Я у мамы дурочка

Я посмотрела, цела ли моя копеечка. Будто если потеряю её и останусь совсем без денег, что-то изменится…

В поезде забираюсь на верхнюю полку. Хорошо бы заснуть и проспать до Ростова! Но очень хочется есть.

Не знаю, только ли у нас такой обычай: как только люди садятся в поезд, начинают есть! Как будто они не из дома, от своего стола и холодильника!

Еду, конечно, в плацкартном вагоне. И весь он пахнет едой! В нашем купе на столе нет свободного места, выкладывают всё, что припасли на дорогу.

Сейчас там огромная жареная курица. Господи, какой запах! И такая же большая варёная. Огурцы, помидоры, колбаса, хлеб чёрный и белый и даже лаваш!

– Девушка, ну что вы там? Спускайтесь к столу!

– Спасибо, мне не хочется, – храбро отвечаю я. Мне ведь совершенно нечего выложить на этот щедрый стол…

Не тут-то было. Дядечка, что сидел с моей стороны, встаёт, и мы оказываемся глаза в глаза.

– Бабоньки, да она голодная! Просто стесняется.

– А ну, слезай! Это что ещё такое! Смотри, какой стол!

– Да нам за сутки не съесть!

– Садись, садись, бери хлебушек, колбаску…

Это, наверно, тоже только у нас – к еде относятся ласково, всё называют уменьшительными именами.

– Что же ты, в Москве все деньги потратила?

– Да я не знала, что надо будет доплачивать за плацкарту. Ещё и тазик в Воронеже купила!

– И совсем ничего не осталось? – ужасается одна из женщин.

– Осталась одна копеечка. Новенькая.

Купе хохочет так, что из соседнего заглядывает любопытная женщина.

– Ну молодец, всё же копеечку сберегла!

Дядечка, что заставил меня спуститься с полки, помогает донести вещи до такси. Столько добрых людей, наверно, тоже только у нас…

Таксист запихивает мой чемодан, узлы и коробки в багажник и в салон, и я еду, еду домой!

У своих железных ворот выхожу из машины.

– Куда это вы? А деньги?

– Сейчас принесу! Мам, скорей, дай мне рубль, за такси заплатить!

Мы вдвоём перетаскиваем в дом чемодан, сервиз, розочку.

– Ну, ты как маленькая! Разве можно тратить все деньги, мало ли что может случиться в дороге! У тебя ни копейки не осталось?

– Нет, копеечка осталась, вот она.

Счастливый лотерейный билет

Главному редактору Михаилу Дмитриевичу Соколову я обязана одной из ярчайших страниц в своей жизни. Его давно нет на свете, но он живёт в моей благодарной памяти.

Я никогда не заходила в его кабинет! Всю свою жизнь знала только лит-консультантов!

Когда узнала, что получила диплом второй степени в конкурсе молодых творческих работников, удивлению моему не было предела. Я понятия не имела, что проводится такой конкурс, откуда!

В обкоме комсомола мне отдали незнакомую толстую папку. Первое побуждение – посмотреть, мои ли это стихи. Стихи были мои, вне всякого сомнения.

– Как они к вам попали?

– Главный редактор «Дона», Михаил Дмитриевич Соколов, привёз. Он очень удивился, что вас нет среди участников.

– Я и не знала, что в журнале столько моих стихов. Надо же, целая папка! Надо сказать ему спасибо. И вам спасибо за такую высокую оценку.

– Да мы бы вам первую степень дали, были такие предложения. Но у вас – лирика, сами понимаете, нас бы не поняли в ЦК ВЛКСМ. Но зато мы дали вам премию – поездку по стране.

– Когда я должна воспользоваться этой премией?

– Когда у вас будет такая возможность.

Возможность появилась только через несколько лет.

Я думала, все забыли об этой премии, как и о приёме в Союз по второй книжке.

И вот стою перед инструктором ЦК ВЛКСМ – молодым, симпатичным, улыбчивым. Представился – Василий Шабанов.

– В постановлении сказано: «Наградить поездкой по стройкам коммунизма». Куда вы хотели бы поехать?

Я представила карту, что висела на стене за спиной.

– Сахалин. И Приморье! – Почему-то я непременно хотела увидеть уссурийского тигра. Но мало ли чего я хотела! Сейчас он скажет: это для комсомола дорого, поезжайте в Курскую область.

– Замётано. Вы работаете? Берите отпуск за свой счёт и приезжайте. Я подготовлю все документы. Добро?

