Путь Орла

Путь Орла

Ольга Александровна Моисеева

© Ольга Александровна Моисеева, 2022

ISBN 978-5-0056-5915-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«ПУТЬ ОРЛА»

Дара Преображенская (Моисеева Ольга), Глазов, 2017 год.

Глава 1. «В опере»

Певица так изображала Норму, что дух захватывало. Я была поражена её умением так интерпретировать роль, ведь Фредерико Беллини наверняка представлял себе совсем другую женщину в лице Нормы и, скорее всего, это была его возлюбленная. Я читала о том, что великий композитор любил эту девушку до конца своих ней, но им было не суждено быть вместе – она умерла от чахотки.

«Разве можно так любить? – подумала я тогда, и сама же себе ответила, – да, можно, но современным людям недоступно такое возвышенное чувство, ведь они – мещане по сути своей и слишком меркантильны для подобного».

Ария «Casta Diva» просто потрясла меня тогда, ведь её пела моя подруга Мариша Дрейфур, и она выступала на сцене «Ла Скала»!

«Ла Скала» – что ещё могло быть лучше для провинциальной некогда певички, только что окончившей Московскую Консерваторию? Мать Мариши была хорваткой, а отец – немцем, так что их семью вполне можно было бы считать интернациональной. В ней виртуозно сочеталась южно-славянская внешность её матери с нордической отца.

Тёмно-русые почти каштановые волосы контрастировали с голубыми глазами, порой отдающими металлическим оттенком в минуты сильного волнения, или тогда, когда Мариша злилась, что происходило не так уж часто. Точёный немецкий профиль и полные южные губы, подкрашенные помадой с перламутром – о, это тайна, влекущая к себе самых отчаянных ухажёров.

Даже чудесные подмостки «Ла Скала» не смогли очаровать её душу сильнее, чем тот образ, в котором она растворилась целиком во время этой арии. И каждый раз растворялась на репетициях в «Мариинке», и я была тому свидетельницей.

Casta Diva и несчастная друидка Норма, вот, что было главным для неё, а всё остальное куда-то ушло, будто, вообще не существовало, несмотря на то, что в обычной жизни Мариша была счастлива со своим новым ухажёром Эдмондом, которого она однажды повстречала на гастролях во Франкфурте-на-Майне. Эдмонд был обычным художником, зарабатывавшим на разовых выставках в Германии, и ради неё он переехал в Москву – в прекрасный загородный особняк родителей Мариши.

Чёрт возьми – этот тип был не так прост, каким хотел казаться, скорее всего, у него были далеко идущие планы, ведь он неплохо устроился в лучах славы своей «возлюбленной». Да, я не любила Эдмонда, но обожала Маришу, преклонялась перед её талантом, поэтому мне приходилось считаться с её избранником. Эдмонд платил мне той же монетой, и вряд ли кто-то мог не заметить нашу взаимную антипатию.

Я проследила за тем, как этот пижон наряду с остальными поклонниками оперы вручил Марише огромный букет белых хризантем, они поцеловались прямо на сцене, и аплодисменты стали ещё громче.

– Браво! Браво!

Я протянула подруге розы.

– Ты – прелесть! Я горжусь, что у меня такая подруга, и спасибо за эту поездку в Италию!

Эдмонд, проходя мимо идя на своё место в первых рядах партера, услышал мои слова. Я увидела ухмылку на его губах, но сделала вид, что не заметила этого. Эдмонд считал меня сентиментальной дурочкой, глупой московской журналисткой, готовой на всё ради сенсаций. Сколько раз мне хотелось втолковать Марише, что её меркантильный возлюбленный просто нагло использует её, но мне до сих пор это не удавалось. Как коршун, Эдмонд не выпускал добычу, повсюду следуя за ней.

Разве не могут две подруги побыть наедине, выпить по чашечке кофе в какой-нибудь забегаловке на Тверском между репетициями и планёрками у шефа? Эдмонду так не казалось. Он отвозил её в кафе на своём «мерседесе», встречал и провожал, так что у меня с Маришей почти не оставалось времени для бесед. Кстати, и картины-то его стали раскупаться лишь после того, как москвичи узнали, что Эдмонд – ухажёр знаменитой певицы.

Однажды я случайно видела то, что на этом «мерседесе» Эдмонд подвозил свою очередную «пассию», правда, он не видел, что я наблюдаю за ним. Да я и ничего не стала намекать. Глупо. Эдмонд мог оправдаться, назвав любую причину, лишь бы поссорить меня с Маришей.

