Хотя… я-то свою косу как в двенадцать обкорнала, так больше и не отращивала. Голова от нее трещала, так тяжело было, да никто и не носил. Мне стрижку хотелось, вот чтоб как у всех. Я ж тогда не понимала еще, что стригутся так коротко, чтоб вшей не было. Не все же, как мы, жили… Мама-то как плакала! Нашла мою косу, убрала в сундук. Где тот сундук сейчас?

Чудно так, внутри-то ты все еще девчонка, которая тайком от мамы с парашютом сигает и на танцы бегает. А то, что глаза не видят, уши не слышат, ноги не ходят – так то чужое тело, не твое.

Разве ж мне так сложно в такси залезть? Разве ж мне может быть так сложно?

У водителя спрашиваю, вот чисто из вежливости:

– А вы откуда такой?

Дочка меня в бок толкает. Я отодвинулась.

Он и отвечает без акцента почти, получше наших-то:

– Из Уганды.

Я и спрашиваю:

– И как вам здесь, не холодно?

Дочка снова толкается. Места ей мало, что ли.

А он и отвечает:

– Да нормально, раньше было холоднее. Глобальное потепление, знаете ли.

А я говорю:

– А мне холодно. У нас в Крыму сейчас 18 градусов, знаете ли.

– А в Уганде 25.

– Тоже хорошо, да…

Едет он, едет. Мне дочка все про больницу говорит, а я понять не могу, чего это негру нашему женский голос подсказывает: налево поверните, направо поверните, там камеры, тут авария. Я не удержалась уже:

– Начальница ваша?

– Не понял?

– Ну кто вам объясняет, как доехать? Вы же не местный, тяжело, наверное…

– Мама! – Дочь уже истолкалась вся.

Таксист засмеялся и говорит:

– Это навигатор, машина такая.

Ничего не поняла, еду, в окно все смотрю: магазины, кафе, барбишопы непонятные, не по-русски все как-то…

Странно так: вроде и была здесь столько раз, а все по-новому. Как когда на воздушном шаре в первый раз поднимаешься и вроде знаешь, как что выглядит, ан нет, все иначе. Время ведь тоже такой шар. Мы все думаем, что это поезд, который вперед несется, а это шар и есть. Несет тебя все дальше, все выше, и ты с высоты этой уже не разберешь, что там внизу-то и происходит. Чем дальше, тем все мельче кажется, непонятнее как-то. Расплывается, как в том аппаратике, где зрение проверяют. А потом тебя пинком под зад-то и выкидывают. Сначала папу, потом маму, двоюродных-троюродных, соседей… Полпереулка нашего уж нет, стоят дома заколоченные, а собаки с кошками голодные шатаются… Откуда у меня девять кошек-то?

А ведь наркоз третий будет. Каждая операция – чисто парашют, может и не раскрыться. А дальше что? Небо очень черное, земля голубая, а Бога не видно?

Как же мой-то с кошками справится?

– Мам, приехали, говорю! Ты чего выпадаешь?

Смотрю: у подъезда стоим. Таксист наш вышел, дверцу мне открыл, руку подал, вот какой молодец.

Я ему руку жму:

– Передавайте привет братской Уганде.

– Обязательно. А вы Крыму. Обещаете? – Улыбнулся, а зубы такие белые-белые, аж в глазах чего-то защипало.

– Куда ж я денусь-то?

– Смотрите, я проверю! – Пальцем покачал, сел в машину и был таков.

Дочка подставила локоть, я ухватилась, говорю, давай на лавочке посидим, подышу хоть Москвой вашей, а то вдруг потом не увижу. Дочка рядом сидит, руку мне все сжимает. Я из куртки вытаскиваю конверт с пенсией и списком, листочек тяну.

– Я здесь список сделала на всякий… Ты мне, главное, полонез Огинского поставь, а с едой на поминках сама посмотришь…

– Мам, да ты чего? Мам, ну хватит тебе! Хирург первоклассный, анестезиолог свой, проверенный. Нормально все будет, мам. Мам, ну ты как?

А вижу, у нее уже глаза на мокром месте. Разозлилась так на себя, спину выпрямила и отчитываюсь:

– Самочувствие хорошее. Настроение бодрое. Знаешь… я домой когда полечу, можешь опять этого негритенка мне вызвать? Пирожков ему напеку.