Отпуск мне дали со скрипом, но письма из ЦК ВЛКСМ не часто попадали в нашу канцелярию.

Эта поездка была для меня счастливым лотерейным билетом.

На Сахалине мне первым делом задали вопрос:

– Хотите съездить на Курилы?

Оказывается, назавтра на Курилы едет бригада обкома комсомола. За день мне оформили все документы!

Недавно ходила по Праге с одной молодой библиотекаршей, которая перед этим прочла о Праге всё. Она останавливалась возле какого-нибудь дома и говорила:

– Теперь я это видела!

Я её понимаю. Я могу сказать о Курилах, о Камчатке, даже о Командорах: я это видела! Правда, в первую поездку успела увидеть не так уж много.

Огромный океан, безбрежные просторы, какие-то особенно доброжелательные люди вокруг. И свобода! Наверно, это было главное, чем я надышалась на Дальнем Востоке.

Василий Шабанов сказал на прощание:

– Вернётесь – расскажете, что вы там увидели, как вас принимали.

Я его больше не видела. Никогда. Вернулась, пошла прямо к нему, поблагодарить за всё, за всё! Я так и думала, этими самыми словами, в другие не укладывалось то, что мне дала эта поездка.

Он был в отпуске. Оставила ему две большущие океанские раковины на столе, позвонила из Ростова.

Что можно было сказать по телефону! Он не видел моих сияющих благодарных глаз. И раковины увели на пепельницы.

А потом его не стало. Такая дикость! Один подонок с краденым автоматом – и нет пятерых прекрасных ребят!

Сколько раз говорила вам, Василий Шабанов, спасибо – мысленно! Скажу ещё раз – за открытие мира, за далёкие края, ставшие близкими на всю жизнь, за друзей – тоже на всю жизнь…

День рождения

Где только меня не заставал мой день рождения! В тот раз это было на Сахалине.

Наверно, счастливых лотерейных билетов была целая пачка, потому что мне сразу предложили в обкоме комсомола:

– Хотите на Курилы?

Конечно, я хотела на Курилы, ещё бы!

И закрутилось! Целый день ребята бегали с моими документами, только вечером оказалась в гостинице. Вспомнила, что не обедала, такое со мной случается часто.

И какое сегодня число? Прибавлять день, что мы летели на восток, или отнимать? Получалось двадцать девятое июля, мой день рождения! Не может быть!

Я на всякий случай спросила у швейцара. Он удивился, посмотрел на меня поверх очков, но ответил:

– Двадцать девятое июля.

– У меня сегодня день рождения!

Он удивился ещё больше, но сказал:

– Поздравляю! – и снова уткнулся в газету.

– Простите, где здесь можно поесть?

– Сейчас? Только в ресторане, тем более – у вас день рождения.

Где ресторан, спрашивать не пришлось. Музыка гремела на всю гостиницу.

Я вошла в зал. Он был полон людьми, дым густой завесой стоял над столиками, выползал на площадку, где толпа двигалась в танце, поднимался под потолок.

Свободных мест не было, но я хотела есть. И у меня был день рождения.

Всё же у стены был один совершенно пустой столик, и я села за него. Ко мне так долго никто не подходил! Я одна на краю света в свой день рождения! Очень хотелось плакать, даже больше, чем есть.

Напрасно уговаривала себя – столько людей сегодня занималось моей персоной! Но такое чувство заброшенности, одиночества…

Еду на Курилы! – уговаривала я себя. Но в душе звучало: я одна, совсем одна, а у меня день рождения…

Подошёл официант, молодой, самоуверенный и сердитый.

– Почему вы сели за мой столик?

– Все остальные были заняты…

– Ну и что? Это служебный стол, и он не обслуживается.

И тут он увидел мои заплаканные глаза.

– Что с вами?

– У меня день рождения. Я сегодня прилетела и ничего не ела с утра. И так далеко все…

– Я сейчас!

Он обслужил меня быстро и красиво.

– С днём рождения! Счастья вам!

В океане

Мы едем, едем на Курилы! Трое ребят – Паша, Коля и старший – Саша. В обкоме сказали:

– Если Саша едет – всё будет в порядке.

В первый раз я увидела океан по дороге в Корсаков. Он был огромным, неправдоподобно огромным и сверкал, и поблёскивал каждой капелькой своей. Но и потом, сколько ни видела его, он всегда был разным и захватывающим.

В тот наш незабываемый рейс он был не просто Тихим. Он был тишайшим, весь из лазури и расплавленных солнечных лучей.

