Вольные хлеба

– Она мне показывала ваши стихи. И всё просила найти вас в Литературном институте. Вот, она просила вам передать, это болгарские сладости, я ездила домой на несколько дней.

У меня это бывает – события не выстраиваются по прямой, не уходят в никуда, а возвращаются как бы по спирали.

Много лет назад в ответ на какую-то журнальную публикацию я получила письмо из Болгарии.

И попросила разрешения в нашем Первом отделе ответить и послать стихи. Мне разрешили!

И теперь, как ответ на очередное письмо – Лиляна. Сияет всеми своими ямочками!

– Как жалко, что мы так поздно познакомились. Я кончаю аспирантуру в МГУ, весной защита, и прощай, Москва!

– Почему же – прощай. Я тоже весной кончаю курсы. Но Москва открытый город, всегда можно приехать.

– Вы правы, у нас конференции бывают. Но это уже другое дело. Как у вас уютно! Комната просторная, а мы вдвоём с соседкой, и всё маленькое – комната, кухня. Общежитие есть общежитие. А вы всё устроили, прямо как дома.

– Так это же и есть дом, на целых два года. Я, когда приехала, и в гостиничном номере наводила уют, и на съёмной квартире. А уж здесь – сам Бог велел. Я так благодарна Судьбе и за этот мой дом, и за курсы, и вообще за Москву. Столько нового…

Мы встречались ещё несколько раз – то театр или концерт, то интересная лекция в МГУ. Я была у неё в гостях.

Меня восхищала её собранность, целеустремлённость. Такая молодая – и уже почти готова диссертация, и никаких зигзагов в жизни, всегда знала, чего хочет и добивается же!

7. Зима

Как только у нас совпадает пара свободных часов, я у Саши, вернее, у Темы Исааковны. Мы работаем у инструмента. По правде говоря, так и надо работать, чтобы стихи и музыка подстраивались друг к другу, подлаживались, и начинали жить и дышать в унисон.

Так из короткого стихотворения получилась песня «Зима». Саша был очень доволен. Показал её на телевиденье, и её приняли!

Зима

Какая снежная зима,Какая лютая!Стоят сугробами домаВ снега укутаны,А солнце выглянет – оноТакое белое.Как будто глыбой ледянойОт стужи сделалосьИ только вьюги за окномСвистят неистово.И сердце выстыло!Какая снежная зима,Какая вьюжная,Как будто все пути самаПереутюжила,И ни тропинок, ни дорог,И лишь по памятиТы отыскать меня бы могЗдесь, в снежной замети,И лишь неведомо куда,Теплу вдогонку,Вдаль убегают проводаНадеждой тонкою.Какая снежная зима,Какая длинная,Стоят сугробами дома.Деревья в инее,Ветрами улицы полны,Как поле чистое,И сердце выстыло!Но всё равно, ломая лёдРечушкой каждоюВесна придёт,Весна придёт,Придёт однажды к нам.Спадут тяжёлые снега,Уйдут потоками,В моря широкие,В моря широкие!

– Знаешь, – сказала я ему, – я больше за тебя рада, мне для работы не нужен допинг успеха!

Он доволен по макушку, счастлив и горд, и Тема Исааковна зовёт меня к своему щедрому столу:

– Садитесь, садитесь же, знаю я, как питаются студенты!

– У меня в общежитии холодильник, полный еды! И борщ фирменный!

– Не верю я в хозяйственных поэтесс.

И вдруг, когда Саши нет в комнате, говорит мне доверительно:

– Он дотянул песню своей музыкой, в песне главное – музыка!

И я понимаю, как ей самой важен этот успех, ещё важней, чем ему, и не спорю.

– Саша, кто будет её петь? Хорошо бы Пугачёва.

– Я не могу ей звонить, я её боюсь.

– Давай, позвоню я. Чего бояться-то!

Мне отвечали:

– Она занята, или – она нездорова, или – она уехала.

Саша спросил через несколько дней:

– Ну что Пугачёва?

– Не хочет разговаривать со мной.