Тараканы

Я росла в коммунальной квартире в угрюмой сталинке на окраине нашего недогорода-недокурорта. Трешка: с одной стороны – алкоголик Вася, по слухам, насиловавший свою парализованную сестру, с другой – сумасшедшая старуха Люба, которая то и дело забывала выключать на кухне газ. А посередине мы – обычная неблагополучная семья излета 90-х, в которой люди сходились, встречались, женились и рожали не по любви и не по расчету, а по одной лишь протестной дурости «потому, что могу». Когда мне было два, отец нас бросил (мамина версия) ⁄ его выгнала мать (папина версия). Время от времени они сходились на поле боя в нашей комнате, предъявляя друг другу бесчисленные счеты, а я пряталась за шкафом, заползала под кровать, забиралась на подоконники, чтобы вынудить их искать, чтобы хоть на миг заставить забыть о том, как они ненавидят друг друга, и вспомнить о том единственно общем, что у них действительно когда-либо было, – обо мне, запропастившейся на просторах 17 метров.

По ночам мама ходила с подругой на дискотеки, возвращалась порой не одна. В двадцать пять она застряла с ребенком в чужом городе, да еще и как-то вдруг в чужой стране, где муж загулял с несовершеннолетней помощницей, а соседи гадили в еду. Можно ли ее осуждать? Подожду своих двадцати пяти, пожалуй.

Так вот, по ночам я часто оставалась одна.

Мама уходит, гаснет свет. «Спи, какая тебе разница, здесь я или нет?»

«Мама молодая», – вторит ей подруга. Ух, как я ее ненавижу.

Мне четыре, и я знаю наверняка, что в квартире много тараканов: если не мы, то соседи уж точно дают им раздолье. Я знаю и то, что тараканы выходят наружу по ночам. Я видела, как они кишат в стоке ванной. Пришли на водопой, черти.

Чертей звала по ночам баба Люба за стенкой, а я в ее ведьмины силы верила.

Гаснет свет.

Я жмурюсь и залезаю с головой под одеяло.

В моем воображения тараканы почти кубриковским потоком крови заливались в комнату. Тараканы на полу, на шкафах, на тумбочке и, что самое страшное, на кровати.

Тараканы приходили за мной.

Утром, когда после беспокойного сна я все же просыпалась, тараканов не было, но как же я страшилась проклятой ранней южной темноты, когда мама снова меня бросала, а я снова оставалась наедине со своим врагом: всего лишь ребенок против бесчисленной и неумолимой армии.

Именно тараканы. Не пауки, саранча, медведки, двухвостки, сколопендры, змеи – постоянная крымская живность.

Тараканы – вот кого я ненавидела.

Поэтому когда Ирина, хозяйка квартиры, в которой мы с мужем (студенты чуть за двадцать, уставшие ютиться по общажным коридорам и укрываться в ванных) решили снять комнату, упомянула тараканов, я сразу насторожилась.

– Квартира, значит, двухкомнатная, но вы снимаете только одну. Спальня закрыта. У вас гостиная, 17 метров, светлая, чистая. Проводили санобработку. Тараканов нет.

Мы нашли единственное объявление, в котором крупными буквами стояло «АГЕНТАМ НЕ ЗВОНИТЬ, САМИ АГЕНТЫ», а к жильцам не предъявлялось непомерных для студентов требований. Снять комнату в квартире без соседей предлагалось аж за десять тысяч рублей. Своя комната, тараканов нет, кроме нас, жить никто не будет.

Все это я держала в голове, пока мы поднимались по лестнице, отчетливо отдающей кошачьими (так я надеялась) экскрементами. Дверь в квартиру оказалась деревянной, ее как будто и не меняли с постройки дома. В коридоре Ирина щелкнула выключателем.

– Лампочка перегорела, видимо, – с тенью облегчения выдохнула она.

Дверь в комнату была куда серьезнее: металлическая, с двумя замками и глазком. Повозившись с ключами, Ирина наконец распахнула дверь и с улыбкой начала:

– Вот так мы и жи… – крякнула. – Ой!

Я растерянно оглядывала квартиру: обои от окончательного падения спасали лишь плакаты с полуголыми девицами, повсюду торчали бутылки и полные пепельницы, гардина тряпкой свисала на середину окна, а посреди комнаты в завершение эстетики декаданса лежало давно затвердевшее разбитое яйцо.

Тараканы бы все смели, мелькнуло в голове.

Ирина погрызла ногти, откашлялась и деловито спросила:

– За девять возьмете?

