Черный вдовец

Мика Ртуть

Черный вдовец

Глава 1, о вдовствующих принцессах и погорелом театре

Виен, столица Астурии. Особняк семейства Бастельеро-Хаас

Людвиг

– Людвиг, завтра ты женишься.

Ее светлость Эмма Бастельеро-Хаас, вдовствующая кронпринцесса и по ужасному попущению небес матушка Людвига, ласково улыбнулась и легким движением брови велела горничной наливать чай. В четыре часа пополудни ее светлость всегда пила хмирский чай с крохотными безе.

– Я уже был женат, матушка, если вы забыли, – Людвиг смерил горничную и безвкусный чай холодным взглядом. Угловатая и отчаянно некрасивая девица вздрогнула и едва не пролила кипяток.

Ее светлость вдовствующая кронпринцесса улыбнулась еще ласковее.

– Дорогой мой, не упрямься. Я знаю, что делаю. Сам Удав, сын Тигра, составил твой гороскоп. Ты даже не представляешь, во что мне это обошлось! И все ради тебя, неблагодарный ты сын. – Она на миг прижала к сухим глазам кружевной платочек.

– Мне не нужен гороскоп, матушка. Сколько раз я говорил вам, что не верю в это шарлатанство! И жениться не собираюсь.

– Не спорь со мной! На этот раз все получится. Сын Тигра обещал, что она снимет проклятие! Ради тебя я… – ее светлость вздохнула и отпила чай из чашечки костяного фарфора.

– Я ценю вашу заботу, матушка. Но…

– Молчи! – перебила ее светлость, звякая чашечкой о блюдечко; Людвиг с трудом удержался, чтобы не поморщиться от дребезжащего диссонанса. – Материнское сердце скоро разорвется от горя и безысходности! А ты… Ты был таким красивым милым мальчиком, а теперь… теперь ты монстр. Но я избавлю тебя от этого несчастья! Не будь я Эмма Катарина Бастельеро-Хаас!

– Нет, матушка!

– Герцог Людвиг Пауль Бастельеро! Вы женитесь на мефрау Амалии Вебер!

– На этой змее?.. – не веря своим ушам, переспросил Людвиг и спрятал зачесавшиеся руки под стол. Жаль, что не мог спрятаться целиком, вся кожа нестерпимо зудела. – Матушка, ни за что!..

Ее светлость сделала вид, что ничего не услышала. И, разумеется, не заметила тонких чешуек, проступивших на коже единственного сына. Она никогда не замечала столь неприличных, неподобающих аристократу вещей.

– Женитесь и снимите клеймо позора с нашей семьи!.. – продолжала она, позабыв о стынущем чае. – Из-за вашей порченой крови ваши сестры не могут найти приличную партию, из-за вас скончался мой драгоценный супруг. Из-за вас!.. – в качестве последнего довода ее светлость уронила прозрачную слезинку аккурат на кружевной платочек, прижала этот платочек к сердцу и взглянула на Людвига глазами раненой лани.

Людвиг сжал кулаки. Под столом. Он мог бы многое сказать о смерти драгоценного супруга ее светлости, собственного непутевого папеньки. К примеру, что в его возрасте кутить сразу с двумя юными танцовщицами кордебалета – непозволительная роскошь, особенно после трех бутылок красного. Сердце не выдержало собственного распутства, а не сыновнего позора.

Но промолчал. Не стоит сильнее расстраивать матушку, а то в самом деле сляжет с мигренью или того хуже. В матушкиных болезнях Людвиг не разбирался, но лейб-медик утверждал, что любое серьезное потрясение может убить ее светлость, ее здоровье и так подорвано потерей супруга, – и ее светлость напоминала об этом неблагодарному сыну при каждой попытке отстоять свое мнение впрямую. Так что Людвиг давно и в совершенстве освоил тактику маневрирования и уклонения.