– А что я тебе говорил? Не хочет, и не надо. Ротару послушала песню, и сказала, что хочет её петь на Новогоднем огоньке!

– Правда?! Здорово! Мы с тобой молодцы. То ли ещё будет!

8. Благодарю прошедший год

Ко мне приехали Люся с Элей, мои школьные подруги. У них обоих семьи, налаженный быт, мужья, дети. Обе кандидаты, как полагается в нашем возрасте. Это только я опять начинаю жизнь сначала, с чистого листа.

Но как здорово вдруг оказаться втроём в комнате студенческого общежития! Сколько смеха, сколько воспоминаний! Они остаются у меня ночевать. В моей комнате одна узенькая кровать, мы долго спорим, кто будет спать на ней, а кто – на полу. В конце концов, укладываемся на полу втроём.

Тихо, темно, только столб лунного света тянется к нам из окна. Мы никак не можем заснуть, три бывшие девчонки, на один вечер вернувшиеся в своё детство. Сажусь между ними, обнимаю коленки, я так счастлива! Господи, сколько у меня было счастья в жизни!

– Девочки, вы себе представить не можете, сколько даёт гуманитарное образование человеческой душе!

– Нас, технарей, двое, а ты – одна. Побьём!

И мы возимся на полу и хохочем…

Эли давно нет на свете, а Люся и сейчас мне самый близкий человек.

Тогда она сказала:

– Света, Новый год у меня в Обнинске, хорошо?

– Спасибо, непременно!

До Нового года оставалось всего несколько дней. Не помню, где я набрела на эту ёлочку. Она была искусственная, но очень похожа на настоящую, годовалую, сантиметров тридцати.

И рядом в коробке лежали такие же крошечные игрушки. У меня была своя комната, у меня были деньги. Купила я эту ёлочку с игрушками.

Наряжать её взялась в первый же выходной. И пришёл Шота, обрадовался моей ёлочке, как ребёнок!

– Ой, какая маленькая! Никогда не видел таких. У тебя и игрушки для неё? Можно, я буду тебе помогать?

Мы наряжаем её вдвоём. Он берёт очередную шишку или шарик своими длинными пальцами и осторожно вешает на ветку. И у меня хорошо на душе – своя комната, своя ёлка, красивый мужчина помогает её наряжать и смотрит на меня ласковыми карими глазами…

Но почему появляются такие грустные стихи?

«Благодарю прошедший год…»

Благодарю прошедший годЗа все его дела,Что он меня и в свой черёдНе выбил из седла,На всё, что послано Судьбой,На всё хватило сил!За встречу,Что он нам с тобойНежданно подарил.И пусть горько моя любовь,Я не рассталась с ней!За то, что тесный круг друзейНе стал ещё тесней.Благодарю прошедший годЗа все его дела,Что были в нём часы, когдаЯ счастлива была,За белый снег,За летний дождь,Весеннюю зарю…Благодарю прошедший год,За всё благодарю.

9. Грипп под Новый год

Когда я умудрилась заболеть?

В первый день была небольшая температура, но все остальные прелести гриппа – налицо. Я боролась, пила какие-то таблетки без разбора. Назавтра пришла врач, пожилая женщина.

– Лежи, девочка. Грипп – это серьёзно. Ты почему такая худая? Питаешься-то нормально?

– В войну и после войны была дистрофия, до самого конца института. А сейчас нормально, конечно, смотрите – холодильник у меня, и борщ в холодильнике. Я поправлюсь до Нового года?

– Удивительно. Сколько езжу в это общежитие, холодильник вижу впервые, да ещё с борщом! А до Нового года я не советую выходить. У гриппа самое обычное осложнение – воспаление лёгких. На день выйдешь, потом месяц пролежишь. Так. Молоко с мёдом на ночь, всё время пить тёплое. Я приду через пару дней.

– Спасибо…

Шота принёс и мёд, и молоко. Выпросил термос у кого-то из ребят.

– Не подходи ко мне, ты заболеешь, у меня же грипп!