Мы с мужем переглянулись: яйцо оттереть проще, чем терпеть соседей за стенкой.

Рассчитались.

Яйцо отскоблилось от линолеума минут за сорок, на уборку ушел еще месяц. За это время я поняла, что если в гостиной пили, курили, жарили яйца и девушек из журнала «Флирт», то на кухне, в ванной и в коридоре жгли мебель, пили боярышник и ходили под себя.

В войне с хаосом с целью построить в нашей квартире полноценное хюгге я взяла на вооружение текстильный отряд особого назначения из братской «Икеи». Но на пути к мещанскому уюту оказался нарушитель, куда более злостный, чем обычный бардак.

Тараканы.

Посеревшие без света шастали по платяному шкафу. Рыжие бегали по холодильнику и столу. Черные обитали в ванной. Больше всего я ненавидела белых. Белый таракан – урод вдвойне.

Терпение лопнуло, когда я нашла их логово в поддоне чайника. Того самого чайника, который я ставила, чтобы намутить себе стереотипного какао, чтобы усесться на широкий подоконник, завернуться в свежекупленный плед и погрузиться наконец в собственноручно организованное хюгге где-то на забытой богом окраине Ясенево, но все еще по верную сторону МКАД, радуясь, что пробилась, что смогла, что мне больше не нужно находиться в коммуналке-сталинке или общежитии-хрущевке, что мне не нужно оставаться человеком второго сорта. А эти тараканы, эти выгоревшие – от вечного жара? от недостатка солнца? – тараканы, угнездившиеся прямо внутри моего чайника, вновь объявляли мне войну, напоминая о том, что можно вывезти девушку, но не из девушки, что ты все еще тот же самый таракан, который ищет себе местечко потеплее да понадежнее, куда вечная тапка провидения все же не долетит.

Я испробовала все. Совсем не набоковскую «Машеньку», аэрозоли, от которых закладывало нос, ловушки, липкую ленту. Видеть умирающих тараканов стало для меня высшим блаженством. Смывая их в унитаз, я вела счет потерям противника: три, пять, десять.

Спустя два месяца изматывающих столкновений тараканы выкинули белый флаг и едва поредевшим строем удалились. За одну ночь.

Я победила.

Триумф омрачался лишь окружением: за порогом квартиры по-прежнему царил хаос. Во всех смыслах исписанные стены, подожженный мусоропровод, сломанные лавки во дворе. Около лифта и вовсе уже несколько дней валялся мужик неопределенного возраста, национальности и места жительства. Определенной была лишь его деятельность: он спал.

Утром в воскресенье нас разбудили бесцеремонным стуком в дверь и по-энтэвэшному пугающим лозунгом:

– Откройте, полиция!

Заспанные, ошарашенные, мы кое-как оделись и распахнули хлипкую дверь. Двое полицейских поддерживали подлифтового мужика.

– Эти здесь, а он там! – верещал женский голос.

Сразу узнала скандальную соседку снизу.

– По какому праву не пускаете собственника в дом? – вопросил один из полицейских.

Мы растерянно переводили взгляд с одного на другого.

– Документы! – рявкнул участковый.

Торопливо выдали свои паспорта:

– Крымская АССР, ясненько! – выплюнул полицейский.

Я жалко отбивалась своей московской регистрацией в общежитии, понимая, что никому нет до нее дела: ведь я не местная и муж мой не местный, а вот он – подлифтовый – очень даже местный, поэтому по умолчанию имеет прав больше, чем я, пусть я иду аж на красный диплом в МГУ, и работаю, мотаясь по школьникам после пятых пар по всей Москве, чтобы помогать родным деньгами (не из двух тысяч стипендии же в самом деле!), и пишу что-то, а он вот… лежит.

В конце концов полицейский залез в паспорт к подлифтовому. Оказалось, что он не то что не собственник, но даже не прописан в этой квартире. Стало ясно: объявился тот самый родственник Слава, про которого нам клятвенно обещали, что мы его в глаза не увидим.

Полицейские погрустнели и свалили. Приехала Ирина, поругалась на Славу, прихватила его, обещала, что такого больше не повторится, и была такова.

В субботу в перерыве между парами мне позвонил муж.

– Ты погуляй сегодня подольше.

– Это почему это?

Шестой учебно-рабочий день, и все, чего я хотела, – это моя субботняя пицца и мой субботний фильм на субботнем диване. Хюгге, хули.

– Тут Слава пришел. И не один.

– Он дверь поджег!

Я выругалась. Муж подтвердил мое мнение и повторил:

– Погуляй пока.

Подлифтового Славу поздно ночью забрала Ирина, уже капризно скуксившись: «Сами не можете разобраться?»

Утром просыпаемся – у холодильника лужа. Снаружи ждал вырубленный счетчик. И, конечно же, ухмыляющийся Слава на лестнице.

Ирине надоело его вылавливать. Она не брала трубку или велела выяснять отношения самостоятельно, не забыв предупредить: «С женщинами он не очень, так что аккуратнее там».

Кухня, ванная, туалет, коридор – все это вновь стало обрастать тем, от чего я так старательно избавлялась. Слава расстарался на славу.

Как назло, в это же время у меня резко снизилась нагрузка в универе, так что процент дома и вне дома вдруг дал крен. Я сидела за железной дверью, прислушиваясь к шорохам, даже не рискуя высунуться, пока он был на месте. Так мы продержались еще месяц. В какой-то момент я поймала себя на том, что с тоской посматриваю в окно – не высматривая своих собратьев по несчастью в доме напротив, а подумывая о свободе. Свободе от моей теперь светлой, просторной и чистой комнаты, за порог которой ходу нет.

От переезда останавливало лишь упрямство: разве можно было сдаться, разве можно было вернуться к себе с поджатым хвостом, разве можно было сдать свое отвоеванное… этому?

Как-то ночью, когда Славы не было в квартире, я вышла в туалет. У сливного отверстия раковины сидело два таракана.

Утром я собрала вещи.

Мы съехали с той квартиры спустя три месяца после заселения. Оказались в другой, совсем недалеко. Оттуда сбежали еще через год после конфликта с хозяином. Посреди ночи и почти что в никуда.

Тогда мы и вернулись в общежитие, только уже аспирантское, где супругам можно было жить вдвоем в одной комнате в блоке из двух комнат.

Когда я только открывала дверь в блок, снаружи послышался шорох.

Замерла.

Отперев дверь, увидела на пороге соседской комнаты рыжего кота с по-детски любопытными зелеными глазищами. Мимо него полз какой-то жук. Кот тотчас прихлопнул его лапой, схватил и прожевал.

Там не было тараканов.

И тараканом не была я.

Триггер

1. Ира

День не задался. С утра сцепилась в комментариях под совершенно обычной и, я бы даже сказала, впервые за долгое время разумной новостью: феминистки вполне справедливо требуют убрать призыв уступать место в транспорте женщинам. Не беременным, не с детьми, а вот просто женщинам. Казалось бы, ну с чем здесь вообще можно спорить, ан нет, нашлись защитницы! Пришлось целую простыню аргументов настрочить. Тут как налетели сразу все эти «настоящие» да «ведические», чтоб им пусто было!

Начала я так:

Женщина сама по себе не является слабым существом, однако беременность или маленький ребенок действительно переводят ее в число уязвимых…

А еще и на приеме врач со своими новостями. Полтора часа в очереди, пять минут консультации, продуктивненько так. Я почти выползла из поликлиники и глянула на часы: с подругой встречаемся только через час, а до метро минут двадцать. Ждать автобус? Да ну. Июнь, тепло, без ветра, можно вон во «Вкусвилл» напротив за кофе зайти, так и догулять веселее будет.

Только я перешла дорогу к магазину, как сзади промычало:

– Пам-ма-ги-ги-те!

Обернулась: за выступ дома цеплялся дедушка: невысокий, перекошенный так, что одно плечо сильно выше другого, в черной куртейке, серых трениках – потрепанных, но целых и вроде как чистых. Подошла ближе.

– Что-то случилось?

– До пппппехода ндо.

Трусливо мелькнула мыслишка: а вот надела бы наушники, могла бы и проскочить без всяких там угрызений, да как-то сразу вспомнился мой проникновенно-воинственный комментарий.

Цивилизованное общество должно работать так, что его здоровые и сильные члены как раз и заботятся о слабых и уязвимых: детях, стариках, инвалидах, беременных женщинах…

Взяла дедушку под руку и тут же охнула: ничего себе! Выглядит тощеньким, а как будто мешок с камнями навесили. Во мне-то, между прочим, и пятидесяти кило нет.

– Вам до какого перехода?

– Да там, там… – неопределенно взмахнул рукой.

От него пахло старостью: плохо вымытым телом, ветхой одеждой и чем-то горелым, как будто… гречкой?

До перехода было рукой подать, но от этого не легче: шаг вперед, два отдыхаем. Повезло, что обернулся парень, которого я заметила еще на переходе: высокий, здоровый такой лоб, который перебежал на красный.

В основе всего лежит сила, но разве основанием для деления на слабых и сильных должен быть пол?

Он фыркал, стонал, выругивался, потом заныл, что у него болит рука, и поменялся со мной местами. Вес дедушки резко перевалился на мою сторону, я лишь сцепила крепче зубы, слушая поскуливания о куртке, плохом запахе и несправедливости жизни.

В два шага он оказался рядом с нами. Тут же подхватил дедушку со второй стороны – сразу полегчало. Дедушка пробормотал еле слышно:

– Пагань.

Поддерживая дедушку, я присмотрелась к нашему почти волшебному помощнику: аккуратная стрижка, ровная борода, хорошие очки, часы при этом самые простые, спортивные, на ветровке нашивка популярного бренда умеренного соотношения «цена – качество». Он выглядел как человек, который хотел бы выглядеть лучше.

Через пару минут мы наконец добрались до зебры.

– Сюда?

– Не-не-не! – Дедушка почти разозлился. – До жэдэ!

Тут уж я присвистнула. Район я знала: до железнодорожного километр, не меньше.

– Так давайте я такси вызову?

– Пне! До жэды! – Дедушка краснел и упрямился. Парень надулся сразу же:

– Дед, какой переход? Я не могу. Пора мне! Че с ним возиться?

И глянул на меня так злобно, как будто надеялся, что я его поддержу, и заранее обиделся, понимая, что нет. Такой здоровый, а ноет.

Сама по себе фраза «мужчины не плачут» испортила поколения мужчин, заставляя их подавлять общечеловеческие эмоции.

Я вцепилась в его рукав и подпустила в голос терпеливой настойчивости:

– До перехода, а там уж все.

Он покачал головой и пошел вперед – слишком быстро, так что дедушка едва-едва успевал переставлять ноги. Дедушку он придерживал за рукав, сохраняя безопасное для куртки расстояние. То и дело сглатывал и облизывал губы, так что кадык постоянно дергался, а язык нырял туда-сюда. Мне стало противно.

Через пару домов нам повстречалась женщина лет шестидесяти пяти – семидесяти с девочкой-подростком, пугливой такой – все пряталась. Оказалось, соседка. Повздыхала и заодно попросила довести дедушку до дома, ведь от переезда идти столько же.

Парень качал головой. Я понимала, что он вот-вот скинет дедушку на пенсионерку с ребенком, так что рявкнула, уже не скрывая раздражения:

– Ты мужик или нет? Дедушке помочь надо!

Сильным и слабым может быть каждый. Пол – это всего лить набор гениталий.

Мне уже было все равно: лишь бы не бросил. Кое-как перешли железку. Парень тотчас скинул с себя дедушку, тот зашатался – я едва-едва успела его прицепить к забору.

– Держитесь. – Уткнулась в телефон и обратилась к юноше: – Погодите минутку, такси только подъедет и…

Резво перепрыгивая через рельсы, он бежал прочь. Я выругалась.

Мужчина тоже может устать, с какой стати он должен уступать свое место?

Подъехала машина. Мимо проходила женщина, она и помогла мне запихнуть дедушку на заднее сиденье. Я села впереди, уже почти расслабившись: оставалось совсем чуть-чуть. Рано радовалась. Через пару поворотов мы встряли перед шлагбаумом.

– Вот и приехали, – лениво кивнул таксист.

Я смотрела на карту и качала головой. Издевательство какое-то, ведь дедушкин подъезд оказался самым дальним.

– Не поможете?

Таксист покачал головой и ткнул в навигатор: новый заказ.

Я считаю предложение уступать место в транспорте дискриминирующим, поскольку это еще один кирпичик в такой пережиток, как само понятие «слабый пол».

Я вышла из машины и огляделась: у шлагбаума возились строители. Крикнула:

– Молодые люди! С дедушкой не поможете?

От группки строителей отделилось два оранжевых жилета. Вытирая руки о спецовку, один сказал с заметным акцентом:

– Грязные мы.

– Мы уже тоже не очень-то чистые.

Строители подхватили дедушку с обеих сторон, даже не подпустив меня к нему. Довели до подъезда, протащили по лестнице, вызвали лифт. Я позвонила в дверь квартиры, подождала, затем открыла дедушкиным ключом. Огляделась, прошлась: чисто, свет, вода есть, в холодильнике вроде не пусто, вот только что-то меня смущало, пока я не поняла, что это иконы, которые глядели на меня как будто бы осуждающе со всех поверхностей квартиры. Еще и запах ладана, из-под которого пробивалась та же горелая гречка.

Парни не стали заходить внутрь, побоявшись проблем с хозяевами. Я поблагодарила их и потянулась за кошельком, но они лишь шарахнулись в сторону. Как настоящие мужики.

Усадила дедушку в кресло, дала воды, уточнила еще раз, не нужно ли чего. Уже почти засыпая, он называл меня то Леночкой, то Анютой. Накрыла его пледом и ушла восвояси, потирая занывшую поясницу.

В вагоне метро я прислонилась к задней двери и тут же уткнулась в телефон: высветился еще пяток то ли гневных, а то ли поддерживающих ответов к моему комментарию.

– Девушка, сядете?

Мужчина лет сорока с заметно тяжелой сумкой указывал мне на свободное место. Я благодарно кивнула и тут же шмякнулась, чувствуя, как отпускает спину.

Может быть, тогда в объявлении предложим уступать место и мужчинам тоже?

Ой. Я смотрела на этого уставшего мужчину снизу вверх, прислушиваясь к себе. Перечитала свой комментарий и щелкнула по крестику.

Ваше сообщение удалено. Желаете восстановить?

2. Виктор

Гулять он захотел, как же! Пошел за алкашкой, а свои же кореша и кинули. Болтается у стены, так и поделом. Еще чего, ему помогать, пусть лохов ищет.

Тут сзади женский голос. Внутри как царапнет: не оглядывайся! Не оглянешься, как будто и не в курсе! Быстро ходишь, он и потеряется из виду.

Не выдержал, обернулся, а там девка метр с кепкой уже этого алкаша прет. Ну и куда ей?

Иди-ка вперед. Как будто не заметил, да? А тут чего-то Дашка вспомнилась, как она перед уходом-то: ты убегаешь, а назад и не смотришь, Вить, иду я там или нет, ты только о себе и думаешь. Неделю после этого бухал. Жалко, что не сложилось как-то…

Остановился. До собеседования еще минут сорок, но подойти нужно пораньше. Чтоб все чин по чину там. Если возьмут, то с первой же зарплаты кредитку прикрывать начну, а то задолбали уже эти тинькоффские звонить. Мне вот одни очки тридцатку вышли, между прочим! Может, хату даже отдельную сниму, в комнате уже как-то несерьезно, двадцать пять лет как-никак…

Блин, нельзя так.

Затормозил и вернулся:

– Помогу. – Ей говорю, дурехе этой, не ему же.

Алконавт еще что-то вякнул. Взял я его, значит, с того боку, куда его перекосило, а тяжелый, черт. Идем, а голова его об меня все бьется тюк-тюк, да еще и слюни пускает. Хорошо еще, насморк, хоть не чую, чем воняет. Да я и так это знаю: ссанина да блевотина, так они и кончают, алкаши эти. Детей настрогают спьяну-сдуру, да с дурами такими же, а потом валяются: помогайте мне! спасайте меня! я больной! я не виноват! Ага, конечно.

Жизнь у них виновата, жена, начальник, наследственность – только они не виноваты, да?

Аж в горле со злости пересохло. Пивка бы сейчас холодненького.

Вот и переход наконец-то. А дед как вцепился в руку, не отпускает.

– Дальше. – Еще требовательно так.

Я и решил поставить деда на место:

– На работу пора, сам дойдешь.

А девка-то эта выпендриваться как начала: ой, да как же мы его бросим, да он ведь старый, да надо помочь. Вот идиотка, правда думает, что такому еще помочь чем-то можно. Да сдохнуть под забором такому лучше всего. Других за собой не утянет!

«Скотина, опять унитаз разбил!» – вспомнилось чего-то, как мамка поутру орала в туалете. Нам с младшими потом еще три дня пришлось в ведро гадить. Мать говорила к соседям ходить, а мне запад-ло как-то было, поэтому во двор под куст выливал затемно, пока пацаны на улице не поймали. Спасибо бате, что еще и с фамилией услужил, Толкалин, блин. Толчком до самого переезда звали. Из одного клоповника в другой, так и живу…

А девка уже тащит этого алкаша дальше. Дура и есть.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4