Студент-таракан

«Поправляйся, милый. Представляешь! Мне написала Ева, говорит, сегодня наконец-то объявился Геннадий. И его – не узнать. Страшно похорошел».

XVIII

. Лакмусовая бумажка

В тот же день, но несколькими часами ранее группа Козлова и Мельниковой маялась у запертой аудитории в ожидании доцента Каганской, когда в дальнем конце коридора замаячила фигура какого-то незнакомца. Незнакомец был высокого роста, крепкого телосложения, но держался с непринуждённой грацией. Он был одет чересчур вызывающе, но немыслимый охристый пиджак в сочетании с красно-зелёным небрежно повязанным галстуком и небольшой шляпой, украшавшей голову незнакомца, странно шёл к его мужественной фигуре. Из-под шляпы выбивались непослушные пряди русых волос. Незнакомец профланировал по коридору прямиком к недоумевающим студентам, снял шляпу, изящно и иронично раскланялся, обвёл собравшихся немного высокомерным взглядом близко посаженных серых глаз – и только тогда один за другим одногруппники узнали в этом чудаке Геннадия Козлова.

– А где Ангелина? – вместо приветствия спросил Гвоздев – разумеется, это был он. Он страшно расстроился, не увидев Мельникову среди однокурсников. Её реакция на его эффектное появление сильно позабавила бы Гвоздева.

– Боюсь тебя расстроить, – первой пришла в себя феминистка Рылеева. – Она сейчас наверняка наслаждается обществом Кости.

– Гвоздева, что ли? – презрительно фыркнул Гвоздев. – Вы меня, конечно, извините, но тут попахивает прагматичным цинизмом. Будь я Ангелиной, я бы тоже охмурил этого миллионерчика. Живёт в Троице-Лыково, в черте Москвы, но в роскошном коттедже. Это многого стоит!

Нечто в манере речи, в голосе обновлённого Геннадия Козлова производило на собравшихся вокруг него студенток невероятное впечатление, действовало, как лакмусовая бумажка. Этот развязный, яркий человек выглядел пугающе обаятельным. Ева Левина ненароком поправила причёску, грациозно подбоченилась. Гвоздев заметил её телодвижения и ещё больше возгордился собой.

– Гена! – сказала Рылеева, привыкшая говорить людям всё, что о них думает, напрямую. – Ты сногсшибателен! Ты что, не ходил на пары, потому что менял имидж?

– Да! – ответил Гвоздев. – Я даже махнул в Израиль и прошёл там сквозь все горнила операции по пересадке и наращиванию волос. Я угрохал на это большую часть своих сбережений, которые накопил за четыре года. Но, как видишь… – он сделал неопределённый жест рукой вокруг головы. – Операция была успешной, результат налицо. Всё для того, – Гвоздев решил поиграть свою роль влюблённого идиота, – чтобы Ангелина до меня снизошла, а она, как видите, переключилась на Гвоздева. Да что там! – он махнул рукой. – Я, пожалуй, залечу душевные раны и просто оглянусь по сторонам. Вокруг столько чудесных девушек!

И он многозначительно посмотрел на Еву Левину, которая вдруг засмущалась и опустила глаза, польщённая его взглядом. Все тайные планы Евы на Константина Гвоздева были мгновенно забыты. Пусть себе толкает речи о величии России и находит единственного преданного слушателя в лице Ангелины Мельниковой. То ли дело Козлов! Козлов стоит в позе хозяина, оглядывает одногруппников, и за ним так приятно наблюдать, его так приятно слушать!

Словно околдованные магической силой, студенты оставили все сплетни. Им стало казаться, что так было всегда: Козлов, именно Козлов играл чужими сердцами. А Гвоздев – этот жалкий патриот – всё время заикался и любил Ангелину Мельникову. Странно, что она вдруг ответила взаимностью!

Пришла доцент Каганская и, увидев «Козлова», обомлела. Всю пару эта старушка улыбалась своему студенту, делала ему кокетливые комплименты, чем неизмеримо тешила гордость Гвоздева.