– А ты будешь ухаживать за мной? Тогда я нарочно заболею!

– Уходи, очень тебя прошу!

И Неля пришла.

– Что тебе поесть принести?

– Есть ничего не могу, температура высокая. Под Новый год, нарочно не придумаешь! Шота термос принёс, вот, пью потихоньку.

– А у тебя ёлка, надо же! Ну, ты даёшь, прямо как дома – холодильник, скатерть крахмальная, и ёлка!

– Так это и есть мой дом на два года.

– Тебе Нина Аверьяновна просила записку передать.

– Положи на стол, не подходи ко мне. Ты что, тоже хочешь заболеть под Новый год?

– Ладно, выздоравливай!

Нина Аверьяновна писала, что звонил директор фильма, просил передать мне телефон, чтобы я позвонила в любое время дня или ночи. И что будет ждать меня в субботу в Архангельском в десять утра.

Первое побуждение – ехать, хотя температура была тридцать девять и шесть. Меня остановила не температура, остановило зеркало.

Закуталась и пошла звонить.

– Я его сосед по комнате, очень приятно. Он уехал в Москву. Конечно, передам, выздоравливайте!

Лежала и думала – только передали бы ему, что я не могу приехать, только бы он не бродил там, у себя в санатории.

Но как нахлынуло всё! Я побежала звонить, как только отошла немного. Автомат работал внизу, в вестибюле. Входная дверь всё время открывалась, и волна холодного воздуха пронизывала меня насквозь. Я звонила, когда не было восьми, я так боялась не застать его! Но он ещё спал, оказывается.

– Здравствуй!

– А, это ты. Привет!

– Тебе передали, что я больна и не могу приехать?

– Передали, в два часа. А до двух я ходил, как болван, вокруг музея с десяти утра.

– Ну, ты подумай! Я же просила…

– Он не виноват, я побежал к музею прямо с поезда, в комнату не заходил. Значит, ты не захотела меня видеть.

– Что за глупости! Я приеду к тебе послезавтра, хочешь?

– Нет, я решил уехать раньше.

– Когда?

– Сегодня, если успею. Иди, ты опоздаешь на занятия.

– Какие занятия, я говорю-говорю тебе, что больна, я вышла только позвонить!

– Ты до сих пор больна? Откуда ты звонишь?

– Из автомата в вестибюле, и здесь очень холодно, между прочим, а ты говоришь, Бог знает что!

– Не стой на холоде, ты с ума сошла! Иди скорей к себе, и выздоравливай. Я уеду на несколько дней, а вернусь, и приду к тебе, слышишь?

– Слышу, слышу… Я буду ждать!

Я почти выздоровела за два дня до Нового года. Температура упала, и я захотела есть. Шота жарил мне на общей кухне картошку с колбасой.

Я написала триптих про этот грипп под Новый год, но в сборники включала только среднюю часть, когда температура была тридцать девять и шесть.

День первый, 38,2

Я Гулливер.Я связанный колосс!Какой-то вирус, смех, какая малость,Но все дела мне отложить пришлось,Стоит работа, встреча поломалась!Лежу, и злюсь —Ну, вот, под Новый год,Из серии, что не придумать хуже,Какой-то вирус, крошечный народ,Связал тебя и ждёт себе на ужин.Я царь природы!Громкие слова…Я не тиран, к тому же я – царица!Но им плевать на все мои права,До лампочки им всё, как говорится.И я сдаюсь.Резерв из-за дверейНе приведёшь, привязанный к постели.Ну, ешьте, ешьте, только поскорей!Я не могу валяться по неделе.

День второй. 39,6

Я город на семи ветрахЗа тридевять земель.И сердце мне сжимает страх,Неведомый досель —Окружены двенадцать вратОсадою сплошной,Костры,костры,Костры горятПод каждою стеной.И лишь, открытый всем ветрам,Всех приютить спеша,Горит свечой высокий храмПо имени Душа.Я нападенья не ждалаСредь мирных дней и дел,Не заготовлена смола,Ни ядер и ни стрел.А враг уже ползёт со стен,Идёт, неудержим,По голубым протокам вен,По перепутьям жил,Мой город!Он уже ничей —В обломках и пылиУже от вражеских мечейЗащитники легли,И рвётся враг по их телам,Всё на пути круша,В высокий, беззащитный храмПо имени Душа.Гони же белого коня,Забудь свои дела,Чтоб я тревогу и любовьВ твоих глазах прочла,Ладонь на лоб мне положи —Он весь горит в огне!Чтоб было для чегоЗа жизньЕщё держаться мне.

День восьмой. 36,8

Я человек! Я есть хочу,И я ходить могу,Но только моему врачуОб этом – ни гу-гу!А с полотенцем навесу,Под взглядами томясь,На кухне жарит колбасуОдин грузинский князь,И я, словно голодный зверь,Инстинкта не таю,И этот запах через дверьВолнует кровь мою!Ура друзьям!Привет делам!Легко мне и смешно,Лекарств предновогодний хламЯ выброшу в окно!Я протанцую до утра,Не вспомню про постель!…Я город на семи ветрахЗа тридевять земель.

10. Новый год

Тридцать первого числа я всё же поехала к Люсе в Обнинск прощаться с 1976-м годом и встречать 1977-ой!

Кирпичный четырёхэтажный дом послевоенной постройки, огромная квартира, три комнаты, большая кухня и ванная.

Говорят, если человек однажды строил дом, всю оставшуюся жизнь он будет разбираться в стройматериалах, различать сорта досок, вагонки, марки цемента, и т. д.

Наверно, человек, для которого своя квартира – недостижимая мечта на долгие годы, будет радоваться хорошим квартирам друзей и знакомых, заглядывать во все комнаты и углы, говорить:

– Ой, какая у тебя плитка в ванной! И стойка в кухне, так удобно!

– Света, иди к столу, наконец!

За столом шумно и весело. Компания, тесно спаянная общей работой, совместными походами, общими праздниками.

Я здесь просто Люсина одноклассница, ну и что – нас таких было сорок девчонок! Это потом они меня примут, сначала одну, потом с мужем, потом снова одну…

И я их приму – всем сердцем.

О том, что сегодня премьера моей песни, знает одна Люся. Мало ли что, вдруг снимут в последнюю минуту!

Ведь на следующем Голубом огоньке сняли дуэт Вали Толкуновой и Вахтанга Кикабидзе с песней «Деревья качаются». Кто-то из начальства решил – нечего показывать роман белой женщины и кавказца. Такой был прекрасный дуэт!

Но вот, наконец, знакомое вступление, застолье стихает – Голубой огонёк, это серьёзно, и не вяжется с тихоней, которая весь вечер молчит и улыбается.

Песня грустная, но у меня в каждом, самом грустном и горьком стихотворении есть надежда!

На всё в ответ – однаНадежда,Как одна звездаС колодезного дна…

Песня и кончается надеждой! Я такая счастливая – первая моя песня на телевиденье!

Но одна ложка дёгтя в этой бочке мёда всё же, была. Полная женщина через стол от меня заявляет:

– Зачем нам такие грустные песни в праздник!

Я и сейчас иногда слышу, особенно от молодых женщин:

– Не грузите нас!

Вот это, действительно, грустно…

А с женщиной этой связана ещё одна история. Со временем она признала во мне, во всяком случае, человека пишущего. И Люся несколько раз просила меня:

– Поговори с ней, она собирается выйти на пенсию и писать романы.

Я решила, что «Роман» Миченера, которым я болела тогда, объяснит ей ситуацию гораздо лучше.

Там всё – как пишут романы разные писатели, именно разные. Как их редактируют годами настоящие редактора. Как издательство из хорошего романа делает бестселлер.

Но сначала, если автор новичок, у него самые минимальные шансы, что его заметят и захотят с ним работать. Пусть она взвесит, способна ли на такой труд, и риск, и нужно ли ей это на самом деле.