Вновь заиграла музыка, погасли огни в зале, опера продолжалась. На сцене племя друидов приносило свои молитвы безмолвному идолу. Оперу «Норма» я слушала не впервые, однако я в первый раз могла лицезреть столь необычные декорации; сразу создавалось впечатление, что поработал опытный декоратор или художник. Ну, конечно, ведь даже знаменитый Бенуа в прошлом веке оформлял «Метрополитен-опера».

Многие зрители смотрели на сцену через бинокли, чтобы лучше видеть актёров, я тоже периодически прикладывалась к своему биноклю, но порой это мне мешало воспринимать представшее передо мной действо в целостности.

Однако к тот момент, когда на сцене последняя молитва друидов была вознесена, и следующая сцена должна была изображать жрицу Норму и её двух незаконнорождённых сыновей, я ощутила на себе чей-то упорный взгляд. Когда на вас так смотрят в тёмном зале, полном людей-иностранцев, вам становится неловко. То же самое почувствовала и я, будто, накололась на невидимый шип, только никакого шипа в реальности не существовало.

Я обернулась назад и увидела молодого мужчину рядом с Эдмондом. Он отнял бинокль от глаз и всё ещё продолжал смотреть на меня. на нём был одет серый элегантный костюм, какие обычно носят в оперу, с таким же элегантным сером галстуком. Такие галстуки стоят не мене тысячи долларов на Манхеттене. И вообще, костюм был тоже не из дешёвых. Вряд ли обычный смертный мог бы позволить себе такие дорогие вещи.

Мужчине можно было дать не менее тридцати лет, и его лицо, насколько я могла рассмотреть его, являлось лицом типичного европейца с севера: серо-голубые довольно крупные глаза, прямой нос и тёмные очерченные брови намного темнее, чем его светло-русый цвет волос. Подобные красавчики обычно едут развлекаться на Мальдивы, окружают себя кучей полуголых девиц, пьют колу, «пино-колладо», «мохито» и ещё кучу всякой дребедени, а затем, как ни в чём не бывало, возвращаются к своим жёнам и бизнесу. Своим видом они, будто, дают тебе понять, что оказывают тебе честь, и что ты сама должна броситься к их ногам со словами: «Люби меня, дорогой, а я буду вечно служить тебе, как божеству».

Наши взгляды встретились, я заметила, что незнакомец знал хорошо Эдмонда, потому что, во-первых, они сидели рядом (что, естественно, ещё ни о чём не говорит); во-вторых, он что-то ответил Эдмонду, когда тот шепнул ему на ухо несколько фраз.

«Чёрт возьми, это же невежливо так пялиться на затылок», – подумала я и нахмурилась. Я напрочь не желала видеть ни Эдмонда, этого заморского «прихлебателя», ни его знакомых, но отлично понимала, что после спектакля Мариша познакомит меня со всеми, кто присутствует здесь и имеет хоть какое-то отношение к их паре. Как ни крути, мне не удастся избежать этого знакомства. Тогда я дала себе обещание в том, что буду держаться с ним строго и не дам наглецу ни малейшего шанса. Это подняло моё настроение, я даже улыбнулась, правда, со стороны это, должно быть, выглядело довольно странно и нелепо, в один из трагических моментов оперы, когда Норма решает убить своих детей, одна из сумасшедших зрительниц улыбнулась, и этой сумасшедшей оказалась именно я. Мне стало неловко, правда, никто на меня не смотрел, хотя я не могла дать себе никакой гарантии в том, что этот наглец, приятель Эдмонда всё ещё пялился в мой затылок. Спустя минуту я поняла, что оказалась права, наглец смотрел на меня в упор, и это сбивало с толку.

Если бы он сидел рядом со мной или сразу позади меня, а не через несколько рядов от меня, как это было в действительности, я бы просто «поставила его на место», но не могла же я кричать на весь огромный зрительный зал: «Отвернитесь от меня!»; нет уж, я решила выждать подходящее время и завершить задуманное. Такая возможность представилась мне намного быстрее, чем я сначала предполагала.

