Нибиру

Юрий Грост

НИБИРУ

Надежда есть худшее из зол,

ибо она продлевает страдания.

Фридрих Ницше

ПРЕДИСЛОВИЕ

Ты знаешь, как я называю мешки под глазами от недосыпания? Спальные мешки! Ты понял, Карл?! Спальные мешки от недосыпания!

Из мемов

Очень давно у меня мелькнул проблеск идеи о том, как отец с сыном, находящиеся на орбите, видят инопланетные корабли, уничтожающие Землю за десять минут. Отец – главный герой – остаётся в вакууме, как говорится, с ребёнком на руках. Жить им остаётся около получаса. Ваши действия, господа?

В общем, дальше первой главы я не продвинулся. Идея жила бы некоторое время, потом стала бы забываться, а потом умерла бы. Я уже видел её исход, пока в этом году не попал на операционный стол.

14 апреля я закончил предыдущий роман, решив оставить послесловие к нему на потом, когда путы наркоза покинут меня. У меня на примете мелькало несколько идей для следующих произведений.

15 апреля меня увезли на операцию, которая длилась девять с половиной часов. Говорят, будто под наркозом ничего не видишь, но я видел странные блики, странные сны, а когда меня привели в этот мир, ещё два с половиной часа, получая кислород напрямую в трахею из машины, блики и тени складывались в зловещие картины, но я сейчас говорю не о Нибиру. О зловещих картинах я расскажу вам позже, в другом произведении.

16 апреля. После восьми- или девятичасового наркоза – что даже по меркам медиков очень-очень много – мозг долго приходит в себя. Он начинает всё с чистого листа. Ты засовываешь руку под струю холодной воды и будто впервые в жизни чувствуешь влагу. Ты будто впервые в жизни слышишь голос людей, видишь любовь, ссоры. Ты удивляешься самым простым мелочам, как ребёнок, а мозг продолжает медленно-медленно подключаться. Ни о какой работе, ни о какой фантазии я тогда не думал. Для меня весь реальный мир был фантазией.

17 апреля. Оно пришло. С утра всё сложилось в цельную картину. За несколько часов, почти три десятка глав, ты представляешь, Карл! Мне показалось, я превратился в пульсирующий сгусток энергии, в которой сам собой развивается фантастический сюжет, нашёптываемый откуда-то извне. Так ко мне пришла Нибиру.

19 апреля я открыл ноутбук и начал это писать.

Ю.Г.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВЗРЫВ

1

Мы находились на спутниковой орбите. Я и Нильс – мой двенадцатилетний сын. Важная Земля плавала справа, космические фермы расстилались прямо под нами. Отсюда они казались огрызком почвы, какой видишь её с высоты самолёта. Лишь регулирующий радиацию купол сверкал золотом в лучах выглядывающего из-за планеты солнца.

– Там спутник, пап! – Рука скафандра указывала в сторону Земли. Я не стал смотреть, лишь засмеялся и подтвердил:

– Да, здесь полно спутников.

Вокруг тишина, невесомость, все звуки прячутся внутри шлема, в переговорном устройстве, которое настроено на голос сына. Он впервые оказался в космосе. Впервые за свою маленькую жизнь и один из первых детей-подростков, которым разрешили выйти в космос. Для получения нужной справки пришлось проходить полгодовую комиссию, но Нильс готов был вставать в больницу каждое утро ещё год, лишь бы появилась возможность слетать, а потом вернуться с летних каникул в школу и всем в классе рассказать, как выглядит исполинская Земля со стороны, увиденная собственными глазами.

Я уже много раз парил в космосе. Самый злосчастный момент был в конце февраля, когда мимо Земли летел астероид двести километров в диаметре. Учёные мира назвали космическое тело Мамон, в честь славянского бога обжорства, мы же про себя назвали астероид Гошей. Сначала СМИ гремело апокалиптическими новостями, будто Гоша врежется в Землю и расколет её напополам. Мобилизовали ядерные силы. Но на подлёте выяснилось, что астероид пройдёт мимо. Едва поцарапав орбиту. Когда ты плывёшь в невесомости и видишь, как вдалеке жирной точкой пылает пролетающий мимо кусок камня из другой галактики, задница сжимается до размера яблока.

Нильс радовался как положено радоваться двенадцатилетнему мальчишке. Поначалу держался браво, будто взрослый, а потом сердце забилось. Я услышал его стук по внутренней связи, когда мы покидали ферму. И он чертовски боялся, могу поклясться, не так, как я в день прилёта Гоши, но боялся неслабо. Потому что я в свой первый раз от страха чуть комбинезон не обмочил.