– Вы же знаете, матушка, быть моей женой – опасно для жизни. – «Я же убью эту приторную гадюку, едва мы останемся наедине! Или вообще во время церемонии!» – Вы же не хотите для племянницы вашей дорогой подруги безвременной смерти.

– Пустое! – отмахнулась ее светлость; Людвиг готов был ставить свой новейший лабораторный увеличитель против шаманского бубна, что матушке совершенно все равно, что станется с его женой, лишь бы сделала то, что от нее требуется. – Вы поженитесь, она снимет с тебя проклятье, и у вас будет прекрасная семья! Тебе давно пора обзавестись наследником, иначе твои сестры…

– Матушка, я не собираюсь жертвовать своей свободой ради… – он хотел сказать «трех жеманных пигалиц», но снова сдержался. Жеманные пигалицы, в отличие от него, семью не позорили. – Даже ради сестер. Прошу прощения, но меня ждут дела.

Ее светлость душераздирающе вздохнула и снова поднесла к глазам кружевной платочек. Людвиг удивился, неужели матушка вот так легко его отпустит, даже без рыданий, нюхательных солей, монолога о проклятой крови Бастельеро и загубленной жизни? Но удивлялся всего мгновение. Не успел он подняться, как ее светлость отложила платочек и велела:

– Сиди. Твои дела подождут.

Людвиг выругался про себя. Когда матушка оставляла погорелый театр и говорила таким тоном, ее не осмеливался перебивать даже его величество Гельмут. Людвиг тоже не пытался, потому что знал: проще остановить солнце, чем ее светлость Эмму, если она чего-то по-настоящему хочет. Единственным, что до сих пор смело сопротивляться ее светлости, было семейное проклятие.

– Что-то еще, матушка?

– Я не хотела тебя расстраивать, сын мой, но ты меня вынуждаешь. – Она протянула Людвигу сложенный вчетверо листок.

Молча развернув его, Людвиг прочитал несколько строчек, написанных рукой короля. Смысл был предельно ясен: три дня тебе на женитьбу, иначе ссылка в поместье и опала. Никаких объяснений, ничего. И, судя по чересчур сильному нажиму и слишком резким росчеркам, король был зол. Сильно зол.

Сжав зубы, Людвиг скомкал записку и швырнул ее в камин. В высшей точке траектории она с треском вспыхнула, и на вишневые поленья упали лишь хлопья пепла.

Ее светлость неодобрительно покачала головой.

Зря. Ведь намного лучше сжечь бумажку, чем разгромить чайную комнату, а Людвиг сейчас был к этому очень близок. Настолько близок, что даже не стал ничего говорить матушке. Поднялся, коротко поклонился – и, стараясь не слишком печатать шаг, покинул комнату.

Лишь когда за его спиной закрылась дверь, а дежурившая под дверью горничная сдавлено охнула, он опустил взгляд на свои руки.

Черные. Покрытые хитиновыми чешуйками. Но все еще человеческие.

Что ж, неплохо.

А вот в зеркало смотреть он не стал. Потому что точно знал: ему не понравится то, что он там увидит.

***

Час спустя Людвиг припарковал свой мобиль у скромного дома на Айзенштрассе, кинул ключи выбежавшему лакею и, не обращая внимания на любопытных мальчишек, пялящихся на диковинное средство передвижения, зашагал к подъезду.

Дверь перед ним отворилась с мелодичным звоном: фа-ре-ми, фа-ре-ми. Людвиг улыбнулся одной стороной рта: идеально чистый звук! Хоть что-то приятое сегодня!

– Мон шер, какая приятная неожиданность! – раздалось сверху, как раз когда он снимал шляпу и отдавал ее лакею вместе с перчатками.

Голос у мефрау Тори Бальез тоже был чистый и мелодичный, а франкский акцент придавал ему особую, чуть шершавую, горчинку. Именно за голос Людвиг и выбрал себе любовницу. Содержанку, если быть точнее.

