ХОХО. Целую. Обнимаю

Грудь сдавливает от беспокойства: а вдруг дяде Джею и Боми нужна помощь? Мне не обязательно уходить. Завтра надо будет рано встать, чтобы успеть на урок виолончели, но, может, я могу остаться?

– Дженни, ты еще здесь? Если не поторопишься, пропустишь свой автобус. – На сей раз дядя Джей появляется рядом, держа поднос с половинками арбуза, из которых выскоблили мякоть и заполнили смесью арбуза, соджу и лаймовой газировки. Выйдя из-за барной стойки, он бросает через плечо: – Напиши мне, когда доберешься домой!

Ну вот, меня выгнали. Вздохнув, я поправляю ручки шоппера и толкаю входную дверь. Лицо обдает свежим воздухом.

Уже почти десять часов вечера, но из-за неоновых огней, которыми светятся все магазины и заведения в окрестностях, на улице светло как днем. Парикмахерская закрылась, но в кафе с баббл-чаем еще сидит девушка с двумя хвостиками, жуя жвачку и пролистывая сообщения в телефоне. В корейском барбекю-ресторане на углу группы студентов и офисных работников болтают между собой, пока мясо готовится на гриле.

На обочине я вижу автобус, куда как раз заходят пассажиры, и поспешно пристраиваюсь в конец очереди. Оплатив проезд, я плетусь в салон и берусь за поручень, попутно поправляя панчхан от миссис Ким. Когда автобус дергается вперед, я напрягаюсь, чтобы удержать равновесие, но сумкой все равно попадаю по человеку на ближайшем сидении.

– Простите! – морщусь я. Тот поднимает голову.

Это он! Тот парень из караоке-бара!

– Что ты здесь делаешь? – вырывается у меня, хотя ответ кажется очевидным: едет в автобусе. – То есть, ты вроде бы говорил, что у тебя нет денег?

Он показывает билет на одну поездку.

– А что насчет тебя? Закончила работать? – Он замолкает на секунду, а затем на его идеальных губах появляется легкая усмешка. – Или ты меня преследуешь?

Я возмущенно фыркаю:

– Я не…

– Вы будете садиться? – Какая-то женщина похлопывает меня по плечу, указывая на место за парнем.

– А, нет. – Я отодвигаюсь назад, чтобы она смогла сесть, и теперь стою, неловко нависая над ними. Развернувшись, я прохожу в другой конец автобуса, сгорая от смущения.

Автобус тормозит возле Вест-Эйт-стрит и впускает группу студентов и пожилую кореянку, которую легко узнать по коротким седым волосам с перманентной завивкой. Студенты, судя по громким голосам и запаху курицы и пива, только что вышли из бара. Не найдя свободных мест, они занимают почти весь проход и болтают, разбившись на компании и цепляясь за поручни. Пожилую женщину, которая пытается протиснуться мимо, никто из них не замечает.

Когда автобус отъезжает от тротуара, на лице женщины мелькает страх: она все еще старается пробраться вперед, но до поручней не достает. Вдруг колесо попадает в ямку, и женщина теряет равновесие.

– Осторожно!.. – бросаюсь я вперед.

Но парень из караоке-бара успевает поймать ее за руку.

– Хальмони[13], – обращается он к ней по-корейски, – вы в порядке?

От его вида у женщины чуть дрожат губы, но она кивает, подтверждая, что не пострадала. Парень провожает ее к месту у окна, где до этого сидел сам, и указывает туда:

– Прошу, садитесь.

Женщина опускается на сиденье и благодарно похлопывает парня по руке, выражая похвалу на корейский манер.

Я отвожу взгляд. Сердце колотится в груди: она же могла упасть. Если бы парень не заметил ее и сразу не решил уступить место, если бы не его рефлексы, позволившие вовремя ее поймать, она бы упала.

Поручень справа от меня скрипит, когда на него ложится чья-то рука.

Я с любопытством вглядываюсь в окно, когда автобус окольным путем объезжает улицу с рядами рыночных палаток.

Парень из караоке-бара, стоящий рядом со мной, тоже заинтересованно наклоняется вперед.

– Что там происходит?

После истории со спасением хальмони мое отношение к нему смягчилось, поэтому я решаю проявить щедрость.

– Ежегодный корейский фестиваль Лос-Анджелеса. Похоже, некоторые дороги перекрыли.

Парень хмурится, и до меня доходит: если он не отсюда, то может не знать окрестностей.

– Куда тебе нужно добраться?