Нас двоих держал трос, пришвартованный к космическому челноку. Выпросить у Тимки челнок для экскурсии по орбите ради сына стоило семи банок пива и двух билетов на игру Зенита, но я был готов на такие потери. Нильс должен увидеть то, что вижу я, когда оставляю дом и отлучаюсь на месячную работу.

Уже который час правый бок колола какая-то соринка под майкой. Хотелось скорее вернуться на базу, но я терпел, ожидая, когда Нильс нарезвится в невесомости.

– Здесь так тихо, – услышал я завороженный голос мальчика. И уже представил его отрешённо-задумчивое лицо.

– Здесь всегда тихо, Нильс. Космос – это цитадель покоя, потому что вакуум не распространяет звук.

– Я знаю! – А теперь тон изменился. Мне не нужно обладать рентгеновским зрением, чтобы через комбинезон видеть этот суровый взгляд а-ля: я не маленький, хватит меня учить.

– Возвращаемся? А то всю клубнику оберут за нас, – хмыкнул я.

Но Нильс не успел ответить. Произошёл взрыв.

2

Доказательства инопланетной жизни перестали искать ещё в двадцать первом веке. Сначала рассчитывали найти бактерии на спутниках, смотрели в телескопы на системы, до которых тысячи световых лет, а потом опустили руки. А зачем? Если ты увидишь в телескоп, как пришельцы машут тебе лапками со звезды, до которой десять тысяч световых лет, что там может находиться сейчас? Любая цивилизация способна рухнуть в одночасье, не говоря уж о веках. Опять же, я не имею ввиду разумную жизнь, а хотя бы бактерии. Они были, но на приблудных астероидах – не больше.

И вот сейчас я вижу инопланетную жизнь собственными глазами. Волна толкнула меня в спину и понесла мимо Нильса вдаль от Земли. Сначала я подумал, что сын сам проплыл мимо – невесомость, нарушение ориентации, и так далее. Потянул за швартовочный канат, и укатил ближе к катеру, но потом сквозь лёгкую тину радиопомех я услышал его пронзительный голос:

– Папа! Паааапа!!!

Развернуться в космосе и повернуться во сне на кровати лицом к жене – не одно и то же. В панике я двигался как можно быстрее. Схватившись за швартовочный канат, я принялся обматывать его вокруг себя, разворачивая лицо к Земле.

Первые секунды я думал только о сыне, о спасении его жизни, но увиденное за спиной парализовало меня. Я забыл и далёкую жену, оставшуюся в Подмосковье, и сына, и даже свою жизнь.

Корабли напоминали зелёный рой. Рой точек, рассыпавшихся по околоспутниковой орбите. Точки расположились расположилась очень далеко от нас.

– Папа, это спутники?

Это не спутники. Это зелёные человечки, – мелькнула паническая мысль и тут же исчезла, когда одна из точек выплюнула тонкую струйку света в атмосферу Земли. За ней последовали остальные.

Новый взрыв. Он раздробил на куски одну из наших ферм неподалёку. Никаких выстрелов или сражений. Воздух внутри купола загорелся, и огрызок почвы разлетелся вдребезги. Мы держались неподалёку космической базы нашей фермы, но шлюз базы теперь казался намного меньше. Нас относит. Вместе с катером, а в невесомости мы не замечаем движения.

Золотистыми ошмётками разлетелся фермерский модуль соседней базы.

– Папа! – крик сына вернул меня обратно в мир. – Ты жив?!

– Я… – сумели выдавить мои лёгкие, и разум снова поглотила пучина паники. А что я мог ответить? Происходящее не вписывалось даже в рамки кошмарного сна, слишком реалистично всё происходило.

А потом загорелась атмосфера Земли. Я обнаружил прожорливые клубы, разрастающиеся с точек, где рой инородных кораблей тошнило светом. Огонь разгорелся, над Африкой, и стремительно поглощал континент. Может, почва и оставалась под слоем смертоносных вихрей. Я видел лишь горящую корону.

Подключились наши боевые корабли.

Чтобы оберегать фермы от космического мусора, астероидов, метеоров, к каждой ферме приставлялся взвод кораблей-разведчиков, так их называли мужики с высшим космическим образованием. Но, чёрт возьми, они не готовились к звёздным войнам. Им нужно было лишь отпугнуть жестянку, которая сорвалась с умершей МКС.

