Нибиру

– Ты просто уснёшь.

Нильс замолчал. Наверное, завороженно наблюдал за приближением неизведанного корабля. По форме разведчик напоминал гладкую болвашку, покрытую хитином. Никаких крыльев, хвостов, закрылок. В космосе они не нужны.

Я посильнее сжал объятия. Что если я прекращу мучения прямо сейчас. Попробую содрать шлем с Нильса, или разбить стекло.

– Если мы врежемся в носовую часть корабля, мы же сможем перейти назад? – Голос Нильса заставил меня вздрогнуть и расслабить мышцы. Я, едва не приступивший к осуществлению страшного плана, сглотнул воздух.

– Да, сынок. Конечно.

Но инопланетный разведчик не ударился в нас носом. Даже если б мы не хватались за него, дыра в задней части на очередном витке поглотила бы нас.

– Как удачно. – В голосе Нильса слышался по-настоящему детский восторг, и я взмолился неведомой силе, которая остановила меня от детоубийства. Пусть последние мгновения его жизни будут весёлыми.

– Нужно хвататься за ближайший край, – сказал я. – Иначе нас отшвырнёт. Выстави вперёд руку.

Комбинезон Нильса зашевелился. Мы едва нашли подходящий размер. На наших фермах не было ребят с размерами kid size, но в запасниках несколько уцелели. Рваная рана корабля ударила нас по ногам, и реальность закрутилась. Разбитый катер завертелся вокруг нас волчком.

– Папа, что это? – испуганно спросил Нильс. – Почему корабль завертело.

– Это не корабль завертело, – усмехнулся я.

– Ааааа. – Голос Нильса тоже улыбался. – Это нас вертит.

– Да. Старайся ухватиться за что-нибудь. Мы влетаем внутрь инопланетного корабля.

Последние слова я произнёс строгим военным голосом, а сам поглядел на остаток кислорода. Тридцать процентов. До начала нашей смерти оставалось минут двадцать.

Нильса немного качнуло в сторону, и его комбинезон вырвался из моей руки. Во мраке чужого корабля мне на шлем бросилась змеевидная кишка корабля, и я обхватил отросток руками.

А кто сказал, что мы найдём инопланетную форму жизни? Возможно, иная цивилизация послала к нам рой беспилотников. Хотя, интерес взглянуть на инопланетные технологии появился теперь и у меня.

– Пап! Я стою на ногах! – услышал я взволнованный голос Нильса.

– Молодец, сынок, я тоже, – отвечаю, запыхавшись. – Видишь меня?

– Смутно. Что-то белое.

– Вот осторожно двигайся ко мне. Не упади.

– Иду, пап.

Тем временем я оглядывал тьму перед собой. Лишь узкая полоска света, сотканная из солнечных лучей, освещала нутро, не давая разглядеть обстановку. Подождав немного, я отцепил замочки, держащие слой солнцезащитного забрала, и поднял его.

Солнце осветило кабинку – не больше рубки нашего самолёта. Пульт управления с массой кнопок и тумблеров и кресло.

– Пап?

Нильс встал по левую руку.

– Подойди сюда, – позвал я, и первым двинулся к мальчику. Расцепив замочки, я поднял и его солнцезащитное забрало. Зеркальная поверхность скользнула вверх и… вот он, мой мальчик. Глаза, спрятанные в венце чёрных ресниц, россыпь конопушек.

Но смотрел малыш мне за спину. Его влекли исследования даже в последние мгновения жизни.

– Папа, ты уже видел его лицо?

Я неуклюже обернулся и взглянул на кресло. Из-за спинки торчала голова. Корабль пилотировало живое существо. Сердце застучало в висках. Волнение набрало силу.

– Вдруг он жив? – прошептал Нильс.

– Не может быть, – ответил я, продвигаясь к креслу. – Кабинка разгерметизировалась. Держись ко мне ближе.

Я схватил кресло за спинку и потянул на себя. Почему-то я ждал, что кресло не поддастся, но оно повернулось.

Перед нами раскинулось двухметровое существо в серебристом панцире из грубой ткани. Голову твари покрывал прозрачный купол. Вряд ли он являлся гармоническим продолжением биологической ткани. Скорее всего – скафандр.

В ушах забилось нервное дыхание Нильса.

– Пап, ты о таких раньше слышал?

Я молчал.

– Пап… Кто это?

Я разглядывал серо-зелёное вытянутое лицо инопланетянина, две выпуклости на голове – словно рога, – дыхательные дырочки. Почти что человекообразный.

– Уйдём отсюда, – выдохнул Нильс. – Пойдём обратно наружу.

– Нильс! – я прикрикнул и схватил мальчика за плечо. – Посмотри на меня!

Сын неуклюже повернулся. Кончики его волос, выглядывающие из комбинезона, вспотели и прилипли ко лбу.

– Он мёртв. Он не причинит нам вреда.

– Откуда ты знаешь? – нервно спросил мальчик.

– Просто думай, будто это так. Я сейчас открою замочки и сниму с него шлем, тогда ты точно убедишься в его смерти.

Я потянулся к шее инопланетянина.

– Папа, стой! – крикнул Нильс. – Вдруг не получится!

Но я не слушал мальчика. Нам действительно нужно убедиться, что монстр мёртв. Я прощупал пальцами ободок шлема, но замочков или крышечек не нашёл. Впрочем, можно просто разбить – и дело с концом.

– Нильс. Я попробую ударить в шлем, прикрой лицо.

Мальчик застонал и выставил перчатку перед глазами. Размахнувшись, я ударил кулаком по прозрачному материалу инопланетного шлема. На нём не осталось даже царапины, а вот инопланетянин открыл глаза.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ШВЫ

1

Мой отец редко покидал мир волнующих цифр, но он не был математиком. Его интересовали только те цифры, которые выражались в денежном эквиваленте. Совсем как когда мы учились в школе: два яблока плюс три яблока равно пять яблок. Если вычеркнуть яблоки, отец уже зевал на цифре три. Хотя, яблоки-то его тоже не особо интересовали. Как я уже сказал: рубли, доллары, евро. Можно подумать, будто мой папаша владел невообразимым бизнесом, но нет, в этой фразе как раз нужно вычеркнуть слово невообразимый. Я был ребёнком и ничего не понимал, но мать вечно твердила, что до миллионов отцу не хватает решительности и холодности. Отца я помню полноватым с залысиной мужичком, который всегда улыбался, даже когда говорил по телефону о пропаже ста тысяч евро. В те редкие мгновения, когда он опускался в реальный мир к семье, эта открытая улыбка не слетала с его губ.

К матери я имел много претензий. Возможно, мой папик был человеком гораздо худшим, чем она, но отец меня не воспитывал. Мой характер соткала мать. В детстве я считал, что многое из её слов – правда и вроде бы иначе нельзя, но став подростком, я научился искать альтернативные решения. А из её манеры поведения я взял только необходимое.

Мне было десять, когда рано утром я не смог встать с кровати и обжигающая боль охватила весь правый бок. Потом скорая, наркоз, операция аппендицита. После операции я не вставал сутки. За мной ухаживала мама. Пришло время снять повязку. Во время этой процедуры медсестра восклицала, как у меня всё хорошо заживает, хирург с серьёзным видом давил на живот, причиняя мне небольшую тупую боль. Я не смотрел вниз. Жутко боялся. Стоит опустить беглый взгляд, и я упаду в обморок от увиденного – кишки наружу, кровь на животе и так далее.

Зато я хорошо помню маму, которая поджидала меня у изголовья, читая один из бесконечных романов о сильных мужчинах и слабых женщинах. Узнав, что мне сняли повязку, она попросила мне показать место операции.

Я неспешно доковылял до кровати, пока она со свойственным ей перфекционизмом прикрывала книгу и снимала очки. И когда пропахнувшая лекарствами кровать приняла меня, я осторожно поднял майку и позволил маме заглянуть.

Она могла сказать что угодно. Даже если бы у меня желудок наружу вывернуло, могла похвалить за мой героизм и уверить в благополучном исходе дела. Но она долго качала головой, хмурилась и наконец изрекла:

– Игнат, как тут всё страшно.

В тот день мне пришлось вкачивать успокоительное, а медсёстры умоляли меня набраться храбрости и посмотреть на свой пах. Мама подхватывала их просьбы и виновато улыбалась, а я рыдал.

Потом я всё-таки опустил голову и посмотрел. Ну ничего страшного. Пара крестообразных швов, покрытые йодом, которые и напугали маму.

Я хочу сказать, что задумчивая женщина, не любившая скандалы, но к которой они постоянно липли и которая воспитала меня, сначала думала, потом только говорила. И для неё существенной роли не играл возраст человека, даже собственного ребёнка. Думаю, моя мать легко прижилась бы на должности человека, который должен обзванивать родственников погибшего и сообщать о смерти близкого человека. А ещё она могла бы работать в детском онкологическом хосписе и сообщать детям, что жить им осталось три месяца.

Я поклялся никогда не пугать своего ребёнка, в какую бы страшную ситуацию он не попал. Наверное, именно это чувство не дало мне стянуть с Нильса шлем в открытом космосе. И когда инопланетянин открыл глаза и поднял голову, я сообразил, чем кончится печальный исход нашей короткой битвы. Гуманоид с лёгкостью отшвырнул меня, и я услышал пронзительный крик Нильса.

Мальчик пытался обогнуть кресло пришельца и бежал в моём направлении.

– Нильс, – позвал я. – Не переживай, всё будет хорошо!

Меня развернуло, и перед глазами открылся развороченный зад инопланетного корабля. Куда теперь? Туда? Обратно в космос?

Внезапно из пола выросла прозрачная стена, отрезавшая кабинку от вакуума. Пыхтя от тяжести скафандра, я развернулся. Нильс барахтался в углу. Вероятно, огромный рептилоид и его отшвырнул.

Гуманоид возвышался в пилотском кресле и щёлкал тумблерами. С потолка ударили белые струйки пара. В скафандр не просочилось ни звука, лишь тоненькие всхлипы Нильса.

Божечки, как же это всё страшно!

– Папа, он нас теперь убьёт? – спрашивал сын.

– Я… я… – что мне ответить? Какие страшные швы на животе или о том, что выпали кишки, но всё будет хорошо. – Не знаю. Давай пока не будем шевелиться и посмотрим, что будет дальше, – закончил я предложение.

– А если он нас убьёт? – простонал Нильс.

Я проверил количество кислорода в баллонах скафандра и решил, что нас скорее всего настигнет участь мучительнее.

– Давай успокоимся, – сказал я. – И просто подождём.

2

Мы летели.

По крайней мере, я так думал. Звука из внешнего мира покинул уши ещё несколько часов назад, за узкими иллюминаторами корабля виднелась лишь тьма космоса, разбавленная разряжёнными золотистыми лучами, а гуманоид сидел за пультом. Он иногда поворачивал штурвал. За его широкими плечами я не видел ни одной кнопочки, лишь редкое шевеление мышц.

У космических кораблей нет колёс, ибо без гравитации они бессмысленны. Штурвал лишь управлял подачей напряжения в двигатели. Повернёшь налево, ослабнет правый двигатель, а левый под своей силой начнёт тебя разворачивать. И наоборот. Так устроены земные корабли, но кишки инопланетной посудины могут быть сотканы совсем иначе.

Лоб покрылся потом, и я взглянул на индикатор кислорода.

Пора.

– Нильс, – зову. – Я люблю тебя.

Я постарался повернуть голову, чтобы увидеть моего мальчика. Груда скафандра притаилась в соседнем углу. Через шлем я мог различить только нос Нильса и виток чёрных волос. Волосами в маму пошёл.

– Пап, у нас заканчивается кислород, – слышу голос сына.

– Я знаю, – отвечаю и расстёгиваю первый замочек, удерживающий шлем. Раздаётся тихий плач Нильса.

– Пап. Я боюсь.

А я молчу. Я не знаю, что придумать, какую отговорку изобрести. Но и становиться хмурой мамой, которая причитает: как всё страшно, – я тоже не хочу, поэтому расстёгиваю второй замочек.

– Нильс, лучше так, – говорю.

Реальность теряет смысл. Я смотрю в никуда, поглощённый всеобъемлющей пустотой. Я долго ни о чём не думаю и дышу углекислым газом, когда Нильс отзывается в рацию:

– Пап.

Я расстёгиваю третий замочек, и внезапная мысль осеняет меня.

– Снимай, – прошу я и быстро расстегиваю шлем. – Снимай, малыш. Он запустил в кабинку воздух! Помнишь струи пара?!

Я врал. Возможно, пришелец и запустил в кабинку средство для дыхания, но не воздух Земли, а атмосферу, пригодную только для пилота. Однако если нас с сыном ждёт смерть, я не хочу, чтобы мальчик думал, как всё страшно.

Последовав моему примеру, Нильс начал отцеплять шлем. Я вроде бы замешкался, предоставляя первенство мальчику. Если нам суждено умереть, то я только после него. Стянув шлем, Нильс вдохнул полной грудью. Значит, вакуум в кабинке исчез.

Нильс улыбнулся и что-то сказал. Мой шлем отсёк слова, однако микрофон в шлеме мальчика уловил звук. Полным восхищения голосом, тоном вкушающего сладкий торт малыша, Нильс сказал:

– Пап, я дышу.

Я немедленно снял шлем и вдохнул. Разницы между своим воздухом и воздухом в инопланетном корабле никакой. Если ядовитые смеси и присутствовали в атмосфере, то мы с Нильсом узнаем об этом позднее.

– Как думаешь, это чистый воздух? – спросил мальчик, улыбаясь.

– Ага, – соврал я, но потом уточнил, придавая словам оттенок правды: – По крайней мере, ничего не чувствую.

– Урааа, – прошептал Нильс и блаженно откинулся, вытирая пот перчаткой. – Мы остались живы.

– Кажется, дальше будет интереснее, – пробормотал я, ощущая лёгкую тяжесть в животе.

Теперь, когда шлем остался в руках, органы чувств пронзила гамма ощущений. Я слышал чужеродное жужжание двигателей, приглушённо урчащих под полом, видел цвета ярче, вдыхал терпкий солоноватый запах с примесью машинного масла неизвестного происхождения, обзор не ограничивало окошко. Я завёл руку за спину. Тело уже не парило над полом. Я лежу, явственно ощущая незримую вибрацию.

– Похоже, мы садимся, – прошептал я.

3

Свет стал более рассеянным, а чернота за иллюминатора затягивалась голубизной.

Нильс перебрался ко мне и обнял за грудь. Я сжал мальчика, почувствовав его родной запах. Страх немного ослабил хватку.

Сила тяжести нарастала с каждой секундой, постепенно превращаясь в эквивалент земной. Если и существовала разница, я её не ощущал.

Корабль вздрогнул и двигатели заглохли.

Вот и всё.

Что дальше?

По логике, если уничтожили всю Землю и орбитальные станции, зачем им мы? Какой толк от двух юродивых неразвитых землян? Разве что разберут по кусочкам, чего мне совсем не хотелось. Уж лучше пусть сразу убьют.

Пришелец нажал последние кнопки, и тишина надавила на уши. Вставать гуманоид не собирался, а каждая секунда промедления вколачивала лишний гвоздь в гроб моего терпения. Я даже успел рассмотреть бредовейшую идею: вскочить и наброситься на монстра.

Но вот худенькая фигура поднялась. Расправив широкие плечи, гуманоид поглядел через иллюминатор налево и направо, а потом обернулся к нам.

В новом свете из его кожи полностью пропал изумрудный оттенок, и она осталась серого цвета. Огромные чёрные глаза пришельца взирали на нас с Нильсом с космической холодностью. Я не знаю, способны ли лица этих тварей мимически двигаться, но уж лучше бы не могли. Ибо в противном случае каменное безразличие к нам оставалось единственной трактовкой выражения морды гуманоида.

Нильс тихо заплакал. Я хотел присоединиться к сыну. Вдруг проснулась полнейшая безысходность. Больше никаких вечерних посиделок на веранде, прохладных ночей, пивка по выходным с друзьями; ни родителей, ни Риммы. Жизнь лопнула за долю секунды.

Повернувшись к пульту управления, гуманоид выдвинул треугольную полочку и достал небольшой аппарат, похожий на ингалятор астматика. Проверив его и щёлкнув парой кнопочек, – в пальцы скафандра пришельцев оказались тоньше и изящнее, – чужой направил аппарат на меня.

Вот так это закончится. Выстрел, и нас нет.

Я закрыл ладонью глаза Нильсу. Почувствовал на руках его слёзы.

Вспышка.

И тьма.

4

…шлёп-шлёп-шлёп…

Сначала в мой мир ворвался лёгкий звук, ударяя по нервам мерной периодичностью.

Я открыл глаза и повернул затёкшую голову в сторону звука. Это Нильс. Он сидел на лавке в одних трусах и нервно шлёпал босой ногой по полу. У меня отлегло от сердца.

Мышцы затекли, но я заставил себя поднялся. Кряхтя, я перешёл в сидячее положение и огляделся. Нас поместили в коробку с чёрными стенами, шириной не больше двух метров, зато высокую. Под потолком из отверстий тускло струился белый свет

…шлёп-шлёп-шлёп…

Я потрогал скамейку, на которой лежал. Толстая. Тёплый чёрный металл.

На мне оставались трусы и майка. Значит, они стянули с нас скафандры и спецкостюмы, оставив нас лишь в нижнем белье. На шее болтались вязаные жёлуди. Украшения они тоже оставили.

– Ты видел их? – спросил я Нильса, чья скамейка стояла с моей буквой Г.

Мальчик замотал головой и принялся грызть ногти. Его взгляд нервно шарил по нашей камере, и мне стало жаль сына, но я пока не мог его утешить, сам боролся с головокружением и пытался привести мысли в порядок.

Кашлянул.

Справа в груди опять что-то закололо. Я оттянул майку и заглянул внутрь. К ткани прилипло семечко ясеня. В нашем блоке он как раз облетал, вот, видимо, и забрался под шумок мне под майку, пока я гулял по ферме.

Вытащив влажную от пота крылатку, я хотел было отшвырнуть её, но на секунду помедлил. Мы, наше нижнее бельё, вязаные жёлуди жены и это семя – единственное, что осталось от всей моей планеты, поэтому я осторожно вкрутил крылатку в один из жёлудей.

– Я сначала перепугался, что ты умер, – сипло выдавил Нильс.

Я усмехнулся. Мой сын боялся за мою жизнь сильнее, чем я.

– Почему они не стали нас убивать? – спросил мальчик.

Я лишь покачал головой и обвёл взглядом комнату, пытаясь найти дверь, но таковой не оказалось.

– Ответ один. Мы для чего-то им нужны, – сказал я, и снова содрогнулся от неприятной мысли об опытах над нашими телами.

– Как думаешь, они мирно настроены? – спросил Нильс.

Я многозначительно посмотрел на него, и мальчик всё понял, отчего его нога заходила ходуном, а зубы принялись терзать ногти с новой силой. Он посмотрел в никуда. Если б эти гуманоиды были мирно настроены, они бы не стали уничтожать целую планету.

– Но с другой стороны, если б они хотели всех замочить, они б и нас тогда прибили, – словно в продолжение рассуждал Нильс.

Ты забываешь про опыты, – подумал я, но промолчал.

– Догадываешься, где мы? – спросил мальчик.

– Ни малейшего представления не имею, – отвечаю.

– Самое ироничное, что мы, скорее всего, в солнечной системе, – сказал Нильс.

Я нахмурился.

– С чего ты взял?

– С тех пор, как корабль взлетел, мы ни разу не были во тьме. В иллюминаторы всегда бил свет. Значит, это солнце.

Я на секунду задумался. Недаром говорят, что нынешнее поколение гораздо умнее и находчивее нас. Когда мне было двенадцать, я растил кабачки на бабушкином огороде, читал Гарри Поттера и думал, что сладкая вата состоит из настоящей ваты с добавлением сахара.

– Впрочем, – я пожал плечами. – Мы не знаем технологии этих существ. Быть может, они перенесли нас в другую галактику каким-нибудь специальным суперпрыжком. Как в тех фантастических фильмах.

Нильс засопел, задавшись целью вырвать зубами ноготь с корнем. Он отрицательно замычал.

– Нет, и всё-таки, я думаю, мы бы что-нибудь увидели. Какую-нибудь смену света. Если б коридор светился, свет появился бы отовсюду, но лучи всегда падали слева.

Я вздохнул. Мне нравилось, что юный Шерлок Холмс не унимался. Пока мальчик думает и строит догадки, в нём – в отличие от меня – живёт жажда жизни.

– Здесь пахнет, как в нашей школьной раздевалке на физкультуре, – нервно хмыкнул Нильс.

– Может, мы и есть в раздевалке, – ответил я и механически улыбнулся.

– Когда они войдут, надо попробовать с ними поговорить… – не успел Нильс закончить, как часть стены в дальнем углу с шипящим звуком отскочила, обнажая чёрный пролом. Движение оказалось настолько резким, что я отпрянул, а сын вскрикнул и подпрыгнул.

Внутрь вошёл… чёрт меня побери, вот тебе и серые человечки. Скафандр пришельца в корабле позволил разглядеть лишь голову, спрятанную в шлем. Ещё тогда я отметил сходство гуманоида со стереотипным образом инопланетян: тонкие ручки и ножки, длинные тела, большие продольные головы с огромными чёрными глазами и тонкими прорезями для носа. А вот рот у гуманоида отсутствовал. Он вроде бы угадывался, но отверстие перекрывало множество сухожилий, кожанных уздечек, отчего инопланетянин походил на древнего зомби, которому зашили рот.

Из-под потолка полился механический голос:

– Лягте на ваши скамейки.

– Папа, – прошептал Нильс, и схватил меня за руку.

Существо указало длинным худым пальцем на мою скамейку, потом на скамейку Нильса, а голос под потолком повторил:

– Лягте на ваши скамейки.

Даже гугл-говорилка звучала лучше. У голоса хромали гласные – тянулись неестественным образом, – а согласные будто пережёвывались и их произносили без губ, на дыхании. Наверное, это инопланетный акцент.

– У нас нет выбора, – прошептал я и быстро взъерошил Нильсу волосы, не отрывая взгляд от гуманоида. – Ложись на свою скамью. Думаю, всё будет хорошо.

Я отпустил мальчика и пересел на свою.

– Мы ложимся, – обратился я к пришельцу, заваливаясь на спину.

– А если они нас убьют? – дрожащим голосом спросил Нильс. Его лицо побледнело, глаза бегали из стороны в сторону. Я вспомнил документальные видео людей перед казнью на войне. Чёрт, они выглядели так же. Сжав в кулак жалость и ненависть к гуманоидам, я сказал:

– Если б они хотели, они б уже убили нас.

Я верил себе и нет. В любом случае, я не мог разорвать швы, связывающие нас с Нильсом, образуя кусочек земной реальности в этом неизвестном где. А ещё я хотел, чтобы малыш не умер по глупости, когда можно было остаться в живых.

Ещё раз всхлипнув для пущей убедительности, Нильс осторожно лёг на скамейку. Только тогда я позволил себе посмотреть в потолок. А потом моргнул – и вместо тёмной доли секунды увидел вспышку.

Я моргнул ещё раз. Ничего не случилось. Тогда я чуток приподнял голову на инопланетянина, но того в камере уже не было. Постойте, он только что же…

Меня слабо осенило. Наверное, я какое-то время отсутствовал. Я вспомнил вспышку в звездолёте, перед тем, как очутиться в тюрьме. Если б не смена обстановки, я тоже подумал бы, что прошла доля секунды.

– Нильс, – позвал я и сел. Мальчик лежал на скамье. Согнутые ноги аккуратно опирались о стену, руки безвольными верёвочками свисали на пол.

– Нильс, – снова позвал я и толкнул сына в плечо. Мальчик не шевелился.

5

Стоя на коленях, я дёргал Нильса за плечо. Паника начиналась с лёгкой тревоги. Родное сердце мальчика билось в бешеном ритме, губы высохшие, обветрившиеся, словно шелуха листьев на дороге. Я звал сына и тряс. Бледная нога оторвалась от стены и безвольно ударила меня в плечо.

Что они с ним сделали? Вдруг Нильс умрёт? Я не готов жить без него, без последней ниточки, связывающей меня с землёй.

Тогда-то последние события и накрыли меня волной. Я рыдал, уткнувшись Нильсу в грудь. И я плакал не только из-за мальчика, который, хоть и не приходил в себя, но дышал. Я выплакивал наш уютный уголок с женой, родительскую дачу, где я провёл детство, первые игрушки Нильса, собранные в чулане, электронные фотоальбомы на комоде. Всего этого нет. Только сейчас пустота в полной мере напомнила о себе бесконечным эхом бесконечных километров между неизвестной планетой и пространством, где когда-то располагался не просто маленький шарик Вселенной, а мой настоящий дом, моё прошлое. Почему мы не остались на ферме и не умерли сразу?

Омыв грудь Нильса слезами, я вскочил и принялся пинать стены. Я кричал что-то безумное, гавкающее, захлёбываясь собственной слюной. Босые ноги стучали по металлу глухо, и никто не ответил на мой выпад. Никто меня не расстрелял.

Едва успокоившись, я упёрся кулаками в стены и зашипел под нос что-то гневное.

– Пап… – услышал я позади слабый голос. – Прикинь, они гермафродиты.

И сквозь слёзы я сухо засмеялся. Обернувшись, упал на колени и подполз к Нильсу. Мальчик медленно моргал, обводя камеру рассеянным взглядом.

– Ты жив! Жив, мой малыш, – прошептал я и обнял сына. Не стал отрывать его тело от скамьи, накрыл собою сверху, стараясь защитить от серых гуманоидов, серых человечков, мать их!

– Я… так просто… не сдамся… – Слова давались Нильсу с трудом.

– Помолчи, побереги силы, – сказал я, вдыхая родной запах мальчика. Заберите его от меня, и я превращусь в безвольного смертника, а пока мне есть для чего жить!

6

Нильс рассказал мне о видениях. Придя в себя, мальчик сел, оперся спиной о стену, обхватил колени и заговорил. Над ним повис свет и группа серых гуманоидов что-то рассматривало, изучало. Они не делали мальчику больно, но, по его словам, будто выкачивали силы.

– Знаешь, на что было похоже, – произнёс Нильс. – Как в том журнале. Про уфологию. Я читал воспоминания людей, похищенных инопланетянами. Вот то же самое. Свет. Головы. Огромные чёрные глаза.