Вольные хлеба

Походы без билетов прекратились только через несколько лет, с моим замужеством. Мужу на это не хватало легкомыслия – если выходить из дома вечером, то уж знать, куда и зачем.

– Это всё твои студенческие замашки!

Я клала ему билет в кармашек пиджака, когда он уходил на работу, и встречались мы уже в театре. У меня всегда было туго со временем, я ведь всю жизнь пыталась объять необъятное. Я опаздывала с детства. Один знакомый моей юности напомнил мне:

– У тебя была теория – если не будешь опаздывать, ничего не успеешь.

И в тот день я опаздывала. Пролетела мимо билетёрши в театре Маяковского, наверно, за две минуты до начала спектакля. Наши места были заняты, я пригласила дежурную.

– У вас билет на вчерашний спектакль, – сообщила она невозмутимо, – пойдёмте, я посажу вас на свободное место.

– Но ещё муж должен прийти, у него второй билет!

– Я думаю, муж у вас здравомыслящий человек, догадается взглянуть на дату.

Конечно, она оказалась права.

Я ходила на все семинары, на все вечера, все диспуты в ЦДЛ.

А как-то забыла в общежитии членский билет. Спохватилась у входа, прошу вахтёршу:

– Пропустите меня, пожалуйста, я опаздываю! Я вам завтра членский билет покажу!

– Чей билет – папин, мамин?

Один диспут помню хорошо. Вёл его Данин, умница, обаятельнейший человек. Длинный стол, за одним его торцом – молодые учёные, за другим – мы, молодые поэты.

Всё шло довольно гладко, я молчала и слушала, хотя учёные были уж очень самоуверенны. И тут Данин задал им явно провокационный вопрос, но и они, и я проглотили этот крючок.

– Технический прогресс – это нормально. Но как быть с законами нравственности, морали?

И худенький очкарик заявляет:

– Я думаю, со временем мы выработаем какие-то постулаты и дадим их человечеству!

Этого я не могла перенести.

– Технический прогресс – очень увлекательная штука. Вот я, гуманитарий до мозга костей, поддалась, пошла в технический вуз. На самую передовую технического прогресса, в Радиотехнический! Весь наш класс пошёл в технические вузы, так это было заразительно. Сколько людей пошли не по своей дороге! А потом – или всю жизнь расплачивались, или выпрямляли этот зигзаг, если хватало силёнок! Но постулаты – это уже слишком, простите. Человечество их выстрадало, а вы хотите вывести, как ваши формулы!

Когда все расходились, Данин улыбался мне по-доброму.

15. Гости

У меня была своя комната, и появились гости! Это сейчас – гости договариваются о своём визите по телефону, или ты, опять же, по телефону, приглашаешь их. Телефона у меня не было так же, как в Ростове. И точно так же гости являлись без приглашения и предупреждения.

Первой, по-моему, была моя знакомая из Киева, мы жили вместе в гостинице в какой-то из командировок. Она тогда приехала на пластическую операцию, переделывать нос.

– Понимаете, меня принимают за еврейку, каждому ведь не объяснишь!

– Вы мне это говорите? Я же сама еврейка, между прочим, и никогда не скрывала и не скрываю этого!

– Это ваше дело, а мне плохо!

Она писала мне ещё долгие годы, моей жизнью не интересовалась, жаловалась на свою. И сейчас повторяла:

– Мне уже тридцать шесть, жизнь кончена. Как ты могла в своём возрасте бросить нормальную работу, тебе же не двадцать лет!

– Ничего, я ещё много чего успею, мы долгожители! – смеюсь я, но мне невесело. Друзья тоже удивляются, как я осмелилась изменить свою жизнь. Но они поддерживают меня!

– Старость – это не жизнь! – убеждённо говорит моя гостья.

– Смотря, какая старость, – почему-то защищаюсь я.

Хотя, если разобраться, разве это старость! Через три года у меня выйдет сборник стихов, я назову его «Лето», пора зрелости. А ещё год спустя выйду замуж! Но я ещё не знаю, что мне приготовила Судьба…

Она недовольно осматривает мою уютную комнату – комендант мне сказала как-то, что приводила экскурсию, когда я была на занятиях – во что можно превратить казённое помещение!

– Зачем тебе одной такая комната, это же общежитие! А люди приезжают, им остановиться негде.

Она у меня ночует, утром я кормлю её завтраком, и мы вместе выходим к троллейбусу. Больше я не получу от неё ни одного письма.