По лестнице застучали каблучки, пахнуло сладко-терпким восточным ароматом, и Людвигу на шею бросилась Тори. Миниатюрная, стриженая под мальчика, хрупкая и изящная, как статуэтка, она нежно поцеловала Людвига в уголок губ, тут же отскочила, не позволив себя поймать, и покружилась на месте.

– Мне идут твои подарки, правда же, мон шер?

– Весьма, – кивнул Людвиг, оценивающе разглядывая ножки, мелькающие в разрезах полупрозрачной юбки: видимо, именно этот разноцветный шелк он и оплатил на прошлой неделе. Наверняка не только его, но секс с Тори определенно стоил некоторых трат.

Умеренных.

Одним из ее неоспоримых достоинств был разумный подход: не требовать больше, чем он готов на нее потратить.

– Отчего ты так мрачен, мон шер? Опять работа? – почти пропела Тори, остановившись. Шелковая тряпочка словно невзначай соскользнула с плеча.

Людвиг слегка поморщился.

Иногда Тори слишком много болтала. Для ее шустрого язычка есть более полезное занятие.

Скинув сюртук на руки лакею и жестом отправив его прочь, он шагнул к девице и, когда она подалась навстречу, надавил ей на плечи, заставляя опуститься на колени. Она стрельнула на него глазами, облизнулась и отработанным до изящества движением расстегнула его брюки. Скользнув пальцами под белье, восторженно ойкнула.

Прикрыв глаза, Людвиг позволил ей взять себя в рот.

О да. Именно то, что нужно сейчас. Влажный жаркий ротик и ловкий язычок.

– Хорошая девочка, – Людвиг одобрительно погладил ее по голове. Хорошая, умелая и послушная девочка, не пытается касаться его руками, а заложила их за спину.

Ровно три минуты и двадцать секунд – он засек по ручному хронометру – Людвиг размеренно и глубоко дышал, не позволяя возбуждению захватить себя. Не так уж плохо, тем более после разговора с матушкой.

– В постель, – велел он, когда самоконтроль начал давать трещину.

Тори молча повиновалась: изящно поднялась на ноги, развернулась и, на ходу спуская с плеч платье, пошла наверх. Шелковые тряпочки одна за другой падали на ступени лестницы…

Брийо, столица Франкии, штаб ордена Белой Лилии

В Ордене Белой Лилии, хранящем безопасность Франкии, давно привыкли, что его глава может не покидать свой кабинет сутками. Ходили слухи, что кавалер Д’Амарьяк – то ли оборотень, то ли вампир, то ли еще какой монстр, и потому не спит неделями, видит людей насквозь, взглядом сбивает на лету голубей и заставляет дипломатов говорить правду. Его секретарь, мсье Товиль, никогда не опровергал этих слухов, хотя точно знал: его начальник – чистокровный человек. Но вот обычным его назвать было никак нельзя.

– Товиль, барона де Флера ко мне. Немедленно, – раздался из переговорного устройства низкий глуховатый голос Д’Амарьяка.

Глянув на хронометр на стене, – тот показывал три ночи, то есть «четверть часа, как доставили гранки утренних газет», – секретарь привычно ответил:

– Будет исполнено, – и в который раз за двадцать лет службы порадовался своей странной способности засыпать и проспаться мгновенно, да и вообще не обращать внимания на время суток за окном.

Впрочем, в Малой приемной главы Ордена, где мсье Товиль проводил большую часть жизни, окон и не было: безопасности ради. Зато было пять новейших, защищенных от прослушивания фонилей, к одному из которых и потянулся мсье Товиль.

Барон де Флер, которого звонок застал на половине пути к кровати, явился через двадцать с половиной минут. Высокий, хмурый, небритый, в криво застегнутом сюртуке, он вошел ровно в тот момент, когда мсье Товиль опускал в кофе кавалера Д’Амарьяка кубик сахара. Чашка барона – черный кофе с половиной рюмки бренди – уже была готова.