Оказалось, разведчики умели отстреливать не только жестянки. Их оружия открыли залп по инопланетным зелёным точкам, и я уже видел взрывы. На фоне горящей Земли они вспыхивали и гасли как искорки.

Я не знаю, кто принял решение о защите. То ли какой командир разведчиков кинулся на защиту. То ли поступил приказ с Земли. Но судя по состоянию планеты, оттуда уже вряд ли что могло поступить.

Космический огонь покрывал всё больше и больше площади Земли. Прожорливость неведомого оружия уничтожало острова за считанные секунды, а материки теряли города за мгновения.

В глубине души я всё ещё верил, что под слоем этого огня есть почва, а люди бегут в подвалы, бункеры и скрываются, оставаясь в живых. А у меня лишь немое кино, а череда взрывов сопровождалась только криками сына, на которые я, наконец, обращаю внимание.

Оставив горящую Землю, я немедленно отыскал глазами Нильса.

Его маленькая фигурка отдалилась уже на добрую дюжину метров, и лишь голос продолжал кричать прямо в ухо.

Что я могу сделать? Что мне делать? Что?…

Я заметил швартовочный канат Нильса. Кажется, он отцепился от катера. Или это глюки. Чёрт возьми, нет! Не глюки. Швартовочный канат сложно разрубить или порвать, и если такое случилось, значит – пространство снаружи разрывали чудовищные силы.

Канат Нильса тянулся, обвивая мой, поэтому, я немедленно обхватил руками свою швартовку и чуть подтянул себя вперёд. Война снаружи перестала существовать, жизненная цель переключилась на спасение сына. Но краем глаза я продолжал замечать взрывающиеся инопланетные корабли и ещё больше взрывающихся наших разведчиков.

Я наконец ухватился за швартовочный канат Нильса и сжал его крепко, как мог.

– Что нам делать? – плакал голос мальчика по внутренней связи.

– Беречь воду! – немедленно отозвался я. – Перестань плакать.

Я хоть и не ревел, но потел как лошадь в знойный день. Лёгкая спецодежда под комбинезоном насквозь промокла. Жара душила.

Ухватившись одной рукой за свой швартовочный канат, а другой продолжая держать швартовку Нильса, я подтянулся, дёрнув мальчика на себя. Понадеялся, что моя сила, потянувшая Нильса, останется единственной и больше никакой взрыв не отбросит мальчика.

Пока Нильс, рыдая, плыл ко мне по невесомости, я вновь обратил внимание на битву. Сердце учащённо забилось. Некоторые инопланетные челноки стали крупнее. Они летели в нашу сторону. От каких-то остались обломки. Битва прекращалась.

Землю объяло оранжевое пламя, превратив всю планету в огромную дымящуюся дырку. И вдалеке появилось оно: такой же зелёный корабль, как и остальные инопланетные, только размера, превышающего каждую особь в рое раз в десять.

Гигантская база выплюнула в горящую Землю толстый луч света. Потом ещё. И ещё. Свет полился пунктиром.

Что-то крепко ухватило меня за руку. Я подтянул её. Нильс уткнулся мне в плечо своим забралом. Я хотел было успокоить его молитвы и рыдания, но у меня не хватило слов.

Кусок неизвестного происхождения пролетел над левым виском. Я едва успел его заметить. Обломки битвы достигли нас.

Потом меня ослепила вспышка. Земля разбухла и вдруг… исчезла. В долю секунды. Рой и битые корабли резко дёрнулись в сторону, значит, и нас понесло прочь от орбиты.

Попытки выловить взглядом наш катер потерпели неудачу. Он взорвался, швартовочные канаты лопнули, и нас с Нильсом уже ничего не держало. Мы плавно по инерции уходили в открытый космос.

3

Паника владела мною меньше минуты, скоро уступив место безысходности. А за что я, собственно, планировал зацепиться? Ну вернулись бы мы на катер, а дальше? Протянули б там один-два дня от силы, и умерли бы голодной смертью. Даже факт исчезновения всей родной планеты не отдавал такой прозаической безысходностью.

Я наблюдал за последними секундами жизни Земли и видел, как противник удаляется в глубины космоса. Никого из инопланетного роя не осталось. Впрочем, земные разведчики тоже умерли. Нас окружали лишь обломки космического мусора.

Значит, нужно поискать уцелевшую космическую ферму.