А потом закрутила меня Москва водоворотом дел, новых впечатлений и встреч. Наташа присылает рассказы для перевода, какие-то журналы берут мои стихи, неважно, что почти все они вернутся обратно, Саша пишет новые песни…

16. Жизнь без любви

С Сашей мы теперь можем встречаться, как только у него появляется хотя бы пара свободных часов.

Он женился осенью на девочке – она только окончила институт. И теперь я приезжаю не в старую его квартиру, к Теме Исааковне, а через дорогу, где он живёт с женой Ларисой и тёщей.

Хозяйки радушны, но какой-то холодок светскости, превосходства исконных москвичек предо мной, провинциалкой. Я не показываю вида, что меня это задевает. Пью дежурный чай с дежурным печеньем. Рассказываю, для смеха, про Кисловодск:

– Парень, как говорят, кавказской национальности сидел в вестибюле в столовой и продавал билетики на экскурсии. У меня были длинные светлые волосы, а у моей соседки по комнате такие же длинные, только чёрные, как смоль.

И они, её и мои, мелькали перед ним три раза в день. И представляете, он говорит: «Девочки, вы себе выбрали не тех кавалеров!»

Я говорю – почему же, мы выбираем тех, кто делом занимается – хлеб растит, дома строит, а не билетики продаёт.

А он – «Я на этих билетиках зарабатываю в десять раз больше ваших строителей и хлеборобов!»

– А ведь он был прав, – смеётся Ларисина мама, – не тех вы, Светлана, выбирали, не тех!

А вот мы сидим с ней на диване, Саша должен вот-вот прийти.

– Знаете, Светочка, мужчину, мужа, надо уметь выбирать. Вот у меня подруга – красавица писаная! Умница, молодая, моложе вас. А замуж вышла за низенького, лысоватого. Ну, рядом поставить нельзя! Все удивлялись, ужасались, жалели её. Я, как лучшая подруга, всё же спросила, что она в нём нашла. А она говорит: «Знаешь, он меня обожает, просто молится на меня. Чего бы я ни захотела – появляется немедленно. Видела бы ты, как он смотрит на меня! Это дорогого стоит. Все ваши красавцы вместе взятые – не тянут, понимаешь?» Светочка, не ищите красавца, пусть будет страшненький, маленький, лишь бы любил по сумасшедшему.

Почему меня по сумасшедшему может любить только маленький и страшненький! Смешно… – думаю я, но молчу.

Мне не хватало Темы Исааковны, её тепла и участия. Сколько она делала для меня за время нашего знакомства! Гостиницу, когда я как-то приехала в командировку, и не могла в неё попасть. Частную квартиру, когда меня очень вежливо просили покинуть гостиницу. И как она всегда старалась подкормить меня! И я радуюсь, хотя опять же не показываю вида, когда Саша говорит:

– Света, здесь тебе всегда рады, но работать нам лучше у мамы.

У мамы было действительно лучше! Новые песни появлялись одна за другой. Он написал «Подкову», её приняли на пластинке, и записали с Майей Кристалинской.

Стихи эти я написала только прошлым летом. Мы шли как-то с Бориной даче к автобусу с его другом по просёлочной дороге. Я сняла босоножки и шла по мягкой тёплой пыли. И вдруг – подкова! Старая, чёрная, тяжёлая.

– Смотри, я нашла подкову! Это же на счастье!

– Как маленькая, поднимаешь ржавые железки.

– Это для тебя ржавая железка, а я нашла стихотворение.

Подкова

Дорога свернула, и сноваПрямою стрелою легла,Нагретую солнцем подкову,Нагретую солнцем подковуЯ с тёплой земли подняла.А раньше прошла бы я мимо,Считала – во веки вековМне, сильной, красивой, любимой,Мне – сильной, красивой, любимойДля счастья не надо подков!Покуда хватило мне силыЯ счастью навстречу бы шла,Три пары сапог износила,Три пары сапог износила,Три посоха я б извела…Подкова – безделица вроде,Зачем же так сердцу болеть,Что счастье меня не находит,Что счастье меня не находит —Другими тропинками ходитПо тёплой от солнца земле…

И вдруг оказывается, я нашла песню!

Саша писал песни на мои стихи не так уж редко, но его приходилось всё время подталкивать – написал песню, сделай клавир, покажи певцам, отнеси на радио или телевиденье, или на пластинку, не держи в столе!

Ему не хватало целеустремлённости, привычки работать систематически, и с этим ничего нельзя было сделать.

