрылась дверь, автобус поехал. Руки словно свело судорогой. С трудом разжала пальцы, отпустила поручень. И словно, боясь, что моё тело рассыплется, как закалённое стекло, на тысячи мелких кусочков, я медленно опустилась на ближайшее сиденье. Мозг словно отключился. Мыслей никаких, душа словно умерла.

От остановки шла быстрым шагом, скрипел снег под ногами. Мороз. Уже почти ночь. Иду как на автопилоте – ни сил, ни эмоций. Очень темно, зашла во двор. Вдруг открылась дверь кочегарки. И среди этой беспроглядной тьмы, в ярко освещённом, огромном прямоугольнике дверного проёма – сияли радостными улыбками счастливые лица моих детей.

– Мамка приехала, мамка приехала! – радостно кричали они. – Мама! Мы так тебя ждали долго!

Я пришла в ужас от того, что чуть не наделала беды. Я встала перед ними на колени. Они обнимали и целовали меня, а я их. Зашли. Накормила и уложила спать. Прошла за ширму, где стояла моя кровать, встала на колени. Плакала и молилась. Благодарила Бога, всех святых и ангелов-хранителей, что не дали мне сделать тот роковой шаг, отвели от страшного смертного греха!

Пока жива – я справлюсь!!! Будет утро – будут планы, всё получится. Точнее, с Божьей помощью всё получится! И сейчас, спустя много лет, каждый раз заходя в храм, я обязательно ставлю свечку за тот вечер и благодарю, благодарю, благодарю…

ПОЕЗДКА В САМАРУ

Весна 1997 года. Наконец-то наш фотосалон начал приносить прибыль. Делали рекламу, разыгрывали призы. И за счёт качества, конечно, дело сдвинулось с мёртвой точки. Но, чтобы были отличные фотографии, два раза в неделю приходилось ездить в Самару. Это примерно двести шестьдесят километров в одну сторону и ещё до ночи нужно было вернуться обратно. Хорошего качества фотографии тогда не делали ни в Грачёвке, ни в Бузулуке. А за счёт качества мы держались на плаву.

Сейчас, наверное, не проблема доехать до Самары и вернуться засветло: много маршрутных такси, а тогда ездили автобусом или поездом. Это было очень неудобно и долго.

Отпечатав фотографии, уже почти возле автобусной остановки я заметила, что начинает моросить дождь. Я испугалась, что фотографии, а их около тысячи штук в сумке, могут промокнуть. Подошла к киоску и попросила продать мне газету потолще. Обернула пакет со всех сторон и укрыла сверху ещё. Вроде бы надёжно.

Домой добиралась на попутках. Страшно, конечно, но желание вернуться к детям сегодня – сильнее страха. Я на автобусе выезжаю за город, выхожу на кольце перед постом ГАИ. Дохожу до поста и стою – мозолю инспекторам глаза. Один из них идёт ко мне. Я на это и рассчитывала. Да они, наверное, уже привыкли меня тут видеть или запомнили.

Говорю: «Мне бы засветло к пацанам вернуться». Инспектор, молча, останавливает машины. Вот грузовик, идет в нашу сторону. Говорю «спасибо», сажусь, едем.

В кабине, кроме шофёра, ещё один пассажир. Едем молча. Внизу у моих ног – термосы с едой и чаем, крепко закреплены. Подумала: «Наверное, живут небогато, раз так запасаются. Не забыть им деньги за проезд отдать».

Спасибо, что взяли в кабину, хотя вряд ли они отказали бы сотруднику ГАИ. Может, это и самообман, но мне как-то спокойнее уезжать на попутке, когда вот так «проводили», чем, если бы я одна была на дороге. Домой мне обязательно нужно вернуться, в кочегарку. В это единственное место, где мы нашли приют, там меня ждут мои дети…

Очень беспокоит состояние младшего сына. Что делать? Его почти невозможно уговорить поесть даже то, что очень любит. От любого кусочка еды у него срабатывает рвотный рефлекс. Он слабеет с каждым днём. Жильё снять не удаётся. Просят оплату за полгода вперёд, боятся, что мне нечем будет оплачивать, а они меня с тремя детьми выселить не смогут. Просто страшный сон какой-то, из которого я никак не могу выбраться!

Вдруг краем глаза вижу, что пассажир достаёт ружьё и начинает вставлять патроны. Я не разбираюсь в оружии, но в эту штуку ушло минимум пять патронов. Стало немного не по себе. Вот влипла: ведь если что, и я «под раздачу» попаду! «Это же на всякий случай, – успокоила я себя, даст Бог – обойдётся».