В антракте меня с лёгкостью пропустили в гримёрку Мариши, тем более охранник, сеньор Орсеоло, пожилой, но всё ещё, статный и крепкий молодой человек в униформе внутренней охраны театра, меня уже знал. Я часто сопровождала Маришу в её поездках и гастролях, а мой шеф-редактор Андрей, отпускал меня с лёгкостью, потому что в нашем журнале «Райская жизнь» рубрику «культура» вела именно я, причём, мои статьи, эссе, интервью и заметки всегда вызывали у него неподдельный восторг.

– Ты – мастер слова, Юленька, – часто говаривал он, и я бы не удивился, если б однажды узнал о том, что ты родилась с ноут-буком в руках.

Из этих поездок я тоже извлекала свою пользу – общалась с «бомондом», богемой, была «за кулисами» почти всей культурной жизни Москвы, Санкт-Петербурга и зарубежья.

И ещё я начала писать книгу, которую давно задумала написать, но по разным причинам откладывала в сторону. это был детектив, правда, не совсем обычный. Вся сюжетная линия выстраивалась вокруг нашей семейной реликвии. Собственно говоря, это было необычное ожерелье, с огромным алмазом, доставшееся моей пра-прабабке от самой Марии-Антуанетты. Перед казнью герцогиня передала ожерелье ей, обеспечив её побег из Трианона. Камень достался мне по наследству, но мне почему-то всегда казалось, что с ним связана какая-то необычная история, ведь семейные легенды гласили, что этот алмаз обладает магией и силой исполнять желания и менять судьбы людей.

Почему же тогда Мария-Антуанетта сама не воспользовалась этой силой, чтобы избежать собственной казни, для меня оставалось загадкой.

…..Когда я вошла в гримёрку Мариши, передо мной развернулась необычная и неожиданная сцена. Эдмонд, этот посредственный художник Эдмонд, способный лишь изображать карикатуры, целовал Маришу, которая прихорашивалась возле огромного зеркала гримёрки. Тут же лежали охапки роз, хризантем, лилий всевозможных цветов и расцветок. Но самое главное – тот тип, который упорно смотрел мне в затылок из своего бинокля во время спектакля, расхаживал по гримёрке Мариши, заложив руки за спину, всматриваясь в каждую деталь окружавшей его обстановки.

«Да, он, пожалуй, слишком наблюдателен для обычного молодчика», – промелькнуло в моей голове. Я сама не заметила того, что на моё присутствие обратили внимание. Мариша помахала мне рукой, глядя на меня в отраженье зеркала.

– Спасибо за розы, подруга. Ты всегда знаешь, как мне угодить, – сказала Мариша и улыбнулась мне.

Сейчас улыбчивая и весёлая, она совсем не напоминала мне ту грозную и серьёзную жрицу Норму, что совсем недавно поклонялась своему идолу на сцене Ла Скала. Я решила подколоть Эдмонда и спросила подругу:

– А разве тебе не нравятся хризантемы?

Мариша отмахнулась от меня:

– Что ты, они смотрятся намного дешевле, чем благородные розы.

Затем, поняв, что сказала оплошность, Мариша добавила:

– Впрочем, что касается хризантем, мои вкусы изменились. Они выглядят отлично в пышном букете, – она послала Эдмонду воздушный поцелуй, – прости, твои хризантемы смотрелись совсем не дёшево, а даже как-то оригинально.

Эдмонд с укором взглянул на моё победное выражение лица, отвернулся. Все услышали, как приятель художника слегка кашлянул, дав понять тем самым, чтобы все обратили внимание на него.

– Ах, да, Юлия, я забыла тебя представить одному нашему общему знакомому, который неплохо разбирается в опере и вообще в искусстве, и за это я ценю его. Знакомься, Серж Вяземский, собственной персоной, представитель старинного российского княжеского рода, а ныне – вполне успешный бизнесмен.

Красавчик в великолепном сером костюме поклонился мне ничуть не хуже, чем это делала когда-то его великосветская родня. Этот жест потряс меня, ведь я представляла его совсем в иной роли. Вероятно, лёгкий конфуз отразился в эту минуту на моём лице, но я тотчас смахнула его, как смахивают крошки со скатерти.

– Очень приятно, Юлия Барбышева. Журнал «Райская Жизнь», подруга Мариши.

Он поцеловал мою руку, всё ещё внимательно разглядывая меня, будто не успел сделать это во время спектакля, хотя, глядя в затылок, вряд ли что-то интересного можно узнать о человеке.

– Я жду ваших предложений, либо мы сейчас последуем в буфет для актёров, либо я позвоню Эмме, и она прямо сюда в мою гримёрку принесёт свежие пирожки.