Я как-то сказала ему, через несколько лет, под горячую руку, что он как восточный владыка – даёт жизнь множеству детей, и не думает об их дальнейшей судьбе.

17. Школа к поэтам приходит во сне

Всё же дошла до меня очередь – на семинаре должны были обсуждать мою прозу. Дала всё те же «Осколки», ведь кроме них, и рассказиков о Димке-маленьком, прозы у меня не было. Что их было обсуждать! Часть уже опубликована, и Владимир Дмитриевич Фоменко сказал, что их надо издавать с золотыми обрезами. Юрий Борисович Лукин в «Правде» о них написал.

Я не сомневалась, что меня будут хвалить! Не тут-то было. Моя проза оказалась таким же инородным телом в семинаре, как… не знаю что! Мой холодильник в общежитии!

Кричали все:

– Это же не проза, а Бог знает, что!

– Это чистая катаевщина!

Я хотела сказать, что такое сравнение для меня – высшая похвала, но мне и слова не дали! Прозвенел звонок, все вышли из аудитории, остались только мы с Сергеем Петровичем. Я вытирала слёзы.

– Ну что вы, Светлана! Разве это стоит ваших слёз! Они все мнят себя гениями, не приемлют ничего, не похожего на них самих. Перестаньте, пойдём, выпьем кофе в ЦДЛ. Вы, наверно, всё же больше поэтесса, судя по реакции. Хотя плачущих поэтесс мне тоже видеть не приходилось.

На следующей неделе я попросилась посидеть на семинаре поэзии, его вёл Александр Петрович Межиров.

Стихи писать тоже никто никого не учил

– Можно, я покажу вам свои стихи?

– Конечно.

Вернул на следующем семинаре.

– Не часто бывает, чтобы в каждом стихотворении – поэтический замысел. И вкус вам нигде не изменяет. Вы поэт милостью Божьей, но вам не хватает школы.

– Что же делать?

– Не знаю. У вас есть то, чему научить нельзя, и нет – чему можно. Но школа к поэтам приходит во сне.

– Можно, я перейду в ваш семинар?

– Конечно.

Нина Аверьяновна возмутилась:

– Светлана, ты записалась на прозу? У нас не переходят с семинара на семинар!

Но Александр Петрович всё уладил. Весной я даю ему новую подборку, и он говорит, улыбаясь:

– Что я говорил – теперь у меня никаких замечаний. Я попробую дать подборку наших поэтов в Литературную газету, возьму ваш «Лес», не возражаете?

«Лес меня, наверно, понимал…»

Лес меня, наверно, понималЯсною душой своей живою —Он меня ветвями обнимал,И кивал согласно головою.И когда касался он щеки,Не было ни больно мне, ни колко,Будто убирали коготкиОстрые сосновые иголки.А когда я ехала назад,Он стоял за окнами стеною,И его зелёный добрый взглядНеотступно следовал за мною.И казалось – буря не страшна,Никакая боль меня не тронет…И была последняя соснаСловно мама на пустом перроне.

Правда, подборка так и не появилась…

Александр Петрович не учил нас писать стихи, я до сих пор путаю литературоведческие термины. Он читал стихи наизусть, часами. Или приглашал друзей – прекрасных поэтов.

Это были такие же творческие встречи, которые проводил каждый из нас, только слушателями были тоже поэты, люди, которых Союз писателей признал профессионалами, приняв в свои ряды.

Наши снобы или вообще игнорировали такие семинары, или, как с Беллой Ахмадулиной, уходили демонстративно в перерыве между стихами. Она держалась скромно, читала стихи и провожала страдающими глазами уходивших. Как мне было стыдно и жалко её!

– Простите их, – извинился Межиров, – считают себя гениями. Но жизнь всех расставит по своим местам.

18. Чем я могу помочь

У меня всю жизнь было множество идей.

И я тут же начинала действовать! Я всегда была занята. Только заканчивалась одна придуманная мной затея, как новая захватывала меня целиком.

Очередной была серия радиопередач о ростовчанах – студентах Литинститута. Их оказалось немало, и на дневном отделении, и на вечернем, и на заочном. Я читала их стихи и прозу, сидела у них на семинарах, говорила с их преподавателями.

На очном отделении училась одна поэтесса из Каменска. Я сейчас думаю – поэтесса из Каменска? Не она ли выступила на секции поэзии, когда меня принимали в Союз писателей?