– Нильс, – позвал я, стараясь привязать его швартовочный канат к моему поясу – когда каждый твой палец толщиной в пять сантиметров, сделать это проблематично.

– Пап… пап… – Мальчик задыхался так глубоко, что мне слышалась только ап… ап…

– Нильс. Успокойся. Всё в порядке! – скомандовал я, укрепив швартовочный канат мальчика у себя на поясе хлипеньким узлом.

– Всё в порядке? – в голосе мальчика звучала то ли истерика, то ли бескрайнее изумление.

– Погоди. Не мешай. Мне надо оглядеться и понять, что делать дальше. Ты же держись за мою руку и не выпускай меня ни при каких обстоятельствах, хорошо?

Нильс не ответил, но я счёл молчание знаком согласия. На всякий случай схватил мальчика за руку и, использовав его как точку опоры, чуток повернул себя, стараясь узреть масштабы битвы.

Вместо нашего блока ферм остались лишь сгоревшие осколки. Ни одного целого катера вокруг. Управляя собой посредством Нильса, я менял угол обзора, вглядываясь в темноту космоса.

Напрасно я старался засечь хоть одно целенаправленное движение. Вокруг никого не осталось в живых. Земля уничтожена. Мы с сыном в космосе одни.

4

Я собрался с мыслями, увидев большой обломок, плывущий в нашем направлении. Когда создатель раздавал людям веру и надежду, на меня не хватило. Я славился тонким чувством пессимизма, интуиция которого никогда не подводила. Римма говорила, что если б не мой квёлый настрой по жизни, я бы добился большего, чем простой космический фермер.

Перестав вертеться вокруг фигурки сына, чтобы не уносить нас своими действиями всё дальше и дальше, я уставился на обломок искорёженной арматуры. Впервые за всю жизнь во мне проснулась надежда. Я не сдамся вакууму и буду сражаться до последней капли кислорода.

– Итак, Нильс. – Я старался, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. Мальчик уже несколько минут лишь всхлипывал. – Нильс, отзовись.

– Да, пап, – услышал я.

– Начнём вот с чего. Обрати внимание на индикаторы перед глазами. Справа есть значок О-два. Найди его.

– Шестьдесят три процента, папа, – ответил голос сына. Нильс оказался не так глуп, как я предполагал. Значит, у него шестьдесят три, у меня – пятьдесят восемь. Нам хватит на несколько часов.

Последних часов.

Хватит!

– Нильс, держи меня, – попросил я и обхватил мальчика.

Кусок арматуры продвигался медленно. Казалось, я слышу биение сразу двух испуганных сердец: своё и сына по рации.

– Пап, что случилось? – задал вопрос он.

– Я не знаю, – отвечаю. – Мы видели с тобой одно и то же.

– Я не вижу Землю. Где она? Её уничтожили?

– Похоже, что да, – отвечаю.

– Кто это был?

– Я не знаю, сынок. Кто-то кого мы до сих пор не могли найти. Теперь расслабься полностью.

Арматура, как я и предполагал, оказалась раза в четыре больше нас. Скорее всего – обломок корабля-разведчика. Я позволил ему плыть слева под нами, когда Нильс задал новый неуместный вопрос:

– А что с фермами, папа? Их тоже все уничтожили?

Голос Нильса слегка успокоился. Он ещё не осознал, насколько страшный нас ждёт финал.

Я увидел подходящий выступ. Пора.

Обхватив сына, я поджал ноги – насколько это было возможным – и постарался оттолкнуться от арматуры. Но прямые лодыжки не достали её. И вообще, сгибать-разгибать ноги в комбинезоне астронавта – самое бесполезное занятие.

Пессимизм вновь нашептал мне остановиться и сдаться. Только теперь он выглядел как Николай Сергеевич – мой тренер по баскетболу в детстве, который изначально приготовил меня не метить даже в низшую лигу.

Вот он сидит на корточках в углу спортзала, я вижу его зелёные усы, левый глаз вечно дёргается и меньше правого. Он считает мои отжимания:

– …четыре… даже и не думай… пять… моя бабушка сделает больше… шесть… твой спорт – шахматы, сынок…

За мыслями я прозевал вопрос сына и наступление нового угла обломка, который намеренно шёл на нас.

– Что ты делаешь, папа? – повторил Нильс.

– Сын. Готовься. Это хороший шанс, – запричитал я и забрыкался, как коза, в надежде зацепиться за кусок арматуры.