Перспектива наслаждаться десертом прямо здесь, в гримёрке, никого, разумеется, не обрадовала, и было принято решение спуститься в буфет. Эдмонд и Мариша в платье Нормы шли впереди, что же касается меня, то я и Серж последовали позади них.

– Скажите, Серж, – начала я, – что интересного в одном из сидений зрительного зала? Или оно сделано из особого сорта древесины?

– Что Вы имеете в виду?

– То, что Вы несколько минут назад вовсе не смотрели на сцену, и потом, Вы знаете, что я имею в виду.

– Знаю? – Серж сделал вид, что удивился.

– Вы глядели на мой затылок, а не на сцену. Разве это вежливо? Тем более, уж кому-кому, а Вам точно должны известны правила этикета.

Он улыбнулся, и я не могла не признать того, что улыбка его была действительно очаровательной.

– Ах, Вы об этом!

«О, боже, как он долго соображает! Ну, конечно же, об этом!»

Но я скорчила милую гримаску и, как ни в чём не бывало, уставилась на моего нового знакомого.

– Итак?

– Итак, я видел Вас на сцене, когда Вы поднимались, чтобы подарить букет роскошных роз Вашей подруге.

– И Вам понравился мой затылок?

– Нет, мне просто показалось Ваше лицо довольно знакомым. Мы не могли раньше с Вами нигде встречаться?

– Я – завсегдатай богемной жизни. Вы могли видеть меня на обложке «Райской жизни» или в одном из проектов, посвящённом бомонду. Я, также, часто появляюсь на светских раутах и вечеринках.

– Вам нравятся эти глупые особы, мнящие себя «светскими львицами»?

– Вовсе нет!

Я восприняла вопрос этого красавчика, как личное оскорбление.

– Вовсе нет!

– Что же тогда Вас влечёт на такие сомнительные мероприятия?

– Ничего кроме «новой пищи» для моих статей и публикаций. Обожаю закулисные интриги.

– Значит, ваш журнал – «жёлтая пресса»?

– Нет, но люди любят копаться в чужом грязном белье. «Жёлтая пресса» здесь не при чём – я не делаю скандалов и сенсаций из ничего.

Серж нарочито улыбнулся, как бы дав мне тем самым понять, что заметил иронию в моих словах. В этот момент все четверо мы свернули направо, затем спустились на несколько ступеней вниз, чтобы оказаться в роскошном зале с круглыми столиками. Это больше напоминало ресторан, чем кафе, и официантки в униформах подходили к каждому столику, чтобы принять заказ от очередного посетителя.

На каждом столике была постелена белая накрахмаленная скатерть, в центре стояла ваза со свежими гвоздиками. Окна были занавешены перламутровыми жалюзи, последнее, что ещё могло напомнить о театре.

Мы заняли крайний столик у окна и заказали себе по чашечке кофе с итальянскими сладкими маковыми булочками.

– Уверяю вас, эти булочки – всё, что осталось для меня любимым, если речь идёт об итальянской еде, – сказала Мариша, откусывая булочку.

– А равиоли? В прошлом году ты была без ума от равиоли с творогом, – напомнила я.

– Возможно, – выкрутилась не растерявшаяся Мариша, – но в антракте я никогда не ем равиоли и пасту, зато после очередного громкого спектакля позволяю себе этого вдоволь, а так как спектакли бывают слишком часто, мне почти всё время приходится сидеть на диете.

Мариша являлась стройной брюнеткой с полненькими ножками, и не без основания гордилась своей фигурой; впрочем, и моя тоже не подкачала, только в отличие от Мариши, первой примы Большого Театра, мне ничего не приходилось делать специально, чтобы поддерживать свои формы.

Мы беседовали о всяких пустяках, и даже Эдмонд со своим занудством во всём не раздражал меня на этот раз, что само по себе являлось удивительным. Однако Серж бросал меткие реплики, и иногда я ловила пристальный взгляд его серо-голубых глаз на себе, что смущало меня. Когда малознакомый мужчина периодически останавливает на тебе свой взгляд, пожалуй, здесь есть повод лишний раз залиться краской. У меня пропал аппетит от этих неоднозначных взглядов, и я отложила свою порцию в сторону.

Посмотрев на часы, Мариша спохватилась.

– Густав убьёт меня, я должна бежать! Хорошо, что мой выход только во второй сцене, а то вам бы пришлось заказывать венки.