Она решила, что не нужно. Одной потенциальной романисткой стало меньше в нашей стране

11. Притча

Пан директор не приехал ни через несколько дней, ни потом. Я не находила себе места. А тут ещё мне приснился сон…

Странно, я-то думала, что давно разлюбила его, я-то думала!

На улице – дождь. Собственно, дождь – не то слово, потоп на улице. Светло, и вода бежит потоками. На нём и на мне все мокрое, но какое это имеет значение!

Мы идем быстро, не знаем куда, он обнимает меня за плечи, а я всё пытаюсь сказать, всё начинаю:

– Знаешь, когда я была девчонкой…

Он обнимает меня крепче, и я теряю дыхание и нить мысли. А потом снова пытаюсь сказать:

– Ты знаешь, когда я ещё была маленькой…

Мне так важно сказать это, мне очень важно, чтобы он знал, что я думала и чувствовала тогда, это всё связано, те далекие годы и наш сегодняшний день!

Но он вдруг останавливается и целует меня долго-долго, и я думаю – Господи, ничего не надо больше, теперь можно и умереть, теперь и умереть не страшно.

И вот мы стоим во сне посреди моего двора в Моем городе, и идти нам дальше некуда, потому что это уже не мой двор и не мой дом, и ставни закрыты.

Я говорю:

– Пойдем к реке! – и он снова берет меня за плечи.

Он всю дорогу молчит, но какое это имеет значение! А я снова и снова пытаюсь сказать очень важное для меня:

– Ты знаешь, когда я была девчонкой…

Я слишком быстро поворачиваю на углу, его рука теряет мое плечо, и это опять сбивает меня. Но он сразу обнимает меня снова, и я продолжаю:

– Когда я…

На мне закатанные джинсы, и ноги до колен голые и мокрые, я наклоняюсь, закатываю штанину повыше, и руки мокрые, и волосы, и тонкая рубашка прилипла к телу, и мы идем с тобой, неизвестно куда.

– Знаешь, вот когда я ещё была девчонкой, если бы мне сказали, если бы мне кто-нибудь сказал, что я не буду счастливой, я бы просто рассмеялась ему в лицо, я бы просто рассмеялась в лицо этому человеку!

Это был последний толчок, знаковый. Я села за стол. Слава Богу, у меня своя комната в кои-то веки, письменный стол с лампой. Я пишу прозу. Хотя какая это проза – текст, притча о любви. Я пишу её долгими тихими вечерами, у нас на этаже так спокойно.

Пишу и пишу про свою счастливую- несчастливую любовь. Выхожу на кухню, зарёванная.

– Светочка, что случилось? Кто тебя обидел? Да мы ему голову оторвём! – Обнимает меня соседка.

– Никто не обижал. Это я прозу пишу.

12. Долгая зима

До каникул времени было в обрез.

Поэму я одолела, с правкой, пересылкой вариантов на Украину и обратно, и она её авторизовала, наконец, и большую часть стихов.

Несу Николаю Николаевичу очередную порцию переводов, а за его столом – другой человек.

– Здравствуйте. А где Николай Николаевич?

– Он умер.

– Как? Что вы такое говорите? Когда, от чего?

– Уже похоронить успели. От старости, ему же было за девяносто, чему тут удивляться. Теперь здесь я. Вы по какому вопросу?

– Извините, это так неожиданно…

– Ну почему – неожиданно! Вы-то зачем пришли?

– Я перевожу книгу стихов Ганы Светличной. Принесла ещё переводы, авторизованные.

– Светличная, Светличная… Вот она! Это сколько же вы успели перевести! И всё авторизовано? Хорошо. Она по плану на второй квартал. Давайте переводы, положим в папку. Много ещё осталось?

– Да нет, кончу на каникулах.

– Вы ведь на ВЛК? Жду вас после каникул.

Все каникулы сижу в кресле у стены, где когда-то царили тигры на белом кафеле. Это единственное тёплое место в квартире. Мама уходит к внукам на целый день и возвращается без сил.