Пройдя вперед барона, Товиль отворил одну – две открывались только для императора – дверную створку в освещенный модифицированными газовыми рожками кабинет.

– Барон де Флер, – доложил он и поставил поднос на стол.

Стол этот был сделан гномами по специальному заказу, как и обитое бархатом кресло главы Ордена. Благодаря хитрой конструкции и парочке встроенных артефактов кавалер Д’Амарьяк, сидя за своим столом, казался почти нормального роста. К тому же, благодаря конструкции и артефактам, его искривленная спина не болела. Иногда, забирая у лейб-медика еженедельную порцию снадобий, Товиль склонялся к мысли, что императорский подарок – а именно его величество позаботились о своем верном слуге, и от стоимости подарка у казначея наверняка случился сердечный приступ – служил одной из причин любви Д’Амарьяка к круглосуточной работе.

– Барон, – Д’Амарьяк жестом велел де Флеру садиться и брать кофе. Товилю же хватило лишь начальственного взгляда, чтобы понять: он больше не требуется, можно возвращаться на место. – Вы видели завтрашние газеты? Фрау Бастельеро заявляет, что ее сын завтра женится! Как вы думаете, на ком?

Кивком поблагодарив главу Ордена, барон уселся на вполне удобный гостевой стул.

– На мадемуазель Амалии Вебер, – ответил он прежде, чем отхлебнуть из своей чашки.

– Мы планировали, что месье Людвиг женится на вдове графа Рокле, а не на этой… ветреной мадемуазель.

– Мадам Бастельеро бывает весьма неуступчива, – безэмоционально возразил барон и потер глаза. – Ваша светлость, я сделал все возможное. Мне удалось завербовать мадемуазель Вебер в самый последний момент, и поверьте, стоило это недешево.

– Надеюсь, не деньгами Ордена, – проворчал Д’Амарьяк, и барон де Флер позволил себе мимолетную улыбку. А Д’Амарьяк потер седые виски и продолжил: – Отвратительные новости, барон. Я получил известие из Нового Света: кронпринц отплывает домой и прибудет не позже, чем через два месяца.

Барон де Флер едва сдержался, чтобы не выругаться, как портовый грузчик.

– Два месяца! – нахмурившись, повторил он.

– У нас нет и одного. Лейб-медики дают его величеству не больше трех недель. Если боги будут очень добры, то четыре. Мсье Людвиг – наша последняя надежда.

Барон мог бы ответить, что эта последняя надежда – самая ненадежная из всех возможных соломинок, но не стал. Если кронпринц не успеет вернуться, пока император жив, начнется гражданская война. Демонами покусанные герцоги ни за что не откажутся от шанса умостить задницы на трон, а дорогие соседи только и ждут возможности отхватить куски территории. Нет уж, лучше соломинка, чем гарантированный хаос и кровопролитие.

– Бастельеро не идет на контакт. От денег он отказался, племянница императора в качестве невесты его не интересует, в карты он не играет, скачки не посещает, актрисок терпеть не может. Примадонну Императорской Оперы выставил из дома и послал учить сольфеджио! А моего лучшего агента проклял так, что орденские медики вторую неделю не могут вернуть ему человеческий вид. – При воспоминании о зеленокожем в оранжевый горошек агенте барон потряс головой: чувство юмора у мсье некроманта оказалось крайне специфическим. По типу «то ли плакать, то ли смеяться». – Мои люди пытаются выяснить хоть что-то об их родовой тайне, собрали всю информацию о его покойных женах, но пока ровным счетом ничего, на что можно было бы надавить. Надеюсь, молодая супруга найдет его секрет.

– Не затягивайте, барон. Я точно знаю, что наша доблестная оппозиция тоже охотится за месье Людвигом. Но вычислить их агента мне пока не удалось. Вот зараза! – грохнул кулаком по столу карлик. – И не обратиться за помощью открыто! Наш выживший из ума старик перессорился со всеми дворами!