Мариша вытерла салфеткой губы, оставив на ней следы от помады, и выбежала из буфета, пожав мне руку.

– Ну, что, мне пора, – сказала она, – встретимся в моей гримёрке после спектакля.

– Держись, подруга, – успела бросить я ей, ответом мне был её воздушный поцелуй.

Эдмонд последовал вдогонку за Маришей, неся её клатч.

– Почему Вы ничего не едите и не пьёте? – Серж показал на мою полную кофе чашку и откусанную булочку.

– Как-то не хочется, – отделалась я, несмотря на то, что в этот момент у меня заурчал желудок. Он просил этих сладких маковых булочек, которые только что расхваливала Мариша, но в то же время мне не хотелось создавать впечатление того, что я – обжора или с пристрастием отношусь к еде, хотя Эдмонд со временем всё равно выболтает своему приятелю о моих маленьких женских слабостях.

– Ваши глаза говорят об обратном, – с улыбкой возразил Серж.

– Мои глаза?

– Да, в них столько блеска, голодного блеска, когда Вы смотрите на эти аппетитные булочки.

Какой наглец!

– О…..

– Не удивляйтесь, я уже привык. Наблюдая за глазами людей, узнаёшь о них столько нового и необычного.

– Вы, случайно, не частный детектив?

– Нет, наблюдение, это, лишь моё хобби, не более того. Что же касается моего бизнеса, то я владелец обширного концерна по производству обуви.

– Обувь? Как интересно! И Ваш бизнес, конечно же, находится не в России.

– У меня много франчайзинговых компаний по всему миру, в том числе, и в России, хотя, основные разработки и технологии находятся в Висбадене.

– Чем же ваша обувь отличается от остальной?

– Мы работаем на индивидуальный заказ и делаем высокохудожественные вещи, а не ту бесцветную однотипную обувь, которую привыкли носить люди со времени окончания Второй Мировой Войны. Тогда было важно одеть хоть что-то. Теперь люди в большинстве своём стали более чуткими к фасону, расцветке, стилю. Например, разве Вам бы не хотелось приобрести туфли с оттенком Вашей личности, индивидуальности, которая присуща только Вам и никому другому?

Я совсем не заметила, как съела все булочки, лежавшие на тарелке и выпила весь кофе, слушая своего собеседника. Он галантно проводил меня до моего места и растаял в темноте. На сцене уже начиналось уже новое действо.

….Я уже говорила о том, что всюду сопровождала свою подругу Маришу. Наша дружба началась ещё с самого детства, когда мои родители попали в автокатастрофу, и я переехала к бабушке в Москву. По соседству жила очень культурная интеллигентная семья музыкантов (это значительно позже родители Мариши приобрели свой дом, а сначала их квартира располагалась на одной площадке, что и квартира моей бабушки).

Родители Мариши были тогда музыкантами Московского Симфонического Оркестра. Елена Сергеевна играла на скрипке и кроме этого пекла изумительные торты, хотя это умение никак не отражалось на тонкости её осиной талии. Я помню, когда мне впервые посчастливилось попробовать её грушевую шарлотку, целую неделю я не могла есть ничего кроме этой шарлотки, и даже сначала напрочь игнорировала школьные завтраки и обеды. Я помню, когда бабушка пожаловалась на это Елене Сергеевне, мать Мариши ласково потрепала меня по волосам и сказала:

– А хочешь, я иногда буду печь тебе свои торты и пироги с начинками?

Я энергично закивала, обрадованная предложением Елены Сергеевны. С тех пор она периодически особенно по праздникам приносила нам свою стряпню, а так как праздников было много, то и угощенье у меня всегда было.

Что касается отца Мариши, то Павел Карлович являлся выдающимся виолончелистом. Он был немцем по происхождению и с немецкой педантичностью и аккуратностью относился ко всему, что его окружало: к жизни, людям, профессии. Но он был добрым немцем, и мы часто слушали его воспоминания о Германии, о том городе, где прошли его детство, юность. Хотя и Россию он тоже любил, ведь он нашёл здесь себя.

– Талант, где бы он ни был, в любой части света, пробьёт себе дорогу, – любил говорить Павел Карлович.

Я помню, как впервые услышала тонкий чистый голос Мариши, когда она выступала на семейных концертах, устраиваемых специально для гостей. А затем была школьная филармония, множество конкурсов, на которых дебютантка, участница Мариша Павловна Дрейфур неизменно одерживала победы.