– Что заставляет ездить на попутке? – резко спросил пассажир.

– Нужда – говорю.

Коротко рассказала о своём положении.

– А это, – я кивнула на пакет с фотографиями, – всё, что даёт нам возможность выжить.

Дальше ехали снова молча. Вот уже и город.

– Мы тебя высадим здесь, на заправке, тут уже близко до вокзала, добежишь.

– Да, спасибо огромное, – сказала я и спрыгнула с высокой подножки. Спохватившись, что забыла отдать деньги за проезд, повторила: – Спасибо! – и протянула деньги, но они отказались брать. Тогда я хотела положить деньги на пол, возле термосов, и уйти, но пассажир схватил меня за руку и отдал деньги обратно. И, крепко ругнувшись, сказал:

– Неси, неси деньги детям, дура! Вам они нужнее!

От неожиданности я испугалась и растерялась. Тихо побрела по обочине дороги в сторону вокзала. Через немного времени я шла и ревела, громко, не стесняясь бесконечного потока машин. Слёзы как прорвало, лились ручьём. Я плакала не от того, что меня обругали и назвали дурой, а от того, что хоть кто-то понимает, как же это страшно быть одной, без денег, без жилья, без защиты…

Я успела на автобус и уже скоро была дома, с детьми. Уже поздно вечером, уложив детей и приготовив каждому вещи на утро, я взяла газету, которой были обёрнуты фотографии. Разгладила рукой, где помялись, страницы, сложила по порядку и стала читать. Это была газета «Из рук в руки».

Пролистав её, я увидела страницу с объявлениями о знакомстве. Ничего подобного раньше видеть не приходилось. «А что, – подумала я, – может быть, это и выход? Хотя шанс очень маленький. Мужчины шарахаются от меня, как от чумной: детей трое, живу в кочегарке, за душой ни гроша. Шансов почти нет, но стоит всё же попробовать. Мне нужно спасать младшего сынишку, здесь он не выживет». И я, выбрав троих, написала им письма.

Ответили все трое. Выбрала того, который хотел серьёзных отношений. Вдовец. Зовут Алексеем. Подумала: «Он много старше меня, но, если человек хороший, не пьёт и не против детей, то стерпится-слюбится, как говорится. У меня нет другого выхода». После короткой переписки он пригласил меня в гости, и скоро мы перебрались к нему.

В общем-то, он неплохой человек. Но когда мы прожили с ним несколько месяцев, я как-то, собирая вещи в стирку, нашла его паспорт. Выяснилось, что на самом деле он старше ещё на десять лет. Я спросила:

– Почему ты обманул?

Он ответил: – Я боялся тебя испугать.

Теперь я понимаю, почему бабушки, сидящие на лавочке у подъезда, совсем не здоровались со мной. Ведь я отняла у них потенциального жениха!!!

ПРОДАВЕЦ НА РЫНКЕ

Сегодня день работника торговли. «Мне тоже довелось работать продавщицей на рынке», – улыбнулась я своим мыслям. Машинально чуть не поздравила невестку с праздником. Хорошо, спохватилась буквально на полуслове.

У меня второй брак, и она – невестка моего мужа, жена его единственного сына. И когда-то она тоже работала в магазине. Сейчас она более чем обеспеченная дама. Барыня. И моё поздравление, может быть, и не обидело бы её, но сильно задело. Прошлое, куда же от него денешься?

На рынке рядом со мной стояли женщины, у которых было высшее образование, и даже не одно. Нужно было кормить семью, учить детей. К работе на рынке я привыкала тяжело. По характеру тихая, даже застенчивая, привыкшая к размеренной жизни, я вообще не люблю шума и суеты, но другой работы не было. С мужем мы разошлись, и на его помощь рассчитывать не приходилось.

Думала, что уже никогда не привыкну к суете и массе галдящего народа. И ещё приходилось очень много говорить, и не всегда правду. Чтобы продать вещь, необходимо было убедить покупателя, что именно эта вещь ему нужна, этого цвета, фасона и качества. Дома я первым делом тщательно умывалась, пытаясь смыть с себя все эмоции и весь негатив прошедшего дня. Тошнота подступала приступами. Едва справлялась. Беременной ходила – так не тошнило. А тут выворачивало просто. Это от всей говорильни, шума, суеты и ненужной для меня информации – такая реакция организма. И только под струями тёплого душа, отпускало.