После английского Гвоздев появился в столовой и отыграл там целое шоу, расплачиваясь за комплексный обед. Он вручил кассирше двести рублей так, будто дарил ей шубу с царского плеча. И этот меланхоличный жест – Гвоздев откинул новые волосы Козлова назад – привёл женскую половину зрителей в неописуемый восторг. Новость о возвращении Козлова облетела весь факультет со скоростью телеграммы-молнии. Толпы студентов бежали в холл: изучить расписание, узнать, какая у Козлова пара, и последовать к означенной аудитории, чтобы хоть одним глазком взглянуть на результаты волшебного преображения. Гвоздев под конец дня чувствовал себя обезьянкой в зоопарке. Остановившись посреди холла, сжав в руках своё новое модное пальто, наш быстро прославившийся герой факультета недовольно кашлянул. Окружившая его толпа затихла. Гвоздев огляделся вокруг, зевнул и устало промолвил:

– Вот что, прекращайте этот цирк. Лучше скажите, есть ли ещё сегодня пары у профессора Дмитрия Евгеньевича Канарского?

XIX

. О невозможном

Да, у Дмитрия Евгеньевича в тот день была лекция для первокурсников: она как раз подходила к концу. Дмитрий Евгеньевич описывал геополитическую обстановку в годы холодной войны, а я мечтал об Ольге. В самый разгар моих мечтаний в дверь постучали. Вошёл Гвоздев и заявил, что желает говорить с Дмитрием Евгеньевичем.

– Что, Константин Михайлович, не пришлось вам писать диплом? – спросил Дмитрий Евгеньевич, не оглядываясь на вошедшего. – Смотрите, однако, послезавтра предзащита. Не перепутайте тему.

– Так значит, это были вы! – покачал головой Гвоздев. – Тогда, в Зеленограде…

– Да, вы очень догадливы, – Дмитрий Евгеньевич обернулся, не замечая недоумённых взглядов первокурсников. – Боже, ну у вас и вид! Извините, но этот ваш новый образ а-ля стиляги мне не очень по душе. Раньше вы одевались куда лучше.

– Прошу прощения, – немного вызывающе проговорил Гвоздев. – Пожалуйста, сравнивайте этот образ с исходником, а не с тем, как раньше одевался я.

– Да вы гордец! – усмехнулся Дмитрий Евгеньевич. – И вежливости по-прежнему не научились. Прерываете профессора посреди лекции. Извольте подождать.

И Дмитрий Евгеньевич, смакуя каждое слово, продолжил рассказ о холодной войне. Гвоздев пожал плечами и плюхнулся рядом со мной на пустой стул, который как будто специально стоял здесь и ждал нашего героя. Я был раздосадован тем, что мои сладостные мечтания об Ольге наглым образом прервали. Гвоздев попытался завязать со мной разговор, что-то там прошептал, но я не ответил, даже не пошевелился. Гвоздев, наверное, оскорбился, но я всего лишь ничего не расслышал, а переспрашивать был не в настроении.

Наконец лекция завершилась, и первокурсники разошлись. Я на всякий случай напустил на них отвлекающие чары – чтобы бойкие ребята не побежали сплетничать о появлении на паре Гвоздева и странном диалоге между ним и профессором. Но, скорее всего, надобности в этих чарах не было. Первокурсники – зелёная молодёжь, и они не слишком-то сведущи в делах своих старших однокашников.

Дмитрий Евгеньевич прошествовал к нам с Гвоздевым и уселся на край стола.

– Что же, Константин? – спросил волшебник. – Как вам в теле Геннадия?