Барон де Флер промолчал, хотя целиком и полностью был согласен с Д’Амарьяком насчет императорского маразма. Ругать его величество мог только месье Д’Амарьяк, всем остальным это грозило лишением головы.

Глава 2, о цветных котиках, родне белых кроликов

Москва, Россия

Рина

Натянув поверх любимой рубашки стеганную жилетку и схватив сумку с учебниками, Ринка выскочила за дверь и помчалась вниз по лестнице. На первом этаже она едва не сшибла бабульку божий одуванчик.

– Ой, простите! – она поддержала соседку под острый локоток, а то еще упадет.

– Ничего, деточка, не волнуйся. К тебе не приходила Аполлония?

– Нет. Извините, я…

– Ничего-ничего. На улице дождик, как бы Аполлония не простудилась…

Последние слова бабульки заглушил гул открывающейся двери в подъезд. Ринке хотелось бы надеяться, что это пришла Аполлония порадовать свою бабульку, но, увы, кошке металлическая дверь была не по зубам. И не по лапам. А вот Петру…

– Я уже иду, Петь! – крикнула она и ссыпалась по последнему лестничному пролету прямо в руки своему… ухажеру? Кавалеру?

Парнем или бойфрендом назвать Петра язык не поворачивался. Слишком взрослый, серьезный и основательный, одни офисные костюмы чего стоят! Честно говоря, Ринка никак не могла понять, что он в ней нашел: ни особой красотой, ни умом она не блистала. На биофак МГУ поступила только потому, что бабушка сорок лет там преподавала, а куда хотела – ее не взяли. И не возьмут уже.

Ринка помотала головой, отгоняя болезненные воспоминания. Хватит. Не случилось – и не случилось. Плакать она больше не будет. Не дождутся!

– Ты опять не посмотрела на градусник, – раздался над ухом хорошо поставленный начальственный тенор. – Я же просил, одевайся как следует.

Ринка вздохнула и зажмурилась. Она бы лучше укрылась под лестницей, а еще лучше – под льдиной на Северном полюсе, но от Петиной заботы так просто не скроешься. Где угодно достанет.

Потому Ринка, прикусив язык во избежание бессмысленного и беспощадного скандала, издала мычание, которое при желании можно было принять за согласие, раскаяние и даже торжественное обещание всегда-всегда смотреть на градусник. И надевать шапку. И перчатки. И калоши. И тулуп! Два тулупа!!!

– Не пыхти, Рина. Я о тебе забочусь, – укоризной в голосе Петра можно было молоко сквашивать. – Я не могу допустить, чтобы моя невеста, будущая мать моих детей, по-глупому простудилась и заболела ангиной!

От упоминания будущих детей в горле образовался комок, и еще больше захотелось куда-нибудь деться, но Ринка напомнила себе: все хорошо. Все давно прошло и больше не повторится. И вообще, Петр – именно такой мужчина, который ей нужен. Основательный. Ответственный. Для него семья на первом месте. Радоваться надо! А что воспитывает… ну… у каждого свои недостатки.

Ринка потянула Петра из подъезда. Ладно, выслушать нотацию она может, в конце концов, в самом деле оделась не по погоде и зонтик забыла. Но не при соседке же! Отчитывает, как двоечницу-первоклашку!

– Идем, мне пора на лекцию.

Волшебное слово «лекция» сработало. Петр очень одобрял здравый подход Ринки к учебе – в смысле, что надо получить хорошее образование, и в универе надо учиться, а не гульки гулять и водку пьянствовать. Прямо как папа…

Нет, не стоит по сотому разу прокручивать: а если бы папа отреагировал иначе? А если бы она смогла найти нужные слова? Если бы, если бы! Если бы все сложилось так, как мечталось – она сейчас была бы замужем за совсем другим человеком, и она ездила бы не в универ, а в консерваторию… И не вздрагивала бы при каждом звонке от отца.

– …не забудь, в пять часов… – тем временем продолжал нудеть над ухом Петр, открывая перед ней дверцу «Опеля». – Рина, ты меня слушаешь?

– Конечно, Петь. Заедешь в пять часов. Не забуду.

Петр нахмурил густые русые брови и, сложив черный зонт с костяной ручкой, сунул его Ринке в руки.

– Возьми с собой. Еще не хватало тебе промокнуть.

Надо было сказать спасибо. Надо было почувствовать благодарность. Но почему-то не получалось, и Ринке стало отчаянно стыдно. Вот что она за скотина такая бесчувственная? То есть, конечно, Петр ей нравится. Она, наверное, его любит. Он симпатичный. Не красавец, конечно – и слава Ктулху! Хватит с нее избалованных красавцев! Петр – именно такой мужчина, который ей нужен. Массивный, черты тяжеловатые, но породистые. Харизмы не хватает, но зачем ему? Еще бы улыбался почаще. Ему очень идет улыбка.

Ринка покосилась на Петра, выводящего «Опель» из узенького проезда между домами. Вот бы Петр был не таким практичным и серьезным! Цветы бы дарил иногда. Шутил. На ее анекдоты бы смеялся, а не морщился. В кафешку бы позвал, просто так посидеть и потрепаться о книгах, а то и потанцевать… Да хоть разговаривал бы с ней, а не только воспитывал!

– Петь, а давай сходим сегодня кофе попить вместе, а?

Петр снова нахмурился.

– Ты каким местом слушала, Рина? Я же сказал, мне сегодня нужно доделать отчет.

– Просто зайдем выпить кофе по дороге, это же совсем недолго, Петь, – в голос прокрались отвратительно жалобные нотки.

– Ладно. Но только недолго!

Ринка сжала кулаки и отвернулась, сделав вид, что за окном машины что-то невесть какое интересное. Сколько раз обещала себе: не просить! Не унижаться! Надо быть взрослой и самодостаточной.

И хоть кошку завести, что ли.

Взгляд Ринки скользнул по автобусной остановке, зацепился за трехцветную кошку, сидящую на лавке, и тут в мозгу щелкнуло: Аполлония! Вот же она!

– Петь, останови! Там кошка!..

– Какая еще кошка, Рина! Что за глупости! – разумеется, Петр и не подумал затормозить.

– Соседкина, Аполлония. Бабулька старенькая, волнуется. Пожалуйста, Петь!

– Рина. Я не могу опаздывать на работу. Позвони соседке и скажи, где видела кошку. Она сама заберет.

– У меня нет ее телефона.

– Значит, кто-то другой ей скажет. Ты прекрасно понимаешь, что нельзя опаздывать на лекцию только потому, что у кого-то сбежала кошка. Твоя система приоритетов…

О боже. Боже! Только не это!

Ринка мысленно застонала и так же мысленно зажала уши руками. Зачем она дала повод, теперь Петр до самого универа не замолчит!

Она оказалась права. Все пятнадцать минут, что они ехали до Воробьевых, Петр с абсолютно серьезным видом читал ей лекцию о важности образования, пунктуальности и прочей хрени. А она смотрела на проносящиеся мимо дома, столбы, желтеющие деревья – и видела перед собой кошку. Пушистую, трехцветную, домашнюю кошку, внезапно лишившуюся дома. А может быть, и чего-то большего, чем дом. То есть, конечно, Ринка прекрасно понимала, что это глупо – проецировать на животное собственные беды, но…

Одиночество. Ненужность. Осенняя холодная хмарь. Одиночество.

Нельзя оставить кошку там. Она же домашняя, глупая зверюшка, она же не умеет жить на улице и наверняка не найдет дорогу домой. А вечером ее какой-нибудь бомж найдет и съест, она же не помоечная тощая кошка, а упитанная, домашняя.

Совсем-совсем беззащитная.

Надо вернуть ее домой. Пусть хоть у кошки все будет хорошо!

– Ровно в пять, не опаздывай.

Ринка так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как «Опель» остановился напротив универа.

Вот и хорошо, занудная нотация пролетела мимо ушей. И вообще, хватит уже Петру решать за нее.

– Ага, – бросила она, подхватила сумку…

– Зонт, Рина!

– Угу, – забрала протянутый зонт и тут же его раскрыла: с хмурого неба капало.

А сделав несколько шагов в сторону универа, обернулась, убедилась, что Петр отъехал и занят дорожным движением – и побежала обратно, к переходу. Был шанс успеть на автобус, показавшийся в конце квартала.

Слегка подмокшая, но не утратившая высокомерия кошка так и сидела на лавке, обернувшись пушистым хвостом. На Ринку она даже не глянула, а на «кис-кис» не отреагировала.

– Ах ты, глупое животное, – пробормотала под нос Ринка и протянула руку к кошачьей голове: – Киса, хорошая киса…

Хорошая киса встопорщила усы и молниеносным движением лапы оцарапала Ринке запястье. Машинально отдернувшись, она глянула на руку, поморщилась и попробовала снова:

– Аполлония, хорошая девочка, пойдем домой…

На сей раз кошка зашипела и вздыбила шерсть. Мол, не влезай, убью.

Вот дурное зверье!

Брать голыми руками нельзя, исцарапает. Как потом с Петром объясняться? Значит, надо изловить… точно! У нее же в сумке лабораторный халат!

Приговаривая всякие глупости на тему хорошей кисы, пора домой, Ринка закопалась в сумку. Только она потащила наружу халат, как кошка, собака такая, спрыгнула со скамейки, задрала хвост и пошла прочь, всем видом выражая абсолютное презрение.

– Стой, киса, киса-киса! – в отчаянии позвала Ринка, пытаясь заступить кошке дорогу и накинуть на нее халат.

Но зверюга фыркнула, проскользнула между ног и отправилась дальше. И ладно бы, в сторону дома – так совсем наоборот, к гаражам, а там, в гаражах – овчарка. Без привязи.

Представив, как будет плакать бабулька с первого этажа, найдя разодранный овчаркой труп кошки, Ринка под нос обругала дуру мохнатую и устремилась в погоню. Ничего, и не таких ловили!

– Кис-кис-кис!

Тварь мохнатая дернула спиной так, что любому стало бы ясно: обращать внимание на всяких надоедливых дур – ниже ее достоинства.

– Да стой же! – Ринка побежала прямо по лужам, надеясь поймать глупое животное до того, как оно нырнет в узкий, замусоренный лаз между гаражами.

Не тут-то было! Кошка тоже ускорилась, перепрыгнула самую большую лужу и нырнула в лаз ровно за мгновение до того, как Ринка набросила на нее халат. Хорошо хоть не успела выпустить тряпку из рук, а то пришлось бы терять время, вытаскивая ее из лужи.

В лаз она протиснулась следом за кошкой, обругала хозяев гаража – все стены ржавые, теперь любимую рубашку хрен отстираешь! Пушистый хвост мелькал прямо перед ней, казалось, протяни руку, и поймаешь!.. Только бы успеть до того, как их учует овчарка!

Похоже, до кошки дошло, что не стоит заходить на чужую территорию. Она остановилась за метр до конца лаза, обернулась и сверкнула желтыми круглыми глазами.

– Мра-ау!

Ринка, обрадовавшись, почти схватила дурную зверюгу, но та снова увернулась и припустила прочь. Ринка – следом, оставив на стене гаража клок рукава. Зато ей почти удалось догнать кошку, она затормозил перед здоровущей грязной лужей, над которой поднимался подозрительный радужный пар, и попятилась.