– Я не уверен.

– Что ты имеешь в виду? – Я хмурюсь.

– Я в бегах.

Я жду, что он усмехнется, но его лицо остается серьезным и немного печальным.

– От бандитов? – уточняю я абсолютно невозмутимым тоном и с удовлетворением вижу, как он улыбается.

– От… – улыбка несколько угасает, – чэгимгам. Как это по-английски?

– Ответственность.

У этого слова множество значений – по крайней мере, для корейской диаспоры: от обязанности выносить мусор до необходимости вести себя так, чтобы не опозорить семью. Я гадаю, что же из всего этого он имел в виду, пока разглядываю его отражение в окне.

Я вспоминаю, как сегодня впервые зашла в вип-зал в караоке-баре. К тому времени парень провел там уже час или два, а теперь он едет в автобусе, не представляя, где закончится его путь. Часть меня (довольно большая, надо сказать) хочет узнать, от чего он бежит и почему. Но другая часть помнит: иногда единственный способ справиться с бушующими внутри чувствами – это… сбежать.

– Если уж на то пошло, – говорю я, – мне кажется, что очень важно выделять время на что-то свое, даже несмотря на обязательства. Ты не сможешь позаботиться о других, если сначала не позаботишься о себе.

Кажется немного странным давать совет своему ровеснику, но эти слова нужны и мне самой. К счастью, моя попытка поддержать не вызвала у него неприязни – судя по лицу, он обдумывает услышанное. Наши глаза встречаются, и от его пронзительного взгляда с моим сердцем начинает твориться что-то странное.

– Мне сложно в такое поверить, – отвечает парень. Мы стоим настолько близко, что я могу разглядеть цвет его глаз – насыщенный, теплый карий. – Но хотелось бы.

Вдруг кто-то врезается в него сзади, заставляя поморщиться и едва слышно выругаться. Парень подступает поближе ко мне, поправив перевязь с гипсом. Студент, который его случайно толкнул, продолжает перешучиваться с друзьями как ни в чем не бывало.

– Эй, – окликаю я, разозлившись: сначала та женщина чуть не пострадала, теперь это. – Вы не видите, что у него рука сломана? Освободите чуть больше места.

Автобус как раз подъезжает к остановке на Олимпийском бульваре и открывает двери позади нас, выпуская нескольких пассажиров. Студент – явно не совсем трезвый, – похоже, не понимает, почему я ни с того ни с сего обратилась к нему. А потом ухмыляется:

– У нас свободная страна.

– Верно, – выпаливаю я в ответ. – И вы свободны быть либо достойным человеком, либо подонком.

Все пораженно замолкают. Лицо студента начинает очень красноречиво багроветь. Ой, черт.

Мы переглядываемся с моим новым знакомым. Он протягивает руку, за которую я хватаюсь, не тратя время на лишние раздумья, и мы вместе выпрыгиваем из автобуса. Двери закрываются у нас за спиной.

Глава четвертая

Мы оказались прямо посреди празднования. Над улицами натянут баннер с крупной надписью «Корейский фестиваль в Лос-Анджелесе» и еще одной, помельче, «Чествуем культурное разнообразие Лос-Анджелеса вот уже более пятидесяти лет!». По краям улицы выстроились лотки с традиционной корейской едой: токпокки[14], кипящими на медленном огне в чанах с кочхуджаном[15], корейским рыбным пирогом в бульоне из анчоусов, насаженным на деревянные палочки, и блюдами из кухни фьюжн – морскими гребешками на гриле с моцареллой и чеддером, и хот-догами, зажаренными во фритюре с маслом.

Посмотрев вниз, я замечаю, что мы все еще держимся за руки, поэтому тут же отдергиваю ладонь.

– Извини, – говорю я, отвернувшись, чтобы он не увидел мои порозовевшие щеки. – Из-за меня нас выгнали из автобуса.

Вообще-то мы, конечно, оттуда выпрыгнули, но результат тот же.

И все-таки я чувствую себя виноватой. Может, парню и было без разницы, куда ехать, но он явно не собирался выходить здесь, через пару кварталов от «Караоке Джей».

– Это место выглядит не хуже любого другого, – отвечает он, рассматривая баннер.

– Тогда не хочешь… осмотреться вокруг? – я неопределенно машу рукой в сторону празднества. – Раз уж мы здесь.

Он смотрит на меня, и в груди вновь появляется странное чувство.

– Почему бы и нет.

Мы шагаем вдоль лотков с едой. Вообще-то я могла бы просто пойти домой. Тогда, в караоке-баре, отзывы судей не давали мне покоя, поэтому я хотела сделать хоть что-нибудь и предложила караоке-баттл в порыве эмоций. Но это не назовешь настоящей практикой – на самом деле сейчас мне нужно отрабатывать навыки перед завтрашним уроком.

Только вот… я не хочу домой.

Мне давно уже не было так весело, как сегодня, так что, думаю, можно побаловать себя немного, пусть даже и всего на один вечер.

– Меня, кстати, зовут Дженни.

– А меня… – он колеблется, – Джеву.

Я чуть было не начинаю его поддразнивать, мол, уж не забыл ли ты собственное имя, когда замечаю знакомую дальше по улице – но она заходит в одну из палаток, исчезая из поля зрения.

– Твое корейское имя тоже Дженни? – спрашивает Джеву.

– По-корейски меня зовут Джуйон.

– Джуйон, – тянет он каждый слог. – Джу. Йон. Джуй-он-а.

– Да ладно, меня никто так не называет.

Мне становится жарковато, поэтому я беру один из пластиковых вееров, которые раздают поблизости, и начинаю им обмахиваться.

Похоже, в этом году фестиваль состоит в основном из палаток, рекламирующих различные предприятия, – и лотков с едой. Мы проходим мимо одного, где делают даккочи[16]: человек в огромных толстых перчатках поворачивает вертел над грилем одной рукой, а другой покрывает курицу густым соусом с помощью кисточки, после чего опаляет в огне до хрустящей корочки. К прилавку подходят две девушки. Проявляя чудеса ловкости, повар принимает оплату и отдает сдачу первой, в то же время укладывая вертел на тарелку и вручая еду второй.

– Я прямо как в Сеул вернулся, – с каменным лицом говорит Джеву.

Я смеюсь и задумчиво роняю:

– А я вот ни разу не была в Корее.

– Серьезно? – Он бросает на меня взгляд. – У тебя там нет родных?

– Бабушка по маминой линии, но я никогда ее не видела. У них с мамой натянутые отношения.

Честно говоря, раньше я совсем не задумывалась обо всем этом. У меня лучшие бабушка и дедушка по папиной линии: по праздникам они всегда присылают мне подарки, а на Новый год даже деньги. Одна из причин, по которой мама хочет, чтобы я поступила в какую-нибудь из школ в Нью-Йорке – так я буду ближе к их дому в Нью-Джерси.

Если Джеву и показалось странным, что я ни разу не видела свою бабушку из Кореи, он не стал ничего об этом говорить.

– Так, значит, ты живешь в Корее? – спрашиваю я.

– Да. Вообще-то я из Пусана, но учусь в Сеуле, – отвечает он и с запинкой добавляет: – В школе исполнительского искусства.

– Я так и знала! – выпаливаю я, и он усмехается. – «Неплохо пою», тоже мне!

По ходу нашей прогулки я замечаю, что Джеву не сводит глаз с лотков с едой. Я указываю на небольшой навес, где пожилая женщина подает традиционные корейские блюда паре посетителей, сидящих их на низких табуретах:

– Как ты смотришь на второй ужин?

Глаза Джеву загораются, а на щеках появляются ямочки.

– Ты словно читаешь мои мысли!

Мы подходим к палатке, и он придерживает брезент, чтобы я могла зайти внутрь.

– Осо осейо![17] – громко приветствует нас хозяйка, приглашая занять табуреты вдоль стойки. – Чего вы хотели бы?

Джеву оборачивается, вспомнив, что деньги есть только у меня.

– Бери что хочешь, – разрешаю я. – Мне нравится все.

Пока он делает заказ, я развязываю пакет с гарнирами от миссис Ким. Внутри я нахожу пять небольших контейнеров, которые я выкладываю на стойку между нами, сняв крышки.

– Вот это у тебя улов, – замечает Джеву, наблюдая за моими действиями.

Я убираю последнюю крышку, под которой лежит кимчи с зубчиками чеснока.

– Нельзя недооценивать заботливых аджумма[18] по соседству.

– А-а-а, да, знакомо. Мама растила меня в одиночку, поэтому соседки вечно донимали ее непрошенными советами, что, впрочем, не мешало им приносить еду чуть ли не каждый день.

– Кореянки и вправду везде одинаковые, – смеюсь я.

Мы с ним похожи – по меньшей мере, из двух родителей у нас есть только матери. Пусть это не редкость, почему-то так я чувствую себя ближе к нему.

Я вытягиваю пару деревянных палочек из пучка в стакане и передаю Джеву, разломив их вдоль.

– Повезло тебе, что сломана левая рука, а не правая – если ты правша, конечно.

– Правша, хотя и не уверен, можно ли назвать это везением.

Да уж, это было бесчувственно с моей стороны.

– Прости… – начинаю я.

– Если бы я сломал правую руку, тебе пришлось бы меня кормить. – Джеву тянется вперед, чтобы поддеть палочками ломтик тушеной говядины из контейнера с чанджорим[19].

Я отвечаю недоверчивым взглядом: он в самом деле это сказал? Я оглядываюсь на остальных посетителей, но никто не обращает на нас внимания – кроме девушки слева, за спиной Джеву, которая не сводит с него глаз с тех пор, как мы пришли (скорее всего, потому что он красавчик).

– А вот и ваша еда! – Хозяйка ставит на стойку три тарелки. Джеву заказал несколько традиционных для почанг[20] блюд: токпокки, рыбный пирог на шпажке и кимчи паджон – блины с кимчи и зеленым луком. Из-за всех этих тарелок и контейнеров с панчханом на столе не осталось места, поэтому нам приходится играть в тетрис, чтобы все уместить.

Мы приступаем к еде, время от времени сталкиваясь палочками, когда нацеливаемся то на одно, то на другое блюдо. В какой-то момент хозяйка предлагает Джеву чашку с бульоном, и тому приходится тянуться через меня. Выпрямляясь, он случайно задевает мое плечо своим.

– Прости, – извиняется он.

– Ничего. – Я отмахиваюсь, хотя все еще чувствую его прикосновение. Как и в прошлый раз, я оглядываюсь на посетителей за другими столиками, замечая, что среди них очень много парочек, флиртующих друг с другом за едой и напитками.

Джеву подталкивает ко мне тарелку с токпокки – оказывается, он оставил мне последний кусочек. Глядя на нас, кто-нибудь посторонний наверняка бы решил, что и мы тоже на свидании.

Девушка позади Джеву, которая не сводила с него глаз, встает и подходит к нам вместе с подругой.

Я бросаю взгляд на своего спутника, раздумывая, стоит ли предупредить его: наверняка с ним постоянно кто-нибудь пытается познакомиться. Только вот интересно, за кого эти девушки приняли меня? А если бы мы в самом деле были на свидании? Они серьезно собираются заигрывать с ним у меня на глазах? Почему-то мне очень хочется состроить злобную мину.

– Привет, – заговаривает с нами первая девушка. – Ты знакомо выглядишь, мы нигде раньше не встречались?

Джеву замирает, не донеся кружку до рта.

На мгновение повисает тишина. Затем я поднимаю взгляд и замечаю, что девушка смотрит на меня.

– Это же ты была на музыкальном конкурсе штата в прошлые выходные? – уточняет она. – Я видела твое выступление, оно было просто невероятным!

Я продолжаю таращиться на нее, не зная, что сказать. Мне, конечно, и раньше доводилось получать похвалу – обычно после самих выступлений, – но ко мне ни разу не подходили вот так, будто я какая-то знаменитость. Джеву медленно откладывает палочки, ставит локоть здоровой руки на стойку и подпирает ладонью щеку, наблюдая за моей реакцией.

Я смущенно отмахиваюсь.

– Спасибо.

– Я серьезно! Моя мама – виолончелистка в Филармонии Лос-Анджелеса, и она говорит, что ты очень талантлива.

– Даже не знаю, что сказать… – начинаю я, но запинаюсь, встретившись глазами со второй девушкой. – Юнис.

Госпожа Суки Ким – ее мама.

Юнис смотрит на стойку, и я почему-то начинаю ожидать гневной отповеди за то, что делю с каким-то парнем еду миссис Ким.

– Привет, Дженни. Не ожидала увидеть тебя здесь в вечер пятницы, – улыбается она, но я вижу, что ее это слегка задело. – Ты же всегда так занята – мне казалось, у тебя нет времени, чтобы гулять с друзьями.

– Э… да, просто так получилось.

Как же неловко, хуже некуда! Просто за последние пять лет мы почти не общались, хотя раньше были не разлей вода.

– Ладно, нам пора. – Подруга Юнис тянет ее за руку. – Приятного аппетита!

Юнис бросает на меня прощальный взгляд.

– Пока, Дженни. – И они выходят из палатки.

В повисшей тишине я поспешно начинаю объяснять:

– Раньше, в детстве, мы дружили, но потом я стала уделять все больше внимания виолончели, и…

Не знаю, зачем я это говорю. Все происходит слишком быстро: надо же было получить такую похвалу на глазах у Джеву от одной девушки, только чтобы другая показала, насколько я на самом деле ужасная подруга.

Джеву выпрямляется.

– Со мной случилось нечто похожее. Когда я переехал из Пусана в Сеул, некоторые прежние друзья стали считать меня предателем.

– Ого.

Я мало знаю о других городах, помимо Сеула, но это, наверное, все равно что переехать из провинции в Нью-Йорк.

– Выходит, ты виолончелистка, – замечает он.

– Да.

– Ты всегда об этом мечтала?

– Вроде того. Мой отец играл на виолончели. Он не был профессионалом, но когда дело дошло до выбора инструмента – это что-то вроде обряда посвящения для азиатско-американских ребят, через который все проходят…

Джеву смеется.

– У меня осталась виолончель отца, и я очень полюбила играть на ней. К тому же было здорово иметь с ним хоть какую-то связь.

Я еще никому столько не рассказывала об отце. Я жду, когда меня накроет уже привычными печалью и болью, но вместо этого чувствую только умиротворение. Пять лет – это не много и не мало, но это все же время.

Я смотрю на Джеву. Почему же мне так хочется открыть ему душу? Только из-за того, что мы больше не увидимся, когда сегодняшний вечер закончится, или по совершенно иной причине – потому что с ним я могу быть самой собой?

– Это очень круто, – откликается Джеву, и мое сердце тает.

– А ты? – спрашиваю я, надеясь, что тусклый свет под пологом палатки скроет румянец. – Есть что-нибудь такое, что прямо спишь и видишь, как бы сбылось?

На его лице на секунду появляется непонятное выражение, но тут же пропадает.

– Для этого я слишком мало сплю.

– Ого, – тяну я, – ну и ответ.

Джеву подмигивает.

С другой стороны палатки заходят несколько человек. Отвлекшись, я бросаю взгляд на экран телефона – уже без четверти полночь. Джеву передает пустые тарелки хозяйке, а я начинаю закрывать контейнеры крышками и складывать их обратно в пакет. Когда мы встаем, я поднимаю голову и случайно встречаюсь глазами с парнем прямо напротив.

Это тот самый грубиян из автобуса, да не один – его товарищи теснятся у стойки, пытаясь занять места.

– Каковы шансы, что он нас узнает? – обращаюсь я к Джеву, который тоже заметил, куда я смотрю.

В этот самый момент студент указывает на нас, словно мы в каком-то боевике и мы с Джеву играем там преступников.

– Я бы сказал – очень высокие.

Глава пятая

Не знаю, кто из нас первым сделал шаг или почему нас вдруг осенило одной и той же идеей, но мы срываемся с места и убегаем.

Мы проносимся без оглядки всю дорогу обратно, мимо лотков с едой, резко свернув в бизнес-центр и спустившись на целый лестничный пролет.

Тут мы тормозим, чтобы отдышаться. Похоже, на цокольном этаже разместился торговый центр. Маникюрный салон, несколько магазинов и лавка с ланч-боксами уже закрыты, но кое-что еще работает, включая круглосуточный спа-салон и игровые автоматы.

– Туда! – Я указываю на одну из тех фотокабинок, где за пару долларов можно получить моментальные снимки с милыми фонами.

Джеву втягивает меня туда и задергивает шторку. Мы стоим, уставившись друг на друга в темноте, которую рассеивает только неоновый свет сенсорной панели.

– Почему мы побежали? – спрашивает Джеву.

– Я… Я не знаю.

Он моргает. Я тоже моргаю. И вдруг мы одновременно заходимся смехом. Почему мы побежали, в самом деле? Для этого не было причин: в конце концов, студенты не стали бы затевать драку в людном месте, где полно взрослых. Но это было захватывающе. От адреналина мое сердце все еще колотится, как ненормальное, – хотя, возможно, дело в том, что в тесном пространстве кабинки я оказалась почти на коленях у Джеву.

Эти фотобудки всегда были такими маленькими? Он сидит на скамейке, прижавшись спиной к задней стенке и вытянув ноги по диагонали через всю кабинку. Я стою на одной ноге, свесив вторую с его колена. Руками же упираюсь в сидение и в стену позади него.

– Какой у тебя рост? – ляпаю я.

– Сто восемьдесят два сантиметра.

Точно, я забыла, что во всем мире, кроме США, используется метрическая система.

– По-моему, это пять футов одиннадцать дюймов? – хмурится Джеву.

– Ты это сейчас в голове посчитал?

Он пожимает плечами.

– А какой у тебя?

– Пять и шесть. Не знаю, сколько это в сантиметрах.

Он коротко кивает. На сенсорной панели раз за разом проигрывается реклама фотокабинки с улыбающимися людьми – по двое, по трое, изредка в одиночку.

Джеву поправляет перевязь с гипсом, делая ее чуть покороче.

– Как ты сломал руку? – интересуюсь я.

– Случайно.

– А раньше что-нибудь ломал?

– Однажды, еще в детстве. – Он оставляет повязку в покое и поднимает на меня взгляд. – А ты?

– Нет, – отрезаю я, прекрасно отдавая себе отчет, что для виолончелистки сломать руку было бы равносильно концу света. – Тебе больно?

– Не так сильно, как в первый раз.

Приходится прикусить губу, чтобы не завалить его новыми вопросами: Джеву явно не стремится раскрывать подробности своей жизни. И все же мне интересно почему? Почему в этот раз ему не так больно, как в прошлый? Потому что перелом в другом месте? Или он просто понимал чего ожидать, раз подобное уже случалось?

Я хочу узнать больше. Что это был за несчастный случай? Уж не из-за него ли Джеву приходится убегать?

Сейчас мы куда ближе, чем были в караоке-баре и на фестивале, и я могу разглядеть его как следует. Кожа выглядит даже слишком идеальной – может, это благодаря косметике? Глубокая тень подчеркивает красивую форму глаз, а губы красные-красные…

Либо это блеск, либо Джеву целовался с кем-то, кто таким пользуется. Даже не знаю, что выбрать.

Хотя нет, вру: я не хочу, чтобы он целовался с кем-либо еще.

Я наклоняюсь ближе, цепляясь за его плечо. В ответ он меняет позу, чтобы нам было удобнее, и скользит здоровой рукой по моей спине. Наши лица так близко, что я чувствую его дыхание на своих губах.

Вдруг снаружи раздается громкий стук в стену кабинки.

– Э-э-эй! Вы закончили? Мы тоже хотим сделать фото!

Я отскакиваю на другой конец фотобудки, что, впрочем, не такое уж достижение, учитывая ее размеры.

– Школьницы, – пытаясь отдышаться, роняю я – для студентов у них слишком высокие голоса – и тянусь, чтобы отдернуть шторку.

– Подожди…

Я оборачиваюсь.

Джеву указывает взглядом на сенсорный экран.

– Может, сфотографируемся?

Я медленно сажусь обратно.

– Конечно.

Мысли путаются, поэтому я просто нажимаю на пару каких-то кнопок, и автомат делает четыре быстрых снимка один за другим. На первых двух я выгляжу испуганной, как олень в свете фар, но на остальных успеваю улыбнуться. Затем на экране появляется предложение добавить рамку или другие эффекты, но я сразу выбираю печать.

На выходе из фотобудки в нас упираются осуждающие взгляды ватаги шестиклассниц.

– Вы сломали будку, – жалуется одна из них.

Она права: когда я проверяю нишу для выдачи, там оказывается только одна из двух полосок с фотографиями, а на экране чуть повыше мигает сообщение: «Ошибка печати».

Школьницы уходят к игровым автоматам. Я протягиваю свой трофей Джеву.

– Распечаталась только одна.

– Я сфотографирую, – успокаивает он и достает телефон из кармана куртки.

Стоит ему включить мобильник, как тот начинает беспрерывно пиликать и вибрировать от сообщений.

Джеву встревоженно сжимает губы в тонкую линию и переворачивает телефон – оказывается, фронтальная камера разбита.

– Совсем забыл про это. Наверно, она сломалась тогда же, когда и рука.

– Тогда давай я сделаю фото и пришлю тебе?

– Да, пожалуй, так будет лучше. – Он убирает телефон обратно в карман и берет мой, вбивая свой номер в контакты.

Когда Джеву возвращает телефон, я замечаю, что он добавил к номеру +82 – код страны для звонков в Южную Корею.

Мы поднимаемся на эскалаторе и выходим на главную улицу.

Джеву хлопает по карману куртки, где все еще надрывается его мобильный.

– Скоро они будут здесь, раз снова могут отслеживать мое местоположение по телефону. Скорее всего, прочесывают округу и поджидают меня.