Она почти накрыла нас, и я схватился за шершавый металлический край одной рукой. Пальцы соскальзывали, локоть неестесственно вывернулся, мышцы вот-вот лопнут. Мои ноги не хотят доставать до нижней планки, и мы рискуем унестись в сторону Марса с удвоенной скоростью. Сердце забилось в бешеном темпе, частота дыхания увеличилась, кислород из баллонов потёк быстрее.

Я старался обежать гребень нижней планки обломка и оттолкнуться с самой вершины. Нильс тормозил процесс, болтаясь в пространстве как кукла.

– Папа, что ты делаешь? Что мне делать? – спрашивает он.

– Помолчи пока, сынок.

Когда мои ноги оказываются на гребне обломка, я отталкиваюсь. Арматура уплывает вниз, а мы продолжаем путь в неизведанную глубину, уносимые инерцией.

И что я только что сделал? Картина нисколько не сменилась. Солнце развернулось, и теперь его почти не видно. Куда мы движемся? В сторону погибшей Земли? Или куда-то от неё в холодные глубины космоса? Хотя, какого чёрта разница?

Я снова видел Николая Сергеевича.

Что ты направишься в сторону Земли, что обратно, конец тебя ждёт один.

– Пап, как мы спасёмся? – неуверенно прозвучал вопрос Нильса. Тот самый вопрос, который всё расставляет над и.

Я вновь оглядел пустое космическое пространство. Неподалёку плыли несколько помятых обломков, остальные унеслись в неизвестном направлении. Битва стихла. Земной род закончил существование. Всем спасибо за внимание. Занавес закрылся.

– Пап, мне нехорошо, меня сейчас вырвет, – голос Нильса выбил меня из пучины апатии, и я встрепенулся.

– Нет, этого нельзя допускать, – быстро ответил я. – Ты можешь захлебнуться. Даже не думай.

– Мне так… – голос мальчишки завис, послышалось лишь глубокое дыхание. – Плохо. Здесь так жарко.

– Я понимаю, малыш, понимаю, – отозвался я. – Просто дыши глубоко и представь, что ты, скажем, на пляже. Помнишь, как мы прошлым летом ездили на Средиземное море?

– Я не могу представить. Меня всё давит. Я хочу выбраться из костюма, – захныкал Нильс.

– Нет-нет-нет! У тебя всё хорошо! – спешно заявил я. – Закрой глаза и слушай мой голос.

Не знаю, закрыл ли Нильс глаза, я слышал только сбивчивое дыхание.

Кислорода осталось сорок пять процентов.

– Постарайся успокоиться и дышать глубоко. Медленно и глубоко.

– Мы не должны попросту расходовать воздух, – пискнул Нильс.

– Верно. Поэтому ты должен дышать глубоко и медленно. И ничего не говори, – шептал я. Когда стараешься кого-то успокоить, забываешь о себе. Безысходность отступает, стоит напугать её любой маленькой человеческой проблемкой. Безысходность – это такая крыса, которая больше всего не любит общество других людей.

Я не знаю, как долго, поддавшись инерции, мы с Нильсом плыли, но первым нарушил молчание сын.

– Пап, как думаешь, кто это был?

Я не знаю, кто это был. Не знаю, зачем они убили шесть миллиардов землян, среди которых была самая дорогая мне Римма. Но сын не умрёт в страхе и одиночестве. Я печально улыбнулся.

– Думаю, это были какие-нибудь зелёные человечки со звезды Альфа Центавра, – постарался бодро ответить я.

– С Альфа Центавра? – удивлённо воскликнул Нильс. – А что им понадобилось от нашей планеты?

Вот и я б хотел знать, – подумал я, но вслух сказал:

– Чёрт их знает. Видимо, мы были умнее их.

– Вряд ли, – ответил Нильс. – Если б мы были умнее, это мы б прилетели к ним и взорвали бы их планету.

– Наверное, – согласился я. – Значит, мы чувствительнее них. А они не любят тех, кто умеет чувствовать.

– Как в кино? – спросил Нильс.

– Да, всё как в кино.

– Это что, получается, мама тоже умерла.

Я помолчал. События прошедшего часа развивались так быстро, что у меня не оставалось времени подумать о Римме. А Нильс уже и так всё понял.

– Да. Мама, вероятно, уже мертва.

Внезапно захотелось прекратить страдания. Остановиться. Поставить точку. Стянуть шлем с Нильса, а потом с себя. Мы – два последних выживших землянина, но нас не выставят в зоопарке как диковинных животных. О нас вообще никто не вспомнит.