– Знаете, не так уж плохо. У него приятное славянское лицо и богатырское телосложение. Отменное здоровье, только вот глаза подслеповаты. Но это исправимо. Я уже был у хорошего офтальмолога, он лечит самого Навального после ожога зелёнкой. Мне сделали замечательные линзы, на которые я убил остаток сбережений, пострадавших от поездки в Израиль. Что касается природной полноты Геннадия – я от неё избавился. Ещё пара месяцев походов в спортзал – и у меня будут железные мускулы. Наконец, у Геннадия нет аллергии на рыбу и на кошек. Родители Геннадия – очень милые люди, хотя они и небогаты. Но я считаю, в этой обстановке мне будет легче начать свой бизнес. Я не буду связан отцовским издательством. Ну и, конечно, мне даже понравилось менять внешность Геннадия. Я ведь, Дмитрий Евгеньевич, тоже экспериментатор.

– О, это я заметил! – произнёс Дмитрий Евгеньевич, несколько удивлённый прагматизмом и оптимизмом Гвоздева.

Я же был совершенно ошарашен.

– Так вы… вы… не собираетесь возвращаться в своё тело?

Гвоздев перевёл на меня взгляд, показавшийся мне презрительным, и вздохнул:

– Что вы! – в привычной обстановке жить куда лучше. Я бы хотел вернуться. Я скучаю по родителям, по нашим с отцом совместным просмотрам футбольных матчей. По маминой стряпне – если мама не очень занята, она готовит сама. Очень вкусно. Я даже соскучился по нашему жуткому издательству. Вы не думайте, я не бездуховный извлекатель выгоды из всего подряд. Просто, если у меня не будет возможности вернуться к прежней жизни – я не буду изображать из этого катастрофу и резать себе вены.

– Вполне разумное рассуждение, – сказал Дмитрий Евгеньевич. – Вы мне всё больше нравитесь, Гвоздев. Что ни говори, оптимистом быть стоит. Постарайтесь только научиться разговаривать и вести себя повежливее. Если вежливые люди вернули Крым, то новое поколение вежливых людей сможет достичь высот бизнеса.

– Ого! – улыбнулся Гвоздев. – В тот абсурдный день в отеле я даже не мог подумать, что у меня такой понимающий научник.

Кажется, он перешёл на лесть, и эта лесть Дмитрия Евгеньевича умаслила. Эти двое, чёрт возьми, нашли друг друга. Экспериментаторы! Я почему-то разозлился и стал гадать, что же будет с несчастным Козловым.

– Однако же, Дмитрий Евгеньевич, – продолжал Гвоздев, – я хочу узнать, как мне снова попасть в моё тело.

– Это очень просто.

– Принудить Козлова?

– О нет. Поверьте мне, Геннадий сам бы рад вернуть всё на своя круги. Но заклинание здесь не подействует, потому что, помимо коричневой магии, в нашу историю вплелась перламутровая магия человеческих чувств и взаимоотношений. Знаете такую сказку – «Король-олень»? Да что спрашивать, конечно, не знаете. Но, словом, там министр очутился в теле короля. Против воли последнего. Но магия смогла всё уладить, когда возлюбленная короля, Анджела, его узнала.

– На что вы намекаете? – испугался Гвоздев. – Анджела – это Ангелина, что ли?

Ага, подумал я, значит, тебя совершенно не смущает сравнение тебя любимого с благородным королём.

– Вы правы! – воскликнул Дмитрий Евгеньевич. – К несчастью, мне пришлось несколько изменить старинный сюжет, подогнать под современность, поэтому вместо короля у нас – студент, вместо оленя – таракан, а вместо прекрасной Анджелы – Ангелина Мельникова.

Я чуть не зааплодировал. Дмитрий Евгеньевич был Дмитрий Евгеньевичем. Он умело поставил Гвоздева на место этой развёрнутой метафорой.

Гвоздев расстроился.

– Значит, Ангелина Мельникова должна понять, что я – это я?

– Да.

– Но это невозможно! – в отчаянии вскричал Гвоздев.

– Почему же? – спросил Дмитрий Евгеньевич.

– Потому что она уже месяц ничего не замечает. Она простая женщина, она любит красавчиков с деньгами. Да что мелочиться! Простите за грубость. Она просто дура.

– Эх! – неодобрительно изрёк Дмитрий Евгеньевич. – Кажется, урок вежливости так и не усвоен. Но я вас прощаю. Ибо – я с вами согласен.

ХХ. Сердце красавицы

На другой день Ангелина Мельникова вбежала в аудиторию, снедаемая любопытством: ей не терпелось узреть воочию перемены, произошедшие в Козлове. Гвоздев же заранее предвидел, что Ангелина явится, и такого случая ради оделся ещё наряднее, чем в первый свой «выход в свет». Гвоздев собирался немножко поиздеваться над Мельниковой.

Однако Гвоздев умудрился опоздать на пару, и Ангелина целых двадцать минут мучилась неизвестностью. Гвоздев же неспешно двигался по направлению к факультету, напевая под нос. Ничего не предвещало бури, но вдруг из-за спины Гвоздева кто-то выскочил, резко обернулся и уставился Гвоздеву в лицо. Гвоздев поднял глаза и увидел… себя.

Гвоздев успел перетрухнуть, но вскоре понял, что перед ним его давний друг и товарищ Геннадий Козлов. С тайным недовольством оглядывал Гвоздев собственное тело, отданное Козлову на поругание. Козлов же осматривал Гвоздева изумлённо, но совершенно безрадостно.

– Ты похож на петуха! – воскликнул Козлов.

– Ты похож на ботаника! – ответил Гвоздев. – Как тебе, хорошо живётся на моих харчах?

– Ты живёшь как проклятый буржуй! – заметил Козлов.

– А ты прямо-таки живёшь как образцовый коммунист, расскажи тоже! – парировал Гвоздев. – Между прочим, всю эту историю ты затеял. Ради какой-то глупой девчонки!

– Она не глупая! – вспыхнул Козлов.

– Может, расскажешь, как сильно она тебя любит? Новые Ромео и Джульетта, Ассоль и Грей… какие там у нас ещё парочки были?

– Прости, но я не читаю вздорную художественную литературу. Она оторвана от реальности.

– Зато ваша с Ангелиной так называемая любовь до черта реалистична!

– У нас тут что, – не выдержал Козлов, – шоу «Кто кого переиронизирует»? Я, между прочим, хотел поговорить серьёзно. Давай сию же минуту поменяемся назад.

– Ты разлюбил Мельникову? – удивился Гвоздев.

– Нет. Дело не в моих чувствах – они всё ещё не потухли. Но я устал от безответности. Ангелина любит только моё… твоё… тело.

– Понимаю. Нет, не понимаю. Как можно любить это непонятно чьё тело после того, что ты с ним сотворил? Если вдруг случится чудо и каждый из нас снова станет самим собой, я же с ума сойду бегать в спортзал и сидеть на диетах!

– А моя тётя замучается перекраивать эти твои щегольские тряпки на платья для племянниц. Но постой. Почему ты сказал «случится чудо»? Разве не нужно всего лишь произнести ту галиматью… как оно там… динцзы кабра… забыл…

Гвоздев устало поморщился.

– Если бы всё было так просто! – загадочно проговорил он и пошёл дальше, несмотря на просьбы Козлова подождать и объяснить, что же всё это значит.

Гвоздев, отделавшись от Козлова, добрался наконец до факультета и направился в свою аудиторию. Когда он переступил порог, на вошедшего обратились все взоры. Преподавательница улыбнулась и даже не отчитала студента за опоздание. Гвоздев, пробираясь к свободному месту, ловил множество взглядов, пока наконец не заметил один – восторженный, поражённый взгляд бледно-голубых, глупых глаз. Взгляд, светившийся признательностью и счастьем.

«Побеждена!» – подумал Гвоздев, ухмыльнулся и сел.

После пары к Гвоздеву подошла Ангелина. Она вместо приветствия кивнула Гвоздеву и сладким голосом спросила:

– Гена… ты это… ради меня?

«Пусть пока тешится! – решил Гвоздев. – Тем хуже ей будет потом». И тоже кивнул, пытаясь придать своему лицу как можно более слащавое выражение. Ангелина взяла Гвоздева за руку, собираясь сказать что-то, но слова не ложились ей на язык. Её всю распирало, как ей думалось, от счастья, на деле же – от гордости. Так кардинально изменить себя – лишь для того, чтобы холодная прекрасная Ангелина удостоила бедного романтика внимания. Это великолепно. Может, настоящая любовь выглядит именно так?

В коридоре Ангелина вытащила из сумочки телефон и позвонила Козлову. Тот в это время в ужаснейшем настроении поедал в столовой дешёвый суп.

– Костя, милый? – решительно начала Ангелина, когда Козлов взял трубку. По её тону Козлов понял: хорошего не жди. Контральто Ангелины звучало так же жутко, как в тот памятный день, когда чувства Козлова были отвергнуты.

– Д-д-д-да, Г-г-геля? – все уроки дорогого логопеда, нанятого четой Гвоздевых, вылетели у Козлова из головы.

– Надеюсь, ты поправился?

– Д-да. Если х-хочешь встретиться – я в столовой.

– Нет-нет. Я не хочу с тобой встретиться. Я не приду в столовую. И ещё: не жди меня сегодня вечером.

– Что случилось? – ужас Козлова был настолько велик, что даже заикание исчезло. – Ты обиделась?

– Нет! – резко ответила Ангелина. – Просто поняла, что мне гораздо больше нравятся блондины, чем брюнеты. Уж извини!

– Но я же не брюнет! – вскричал Козлов, напрочь забывая, кто он и где находится.

– Ты-то не брюнет? Ну-ну! Прощай, Костя!

Наступило страшное молчание. Ангелине стало немного не по себе, и она хотела было повесить трубку, но сочла нужным напоследок насладиться собственным остроумием и умением крутить каламбуры:

– Знаешь, Костя! Ты унижаешься совсем как Гена Козлов месяц назад. Но теперь Гена изменился. Надеюсь, ты видел его и, как примерный мальчик, возьмёшь с него пример!

В то время как происходил этот разговор, Гвоздев находился в одном конце коридора, а я – в другом, но мы оба всё слышали, потому что Мельникова вопила так, будто заблудилась в лесу. Через пару минут наши с Гвоздевым пути пересеклись посреди коридора, и мы нашли друг друга насвистывающими одну и ту же песенку: «Сердце красавицы склонно к измене и перемене…» Уверен, знай этот мелодию Козлов, он бы сейчас отчаянно и трагически горланил её на всю столовую. Но, к счастью, Козлов и в грош не ценил не только художественную литературу, но и прочий «опиум для народа», как-то: всякие оперы, балеты, напыщенные романсы, джазовые песенки про любовь, попсу и подобную им чушь. Искусство, размышлял Козлов, должно носить идеологическую окраску.

После последней пары, спускаясь в холл, Гвоздев обнаружил там Ангелину Мельникову. Она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, глаза её сверкали, на лице сияла улыбка. Гвоздев пожалел было восторженную дурочку, но всё же рассудил, что её непременно надо проучить. Он подошёл к Ангелине, поглядел ей прямо в глаза и твёрдо, уверенно сказал:

– Да, возможно, я менялся и ради тебя, но теперь я знаю: ты меня недостойна.

И, отступив к дверям, вышел в холодный апрельский вечер.

Я забрёл в холл через полчаса, радуясь предстоящему свиданию с Ольгой, которая, вопреки своим вкусам, кажется, тоже полюбила блондинов, – ваш покорный слуга обладает чисто славянской внешностью. У стены я заметил бледную, жалкую Ангелину Мельникову. Она смотрела в пустоту и бессвязно выкрикивала срывающимся контральто:

– Неужели это из-за Кости? Нет, нет! Гена, подожди! Костя! Гена! Неужели всё это…

XXI

. Предзащита

Призываю читателей не беспокоиться: Ангелина Мельникова не сошла с ума. Она уже была на грани помешательства, но вспомнила, что наутро её ждёт такой неприятный процесс, как предзащита диплома. Не пройти предзащиту из-за каких-то глупых мужланов? На Мельникову это не похоже. Ангелина успокоилась и поехала домой. О Костях, Генах и иже с ними можно подумать и завтра, в лучших традициях Скарлетт О’Хара7.

Предзащита состоялась на следующий день. Первая половина действа завершилась довольно безоблачно: Ангелине Мельниковой сказали, что она завалит диплом, если тут же не начнёт его писать. Затем Гвоздев под личиной Козлова устроил балаган и спектакль одного актёра, явившись на предзащиту в ярко-красном костюме. Когда Дмитрий Евгеньевич спросил студента о его внешнем виде, тот ответил:

– Я всего лишь хотел поддержать своего товарища Геннадия. Красный – цвет коммунизма. А на востоке красный считается цветом радости. Разве предзащита не радостное событие?

– А я думал, вы забылись и вообразили себя тореадором, предзащиту диплома – корридой, а нас – быками, – попробовал пошутить я, но мой юмор почему-то не оценили.

Прослушав десять студентов, мы с Дмитрием Евгеньевичем устали. Играть роль комиссии не так-то просто. Я был более чем благодарен постановлению учёного совета, которое избавляло меня от участия собственно в защите дипломов.

Последним в нашем с Дмитрием Евгеньевичем списке значился Константин Гвоздев. Мы вызвали его. Козлов вошёл. Говорил он ровно, с толком, почти не заикаясь, явно разбираясь в предмете своего исследования. Ему оставалось перечислить основные выводы третьей главы, и мы бы отпустили студента с миром, задав пару-другую вопросов, но Козлов не сумел произнести свою речь до конца. Остановившись на полуслове, он вдруг вскрикнул и упал в обморок.

– Что случилось? – испугался я.

– Спокойнее, спокойнее! – улыбнулся Дмитрий Евгеньевич. – Видимо, Ангелина догадливее, чем мы все предполагали.

Как оказалось, пока Козлов читал дипломную речь, Ангелина и Гвоздев вели серьёзный разговор. Произошёл он по инициативе Мельниковой. Гвоздев хотел спрятаться от Ангелины: с утра, случайно столкнувшись с ней взглядом, он испытал острую потребность убежать куда подальше. Но скрыться у Гвоздева не получилось. Его алый костюм был виден издали, и Мельникова поплыла на него, как лодка на огни маяка.

Она нашла Гвоздева сидящим на подоконнике. Гвоздев неприветливо взглянул на Ангелину и сказал:

– Страшно хочется курить.

– Ты куришь? – в голосе Мельниковой не было удивления. – А я помешалась.

– Оно и видно! – протянул Гвоздев.

– Гена, иногда мне кажется, ты превратился в Костю. Недавно я вспомнила, что в последний раз мы с Костей говорили не о любви, а о Сталине. Костя, оказывается, боготворит этого тирана… Но разве это возможно? Сталина обожал Геннадий. Почитатель Сталина не может быть Костей. Потому что я люблю одного Костю. Я люблю тебя. Костя – это ты. У тебя тот самый твёрдый взгляд, который лишал меня головы, и…

– Какой розовый вздор! В нём, кстати, никакой логики, что не удивительно, блондинки с логикой не слишком дружны, – покачал головой Гвоздев. – Но ты права, я действительно на дух не переношу Сталина.

Ангелина вдруг улыбнулась так, словно на неё снизошло небесное озарение. Она стала совершенно похожа на безумную.

– Ты – Костя Гвоздев, да? Я ведь знаю, знаю, знаю!

И всё завертелось у Гвоздева в глазах. Он полетел с подоконника вниз, успел заметить, что Мельникова села на корточки и ударилась в рыдания, и потерял сознание.

Очнулся он в аудитории. Он увидел над собой склонённое лицо Дмитрия Евгеньевича и застонал от ужаса.

– Я же уже всё сдал! – прошептал Гвоздев.

– Никак нет! – возразил Дмитрий Евгеньевич. – Вы не рассказали, какой вывод вы сделали из третьей главы вашей выпускной квалификационной работы. Продолжайте, Гвоздев, я весь внимание.

– Мельникова не могла найти другой момент для признаний? – вскричал Гвоздев, вскакивая. Он поднял руки и уставился на них. Он увидел свои родные точёные ладони, обрамлённые рукавами дурацкого свитера оттенка «курочка ряба».

– В третьей главе моей дипломной работы… – мысли мешались в голове Гвоздева. – Делается вывод о том, что… – «Боги, этот Козлов стрижёт ногти, как малое дитя! Более жуткой формы я не встречал!» – о том… экономика… исторические предпосылки… межгосударственное… сотрудничество… интеграция… Дмитрий Евгеньевич… какая у меня тема?

– Сначала просветите меня, на каком языке вы только что говорили, – попросил профессор Канарский.

Для студента Гвоздева предзащита закончилась позором и напутствием:

– Возвращайтесь домой и внимательно прочитайте свой диплом, который даже не вы написали.

Выбежав из аудитории, Гвоздев тут же забыл о неудаче и помчался в уборную, где заперся, чтобы насладиться непередаваемо прекрасным видом седьмого айфона, кредиток и прочего дорогого барахла, так привычного студенту. Правда, ему пришлось удалить с заставки айфона фото Ангелины Мельниковой, но это не заняло много времени.

Козлов же в тот день очнулся в больнице. Когда Гвоздев покидал его тело, он довольно неудачно упал с подоконника и напоследок наградил Козлова лёгоньким сотрясением мозга. Сотрясение мозга пошло Козлову во благо: он полностью утратил чувство любви к Ангелине Мельниковой.

Последняя ещё два часа рыдала в коридоре. Потом поднялась, решительно огляделась и громко провозгласила:

– Ничего, Гена, как говорили в одном известном фильме: «И тебя вылечат, и меня вылечат». А я всё же люблю брюнетов. Обожаю, чёрт возьми! Я непременно отыщу нормального брюнета, а не такого, как все вы! Вот увидите!

На сей раз монолог Мельниковой проник даже на нашу кафедру, где мы с Дмитрием Евгеньевичем попивали рекомендованный Ольгой чай «железная Гуаньинь». Дмитрий Евгеньевич поморщился не то от горького чая, не то от неприятных звуков мельниковского голоса и сказал:

– Предоставляю её тебе. Найди ей какого-нибудь брюнета. А я займусь Козловым. Но не забудь про справедливость. Это превыше всего.

– Что вы, Дмитрий Евгеньевич! – отозвался я. – Я ваш достойный ученик. Будет исполнено в лучшем виде!

Насчёт Мельниковой у меня уже давно имелась одна весьма интересная идея. И я справедливо полагал, что Дмитрий Евгеньевич придёт от неё в восторг.

XXII

. На поиски спасителей России!

В мае, вплоть до начала выпускной сессии, нам представилось не слишком много возможностей созерцать кого-либо из замечательной троицы (в составе: Гвоздев, Козлов, Мельникова) в институтских коридорах. Дольше всех отсутствовал Козлов. Как мне рассказал Дмитрий Евгеньевич, Козлов отправился искать спасителей России. Дело было так.

Через неделю после предзащиты Козлова выписали из больницы. В тот самый день, когда произошло это знаменательное событие, погода, принявшая было вид весенней, снова испортилась. Резко похолодало. Козлов прошёл пару метров от метро до дома и успел подхватить простуду. Дома он понял, что чувствует себя дурно, настолько, что тоскует по госпоже Гвоздевой и её коттеджу. Апатия овладела студентом, и он ясно осознал, что сегодня вечером не сможет заниматься ничем, кроме, разве что, какой-нибудь несусветной ерунды.