Журнал «Юность» №10/2021

Журнал «Юность» № 10/2021

© С. Красаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложи рисунок Арины Обух «Юность»

Поэзия

Дарья Князева

Окончила ВГУ, кандидат физико-математических наук, актриса «Театра равных». Финалист «Филатов Фест – 2021» публиковалась в «Литературной газете» и коллективных сборниках издательства «Перископ-Волга».

Живет в Воронеже.

Обнуляемся

Обнуляемся.Серая морось пылит в окно.Снега в этом году не допросишься у зимы.Оттого на дворе небеленое полотно,безузорные лужи глянцевы и темны…но погодный режим не важен.Обнуляемся.Стрелка очертит финальный круг,оглушают бокалы и очередь римских свеч.Вдоль экранов остервенело поют и пьют —пять минут, —замирая, врастают в чужую речь,отливая чернильным блеском зрачковых скважин.Обнуляемсярокотно под неизменный «Бом-м-м-м»…Ворожит огонь, пузырьки поднимают взвесь.Принимая время авансовым платежом,уповаем на то, что запас на кредиты есть.На неделю переходим на черепаший.Обнуляемся.Диво – уже удлинился день —оползает сумрак раньше на сто секунд.Открывая глаза в новорожденном январе,с замиранием кроткие тихого чуда ждут.Затухают помалу гирлянды многоэтажек.

Звездолет

февраля назойливые мухимельтешат в окружье фонарякоченеют руки тонут звукирасплетая гомон по ролямнехотя вращается Землякажется совсем заледенелаи замедлив новый оборотравнодушно в космосе плыветраспыляя споры взвеси белойбезымянный сонный звездолетвихри галактической поземкиМлечный Путь растянут за рукавпышный ворох невесомой крошкивечность вырезает на трудахи на хрупких слюдяных окошкахвьет миров спиральные узорынезаметно катятся векалед расколот прорубь глубокав толще беспредельного пространстваесли сквозь нее перенырнутьотыскать другой Кисельный путьс холодом возможно распрощатьсяно ведет планету снежный дрейфмы на ней посажены на клейбегство непосильная затеяскроемся в квартирах щелкнем газперепало каждому из насжалкое наследство Прометеяа когда истает этот сонмы опять окажемся вдвоеми глаза отвыкшие от солнцанесинхронно станем протиратьи закрыв февральскую тетрадьнебо акварелью разойдется

Из снега в снег

Опадает с непирамидальных июньский снег,облака, уходя с маршрута, съезжают в клин.С еле слышным треском с внутричерепных глубинпроецируется на изнанку прикрытых веквоспоминаний порванный диафильм,подсвеченный голубым.Первый обрывок: разломы бетонных швовшахматно делят расхоженный тротуар,хмуры громады пятиэтажных домов,слева на кофте хитрый зеленый кот,с толстым хвостом,в полосочку, как батон,щурится сыто.Вдали розовеет шар,тучки на юбке ему отвечают в тон……Много ступенек, долгие этажи…жирная бабочка возле звонка кружит…Это где-то в молочном, трогательном году,до пришествия ножек Буша и ГКЧП,я за руку с мамой впервые в гости идуи голову запрокидываю на ходу,чтобы лучше запомнить душистый липовый цвети закатный свет.Дальше быстрее, сорвались кадры в галоп:солнце, застрявшее в клумбе среди космей,классики, велосипеды, конфет кулек,рации из спичечных коробков…волосы с каждым июнем темней, длинней…Тянутся башни всеведущих тополей,тени роняют кудрявые на асфальт,учат, что прожитого не должно быть жаль.Собирая на скотч разномастные склейки дней,я миную былое послойно – к витку виток,разгорается лампы проекторной уголек,но в короткие сумерки многого не успеть…По спине пробегает предательский холодок,а в груди комок.…Раннее утро, прохладное, тишь и блажь,ходят соседи, родня и полно чужих…зеркало в трауре, зеркало – проводник…Белые пятна, обрыв, перекос, монтаж…К влажной обивке дивана прильнув щекой,байковый бабушкин вдвое свернув халат,я засыпаю теперь неизменно так —мир невозвратно холодный передо мной.По небрежным кварталам оград позади аллейподойду к могилке, протру деревянный крест.Две гвоздики, песок, белый пух, ни души окрест.Это завтра, а нынче немножечко пожалей…пожалей беспокойную голову.Гаснет синь,и смежает измор воспаленные своды век.Принимаю сценарий, роптать зарекусь.Аминь.Под участливым взглядом взлохмаченных тополеймы идем из июня в июнь, собирая свет.Из снега в снег.

«Все качается, знаешь, от знамени до креста…»

Все качается, знаешь, от знамени до креста.Все кончается даже у тех, кто живет до ста.От сухого куста не останется и листа…Растекаются лица, расползается пустотаядовитым газом.Превращаются планы в тонкий свечной дымок.Ни терпенья, ни мужества не заготовить впрок —пусть в конечном итоге каждый не одинококазался бы по желанию, если б смог,узелок развязан.И последний развязан, и прежние все узлы.Расставания преждевременные тяжелы.Но по пеплу мостов разбросанные углиуказуют отчетливо сухо – не сберегли.Да и поздно плакать.Между тем по проталинам бесится детвора,утомительно неиссякаема и пестра,посылает безоговорочное «ура»в сердцевину седого облачного нутра,в кучевую мякоть.Посмотри на этих зверенышей, посмотри!Не закрыто для них ни одной потайной двери,их куда-то уносят июни и декабри,чтоб в измотанных клонов по кальке перекроитьи огня не стало.Где-то должен быть камень шлифованный, путевой,у которого время натянуто тетивой,чтоб в обратную сторону к станции нулевой,заглушая считалкой густой энтропийный вой,усвистать в начало.

Иван Волосюк

Родился в 1983 году в городе Дзержинске Донецкой области в семье шахтера. Выпускник русского отделения филологического факультета Донецкого национального университета. Участник ряда Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья, Фестивалей Фонда СЭИП на Украине и в Беларуси. Дипломант XVII Международного литературного Волошинского конкурса.

Живет в Подмосковье, работает в газете «Московский комсомолец».

«Когда уйду в зеленый сон…»

Когда уйду в зеленый сон,врасту в него, как в лед,ко мне небритый почтальонписьма не принесет.Не привезут, чего пожрать,в бесцветной тишине,и даже родина и матьзабудут обо мне.Я буду правильный, как ноль,бессмертный, как вода,мне никотин и алкогольне причинят вреда.Я позабуду страх и боль,но есть один прикол:что человек не значит соль,не означает – столб.

«Два негра играли Шопена…»

Два негра играли Шопенаи скрипку роняли всегда,и в зеркале заднего видабесплатно сияла звезда.Забыв Афродиту и пену,и ад под названьем шеол,хорошая девочка Лидасменила гражданство и пол.И вышел из облака Старец,и лопнул в себе небосвод,но кто-то сказал, что знаменьябывают на стыке погод.Мой мальчик, мой бедный скиталец,земля твой последний приют,ты сгорблен и глух от рожденья,и ангелы мимо поют.

«Нельзя за пазухой держать…»

Нельзя за пазухой держатьзмею, пластид, бутылку спирта,мы здесь на стыке двух держав,где воздух сдавленный и спитый.Для нас вживую пел Кобзон,его мы грели и кололи,а Горловка до серых зонбыла привеском трех колоний.Но этот день неотдалим,когда, заносчивый и трезвый,с тобой останусь я один,мой мертвый, мой бессмертный Дрезден.

«Кто умер для озера, рощи, костра…»

Кто умер для озера, рощи, костра,для малознакомых дорог,тем очи в финале закроет сестра,ступив на стерильный порог.Кто руки берег от любой ерунды(помою и дело с концом),тот дворников смог избежать и войныс пропитым неженским лицом.Такого несложно столетья потомсобрать из золы нежилой,для этого он закрывался зонтомот грязной воды дождевой.

Максим Шмырёв

Поэт, писатель, историк.

Окончил Литературный институт имени Горького, аспирантуру. Имеет ряд публикаций по истории и культуре периода Первой мировой войны, русской и зарубежной литературе.

Автор романов «Гавань», «Устье», «Ключ», сборника стихотворений «Сны Павла». Занимается архивными исследованиями по военной истории 1910–1940-х годов. В сфере интересов: европейская монархическая традиция, правые политические движения и искусство.

Про одинокого моряка

Спущен флаг Конфедерации,И часовой ушел.Индейцы дымят табаком в резервации.И выходит на молМоряк, что пил полторы недели,Забыл имена кораблей.Смотрит куда-то, но видит лишь мелиВ жизни пустой своей.Видит он пляж опустевший, темный.Некогда конквистадорШел по песку, и шумели волны;Затем ирландский боксерКулаки омывал в прибое(Мафия шла за ним).Улицы, вывески, запах крови,А далее – дым, лишь дым,Дым в закусочных возле моря,Где шумно – сидят, галдят,Клерк пробегает мимо, и вскореКлерк попадает в ад.В ад попадает его секретарша,В ад попадает босс.Мир больше не станет старше —Словно дым папирос,Что курят индейцы у древней секвойи, —Мир растворился, ушел.Только моряк сохранился в запоеИ вышел один на мол.

Розовое и синее

Хочется думать о розовом,О розовом, бледно-синем.О солдатах, что оловомЗатвердели и нынеНа столе бытовуют,Ждут победные горны.Ласточки грозы чуютИ летают проворноЗа окном – сущно малы,Но небесно велики.Проступают пожары —То заревые лики:Праведники, что грозноЗрят, но милуют нынеМир – тот, что бледно-розов,Бледно-розов и синий.

Шинель ноября

Ноябрь тебя прикроет шинелью —Он добрый, но только игуменно-строгий.И поведет тебя к новосельюПо мокрому снегу, раскисшей дороге.Ты увидишь вдали полустанки,Там нет поездов, поезда запоздали.Справа и слева светлеют ушанки —Нимбы солдат на иконах из стали.Ноябрь – он хром, он ефрейтор на Шипке,Идущий в метель, и вокруг все спокойно.А горизонты порвались, как нитки,Раненым больно – и больше не больно.Сядет к костру, где поджарились рыбы,Сядешь и ты – то привал, ненадолго,Видя созвездья – огромные глыбы,Айсберги звезд рядом с полюсом Бога.

Ясный день

Я вижу рыб, текущих в глубине —Сё дали птиц, летящих между нами.И тает грех, оставленный вовне,И праведность – мосты между сердцами.И где-то дождь, он плачет и поет,И женщина, в одежде черно-белой,Встречает славословием восход,И в тишине закаты, между делом.Все фабрики полны, но ждут солдат,Которые за далью исчезают.И слова нет, и немощен закат,И в славе утра зори воскресают.Но рыб и птиц неодолимый путь,И этот дождь, что треплет старый ставень, —Господь при них: и расточает жуть.И ясен день, хоть горек и печален.

Стихи 2020–2021 годов

Семён Ромащенко

Родился в 2000 году в Томске. Учится в Литературном институте имени А. М. Горького. Занимается фотографией. Публиковался в «Литературной газете», на порталах «Полутона» и «Сигма».

Я слышу что хотят цветы

Цветы хотят на водопойОни становятся слабейОни шагают за тобойИ шепчут пейи шепчут пейВы не земля и не семьяНо вместе сильные вездеНо я не мальчик для питьяСкажи водескажи воде

Cur Song

Чешуек огоньки горят в моей башкекогда я тявкаю в мешке нетвердым тявкомвзрезаю пустоту незрячим томагавкомбрыкаюсь и дразнюсь на древнем языкеХозяин мой жесток он твердою походкойидет бредет к реке а я в мешке верчусьон мудр а я щенок и многому учусьв густеющей воде под самой легкой лодкой

«Сердце, куда бы тебе спешить…»

Сердце, куда бы тебе спешитьИ тебе все зримоРазве кто укроется и сбежитИз огня и дыма?Вот и мы не прячемся, мы мишениНе убоимся злаМы знаем сердце свое уже ли?Ах, вот оно всё – зола

Конкурс современной поэзии

Номинация «Не спи, моя душа», журнал «Юность», Москва

Елена Кирсанова

г. Санкт-Петербург

Анапест

Мне бы пестовать этот анапест,Воспевая асфальтовый снегНа проспектах, уложенных накрест,По которым брожу в полусне,В полуяви, по сумрачным, блеклым,Динозавровым зимним стезям,А в глазах обесцвеченных оконЛедниковые блики скользят…Крепкий наст прибивая ступнями,Бормоча за строкою строку,Все брожу, и живыми камнями,Как лавиною по леднику,На меня надвигаются людиНеуклонной своей прямизной.На своем безусловном маршрутеЯ, по сути, – счастливый изгой:Глядя в пепельно-бледные лицаБлизоруких, друг к другу глухих,Я о них начинаю молиться,И молитва рождает стихи.

«Вирус запер людей в виртуальном мире…»

Вирус запер людей в виртуальном мире,Под предлогом периода пандемии,Беспредметна пейзажная летаргияВ городке с голосами рыб.Выхожу из метро на пустынный Невский —Стылый ветер, но воздух такой апрельский,Что деревья редкие – деревенскийДемонстрируют архетип:Черных веток своих растрепав волосья,И отбросив трости, и стыд отбросив,Зазывают в гнезда и просто в гостиПод откосы дворцовых скал.А вороны белые, голубицыУдивленно смотрят на полулица:Это улица, циркус или больница?Маски-шоу? Грошовый бал?Вот курьеры меряют километры,Городскую вызубрив геометрию, —Племя новых сталкеров, но монетных, —Что поделать – примета дней.Время крестиком метит сердца и нравы,Держит шаткое небо жираф поджарый —Петропавловский шпиль великодержавный,Да под Ангелом – мавзолей.Да врачи, что белее своих халатов,Что летят в ночи, латы их – крылаты,Да заводы, фабрики, комбинаты —В карантинных веригах, но…Тротуар. Остановка. Скамья. Коляска.Звезды глаз над тугим горизонтом маски…Словно сплю, и мне страшная снится сказкаИз артхаусного кино.

«Уйти в свои снега, в свою безмолвность…»

И даны были каждому из них одежды белые…

Откр. 6:11Уйти в свои снега, в свою безмолвность,В бездонность мысли, в безнервозность дум.Не в меланхолий тягостную томность,А в белый, идеально-белый шум,В котором звук печалится не плача,В котором чей-то голос неземнойМеня качает трепетно и нянчитПод белой-белой ласковой звездой.В котором, словно в облаке волшебном,Лечу надмирным призраком любви.В котором свет и легкость совершенстваМне дарит изнутри мой визави.В котором безмятежность так безбрежна,Что каждая душа передо мной —Такой же свет; и белые одеждыСияют на Земле и над Землей.

Земля

Вся плоть уходит в эту твердь —Шарообразную могилу,В которой тлен питает силу,В жизнь превращающую смерть.В нее спрессованы тела,И все, что было рукотворным,Вмуровано, пустило корни,Корой застыло, и смола,И нефтяная чернокровь,И соль ее, и жирность сока —Имеет смерть своим истоком,Но служит жизни вновь и вновь.Она и дерево, и плод;Вертеп, насаженный на вертел,В ней, круглом саркофаге смерти,Исхода код – наоборотПрописан клинописью звезд,Упавших в свет ее холодный,В ее полётно несвободный,Все воскрешающий, погост.

Марина Новиковская

г. Михайловск Ставропольского края, Союз российских писателей

Ощущение

Еда не имеет вкуса,Снам не хватает смысла.Можно сказать – грустноПлетью душа повисла.Можно сказать – будниСтали еще серее.Улицами безлюдьеЧувствуется острее.Тайну теряет словоГолос – на тон тише.Города средь пустогоЯ становлюсь лишней.

Не бойся

Этой девочке миллиарды лет.Не бойся сдаться ей, путник.В ее памяти первый земной рассветИ марсианское утро.В ее прошлом горят города,Стираются в пыль планеты.Она существовала, когдаЕще ветром был ты…Не бойся любить ее, старик.Она знает все твои мысли.И будет плакать, когда твой чередНаступит уйти из жизни.Не бойся смотреть в ее глаза.Она любит тебя просто, нежно.Для нее ты только слезаВ океане мертвой надежды.И по-прежнему в прошлом горят города,Поглощает их в бездну огонь и вода.

Дом остановившихся часов

Здесь сотни мыслей растворились в стенах,Здесь тишина, понятная без слов.Здесь жил кусочек маленькой вселенной,Здесь дом остановившихся часов.Кровать, трюмо, две тумбочки, гитара,Хромой без ножки деревянный стул.И смотрит человек седой усталоС картины, перечеркнутой крестом.Здесь тысячи желаний не сбывались,Здесь вдохновенья не умолкший зов.Сюда зайдя, мгновения остались,Здесь дом остановившихся часов.

Сломанная кукла

Свет фонаря в холодное окно.Меня сломали. Старую игрушку.Но выбросить забыли все равно,На чердаке в пыли всегда темно,И в мусоре теперь лежу послушно.Скребутся мыши справа и в углу.Скрипят леса над головой из ваты.Я мыслю. Я жива. Но не могуУйти из куклы в платьице помятом.Мне не узнать, какой приходит год.И тот ли век, в котором я родилась.Я стану мертвой, если дом умрет,Ненужная где столько лет пылилась.На чердаке, мурлыча, дремлет кот.Случайный гость хозяйского покоя.Затихнут мыши. Старый кот уйдетКак будто в измерение другое.Опять останусь рваная одна.И буду ждать. Чего? Никто не знает.Промчатся лето, осень и зима,Опять наступит мокрая весна.Игрушки слишком долго умирают.

Мария Васильева

г. Ярославль

«Как драже на матовом паркете…»

Как драже на матовом паркете,Ночь просыпала неяркие огни.Двое нас на голубой планетеВ мягких складках белой простыни.Мы с тобою проросли друг в друга,Разглядев подсказки между строк.Вырвал нас из замкнутого кругаВзглядов молчаливый диалог.Пусть за окнами меняются сюжеты.Тушит ночь неяркие огни.Мы уснем на голубой планетеВ мягких складках белой простыни.

«Сладким кубиком медленно в кофе твоем растворяется вечер…»

Сладким кубиком медленно в кофе твоем растворяется вечер.Утекают минуты, как капли из ржавого крана.В джунглях улиц тебя я случайно не встречу.Но узнаю тебя в черно-белых героях экрана.В жизнь мою ты внезапной ворвался метелью.Никотином проник глубоко мне под тонкую кожу.Хрупкой нитью дождя вышит города призрачный вечер.Я опять узнаю тебя в спинах случайных прохожих.Пусть все кажется сложным и вроде бы несколько странным.Опускаются мыслей ладони на хрупкие плечи.Но я верю, что как-нибудь утром туманнымЯ тебя среди многих в толпе обязательно встречу.

Юлия Захарова

г. Ярославль

Ностальгия по московскому метро

Я вдыхала его всеми порамиВ смеси сырости и земли.За большими стальными заборамиПоезда по тоннелям шли.Я врастала в него каждой клеткою,Каждым вздохом жизни земной,Так склоняется над таблеткоюБезнадежный, смертельно больной.На холодных и грязных скамеечкахПритулились, как прежде, бомжи.Снова стала молоденькой девочкой,Только бровь так некстати дрожит.Мне открыло билетиком в прошлоеЛедяное и злое нутроКак родное, такое хорошее,Позабытое будто, метро!

Счастье

Небо тучей накрыло. Застенчивый дождьНе решается, медлит начаться.Если спросишь меня: «Для чего ты живешь?»,Я отвечу: «Живу я для счастья».Начал капли воды дождь отчаянно лить —Это праздник стихии вершится.Только вот перестать бы застенчиво жить,Но на это непросто решиться.

Утро

Утро, земля в снегу,Лист за окном дрожит.Больше я не могуМолча на свете жить.Утро, в снегу земля,Клонит меня ко сну.Может, спасаюсь зря,Может, не зря тону.Падают неспростаКролики из-под шляп,Вечером изо ртаЯ вынимаю кляп.Утром ветра травуПрячут под белый снег,Я на земле живуКак-то не так, как все.

Дядя

Он улыбался мальчугану,Игрушки с пола брал, не глядя,Немного озорной и странныйУсатый бородатый дядя.А я стояла у порога,Пока игра неспешно длилась,За все благодарила Бога,Без слов, но искренне, молилась.К окну прошла почти неслышнойПоходкой резкой, торопливой,Была в квартире третьей лишней,Но до безумия счастливой.

Толгский монастырь

Чайки резвятся, играя,Чуть замедляет свой ходБудто плывущий из раяБелый большой теплоход.Нас провожает спокойныйСквозь расслабляющий сонТихий родной колокольныйЧуть замирающий звон.Будто для сердца микстура,Снова меня исцеля,В небе белела фигураБелого монастыря.

Полина Ивлева

г. Тюмень

Душа

Куда душа девается потом?Где прячется? И под каким зонтом?И почему не выскользнет на волю?Где отбывает за провинность срок?И теплится, как в печке уголек?И сколько на нее свалилось боли?Ее порыв был как источник чист,И в толстом томе этот белый листТак ждал, чтоб, не испачкав, исписали.По правде, по решенью, по судьбе.Ей не хватало в этой пустоте,Чтобы друг друга люди уважали.Но кто-то, не умеющий писать,Измял так грубо душу, как тетрадь,Не пожалел и выкинул наружу.Она лежит нагая у крыльца,И, не имея кожи и лица,Тихонько ждет того, кто очень нужен…

Птица

На моей невысокой крышеЖивет птица по кличке Выше.Ее перья слегка атласны,Ей мечты все мои подвластны.Я кормлю птицу Выше волей,Добавляя немного соли,Как наестся – летит шальная,Словно ищет ворота рая.Я пою птицу Выше верой,Она пьет и не знает меры,Трель же птицы всегда чудесна,Моей крыше давно известна.Крыша знает, что жизнь без птицыПолноценная не случится.Заполняют пространство крышиПтицы с кличкой призывной Выше.

«Черной ручкой писать по белому…»

Черной ручкой писать по белому,Выводить из последних сил…Я все сделаю, я все сделаю,Что бы ты там ни попросил.Холодает ночами. ПростыниМеня кутают, будто в снег.Если б было все в жизни просто так,Я б с тобой проживала век.Иногда по судьбе назначенныйПросто сбился с пути в метель.Я твоей теплотой охвачена,Стерегу до утра постель.Чертовщинки-слова выводятся,Выливаются на листы.Если люди и вправду сводятся —Бог построит для нас мосты.

Проза

Анна Чухлебова

Писатель из Ростова-на-Дону. Дебютировала в 2020 году с подборной рассказов в Esquire. В 2021-м вошла в финал литературной премии «Лицей» со сборником «21 история о том, что умерли не все».

Как я побывал на своей могиле

Во мне живет душа маленькой девочки, убитой коровой. Помню свое двухлетнее тельце, южное жаркое лето смяло на полу ситцевое платьице. В трусишках, босая, по еще горячим от долгого дня порожкам, бегу во двор. Пишешь «бегу», на самом деле слово другое. В беге четкость, в движениях ребенка – расхлябанность кашки, несогласованность пюрешки, что-то от киселя. Хочешь мяч поймать – а он мимо рук, слишком быстрый, слишком круглый, а руки медленные, и все медленное. Бог с ним, недолго мне осталось бегать. Вперевалочку, слово, наверное, это. С кружкой, кружка у меня в ручках жестяная. С зайцем!

Отворяю калитку, проскальзываю в коровник, там тепло и знакомо. Корова – да как ее звали, Мура? – вернулась из стада, наелась травы, налилась выменем. Мама журит – да как меня звали, Маша? – из вымени журчит в ведро. Мать отворачивается, соседка, может, окликнула, петух кукарекнул, кот с бочка на бочок перекатился в сытости чердачка. Мама отворачивается, я подхожу к корове сзади. Последнее, что я слышу, – мычание и крик. Корова копытом в лоб.

Описания посмертия банальны. Я толком и не понял, что случилось, от суеты в коровнике ускользнул быстро. Двигался теперь легко, как скользкий. Веселился, хохотал, прошел сквозь стог сена, сквозь воду в речке. Скоро стемнело, вернулся. Лег к маме в кровать. А она – деревянная, только плачет. Деревья плачут? Березы весной, их слезы сладкие. Значит, мама – береза.

Кровать папы пустая. Старшей сестры тоже нет. Брат сидит на кушетке, держит голову руками. Кот на меня глядит, шипит, бросается. Брат поднимает взгляд и цыкает, кот не прекращает. Брат орет: «Брысь!», кот не уходит. Брат вышвыривает кота за шкирку, вот тебе раз, и никаких больше свидетелей.

На этом воспоминание обрывается, и в следующем кадре я четырехлетний мальчик Миша, отчаянно воюющий со шнурками. Миша я и сейчас, только постарше. А галиматья вся эта всплыла в отключке, в медитации. Однажды притащила на йогу подружка, потому что осознанность. А тут – это. Непереносимость лактозы у меня, оказывается, древняя, кармическая.

Я шучу, потому что я веселый, но на самом деле мне страшно. Подружка приходит в платьице бэби-долл, а я думаю, что у меня когда-то было похожее. Снимать платье с нее не хочется, ничего не хочется. Хочется к маме в кровать. Той маме, которая меня знать не знает, с которой не виделись лет пятьдесят. Должно быть, умерла уже. Так ведь и я умер, чем черт не шутит.

Я автомат для существования, кроме неприятной органики и углекислого газа, произвожу продукт, который поддерживает существование других. Усталой рукой вношу правки – доходы после нашего курса вырастут не на 30 процентов, а на 36,6. Я где-то читал, что люди отзывчивы к физиологически значимым цифрам. Замерим конверсию, тест. Я автомат для тестирования гипотез, я автомат для эффективности, я автомат с томатным соком, теплым, еще и густеет, бе.

Подружка снова тащит на йогу, и я иду, потому что я автомат для любви и потакания ей. Я особо не гнусь – не та конфигурация сборки, но в шавасане меня уносит дальше всех. В шавасане лето, и мне два года, и корова бьет меня копытом в лоб снова и снова, чтоб я проснулся, но я не просыпаюсь, и только удар длится вечность. Наверное, что-то пошло не так. Может, моя жизнь – это просто ад той маленькой девочки. Может, она была жутко злая. Может, я сам во всем виноват.