Тогда её руководитель, Ашот Гарнакерьян, который десять лет подряд писал отрицательные рецензии на мои сборники стихов, так и не увидевшие свет…

Он бросил с досадой в конце обсуждения:

– Все говорят – Светлана, Светлана! Кто-нибудь помнит наизусть хотя бы одно её стихотворение?

– Я помню, – сказала невысокая светленькая девушка.

– Кто вы, представьтесь.

– Поэтесса из Каменска. Я знаю наизусть стихотворение «Подарок».

И прочла! На этом обсуждение закончилось.

Но это сейчас я связала её и молодую поэтессу, с которой я познакомилась в институте. Странно, что только сейчас.

Она была очень талантливая, девочка совсем. Я читала и перечитывала её стихи, и думала – как здорово, я так не умею.

Стихи она писала совершенно в другой манере. Но для меня это не имело значения, главное, это были Стихи. В них, как в зеркале, отражалась её ранимая, смелая и беспомощная душа. Они, как полотна импрессионистов, помимо, поверх смысла, действовали на эмоции, вызывали ответное чувство.

Беленькая, небольшого росточка, вчерашняя школьница, и только когда поднимала на тебя умные, живые серые глаза, было понятно, откуда бралась взрывная экспрессия её стихов.

Я и сейчас помню две её строчки:

Ушли и оставили жалость на подоконнике:– Беспомощная какая…

Она прислала на конкурс в Литературный институт тетрадку стихов, переписанную от руки, с цветами и бабочками из переводных картинок. Лев Ошанин принял её в свой семинар, разглядел, умница!

Я пошла на семинар, где обсуждались её стихи. Им руководил уже другой поэт, Василий Ефимович Субботин.

Что творилось в аудитории! Как кричали на неё эти мальчики и девочки, которые тоже писали неплохие стихи, наверно, если прошли строгий творческий конкурс.

Формализм – это было самое мягкое обвинение. Ни один человек не выступил в её защиту.

И руководитель семинара только улыбался и молчал.

Я была гостьей, но моё врождённое чувство справедливости…

– Ну что вы говорите! Я понимаю, её стихи слишком отличаются от тех, что пишите вы. От моих стихов они тоже отличаются, ну и что? Художника нужно судить по законам, которые он сам для себя устанавливает. У неё сейчас, например, голубой период, потом она станет писать другие стихи. Главное, чтобы это были Стихи! С большой буквы!

Надо сказать, тогда понятие «голубой» употреблялось в своём истинном, первоначальном смысле.

Это сейчас мой компьютер с негодованием подчёркивает красным в моих ранних стихах:

В вагоне стены голубые,И голубые зеркала…

Она плакала, совсем как я, когда мою прозу ругали «катаевщиной».

Василий Ефимович почему-то соблюдал нейтралитет. Когда все разошлись, сказал:

– Они все считают себя гениями, спорить с ними бесполезно. Думаете, вы их убедили?

– Я бы смогла их убедить, если бы руководила семинаром. Но может, они задумаются, хоть один из них.

Летом я сделала о ней передачу на радио. Принесла её стихи в журнал «Дон». Даня Долинский, он тогда заведовал отделом поэзии, сказал:

– Когда ты перестанешь открывать таланты, у нас и открытые некуда девать!

А через восемь лет:

– Она у нас сейчас ведущая поэтесса!

– Она могла быть ею на столько лет раньше!

И в издательство принесла её стихи:

– Я помогу ей составить сборник, напишу предисловие.

Людмила, зав. редакции художественной литературы, посмотрела на меня выразительно. Я понимала, что она хотела сказать:

– Скажи спасибо, что мы тебе книжку выпустили!

В Союзе писателей не могли придумать, как ввести в какие-то рамки эту мою бурную деятельность. В конце концов, Борис Васильевич Изюмский сказал на собрании:

– Мы поручили эту работу Светлане, и она справилась.

Но по институту прошёл слух, что мне можно принести свои работы, и прозу, и стихи. Я прочту, и поговорю, и посоветую. Я перечитала несметное количество рукописей, не только своих земляков.

Легенды – живучая вещь! Через несколько лет в больнице я ждала, когда меня заберут на операцию. Она была назначена на десять утра, потом её перенесли на двенадцать, потом – на два часа.

Я вздрагивала, когда за дверью проезжала тележка – она проезжала каждую минуту, развозили обед по палатам. Я была, как натянутая струна. Муж вышел в коридор – посмотреть, не едут ли за мной. Вернулся растерянный:

– Там тебя спрашивают двое ребят.