Саша сказал, что Тихим океан назвал Магеллан, он прошёл его в августе.

Но я повидала его и ревущим, и грозным, и опять тихим и ласковым…

Теплоход везёт оргнабор на плавбазы, в Малокурильск и Крабозаводск на Шикотане. Кроме оргнабора только труппа Магаданского театра и мы вчетвером.

Самый общительный среди нас – Коля. Не успеваем оглянуться, в каюте три девушки, с которыми он успел познакомиться. На столе появляется солёная рыба, чамча – острая корейская капуста – и водка.

То, что я не пью водку, поначалу воспринимается, как хорошая шутка. А когда понимают, что это всерьёз, обижаются.

– Ребята, я же пила с вами пиво на пристани!

Это подействовало, но рыба для меня слишком солёная, чамча слишком острая…

Саша ведёт меня в ресторан.

– Нормальный ресторан. Садись вот сюда, здесь девушек больше.

Меня очень долго не обслуживают. Когда через сорок минут за мной приходит Саша, недовольная официантка только берёт у меня заказ.

Он садится напротив. На столе появляется бутылка вина, я выпиваю половину стакана, допивает Саша.

Мы выходим на палубу, для него эта бутылка явно лишняя, и мне его трудно вести.

Дверь в его каюту заперта, а Коля, говорят, на верхней палубе, на танцах.

На палубе не пройти, в этой толпе, по-моему, немыслимо найти человека. Пока я соображаю, что делать, Саша случайно задевает шезлонг с молодым морячком. Тот вскакивает мгновенно. Они сближаются, он, и Саша, и винные пары, окутывающие каждого в отдельности, сливаются в одну грозовую тучу.

– Ты что?

– Ничего. А ты что?

– Откуда ты такой взялся, ты формы морской не носил! – Это он Саше, секретарю комсомольской организации тралового флота!

Теплоход покачивает, палуба высоко, и до края – два шага.

Я обнимаю их обоих за плечи, они стоят близко, как два бычка.

– Мальчики, ну что вы! Перестаньте!

– Он тебе муж?

– Нет, не муж.

– Так почему ты не хочешь, чтобы я его сбросил с палубы?

– Я и не хочу, чтобы он тебя сбросил. Ни того ни другого не хочу!

Такая железная логика действует! Расстояние между ними увеличивается.

– Скажи ей спасибо!

– Нет, это ты ей скажи спасибо!

Наконец каюта открыта, я сажаю Сашу на диван и выхожу на палубу.

Вдруг по теплоходу проносится:

– Кто на плавбазу «Александр Корсаков» – приготовиться!

Океан чёрный, даже звёзды в нём не отражаются. Как будто их отражения тонут в пучине. У борта теплохода стоит баржа, впрочем, стоит – не то слово, она пляшет на волнах, как скорлупка. Её то и дело швыряет о борт теплохода, подбрасывает под верхнюю палубу и снова опускает вниз.

А на неё уже спущен штормтрап, два каната с перекладинами, Бог знает сколько ступенек. На барже его стараются держать двое моряков.

И по нему спускаются девочки. У меня и сейчас перед глазами – девчонка в юбке, не в брючках, юбчонка эта взлетает, трап разворачивается, смотреть вниз – так страшно!

В коридоре плачет девушка, обняв матроса. В холле обмениваются адресами:

– Пока!

– Пиши!

– Приезжай!

И баржа отходит, и уже на ней плачут одни, пляшут другие… И морячок, которого только что обнимала девушка, выбрасывает бумажку за борт. Читает, комкает и выбрасывает. И я вижу эту бумажку на волнах, а она всё не тонет и не тонет…

А музыка гремит, и прожектора светят в океан, и теплоход кажется таким большим и надёжным по сравнению с крошечной баржой, которая развернулась и отходит медленно в черноту, а на ней и пляшут, и плачут…

«Обаятельный»

После первого же выступления в клубе Крабозаводска мне сказали по секрету:

– Попросите, чтобы вам показали мыс Край Света. И лов сайры.

И когда секретарь парткома радушно спросил, что бы я хотела увидеть на острове…

– Добраться до мыса Край Света немыслимо. Дорог у нас практически нет, машины старые. А лов сайры! Да у них минуты свободной нет! И потом, скажу вам прямо, моряки – народ суеверный, а женщина на корабле…

– Нет так нет, хотя очень жалко.

Я должна была выступать в библиотеке, везли на стареньком газике, и он сломался по дороге. Собственно, дороги не было, был очень мокрый песок.

Я сняла босоножки и пошла пешком. Час. Люди ждали.

После этого секретарь сказал:

– Проси, что хочешь.

Мыс Край Света я уже не попросила, и дороги, и машины видела.

– Лов сайры.

– Не обещаю, но попробую. Покажем лов и этим же сейнером отправим в Южно-Курильск. Оттуда – самолётом.

– Спасибо!

– Подождите, я ещё не договорился.

Назавтра вопрос был решён.

– Я почти договорился. Три сейнера идут сдавать рыбу в Южно-Курильск – «Островок», «Обаятельный» и «Окунь». На каком пойдёте?

– На «Обаятельном», если можно.

– Вы гостья, вам выбирать. В пять – возле управления.

До пяти прощаюсь с островом, будто рву какие-то невидимые нити.

Секретарь парткома встречает меня неожиданным вопросом:

– Светлана, почему вы решили идти именно на «Обаятельном»?

– Название чудесное.

– По названию, надо же! Я сказал капитану, что вы его сейнер выбрали. А он говорит – странно, я на берег не выходил!

Полчаса телефонных согласований, последнее слово пограничников, и я могу идти на лов!

На причале матрос с «Обаятельного» берёт у Саши мой портфель и чемоданчик. До свиданья, Шикотан! Я почему-то не сомневаюсь, что вернусь! И вправду ведь вернулась!

– Здравствуйте! Вы Светлана, а я Тарас Захарович.

Это капитан, очень даже симпатичный капитан.

– Проходите в кубрик, у нас кино и обед.

Обед мне явно не по силам.

– Не обижайте нашего кока, он у нас классный!

Потом сижу рядом с капитаном в рубке на высоком табурете, и он говорит, что сайра – это игрушки, а вот сельдь в Бристоле! И зима тяжёлая, в прошлом году четыре сейнера погибли, обледенели – не уследили, значит, океан чувствовать надо.

Сейнер покачивает, здорово, по-моему, покачивает!

– Сколько сегодня баллов?

– Три с половиной – четыре. А что, чувствуется?

– Есть немного. Я пойду на палубу, хорошо?

– Неудачное время вы для рыбалки выбрали. Вчера потрясло немного, после этого сайра не очень идёт на огонь.

– Да я и так волнуюсь, женщина на корабле – как бы не впустую!

– Не бойтесь, мы без рыбы ни разу не приходили!

На палубе ледяной ветер, волны бьются в борта, и от каждого толчка сейнер качается, как ореховая скорлупка. Мачта ходит ходуном и почти наклоняется над водой. Мне неважно. На изнанку ещё, слава Богу, не выворачивает, но… И ещё не могу отвести глаз от мачты.

Нет, мне не страшно, мне стыдно – у людей работа, навязалась на их голову, и сейчас мне будет плохо.

– Как вы переносите шторм? – спрашивает матрос откуда-то сверху.

– А это шторм?

– Для вас – да, а для нас – полный штиль.

– Такой шторм ещё переношу, а дальше – не знаю, не пробовала.

– Ну, хорошо и так. Да вы не смотрите на мачту, так вас в два счёта укачает. Смотрите на горизонт!

– Спасибо, попробую…

Сейнер затих, команда отдыхает перед ловом, только матрос наверху у прожектора, капитан в рубке и я на палубе.

Океан темнеет как-то сразу, небо становится тёмно-серым, потом чёрным, и звёзды появляются – сразу все.

Загорается прожектор, ярко-ярко. Наверно, издали мы тоже кажемся звездой…

Светлое пятно ложится на воду, скользит вместе с сейнером, и я не свожу с него глаз. Я так хочу, чтобы лов был удачным – вопреки погоде, землетрясению, вопреки примете про женщину на корабле!

Прожектор высвечивает в океане то что-то огромное и розовое.

– Что это?

– Медузы, – отвечает капитан.

– А это?

– Это горбуши.

– Сайра, сайра! – хочу закричать я, но капитан спокойно проводит сейнер мимо одной стайки сайры, и второй, и третьей…

– Как рыба? – спрашивает капитан у матроса.

– Да вялая какая-то.

И вдруг мы замедляем ход. А за бортом, оттуда ни возьмись, появляется всё больше и больше серебристых рыбок. Они снуют и, по-моему, только чудом не сталкиваются друг с другом!

– Молодец, капитан! – кричит матрос у прожектора.

– Включаем свет и постоим немного.

Зажигаются лампы на штангах, похожих на вёсла, с двух сторон. Теперь сейнер похож на большую бабочку со светящимися крыльями.

– Светлана, идите сюда!

Поднимаюсь наверх и просто ахаю – сколько хватает глаз, весь океан вокруг иллюминирован, как на большом морском празднике! Это все сейнеры зажгли огни на штангах.

Рыбы становится всё больше. Как глупые водяные бабочки, она собирается на наши огни! Вдруг жёлтые огни на штангах гаснут и загораются синие. И сайра словно обезумела – рыбки проносятся, как маленькие серебряные стрелки, выскакивают из воды, пролетают по поверхности и ныряют снова.

Но вот фонари гаснут с одного борта, и рыба переходит под другие фонари, а у тёмного борта ставят ловушку. Её ставят очень тихо, без шума и разговоров, густую сеть на двух шестах. Устанавливают метрах в десяти-пятнадцати параллельно борту. И снова гасят фонари и зажигают со стороны ловушки.

Несколько минут ожидания. От этого зрелища просто захватывает дух, и ты не ждёшь больше ничего, но вдруг синие фонари гаснут и загораются красные! И сразу слышится какой-то нарастающий шелест – это рыба поднимается к поверхности навстречу красному огню!

И сразу вся команда начинает выбирать ловушку. Подтаскивают её нижний край ближе к борту и огромным сачком вычерпывают рыбу в ящики, быстро и весело.

На Дону меня не брали на рыбалку, потому что я жалела рыбу, особенно мелкую. А тут – я болею за рыбаков, болею за них с той самой минуты, как ступила на борт сейнера!

И сейчас, когда тяжёлый ковш поднимается из ловушки, такая радость в душе, такой восторг!

– «Обаятельный», «Обаятельный», как дела? Я «Островок», – ожила рация в углу.

Бросаюсь искать капитана.

– Спасибо, иду. Сколько взяли рыбы? – спрашивает по пути у матроса.

– Да центнеров восемнадцать-двадцать, хорошо взяли!

У «Островка» рыбы нет.

– Подходите сюда!

Рация не умолкает ни на секунду. У меня захватывает дух от множества названий, от разных голосов – спокойных и неторопливых, быстрых и резких…

– Смотрите, Светлана, это эхолот. Он показывает, сколько рыбы под килём. Видите шкалу?

– Десять метров! Не может быть!

– Ну почему не может? Так и есть, десять метров! – смеётся он.

Ветер по-прежнему гуляет, как хочет, сейнер покачивает, по палубе можно проходить, только держась за что-то, – я держусь за какие-то витые тросы, натянутые, как струны…

Теперь весь океан светится то голубыми, то жёлтыми, то красными огнями. Выгружают уже вторую ловушку, а эхолот всё чертит десять метров под килём.

– Надо отдавать рыбу кому-нибудь, квота.

– Как отдавать?

– Позовём, кто поближе, пусть забрасывает ловушки.

Он садится к рации. Но все далеко! Наконец отзывается кто-то поблизости – полчаса ходу.

– Подождём, что делать!

Через полчаса мы погасили огни с одного борта, перевели рыбу на другой. Потом сейнер, который остановился метрах в десяти от нас, зажёг свои огни. А мы погасили.

– Хотите чаю, с маслом и повидлом?

– Не знаю…

– Ну, если не знаете, идём пить чай. И пойдём к берегу, часов в шесть будем на месте.

Чай такой вкусный, и хлеб с повидлом тоже, и все такие симпатичные и весёлые!

Капитан оставляет меня в своей каюте и уходит в кубрик, а я долго не могу заснуть…

Просыпаюсь от крика:

– Какого чёрта вы притащились! Вас нет в списке! Никакой разгрузки не будет, везите в Крабозаводск!

– Как это нет в списке! Вчера звонили, позовите старшего!

Это из-за меня! – думаю я и бегу на палубу.

– Девушка, при мне договаривались, что рыбу привезём сюда. Неужели мы шли бы просто так! Позовите, пожалуйста, старшего!

Девушка перестаёт кричать. Я потом понимаю, она не ожидала увидеть на сейнере особу женского пола. Да которая к тому же не прячется, а командует!

– Ладно, узнаю, подождите!

– Как милостыню просим, – сквозь зубы цедит вахтенный. – Придираются, увидят одну рыбёшку не замороженную, всю рыбу принимают третьим сортом!

– Надо же, сидят тут на берегу, океана не нюхали, – возмущаюсь я.