Я обязательно должна до Москвы кончить книгу переводов, но отвлекаюсь часто, просто сижу и смотрю в пространство. Такая безнадёжность от холода в квартире! Я-то уеду через несколько дней, а мама… Бедная моя мама!

– Не переживай, – успокаивает она меня, – это последняя наша с тобой трудная зима. Весной поменяемся с Юрой, а там и тебе дадут квартиру.

Это была далеко не последняя трудная зима, для меня, во всяком случае. Маму я всегда старалась оградить.

Притчу свою я забросила, конечно, главными были переводы. Потом так трудно было входить в неё снова!

13. Никогда больше

Переводы я всё же кончила в Ростове, отослала Ганне. В Москве меня ждало её письмо.

Она писала, что на зимних каникулах к ней приехал мой сокурсник и привёз свои переводы её стихов.

«У него не было никакой уверенности, что они будут напечатаны, им двигала только любовь к моим стихам, – писала Ганна, – и я хочу, чтобы часть книги была в его переводах. Для этого некоторые ваши переводы придётся снять, и в первую очередь – поэму». И тут же указание: «Поторопите подборку в Дружбе народов», это путь к книге».

Меня потряс её высокомерный тон, она писала мне, как провинившейся служанке. А ведь в прошлом письме было несколько авторизованных стихов и два-три замечания по остальным!

– Не пишите ей больше, – возмущается редактор в журнале, – письмо действительно хамское. Мы сами пошлём ей стихи на авторизацию, и издательство пусть отсылает.

Редактор в издательстве и не разговаривает со мной:

– Она хозяйка, имеет право отказаться от переводчика, который её не устраивает.

– Но она уже авторизовала, практически, всю книгу!

– Значит, ваш коллега привёз ей переводы, которые лучше ваших.

– Я ничего не могу доказать. Это вы можете сравнивать.

– Она хозяйка книги.

Прихожу к заведующему отделом. Он смотрит на меня сочувственно.

– Понимаете, я не только стихи переводила, когда вопрос об издании книги не был решён, я поэму переводила в тысячу с лишним, строк! И она авторизована! Я уже не говорю о том, что книгу рассматривали с моей подачи. Если бы Николай Николаевич был жив…

– Светлана, я всё понимаю. Николай Николаевич очень хорошо о вас отзывался. Но вы знаете, Ганна – инвалид, лежачая, как мы можем спорить с ней? Нас не поймут.

– Тогда я забираю рукопись.

– Это жест красивый, но очень дорогой.

– Для меня это не красивый жест, я просто уважать себя перестану, если не сделаю этого.

Я забрала рукопись. Она легла в огромную стопку черновиков, я и сейчас пишу и печатаю на её оборотах. Книга вышла в переводах моего сокурсника. Я не подавала ему руки и после курсов, но его такие вещи не трогали.

Из «Дружбы народов» я не забрала подборку, и она вышла в моих переводах. Надо было забрать и её, не знаю, почему я этого не сделала.

А тут я встретила в Доме литераторов Искру, редактора журнала «Советская женщина».

– Светочка, я вас поздравляю. Рассказ Наташи Кащук в вашем переводе признан лучшей публикацией года.

– Здорово, спасибо! Наташа знает?

– Знает, как же. Уже больше месяца прошло.

– Странно, она мне ничего не сообщила.

Больше я не переводила ни строчки, как отрезало. Георгий Кайтуков спрашивал, почему я больше не перевожу его стихов. Но его я тоже не могла больше переводить.

Часть III

Жизнь полна до краёв

1. Мозговая атака

Была зима, белоснежная зима в Москве и Подмосковье. Друзей у меня в Москве практически не было. Даже через много лет за широким столом на двадцать-тридцать человек собирались, как я говорила, ростовчане и примкнувшие к ним москвичи.

Давние мои друзья жили не в Москве. В основном, конечно, в Ростове. Люся в Обнинске, Борис в Зеленограде, Лариса, институтская моя подруга, со своей большущей семьёй в Балашихе.

Только Софа, дочка маминой подруги, которую я знала с детства, и Эля, но с ней мы не общались до Высших курсов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.