Вошли, с гвоздиками:

– Нам сказали бывшие студенты Литинститута, чтобы мы разыскали вас в Москве.

– Приходите через несколько дней. Сейчас, буквально, меня заберут на операцию.

Выдержал в Москве один, и то несколько месяцев, грузчиком на мясокомбинате. Я тогда посоветовала ему найти поэтов, работающих в том же ключе, войти в их стаю. Но Москва не принимала чужаков. Сколько я встречала и встречаю талантов, которые так и не смогли пробиться к людям!

Легенды – непостижимая вещь, уже в новую квартиру в Москве ко мне приезжали поэты из Волгодонска, кто-то сказал там, что я помогаю волгодонцам! Чем я могла помочь, кроме чая и советов – никаких связей, никаких выходов на печатные издания я так и не приобрела. Ничего я не могла сделать – ни тогда, ни, тем более, сейчас, когда всё решают деньги.

Как бы ни ругали эпоху «застоя» – можно было принести действительно хорошие стихи или песню на радио, на телевиденье, на пластинку – их принимали!

Сейчас даже пытаться бесполезно без денег. Зато любая бездарность пройдёт по купюрам, как по ковровой дорожке.

19. Я не лесбиянка

Наступала весна, пора любви. Впрочем, для меня пора любви – круглый год. Но в моём сердце продолжал жить только Пан директор, не смотря ни на что. Любовь к нему была, как полноводная подземная река на равнине. Никто не знает, что она есть. Цветут сады, колосятся поля, шумят деревья, поют птицы. А она течёт себе, втайне от всех. У неё, наверно, свои пороги и перекаты, и какие-то отрезки спокойного течения.

Сижу в аудитории рядом с Колей Авиловым. Он нервный, резкий в движениях и суждениях, старше нас всех. Смотрит на меня серьёзными глазами.

– Ты чудная девчонка, только у тебя странные отношения с мужчинами. К тебе половина ребят клинья подбивали, и я в том числе. А ты? Может, ты лесбиянка?

– Что ты, в самом деле, какая лесбиянка! Простоя люблю другого человека, и он меня любит, я знаю, только сложно всё.

– Тогда ты и вправду классная!

На самом деле я верю, что с Паном директором у нас всё кончено. Очень смешно, правда, но я верю, что это конец, при каждой ссоре, а при новой встрече забываю всё. Наверно, у этой моей подземной реки такая глубина, что в ней тонут все обиды.

Но пока я уверена, что это – конец.

Шота приходит каждый вечер, когда я дома. Смотрит своими горячими восточными глазами. Если я не нужна Пану директору, почему не Шота! Я и вправду не лесбиянка.

Ну, почему я не могу подойти и положить ему руки на плечи? И, наверно, что-то есть в моих глазах, если и он не может подойти и обнять меня…

«Какой-то круг…»

Какой-то круг,Какой-то странный круг,Невидимый,Начертанный судьбою.Мне не поднятьТебе на плечи рук,И не шагнуть,Как в бездну, за тобою.Войди в него!Войди в мой дом и сад,Где даже воздухВ ожиданье замер.Войди в него,Который день подрядЯ это говорю тебе глазами!Войди в моиЗелёные леса,Не нарушаяИх спокойной сени,Не пуганы в нихПтичьи голоса,Не стреляныНи волки, ни олени,Не кошеныНи травы, ни цветы!Но ты молчишь,Ты медлишь, медлишь всё же…Не можешь ты перешагнуть черты,Не можешь.

И, как в ответ на эти, такие несвойственные мне мысли, приехал Пан директор! Правда, не один.

Я стирала на кухне. Прибежала соседка:

– Светик, там тебя спрашивают три полковника.

– Наверно, подполковники, у меня нет столько знакомых полковников!

Выхожу в коридор – надо же, Пан директор! С ним его друг, Миша, начальник лаборатории того же института, где я два года работала в командировке. Третьего не знаю.

Я рада им, я уже забыла о своём обещании – что Пан директор меня больше не увидит. А он? Он знал меня до самого донышка. Наши ссоры, даже очень серьёзные, при новой встрече я забывала начисто.

Они принесли шампанское, коньяк, торт и конфеты.

– Почему у тебя и бокалы, и рюмки? И тарелки, и даже чайный сервиз? – удивляется Пан директор. – Это же общежитие!

– Это мой дом на два года. И я, понимаешь ли, женщина. А женщина по природе своей обживает любое жилище, любое своё гнездо.