Мы жили в городе Тольятти. И, в общем-то, всё было неплохо. Палатка была моя, но половину занимала моя знакомая: вдвоём было легче оплачивать аренду. Холодно, январь, канун Рождества. Простояли весь день. Лена продала несколько вещей. У меня как заколдовано – ничего! Ни копейки не заработала. Пришли, когда только ещё рассветало – и уже вечер, начинает темнеть. Вокруг уже собрали палатки и разошлись продавцы.

Рынок хорошо освещён, видно проходящих покупателей: больше толкаются у продуктовых ларьков. Лена тоже стала потихоньку собирать вещи. Я отчаянно пыталась продать хоть что-то. Утром, когда уже уходила, младший сын крикнул:

– Мама, купи мандаринов, пожалуйста. Рождество же.

– А мне машинку, – добавил второй сын.

Стыдно перед человеком, с которым мы теперь живём. Я не хочу брать у него денег и стараюсь обходиться тем, что заработаю. Как я приду к ним с пустыми руками? И я стараюсь, но тщетно: все бегут мимо, едва заглянув в палатку, занятые своими мыслями. Я не замёрзла, а промёрзла! Кажется, что и клеточки живой не осталось.

В палатку заглянула девушка, спросила:

– Почём эти шапки?

– По восемьдесят пять. Отличное качество. Рядом такие же много дороже, – с трудом разжимая губы, ответила я.

Девушка внимательно рассматривала шапку. Вернула мне и ушла. Я, сдерживая слёзы, стала собирать вещи: иначе сейчас Лена уйдёт и мне одной придётся разбирать палатку.

Вдруг девушка вернулась:

– А за сто восемьдесят отдадите?

Я растерялась. Лена, кивнув головой, ответила за меня:

– Да, да, отдадим!

Положила шапку в пакет, взяла деньги.

Девушка говорит:

– Да, там шапки, как ваши, только лейбл пришит и цена двести пятьдесят рублей!

Взяла и счастливая убежала. Лена отдала мне деньги и говорит:

– Беги, пока ларьки и магазины работают.

Я говорю:

– Как же неловко: мы взяли на сто рублей больше!

На что она ответила:

– А за восемьдесят она бы и смотреть не стала!

Я купила всё необходимое. Быстро собрали палатку и сдали всё в камеру хранения. Спешу к остановке. Вот и мой троллейбус, даже есть свободное место. Села. В руках драгоценный пакет для моих мальчишек. Душа нестерпимой болью сжалась от мысли о старшем сыне. Он далеко от нас. Учится. Мы не виделись уже полгода. Я не успела оплатить его обучение, и почти нет шансов, что удастся оплатить. Как он там? Ребёнок совсем. Домашний и стеснительный. Каково ему там выживать?

Мальчик мой миленький, как же нам быть? Как выстоять-то? Я ведь простая деревенская женщина, затюканная жизнью. У меня совсем нет опыта, как выживать в таких условиях, как, наверное, и у многих. Никто ведь и не предполагал, что такая великая страна, как наша, без войны окажется в разрухе.

Ты мой первенец, ты моё солнышко, ты моя радость и надежда. Слёзы застилают глаза. Моя остановка. Бегу к дому, где стучат, ждут ещё два маленьких родных сердечка.

ТЕЛЕГРАММА ОТ СЫНА

От старшего сына пришла телеграмма: «Мама, забери меня отсюда!» И следом вторая: «Мама, переведи меня отсюда». У меня было просто состояние шока! Раз он так кричит на весь мир – значит ему очень больно и плохо. Я стала уговаривать, убеждать Алексея Гавриловича взять его к нам. Я говорила, что он будет учиться и помогать мне в выходные и в свободное время на рынке. Об этом мы говорили с сыном по телефону. Он ведь может учиться в нашем городе в медицинском училище, на том же курсе, если сделать перевод! Он долго молчал, потом сказал:

– Иди на работу, а в понедельник (выходной на рынке до обеда) сходим в училище.

Словами не передать, как я ждала этого понедельника! Пришли в училище, и там выяснилась страшная вещь для меня: курса, на который нужно перевести сына, нет! Есть первый курс, есть третий, все есть, кроме второго! Я растерялась: как такое возможно? Мне что-то говорили, объясняли.

Тогда я стала уговаривать Алексея всё же взять сына к нам: ничего, что снова на первый курс. Но он не соглашался и уверял меня, что это юноше только навредит. К тому же мне нечем было оплатить его учёбу. Хотя я работала без выходных, распоряжаться деньгами не могла.

Алексей убеждал, что у сына есть отец и родственники рядом с ним. А здесь и так двое детей.

– Но ведь, – возразила я ему, – родственники и так едва выживают! А отец…. Если бы он был хорошим, разве мы ушли бы от него?! Бесполезно, непреклонен.

Скоро родственница написала, что у сына проблемы: из-за неоплаты обучения его не допускают к занятиям, и он бросил учиться. Я уже и так была измучена постоянными переживаниями о нём. И, хоть и очень уставала за день, уснуть ночью не могла. Алексей сердито говорил:

– Что ты себя изводишь? Думай не думай – ничего не придумаешь!

Я, конечно, была ему очень благодарна, что он практически вернул к жизни моего младшенького. Но для меня все дети одинаковы, младший или старший – они дети. Я говорю ему:

– Даже кошка из пожара или другой беды выносит всех котят, не разбирая. Как я могу бросить сына!?

Перед тем как уйти на работу, написала ему письмо, что я не могу отказаться от родного сына. Оставила письмо на столе. Вернувшись, увидела, что он дописал:

– Если ты и дальше будешь настаивать, то можете все возвращаться в деревню! И этим ты погубишь всех детей. Я тебя очень люблю и помогу поставить на ноги этих двоих детей, но откажись от старшего – он уже большой! Я ушёл из дома, когда мне было одиннадцать лет, и выжил.

– Но, – напомнила я ему, – ты стал вором и отсидел в тюрьме в общей сложности двенадцать лет. Это хорошо, что тебе встретилась Клавдия, благодаря которой ты стал порядочным человеком и семьянином. Твои дети даже не догадываются о твоём прошлом!

– Откажись от сына, – снова повторил он, – и всё будет хорошо!

Душа моя замирала от страха: «Что делать?! Возвращаться снова в деревню с тремя детьми? Где жить и на что жить? У всех своих проблем и забот хватает. Да и не отпустит он нас так просто». Алексей был отличный плотник, и на кухне стоял пенёк с воткнутым в него острым, как бритва, топором.

«Хорошо, если ты меня любишь, и я согласна быть с тобой, пока смерть не разлучит нас. И у тебя не будет ни малейшей причины огорчаться или обижаться на меня. Клянусь!» – сказала я.

Сил говорить не было. И я на этом же листке продолжила: «Ты считаешь, что старший сын нам, как бы, не нужен и от него можно отказаться? Хорошо, я согласна, но при одном условии. У тебя две руки. Правой ты в основном всё делаешь. И левая, можно сказать, тебе не нужна. Вот здесь, сейчас, положи её на пенёк и отруби по локоть! Она же почти не нужна! И тогда я откажусь от сына! Это всего лишь рука! А я откажусь от сына!»

Он посмотрел на меня и, молча, продолжил на том же листке: «Я прожил с тобой два года, но так и не понял: дура ты или у тебя не все дома?!» (Я вспоминаю эти его слова в разных ситуациях и смеюсь, как бы, отвечая ему: «Да я и сама ещё не разобралась!») Он протянул мне листок: «У тебя есть всё необходимое. Дети здоровы, сыты, одеты, обуты и учатся. Что ещё нужно?! Откажись!!!»

Я порвала листок в мелкие клочья и сложила горкой на столе. Покачала головой: «Нет!» Он взял мусорное ведро и, молча, смахнул в него бумагу. Вопрос был решён – мы возвращаемся в деревню! Заказала переговоры с сестрёнкой: ехать, скорее всего, придётся к ней.

Она успокоила: в деревне продаётся старенький, но пригодный для жилья домик. Обещала договориться о цене. Снова созвонились. Цена оказалась небольшой, но и этих денег у нас не было.

Необходимо было внести половину суммы. Тогда я сказала всем знакомым на рынке, что такая ситуация: уезжаю и распродаю вещи. В основном ковры и хрусталь. Спасибо огромное им всем, никто не пытался сбить цену, хотя, боясь, что так будет, я немного цены завысила. Вещи раскупили, и мы собрали нужную сумму. Сели в автобус, сдав в багаж наш нехитрый скарб. Я больше ни о чём не думала и не переживала: мы едем к сыну – это главное. Мы снова будем вместе!!!

КАШЕВАРКА

Я стою в сельском магазине. В ладони крепко сжимаю три рубля, словно боюсь уронить, потерять. Мне нужно выбрать, что купить – лампочку, так как, её нет в запасе, или пачку пищевой соды? Я много и часто пеку детям что-либо к чаю, а также булочки и просто хлеб.