Она без труда поступила в Московскую Консерваторию, основанную Николаем Рубинштейном, правда, однажды чуть не вылетела оттуда. Причиной послужила незапланированная влюблённость Мариши. Её избранник не отличался особым пристрастием к музыке, но часами проводил в ночных клубах и игорных домах, казино. Что могло привлечь утончённую красивую девушку к подобному грубияну долгое время для всех оставалось загадкой, и вообще, Марише почему-то совсем не везло на мужчин: попадались либо рохли, не имеющие собственного «стержня» «маменькины сынки», либо тираны, мечтавшие вылепить из утончённой Мариши домохозяйку, бесплатно обслуживавшую их и приготовлявшую котлеты и борщи; либо альфонсы (вроде Эдмонда), постепенно вытягивающие их Мариши её деньги и делавшие свою карьеру в лучах её славы.

Борщи Мариша готовить не умела, «маменькиных сынков» не переносила на дух, оставались умелые манипуляторы, в руках которых Мариша становилась настоящим пластилином, но Мариша, словно бы, и не замечала этого.

….Родителей я совсем не помнила. Помнила только тёплые мамины руки, чёрные волосы и голубые глаза, смотревшие на меня искренне и с лаской. Что же касается моего отца, то в моём сердце остался образ мужественного человека, всегда элегантного; я помнила его приятный баритон, а затем впоследствии я старалась во всех своих будущих избранниках услышать именно этот баритон.

Когда умерла бабушка после её похорон, меня пригласил к себе нотариус и, вскрыв завещание, сказал, что я, оказывается, являлась наследницей крупного состояния; а так как из родственников у меня больше никого не осталось, то я имела право сразу же вступить в наследство, выполнив ряд формальностей. Кроме крупного счёта в банке мне досталась ячейка с хранившимися в ней ожерельем – семейной реликвией, переходившей из поколения в поколение.

Однажды я пожелала взглянуть на это ожерелье, обраставшее множеством слухов, и была поражена. Камень, обрамлённый золотом, являлся настоящим алмазом, и кроме того, он изменял свои цвета, становясь то фиолетовым, то жёлтым, то синим, розовым или красным.

Однажды я нашла письмо бабушки в столе, в котором была изложена вся история этой семейной реликвии. Именно из этого письма я узнала, что история камня начиналась со времён Мариии-Антуанетты.

Когда я взяла ожерелье в руки, оранжевый яркий свет, исходящий от камня, так сильно ослепил меня, что я зажмурилась. Слава богу, что вокруг меня в тот момент никого не было, иначе работник банка заподозрил бы неладное и мог уличить меня в колдовстве. Вокруг было холодно, поэтому я закрыла ячейку ключом и вышла из хранилища.

Ко мне вышел служащий банка в строгом тёмно-синем костюме с галстуком оливкового цвета. Если бы не этот галстук, он вполне мог бы сойти за старшеклассника. Галстук, действительно, выглядел очень нелепо. На вид ему было лет двадцать пять, не больше, но это лицо с многочисленными веснушками можно было бы принять за лицо подростка.

– Майков Станислав Владимирович, – представился служащий.

Я протянула ему ключ от банковской ячейки.

– Юлия Андреевна, Вы решили оставить содержимое ячейки?

– Да, держать его в доме без сигнализации было бы непростительной глупостью, – ответила я.

Парень подобострастно улыбнулся мне:

– Конечно, конечно, я понимаю. Вы совершенно правильно делаете.

«Конечно, – подумала я, – ещё бы тебе не улыбаться и не угождать мне, за эту ячейку я плачу банку хорошенькую сумму».

– Но я приняла решение снять некоторую сумму со счёта на покупку собственного дома.

– Велика ли эта сумма? – поинтересовался служащий банка.

Я назвала цифры.

– О, конечно, Вы можете подойти за ней через двое суток. это слишком крупная сумма, чтобы выдать её Вам немедленно.

В действительности, я решила тогда приобрести свой дом недалеко от дома Мариши рядом с Москвой – мне надоело дышать этим пыльным воздухом, слушать регулярно за стеной пьяные крики соседей и гудки надоедливых автомобилей, заполнявших целиком весь город, подобно наводнению. К тому же, и сосредоточиться над своими статьями мне было бы сподручнее среди этой умиротворяющей тишины.