За столом очень весело, я всё время говорю – а помнишь? А помните? Помните, в Миха-Цхакая вы встречали меня на переезде, у меня в Сухуми украли кошелёк, и у меня не было денег на автобус?

Обращаюсь к Пану директору и Мише, третьему подполковнику только подкладываю салат, картошку, колбасу.

Я понимаю, что он здесь делает, этот третий подполковник. Замуж они собрались меня выдать, надо же!

Но я не показываю вида, не выделяю никак Пана директора. А он задаёт уйму вопросов, мы поменялись ролями, раньше уйму вопросов задавала я.

– Почему у тебя полный холодильник продуктов, у тебя что, гости каждый день?

– Бывают гости, конечно, у нас на курсах сорок мужиков на четыре женщины. Если борщ кончается, могу пожарить картошку по-быстрому. Только выпивка запрещена, у меня нет, и приносить не разрешаю. Для вас – исключение, я так рада, что вы ко мне выбрались!

Хотела ли я выйти замуж? Теоретически – да. Какая женщина не мечтает о своей семье, доме, муже – надёжной опоре в жизни, любящем и любимом? Умом – я готова была выйти замуж за хорошего порядочного человека, доброго и сильного. Но все годы, пока в сердце у меня жил Пан директор, оно говорило «нет!» каждому претенденту на эту роль, и я слушала его.

Весна, ну весна!

У Пана директора день рождения, он решает, что у нас уже чисто дружеские отношения, и он может позвать меня в гости, в свой дом. Меня и Мишу. Слава Богу, Миша, умница, отказался – за себя и за меня.

И мы празднуем сначала втроём, потом вдвоём, у Пана директора в гараже, чисто по-дружески, и он провожает меня до метро.

Я дарю ему кассету со своими песнями, мне помогает их записывать сокурсник. Я ему нравлюсь, очень, женщина это чувствует безошибочно.

– Это подарок?

– Да.

– Любимому?

– Да, как ты догадался?

– У тебя всё отражается на лице.

Готовых песен не так много, и почти все они грустные «Ходите чаще в гости к старикам, «Подкова», «Тополиная стража» и «Алёнушка» с Беловым.

Алёнушка

Стал осинник розовымНа закате дня,Хоровод берёзовыйЗакружил меня,Рученьки зелёныеТравы тянут ввысь —Где же ты, Алёнушка,Где ты, отзовись!Что добро, что лихо яОт тебя снесу,Где ты бродишь, тихая,Где, в каком лесу?Рученьки зелёныеТравы тянут ввысь —Где же ты, Алёнушка,Где ты, отзовись!Некому мне высказатьНежные слова —Сам тебя я выдумал,Сам заколдовал…Рученьки зелёныеТравы тянут ввысь —Где же ты, Алёнушка,Где ты, отзовись!

20. Где твоё кольцо

Когда я только стала инженером…

У нас в Конструкторском бюро работала одна женщина, у неё был муж и любовник. Об этом знали все, даже я, хотя до меня сплетни обычно не доходили.

Когда я заходила к ним, она говорила, обращаясь к женщинам своего отдела:

– Давайте выдадим Светлану замуж. Такое добро пропадает!

Сейчас Тема Исааковна тоже решила, что пропадает добро.

– Вам надо выйти замуж. Что же вы, после курсов вернётесь в Ростов? Пора устраивать свою жизнь.

– Тема Исааковна, я бы с радостью, но не встречается человек.

– Никогда не поверю. Хорошо, я подумаю над этим вопросом.

И подумала! У двоюродного брата Ларисы, Сашиной жены, была крепкая холостятская компания, три закадычных друга. Один из них подумывал жениться. Друзья решили не пускать этот важный момент на самотёк, и самим посмотреть на предполагаемую невесту.

Тема Исааковна – пусть земля ей будет пухом! – закатила званый обед. Мужики были симпатичные, весёлые, и я совсем забыла, что на смотринах. Была, конечно, самой собой.

Жених был самый скромный из них, самый тихий и интеллигентный.

Дня через два я пришла не к Теме Исааковне, а в новый Сашин дом. Лариса встретила меня в прихожей:

– Светлана, вам очень повезло. Саша согласен на вас жениться. У него прочное положение, хорошая зарплата, квартира.

– Правда? А мне больше понравился ваш брат, Давид.

– Губа не дура! Но это не про вас, – почему-то оскорбилась она. На этом сватовство кончилось.