– Пап, – голос сына прервал мысли. – По-моему, это корабль.

5

Один из обломков, которые я принималл за космический мусор, стал ближе. Из темноты выплыли чёткие очертания горчичного корабля пришельцев. Один из роя.

Он летит, чтобы добить нас, – подумал я.

Корабль двигался странно: не по прямой, а по спирали, вертясь на одном месте. Лобовые отражатели, бликующие в свете солнца, острый нос, блестящий зелёный покров, словно хитин. Что за цивилизация построила эту технику?

Катер развернулся к нам задом, открывая огромную дыру в том месте, где у наших разведчиков располагались турбины.

– Он летит не за нами и не убить нас, – сказал я скорее себе, чем мальчику. – Он просто по инерции движется вглубь космоса. Он подбит.

– Его очень удачно подбили, пап, скажу тебе, – шепнул Нильс, будто опасался, что кто-то на корабле услышит его голос. Хотя, может, он и прав. Ребята с подобной техникой могли перехватить наши разговоры на любых волнах.

Потом мы с сыном долго молчали, и я уже вновь начал погружаться в пучину предстоящей смерти, обхватив Нильса и прижав к себе как можно крепче. Как бы мне хотелось сделать это без комбинезонов: в последнее мгновение перед концом, в бесплодных краях холода, вакуума и тьмы, прижимать к себе тёплое тело родного тебе человека.

– Пап, он идёт прямо на нас, – снова вырвал меня в реальность голос Нильса.

Закрученный в медленную юлу инопланетный боевой катер становился больше и больше. Минут через пятнадцать мы с ним столкнёмся.

– Ну и что, – отозвался я. – Говорю же, он подбит. Никто не летит нас спасать или убивать.

– Я знаю, – отозвался Нильс. – Но неужели ты не хочешь забраться внутрь и посмотреть на инопланетянина. Он наверняка же там. Мёртвый.

Теперь замутило меня. Желудок будто обожгло йодом, и на лбу выступила испарина.

– А что нам это даст? – спрашиваю.

– Как что? Мы хотя бы увидим, как они выглядели. Перед… смертью.

Последнее слово резануло по сердцу словно рваный нож. Нильс уже принял факт смерти и приготовился. Мне вдруг стало необходимо понять, что он чувствует. Ибо моя жажда жить, моя смелость таяли с каждой секундой, испаряясь в водовороте врождённой безнадёжности. И я едва сдерживался, чтобы не начать панику. Может получиться, сын встретит смерть мужественнее меня.

– Ну если ты хочешь попасть внутрь, давай попробуем, – вздыхаю. – От физических нагрузок кислород будет расходоваться быстрее.

– А что толку его беречь, – резко отозвался Нильс. – Всё равно мы умрём.

– Ну хорошо, – я немедленно перевёл тему. – Давай попробуем туда попасть. Но нам стоит подождать, пока он подлетит ближе.

– Подождём, – последнее, что сказал Нильс.

В тяжёлой космической тишине мы смотрели на грациозный подбитый инопланетный катер, с каждым витком приоткрывающий тайны о своих создателях. Я мог разглядеть узкие блестящие полоски по бокам корпуса. Вероятно, они служили окошками, как в танке. Чтобы выдержать давление, их сделали из толстого прозрачного материала. Хотя, я ничего не знаю о странном зодчем цивилизации. Может, их сплавы обходят наши материалы, и корабль не толще яичной скорлупы.

– Пап, как это будет? – спросил Нильс.

– Что? – моё сердце забилось.

– Я буду мучиться, умирая?

Да. Тебе сначала будет жарко, выступит холодный пот, потом участится сердцебиение, начнутся галлюцинации, тебе покажется, будто тело со всех сторон стиснуто туннелем. Ты захочешь глотнуть свежего воздуха. Будешь готов отдать за глоток ногу или руку. Ты либо сохранишь рассудок до конца и позволишь углекислому газу тебя задушить, либо до того, как изо рта польётся пена, лишишь себя жизни сам, стянув шлем.

– Паааап, – позвал Нильс, и я ответил:

– Нет, малыш. Мучиться ты не будешь. Ты умрёшь быстро, – соврал я.

– А как это будет?

Я вздохнул. Каждый новый ответ повлечёт больше вопросов, уж я-то знаю сына. Поэтому я старался говорить кратко: