Привет с кораллового облака. Роман о муравьях

– Вот всем всё переделаем и пойдём! Как только, так сразу…

– Да-а-а, осталось всего-ничего… Просто всё переделать! Все-все дела!

– Точно-точно, пойдем! Какие наши годы? – засмеялись подружки в один голос.

– Нам бы ещё себе костюмчики успеть…

– А чего не успеть-то, почти всё сделано! Осталась самая малость – мелочи жизни, так сказать, присандалить самую красоту – аксельбантики, шеврончики… Ну-у-у, и ещё чуток… Главное – желание и немного времени… Желание у нас есть, а вот времени – совсем в обрез…

– Аксели – эт-т-т точно! Самая красота! Надо сделать… Надо успеть…

– Я всегда за них! Они могут изменить любой костюм! Ну, в смысле – в лучшую сторону изменить! Самая изюминка.

– Вот-вот! Мы – молодцы! Самую мелочь и оставили напоследок, но без неё – никак ведь… Надо выбрать вечерок и посидеть до ночи.

– Надо-надо… Ну-у, давай сегодня, я – совсем не против.

– Хорошо, сегодня, так сегодня!

– Вот ведь, сказала, а ты и подхватила…

– Что не так? Не так что-то сказала? Не сегодня тогда?

– Нет, всё нормально. Давай вечерить сегодня вместе. Делать-то надо, а то время поджимает…

В тот день подружки остались, но так и не довели до ума свои морские наряды. Их бессовестно отвлёк, муравей со своим национальным нарядом. Он заявился в ателье, когда рабочий день уже закончился, хотя все работницы были на местах и не собирались расходиться по домам. Кауни прикинула на артиста костюм, тот практически был в идеальном состоянии, оставалось немного прострочить и подогнуть. Или подогнуть и прострочить… Всё в голове у муравьих путалось… Надо сказать, ткань муравей выбрал «капризную» – сатин стрейч, и с ней Кауни пришлось довольно-таки повозиться, она ни в какую не хотела слушаться мастера. В конце концов, работы были практически завершены и муравьи договорились, что к завтрашнему вечеру всё уже будет полностью готово.

– Спасибо Вам огромное за помощь!

– Завтра завершим все дела, вот завтра и скажете «спасибо»! А пока что, всё – в процессе рабочем и завершающий стежок не сделан, так сказать… Всё – в процессе, всё – в процессе…

– Не-не-не, спасибо! Мне очень понравилось с Вами… с Вами… – тут муравей замялся, не зная, как выразить свою благодарность, посмотрел прямо в очаровательные глаза Кауни, окончательно стушевался и тут же, словно уколовшись, потупил взгляд.

– Обращайтесь к нам! Мы всегда готовы помочь! – выпалила подошедшая Кэси. – Мы всегда-всегда готовы… Если что, то мы – тут!

– Да, я-я-я… Я пошёл… Я завтра приду… Обязательно приду завтра…

– Конечно, мы очень будем стараться, и раз уж пообещали, всё сделаем в наилучшем виде! Всего хорошего! Будем стараться Бу-у-удем! – блеснула обворожительной улыбкой Кауни.

Как только скромный актёр растворился за дверью, Кэси, державшаяся из последних сил с глазами навыкате, взорвалась, как праздничная петарда, звонко прыснула со смеха, а за ней не устояла и Кауни.

– Ты дава-а-ай… Ты чего? Ты чего, чего-о-о ты? – захлебываясь глоточками приятной весёлости, еле выговорила Кауни.

– Как чего-чего? Ты не видишь разве? «Чего» говоришь… Мурашик-то твой, похоже, голову потерял… – Кэси особенно сделала ударение на слове «потерял».

– Да, брось ты, брось, говорю! Какую там голову? Ерунду ты говоришь, настоящую ер-р-рунду! – ответила Кауни, сияя так, что во всей ательешной комнатке стало светло от ее разлетавшейся энергии.

– О-ой-ой, видно же… Он, как увидел тебя, так и всё… всё-всё он… – Кэси развела лапками, показывая насколько это «всё-всё». – Он… он просто остолбенел от твоего вида… от твоего взгляда… Знаешь, как будто кролик повстречал удава, который как раз и охотится… Вот так это было со стороны! Точно тебе говорю!

– Ничего и не всё, – вдруг оборвала ее Кауни. – У нас сейчас работа есть. Давай дела свои довёрстывать! Работаем! Хватит уже о пустом говорить…

– Давай-давай, будем довёрстывать-навёрстывать, раз ты говоришь… – ослепительно просияла Кэси.

– Ну, чего? Что-то не так? Чего? Говори, давай!

– Да-а-а, почему же? Всё так! Всё в порядке! Всё очень прилично даже! – и хитро стрельнула глазками куда-то в сторону.

– Ты – как всегда! Юморист! Давай уже про другое, про жизненное что-нибудь…

– Давай-давай… Давай про жизненное, раз хочешь… Вот погода вроде налаживается! Налаживается, да-а-а… – и через свистящую минутную паузу снова: – Бедненький он, бедненький! Ведь, он же бедненький? Как же он так? Как он… – всё никак не унималась Кэси. – Пропал в омуте твоих неотразимо-обаятельных глаз! Утонул, можно сказать…

– Ничего страшного-ужасного! У каждого бывает… Иногда такое случается…

– Ну, как это – ничего страшного! Очень даже…

– Так вот! Во-о-о-от так! Всё будет с ним хорошо! Выплывет! Ничего не случится! Выплывет, если останутся силы, – Кауни достала праздничные матроски и принялась прилаживать к одной из них аксельбант.

– Ой, и беспощадна-а-я-я-я ты! Опасная! Страсть, какая опасная!

– Хм-м-м, а я-то тут причём? Он всё – сам, всё – сам! Я – совсем не виновата!

– Угу, сам-сам… Кто ж ещё-то? – выскочила ещё одна хитрая улыбка от Кэси.

– Конечно же, и только – так! Только так и никак иначе!

– Ладно-ладно, посмотрим… Завтра – следующая серия? Какой-то сериал начинается у нас тут… Интрига интриг…

– Завтра-завтра будет новая серия! Куда ж без новых серий? Правильно ты говоришь – жизненный сериальчик продолжается! – сочно просияла Кауни.

Вечер подходил к концу, на экране подвесного телевизора крутились мировые новости. На маленьком прямоугольнике один сюжет сменялся другим, бежала информационная строка. Никому из присутствующих не было дела, что происходит где-то далеко-далеко… Ни крушение пассажирского лайнера, ни лесные пожары, ни побег президента южной страны в соседнее государство из-за революционных выступлений, ни климатические изменения на планете, ничего не трогало за душу муравьёв. У каждого хватало своих личных забот, чтобы думать о вселенских вопросах.

Глава 2

Жёлтый

Огромный серый пароход беззвучно скользил по загадочной ночной реке. Полусонные, скучающие берега еле слышно всхлипывали, провожая редкого гостя. В прибрежных густых высоких зарослях раз от раза звучно шебуршунились какие-то склизни – то ли игривые пресноводные змейки, то ли инфантильные черепашки, то ли заботливые выдры, то ли ещё кто, – но кто-то точно пытался решить свои полуночные скрытные дела. По зеркальной глади реки стелилась пушистая туманная дымка, местами просвечивающая переливающимися золотистыми и перламутровыми чешуйками взошедшей на самый-самый небосвод полной луны. Тихоходное плавучее средство, ловко подминая под себя милю за милей, дышало гребными колёсами с лёгкой одышкой, временами вздрагивая всем телом, что приводило в тихий ужас Кауни, которая лежала на диванчике в одноместной каюте эконом-класса и безуспешно пыталась уснуть.

Ей всё время казалось, что где-то внизу, вот прямо под ней, глубоко-глубоко, на самом дне таинственной реки, затаился какой-то злобный монстр-ящер, и только ждёт момента, когда уставшая муравьиха выключится, чтобы напасть на судно и всех пассажиров до одного уничтожить. Почему ей так казалось, она не могла понять. Вроде бы всё в её жизни было хорошо и без каких-либо «минусиков»…

«Что ж такое-то? А ведь так хочется…» – тяжёлый вздох с переворачиванием на другой бок. – «Так хочется умиротворённого спокойствия, по-настоящему затишья, безмятежной тишины… Чтобы только весенние птички насвистывали и радовали своими сочными трелями… Хочется спокойствия и чудесного отдыха… Забыть обо всём, напрочь забыть обо всех проблемах, отключиться от всего и сладко поспать денёк, другой, третий… Устали мы все от этой жизненной гонки, мы – словно бесконечные бегуны на дальнюю дистанцию. Как стартовали в раннем детстве, так и продолжаем по сей день, и финиша не видно! Он запредельно-о-о… Жизнь – словно огромный стадион, закольцованный „правильными“ беговыми дорожками, на которых никогда не прекращаются соревнования! Слышна звонкая команда: „На старт! Внимание! Марш!“ Раздаётся выстрел и ты уже шпаришь вперёд, без оглядки… Тут же тебе – и бегуны-друзья, и судьи, и болельщики, и даже тренеры, и бог весть кто ещё…»

В полудрёме чего только может не померещиться, и каких нелепых фантазий не родится… Но тут вялая Кауни открыла глаза, – сна, как не бывало, она вытянула лапки вперёд и потянулась, радостно всхлипнув, подумала минуту-другую и решила-таки прогуляться на палубу, несмотря на поздний час. Муравьиха села на жёсткой кроватке и уставилась на полосочки нежно-голубых светодиодов, подсвечивающих аквариум, который колоритно размещался в стене напротив спального места. Огромный сомик Сёма, серо-зелёный с песочным брюшком, похоже, переживший многих своих подводных друзей, хлёстко булькнул несколько раз на самой поверхности, махнул пурпурным хвостом и принялся тщательно сканировать каменистое дно в поисках пищи. Сверкающая стайка ярких беспокойных неонов тут же всполошилась и резко переместилась на противоположный край водного чемоданчика.

– Ну, что, рыбёхи-рыбки, как вам живётся на нашем кораблике? Чего молчите? Чего думаете, говорю, не слышите? Да-а-а, интересно было бы, если могли хоть что-то сказать. Наверное, много интересных секретов раскрыли бы! Молчите? Молчите… Думу какую думаете, или не знаете, что ответить? Как настроение у вас там, в водичке искусственной? – Кауни сквозь дремотное сознание сыпала бесконечными вопросами, но морские обитатели почему-то упорно молчали.

– Бр-р-р-мяу-у-у… – услышала муравьиха в ответ, и тут же увидела белого пушистого котишку, с остроугольными ушками, забредшего на незнакомый голос в каюту через приоткрытую дверь.

«Почему дверь-то незакрытая? Я же, вроде… И откуда ты такой взялся? Беленький бродячий котофеич… Откуда взялся-то?»

Кауни решила дальше не размышлять, а действовать. Муравьиха поднялась, умылась в маленькой раковинке, энергично фырча и бормоча что-то под нос, тут же, из каюты, выпустила мурлыку, который уже начинал пристраиваться на сон грядущий на её кроватке, накинула на себя лёгкую ветровку, на всякий случай подхватила свой любимый оранжевый рюкзачок, посмотрелась в зеркало, и направилась на палубу.

Поднимаясь по лесенке на свежий воздух, Кауни встретили бесперебойные приглушённые звуки. Сначала ей показалось, что ритмично отбивают барабаны, но, «какие могут быть тут барабаны, да и тем более, в ночное время!»

Налетевшие вместе со свежим ветерком, шалопутные мысли закружились, как-то слишком быстро и беспросветно заплутали в пустынном межлесье, разбираться особо не было времени, и муравьиха, слегка притормозившая на ступенях, двинулась дальше, по уже определившемуся маршруту. Ступеньки, похрустывая, провожали муравьиху.

Насупившиеся облака, обрывистые, длинные и худые, экспрессивно поднимались под острым углом от линии горизонта, и казалось, что они вылетают легко и чудодейственно, будто бы из самой глади реки, оставляя расходящиеся волны, вырастая в безразмерно-гигантские пушистые стрелы, которые одну за другой пулял спрятавшийся под спокойной, на первый взгляд, водной гладью Гулливер. Серенькие, с ярко-белой проседью и багряными разрезами пухлявости ползли медленно и бесконечно, нисколько не останавливаясь, создавая сказочную иллюзию.

Тем временем Кауни появилась на корабельной палубе и обомлела от неожиданности. На залитой яркой луной площадке, образуя непомерно большой магический круг, поджав под себя лапки, сидели, покачиваясь, муравьи в пушистых индейских костюмах: с перьями на головах, раскрашенные в подобающем стиле и звучно жужжали под бесперебойный там-там. В центре живого круга пылал самый настоящий костёр, и было странно, как вообще разрешили проводить национальные пляски на курсирующем судне. Божественный огонь пылал высоченный, жадно поднимаясь к самому небу, связывая рубиновыми и оранжевыми обрывистыми нитями мир живой и мир запредельно-небесный. Мерцающие крохотные искорки отлетали от пламени живыми светящимися жучками, словно получали долгожданную свободу, и разлетались подальше от парохода, в тёмную ночь, в розоватую гущину речного тумана, в трансцендентную неизвестность…

Вокруг бушующего огня двигались фигурки, – одни были чёрные, как уголь, когда закрывались, другие – ярко-золотистые, в момент, когда поворачивались к костру. В это мгновение Кауни почему-то ясно припомнились школьные годы, когда мураши изучали мифологических героев: здесь как раз не хватало Гефеста, бога огня, самого главного повелителя неукротимой стихии.

Кауни не могла прийти в себя минут десять, как ей показалось, и она, будто бы под всевластным гипнозом, наблюдала за происходящим на сказочном корабле.

Муравьиха безвозвратно утонула в многослойных глубинах сознания, перемешавши реалии с мистическим действием, происходящим на рядовом судёнышке, которое направлялось по Мийсе вниз по течению, к её родному Кехидупану. Все эти завораживающие ритуальные танцы выключили её блуждающее сознание, и уже среди сидящих муравьёв она разглядела себя: бесконечно счастливую и фанатично настроенную на позитивный ритм жизни. Она правильно, будто зная, что надо делать, пританцовывала вокруг святого огня, – то вскидывая лапки вверх, то пряча их в бесстрастном спокойствии на груди и зажимаясь всем телом в крохотный комочек. Раз за разом Кауни и иже с ней команда повторяла одно движение за другим, – самый настоящий ритуальный танец, а что тут такого? Раз, и шаг – в одну сторону, два, шаг – в другую, три, и просто проходим ещё пару маленьких шажочков вперёд!

Белоснежный пушистик брёл неотвязным горошком за муравьихой, и в момент её самозабвенного пребывания в несколько шальной параллельности, принялся фырчать и тереться своей длинношёрстной спинкой о нижние лапки муравьихи, что заставило её нервно встрепенуться и окончательно очнуться от заклинившей в сознании иллюзии.

Кауни с опаской огляделась по сторонам: на тёмной реке, вроде, все было спокойно. Всё тот же молочный туманчик ирреально поднимался над водой совсем на незначительном расстоянии, – равномерном и довольно спокойном, и без всяких признаков эфемерного рассеивания. На палубе всё так же в упоительно-самозабвенном экстазе бесподобно тряслись раскрашенные мураши, – одни сидя и монотоня пение, другие – неутомимо пританцовывая вокруг божественного кострища.

– И-и-и, как это вы тут такие… такие все… – еле слышно прошептала Кауни, но её никто не мог услышать, – как это вы танцуете, и костёр тут… Нельзя же здесь никак… Посмотрите на них, посмотрите, что тут… – обратилась она куда-то в сторону, в ожидании, что кто-нибудь из темноты придёт ей на помощь.

Потерянная Кауни не успела договорить, как возникшая неизвестно откуда огромная стена холодной воды обрушилась прямо на корабль. До этого момента, река было настолько спокойна, что после внезапного водяного душа Кауни успела лишь подумать: «Неужели, это всё виноваты эти муравьишки, вызвавшие беспощадную бурю, пробудившие своими громкими шаманскими барабанами и священными танцами спящих морских богов, и те решили всех наказать за столь дерзкую ночную выходку…»

За одной неожиданной волной, пенно жахнула другая, и сразу без перерыва – колючая третья, следом – чёрная четвёртая… Пароход, крепенький и надёжный, безмятежно-устойчивый, как казалось ещё совсем недавно, мотало из стороны в сторону, затем он жутко накренился, безнадежно запал на правый бок и всё никак не мог выправиться, будто бы беспробудно застрял в тяжёлой вязкой воде. Резкие рывки стихийной агонии нисколько не спасали. Муравьёв-индейцев смыло всех до единого первым же ударом стихии. Кауни, жутко испугавшись, успела сделать шаг назад и схватиться за выступающий проём, но тут же нещадная волна сбила её с лапок, и муравьиха упала, и сильно ударилась головой, разбила верхнюю губу, и следующая волна уже тащила муравьиху куда-то за собой по предательски-скользкой палубе. Кауни беспомощно пыталась зацепиться за что-нибудь, но пустынная гладкая поверхность не давала ни малейшего шанса на спасение. Муравьиха в перерыве между водными атаками, жадно хватала воздух. Она успела увидеть, как в морскую бездну полетел мокрый, но всё такой же белый, котёнок. Ей показалось, что где-то очень далеко протрубил теплоход. Муравьиха одной лапкой успела крепко схватиться за центральный овальный флагшток и начала подтягиваться в спасительной надежде, но тут новая острая волна безжалостно ударила прямо ей в мордочку: «Н-н-на, получай! Получай сполна!», – и отшвырнула её в пустое беззвучное, мёртвое пространство, где не было совершенно ничего, лишь одна серая мутная вода. Безмолвие… Тишина…

Кауни открыла глаза, сознание выплывало из рассеянного ночного путешествия. Она припомнила чудовищный, жестокий сон, который привиделся ей уже не в первый раз. Детские воспоминания, унесшие жизни её родителей, когда ей только-только исполнилось три годика, записались недобрым корявеньким почерком на страницах в книжке её судьбы, и частенько напоминали ей о своем присутствии. Как и что могло затуманить их, навсегда выбросить из зеркальных жестоких лабиринтов сознания, – никто не мог ответить на этот мудрёный вопрос. Прошло два с лишком десятка лет, а он всё не собирался исчезать и перетёртая многовековыми жерновами спасительная фраза «время всё излечит» почему-то наотрез отказывалась работать.

Муравьиха никогда не давала себе расслабляться и старалась всегда быть весёлой и жизнерадостной, тем более что в мире муравьёв подавляющее большинство особей – одиноки, или, по крайней мере, воспитывались без родительского участия. Такова уж участь муравьиного рода – жить в коллективе и трудиться на всеобщее благо. С раннего детского возраста их учили именно этому. Сначала в детском садике-интернате самозабвенно кормили заботливой «отеческой любовью», а затем – и в школе. Окончив минимальное количество классов – семь, у Кауни особого выбора не было, куда идти учиться… Муравьиха не могла ответить, по какой причине она отправилась обучаться на швею. «Ну, раз надо жить, зарабатывать, содержать себя, значит, надо получить профессию! Как вариант – можно выучиться на швею… Итак, значит, швея, значит, так тому и быть!» – простодушно сказала она сама себе, хотя могла сказать и что-то совсем противоположное. Муравьиха отучилась на «отлично» в спецучилище: за годик с небольшим все основные «па» и «фуэте» пошивочных дел были изучены, а мастерство стало неспешно прирастать с каждым новым заказом, опыт, он – тако-о-ой… Трудовую практику после окончания профессионального учебного заведения, Кауни проходила на крупной швейной фабрике в пригороде Кехидупана, довольно известной на всё Государство, а спустя годик, ей предложили невеликое, но более спокойное для её натуры, рабочее место в скромном ведомственном ателье, специализирующемся на спецпошивах для полицейских служб, и она недолго раздумывая, сбежала с огромного зашоренного комбината, где, как ей казалось, всё было выкрашено дикими серо-буро-коричневыми красками… Или это и вправду так на комбинате было? Ну-у-у, или просто ей показалось… А если показалось, значит, что-то похожее и было… Как будто бы всё вокруг беспросветно заросло задурманенной застойной полынью так, что ей стало невыносимо за каких-то двенадцать месяцев пребывания на рабочем месте. Да и к тому же от нового ателье выделялась служебная крохотусечная квартирка: метров девять-десять, не больше. Далеко не каждое предприятие заботилось о своих работниках… А тут – свое жильё! Это же фантастика!.. Но, на самом деле, фантастика оказалась не такой красивой и безмятежной. За такую «реальную фантастику» теперь надо было пяток лет отработать за ничтожно-мизерную зарплату. Но Кауни уверенно мотнула головой, с лёгкостью подписала рабочий контракт и принялась пахать, как породистый вол, частенько забывая про выходные, и про стандартный рабочий день.

Глава 3

Жёлтый

Кауни была родом из южного курортного городка Алисти-Кер, что на самом краю Государства, добрым соседом Линайской Народной Республики. Населенный пункт, численностью около пятидесяти тысяч муравьёв, радовал туристов своим гостеприимством на берегу тёплого океана. Надо сказать, Кауни родилась в бедной семье, и всё, что муравьиха помнила из своего далёкого детства, это – хиленький домик на сверкающей воде, где они жили всей семьёй: родители, старшие брат с сестрёнкой и она.

У кого из муравьёв не было никаких средств на жильё в посёлке, устраивали небольшую хижинку на длинной лодочке, настолько старенькой и не способной перевозить муравьёв, что её требовалось чинить-латать и ещё разок чинить, старательно выкладывая двойной пол, чтобы ничего из упавшего в доме не пропало в мутной водице. По углам домика, читай – комнаты, размером в ширину – чуть более трёх метров, и в длину – порядка четырёх-пяти метров, крепко-накрепко заматывались оранжевые или жёлтые бочки, служащие этакими понтончиками, и уверенно державшими всё жилище в строгом равновесии. Стены и крыши были сделаны также, по одному подобию, – из лёгкого, но прочного бамбука.

Почти все домики надёжно крепились прочным манильским тросом к деревянным нерушимым пирсам, перекидным основательным мосткам, которые, словно бешенные перекошенные улочки в небольшом скучающем городке тянулись по сонному бережку и вяло уходили от сероватого сырого песка в океанскую безбрежность.

Часть построек флегматично стояла чуть подальше, в открытом смиренном океане, и добраться к ним возможно было только по мягкой безмятежной воде, но они также уверенно держались на волнах.

Прибрежные волны практически всегда были философски спокойны. Лишь в редкие часы в них пробуждались неистовые стихийные чувства, но и тогда, кроме незначительного благодушного колебания пола, жители лачужек ничего не испытывали. Меж фиолетовых построек невозмутимо фланировали серебристые чайки, а вот утиные семейки шныряли более активно, то и дело ныряя в серую глубину за кормёжкой. Случалось, что среди качающегося на волнах мусора, проскальзывала полосатая огненно-бордовая змейка, пугающая морских жителей.

Практически вся жизнь обитателей «морской деревеньки», проходила на мутновато-скользкой зеркальной глади: здесь они жили и работали. Каждый, как мог, обучился востребованному ремеслу – одни рыбачили, уходя с предрассветной дымкой за океанический горизонт и устало возвращаясь под свет уже свежезарождаюшихся звёзд; другие занимались перевозками на своих смешных пузатых лодочках, напоминающих навьюченных до предела помощников-верблюдов, до того стареньких и высохших, что казалось эти дряхлые челны могут не дожить до вечера и развалятся при выполнении очередного рейса, но наступал жестокий следующий, и снова – следующий день, а грустные перевозчики нещадно продолжали эксплуатировать водный транспорт, ведь особого выбора у них не было; третьи – выучились правилу торговли и с необъяснимой дрожью на проподеуме успевали с раннего живительного утра закупать по оптовой цене морские товары (съедобные и сувенирные), и к вечеру уже почти все сбыть, отсчитывая своим домашним прибыль; четвёртые – ежедневно добирались до земли (с теми же перевозчиками или на собственной лодчонке), чтобы отправиться на рабочее место – на фабрику или рынок, маленькое туристическое агентство или хлебопекарный заводик, кафетерий или сервисное ателье.

Лучистый пляж для купания порядочно маячил на идеально ровном береговом закруглении. Сладкая красота. Блаженное благолепие. Аж, до нескрываемой тошноты… Чётко очерченная, строгая граница, как будто проведённая самой природой, ровно разрезала мир на две части: ненастной реальной жизни и сверкающего беззаботного отдыха. Беспросветной работы и безвольного покоя. Подобные разделения были, есть и будут повсюду. Если приглядеться. А если не всматриваться?

Иногда, когда Кауни вспоминала цветную картинку детства, ей казалось, что она отдыхала (хотя этого никогда не могло быть) на том самом золотистом пляже, на безоблачно-ровненьком, жарко-песочном и нежно-знойном. Она ясно видела, как в ярких купальных костюмах сидят под полосатыми бело-синими, «и почему, собственно, бело-синими? Какой-то шаблон в сознании?», шезлонгами, лежат и млеют от загара муравьи, как лихо пружинит яркий шпокающий мяч от лапок играющих в волейбол на рыхлом белом песке, как вяло томятся парочки в кафешке, под соломенным навесом и неспешно ткут бесконечную нить никчёмного разговора. И случалось, что полосато-шоколадный мяч-пузан бешено вылетал из ленты памяти и пробуждал муравьиху от воспоминаний, прямо вот так брал, и совершенно чётко выпрыгивал из разминочных игр отдыхающих муравьёв далёкой памятной картинки – в настоящую жизнь в телевизионный репортаж, о котором громогласно вещал чёрный ящик в уголке скромной комнатки Кауни. И она в тот же момент улыбалась, легко встряхивала голову, и иногда шла к спасительной раковине, чтобы окатиться ледяной водой и больше не дремать в сознании, а иногда и наоборот, если позволяло время, заваливалась на родной диванчик и отключалась на часик-полтора.