Дрожжи домашние, самодельные, как ещё когда-то научилась делать от мамы. Да, печь приходится много, так как дети растут и «точат» еду, как мышки – день и ночь. Решила купить всё же соду. Сгорит лампочка – как-то обойдёмся, а без сдобной выпечки будет скучновато, мягко говоря.

Нет, мы не бездельники и не лентяи. У нас два больших огорода, засаженные, как и должно быть, всеми необходимыми овощами. И вместо пяти – десять соток бахчей. Есть ещё огород во дворе, несколько соток – капуста, огурцы, перец, баклажаны и помидоры. Всё то, что требует полива. И мы ревностно за всем этим следим и ухаживаем. Есть также куры, гуси и свиньи в хозяйстве. Но продать что-либо с подворья мы сможем только по осени, когда всё вырастим.

На дворе лето 2000 года. Я работаю вторым поваром в колхозной столовой. Заработная плата крохотная, но и её не дают. Записывают лишь в ведомости: отработано дней столько-то, заработано столько-то. Даже за год получается до смешного маленькая сумма, но и её отдают зерном или мукой. Брать практически нечего, но рады хотя бы и этому.

Хлеб в магазине стоит пять с половиной рублей за буханку. Купить хлеба нет возможности, поэтому и выпекаем хлеб сами. Хлеб свежий, мягкий, и мои «мышки» за сутки могут съесть три-четыре таких буханки. Конечно, с друзьями. Но я даже была рада, что и мои дети с аппетитом поедят за компанию.

В столовой нас двое – я и старшая повариха, дама своенравная и со взрывным характером. Осенью, а может быть, и раньше, мне придётся уйти. Она работает уже много лет, а зимой здесь вдвоём делать нечего. Мне уже не так страшно: за отработанные дни получу зерно или муку, у нас есть хозяйство. Излишки можно будет продать, по крайней мере, не придётся голодать, и будут деньги хотя бы на самое необходимое. Есть в селе дворы, где по каким-либо обстоятельствам не держат хозяйства. Или держат в недостаточном количестве – там действительно голодно.

Питались в столовой в основном механизаторы. Кроме того, мы отправляли еду в поле для бригад, которые работают далеко от села. Продуктов было мало, и они были ужасного качества. Например, макаронные изделия раскисали сразу, как только попадали в кипящую воду. Мы шутили: «Макароны от страха уже над кастрюлей с кипящей водой рушатся!»

Как-то так получалось, что именно в мою смену не выдавали мяса или выдавали недостаточно. Это были просто кости, а мяса на них – только намёк, что оно было. Придя на смену и увидев, из чего мне нужно готовить, я возмущалась и говорила старшей поварихе:

– Если на складе выдают такое мясо, иди, реши этот вопрос – один раз и навсегда! Люди работают с утра до ночи, придут домой – там тоже разносолов нет. А у некоторых просто нечего есть!

Она, конечно, отличная повариха, но мне было обидно, что в её смену с мясом всё в порядке, а моей смене достаётся то, что осталось. Однажды она говорит:

– Всё, завтра я отдежурю, а в твою смену будем делать забастовку! Продуктов нет и людей кормить больше нечем!

Меня многие односельчане предупреждали, что к осени она под любым предлогом меня «уволит». Возможно, эта забастовка в мою смену и будет причиной? Я пыталась возразить:

– Продуктов сейчас столько же, что и всегда. Забастовку-то зачем объявлять сразу? Люди же не виноваты! Я отработаю за тебя смену – иди, добивайся, требуй! Или пойдём вместе в правление колхоза и предупредим заранее.

– Нет, – говорит, – забастовка – и всё!

Говорю: – Тогда бастуем завтра, в твою смену.

– Нет, – раздражённо сказала она, – будет так, как я сказала!

Прихожу в свою смену на работу, а в столовой – хоть шаром покати! Есть только хлеб в достаточном количестве, немного пшена, пол-литровая баночка муки и несколько картофелин. Да, она уже постаралась.

Я растерялась: что делать? Оставить людей голодными? Может быть, в это трудно поверить, но мне в моей жизни довелось голодать, будучи уже взрослой. И что такое голодно, я знаю не понаслышке.

«Пусть уволит! – решила я. – Но людей накормлю!» Но разве можно что-то приготовить из этого? Вспомнился бабушкин рассказ из моего детства. Она рассказывала, как же трудно жилось в войну и послевоенное время.

– Питались в основном на полевом стане, дома и вовсе нечего было есть. Повариху тогда у нас называли кашеварка, – сказала она.