Капитан поднимается в рубку, когда разгрузка идёт полным ходом.

– Доброе утро, Светлана!

– Доброе, Тарас Захарович! Представляете, они не хотели принимать у нас рыбу!

– Куда бы они делись! Я бы им не принял! – говорит он твёрдо, и я успокаиваюсь: куда бы они делись, когда у нас такой капитан!

– Не хочу показаться негостеприимным, но если не хотите застрять здесь на две-три недели, вам надо спешить. Шторм идёт, я вижу по воде. Вас проводят в гостиницу, оттуда всех, кто ждёт самолёт, отвозят на аэродром.

– Не надо меня провожать, у вас разгрузка, и ещё лёд грузить, и отдыхать команде надо.

– Ничего, ничего, я с вами кока отряжу. Приезжайте ещё!

– Постараюсь, я постараюсь!

Кок – в белоснежной рубашке и при галстуке, мы шагаем с ним через сплошные рельсы, какие-то лохматые собаки кружат вокруг нас, и мне грустно – ещё одна страница перевернулась.

Кок ставит мой чемоданчик на пол в комнате администратора.

– Светлана, пожалуйста, отнеситесь к моим словам серьёзно. Я ведь не только от своего имени говорю. Жизнь – штука сложная, мало ли что случится, или обидит кто – вы только напишите, ему не ходить по земле!

Поедем в Невельск?

– Ну что, поедем в Невельск? – говорит мой новый шеф и попутчик, инструктор обкома Валера. У него славное мальчишеское лицо с ямочками и очень даже симпатичной улыбкой.

– Конечно поедем!

– Тогда я жду вас на вокзале в два часа тридцать минут ночи. Поезд отходит в два сорок пять, билеты у меня.

– Ясно. Я буду как гвоздик!

Дежурная будит меня в два тридцать. Как это получилось? Я просила в два. Она три раза переспросила:

– А когда поезд? А когда разбудить? А когда разбудить? А когда поезд?

Спорить с ней – у меня не было времени. Я бежала всю дорогу. Добежала в два сорок три. Валера стоял на площади с отчаянным лицом.

Он схватил меня за руку, я даже не успела остановиться, и потащил в вагон. Я не могла дышать, не то чтобы оправдываться…

– Откуда вы взялись на мою голову! Чтобы я ещё когда-нибудь связался с поэтессой! Да ни за какие коврижки!

Поезд тронулся, когда он кинул в вагон сначала меня, потом портфель. Сам прыгнул на ходу.

Места оказались в разных купе. Через десять минут я снова спала, вагон покачивался уютно.

Вдруг почувствовала, что меня будят. Поезд приходил в пять утра. Я сказала спасибо и снова закрыла глаза. Не прошло и мгновения, как меня будят снова, Валера на этот раз.

– Вас что, проводница не разбудила?

– Разбудила. А что, скоро выходить?

– Что значит – скоро? Немедленно! Поезд уже стоит, а он стоит три минуты.

Ботинки я завязывала на перроне. Валера молча стоял рядом и никак не мог закурить, у него дрожали руки. Слов для меня у него уже не было. Слова-то, наверно, были, но их можно было произносить только про себя.

В семь мы втиснулись в переполненный вагон рабочего поезда, и я захотела есть. А может, это случилось, когда Валера достал из портфеля огромный свёрток из бутербродов с ветчиной.

– Это вы из дома взяли? Как догадались, мне и в голову не пришло! – говорила я, уплетая бутерброд за обе щёки.

– Вы, наверно, редко ездите в командировки. В глубинку особенно, потому и не запасаетесь. А у меня в портфеле всё есть – сапожная щётка с кремом, иголки, нитки, ножницы. Короче, всё, что может понадобиться человеку в дороге. Вот приедем в гостиницу, я тебе первым делом туристские ботинки вычищу, чтобы ты у нас была самая красивая!

– Ещё чего не хватает, – смутилась я, глядя на изрядно потрёпанные носы своих ботинок. Последний раз их чистила дома, перед отъездом. – Я привыкла сама за собой ухаживать.

– Нет правил без исключений, тем более – ты всё сама и сама! Город Валера показывает по дороге. Своеобразный город, он зажат между сопками и океаном. На сопки громоздиться трудновато, поэтому он растёт в океан, засыпая заливы, отгораживая их насыпными косами, и вот уже вырастает целая улица на воде.

Сначала он заводит меня в столовую, а только потом в горком комсомола. Его встречают шумно и радостно, видно, он в этой глубинке частый гость.