Заблуждение. Роман про школу. Том 2

Темы за столом обсуждались самые разные. Миша с Лешей вспомнили, к примеру, кино и момент, когда Болт решил поиздеваться над Машей Подковальниковой.

– Ха, забудешь такое!.. Держу пари, тогда она сильно на меня разозлилась… – смеясь, заметил он.

А Саня, бывший в этот день особенно счастливым, напомнил всем про первое сентября, когда он прославился как «парень, который ругается»:

– А я тогда все ждал, когда с меня этот… динамик снимут, – с шутливой интонацией говорил он. – Он, …, мне все тело отдавил.

– Да, Санек, попадаешь ты порой… – отметил Болт.

На фоне разговоров о школе нельзя было не вспомнить о Бандзарте, и тему эту, которую поднял Павел, Олег подхватил весьма охотно:

– Кстати, как он? Все так же?

– И не говори! – ответил Саня.

– Так и поставил мне «неуд» в семестре, – пожаловался я. – И этот год я начал хреново…

– … себе!.. – подивился Болт. – Надо же разобраться. Поговори с ним.

– Ты смеешься? К нему подойти-то опасно, а ты про разговор!.. – заметила Даша.

– Но надо же как-то решать проблему! – серьезно произнес Болт.

– Всем надо, – сказал Саня.

– Как, у тебя тоже «неуд»? – удивился Олег.

Тут сразу выяснилось, что «неуд» есть и у Топора, и у Леши, и у Жени.

– Да, серьезно все у вас!.. – задумчиво проговорил он. – Но еще, как я понял, есть дело…

– Ага! – подтвердил Арман, взяв с подставки новый кусок пиццы.

– А может, из-за него все?.. Может, если прекратить дело, то и оценки улучшатся? – предположил Болт.

– Ха, это невозможно, – заметил я.

– Это вообще не связано, – сказала Даша. – Бандзарт не знает про дело.

– Не знает… – повторил Болт.

– Конечно, нет, – сказал я. – Да и откуда?

– Ну, … знает. Вы ж сами говорили, что он странный чел. Может, и впрямь что-нибудь знает? – предположил Болт. – Вот и сердится…

– Тогда это полный …! – заключил Саня.

– Лучше поговорите с ним, – настаивал Болт. – А то и аттестат изгадите. У меня-то, к счастью, двоек пока нет. Троек, правда, до хрена…

– Легко сказать… – прокомментировал Леша. – Вот у Павла все еще не так …, а до нас он докапывается по поводу и без.

Впрочем, мы поняли совет Болта и не стали против него возражать, потому что в душе знали, что, на самом деле, никто никогда не станет просто так говорить с Бандзартом.

«Есть только один возможный разговор, – вспомнил я, – и вот он состоится!»

Вскоре тема Феликса была закрыта – нет, мы могли бы еще долго ее мусолить, просто на свете есть еще очень много куда более приятных тем. Вот и перешли далее к разговору о спорте, машинах, городе, погоде, еде и многом другом. Еще, кстати, пришли к выводу, что «Пицца Хат» круче, чем «Мама Рома».

Затем были поездка в метро, выход в Купчино и еще очень долгие благодарности Болту за это воскресенье.

– Ты молодец! – сказала Даша.

– Просто крут! – оценил Арман.

Добавили что-то и все остальные, а Болт лишь улыбался и повторял:

– Все просто. Главное – иметь хорошие связи!

«Просто мастер!» – подумал я.

Глава 6. Время идей

Новая неделя наступила, и перед Компанией совершенно четко встали две проблемы: Бандзарт и Костя. Пока, правда, трудно сказать, какого они масштаба… Мы не знаем, кто такой Бандзарт на самом деле: обычный учитель или непростой человек с тайной, выдающий себя за учителя? Точно так же нам неизвестно истинное состояние Кости. Мы видим некое изменение, но не преувеличиваем ли его значимость? И вдруг только напрасно напрягаем сознание? Что ж, очевидно, эти две проблемы породили уже очень много вопросов, но, похоже, на том останавливаться не собираются. И пока Компания не в состоянии их решить, новая неделя порождает очередные подозрения.

Во вторник мы сидели на обществознании, и Ставицкий спрашивал с нас три параграфа – про мораль, культуру и нравственность. Первые два ответа в исполнении Саши и Федора, надо отметить, не слишком обрадовали Юрия Александровича, и он поставил им обоим по удовлетворительной оценке. А затем, потирая подбородок, начал размышлять:

– Эх, ну кого же вызвать? Отвечаете вы плохо, еле-еле на «троячок» натягиваете… – так хоть вообще никого не спрашивай!.. – тут он заглянул в журнал. – Так, ладно, пускай… Лена Мишина нам ответит.

– Юрий Александрович, я болела и не смогла подготовиться, – с грустью ответила она. – Можно, я в следующий раз отвечу?

– Так… Болела, значит… Ладно, хорошо. Пусть будет в следующий раз. Но кого же вызвать?

И он опять стал думать. Но потом решил:

– Знаете, давно у нас не выступал товарищ Таганов. Даже как-то притих. Выходите к доске! – обратился к нему Юрий Александрович.

Тут мы услышали следующее:

– Я не готов.

Класс, как бывает в таких случаях, ахнул, все взгляды сразу обратились в сторону Кости, а у Ставицкого аж очки с носа упали.

– Что, простите? – спросил он, не веря своим ушам.

– Я сегодня не готов, – повторил Костя.

Во второй раз это вышло не менее мощно. И уже никто не мог сказать, что «послышалось».

Даже атмосфера будто изменилась после такого ответа Кости. Таганов раньше никогда не произносил подобные фразы, и если даже чего-то не учил, то всегда находил способ выкрутиться, импровизировал – так, что выходило это довольно надежно, и у учителей не было иных вариантов, кроме как ставить Косте пятерки. Но что будет сейчас? Что случилось сейчас?

Наконец, Ставицкий пришел в себя:

– Константин… – произнес он и задумался, видимо, еще не совсем додумав, что сказать. – Я надеюсь, вы понимаете, что это «два».

– Прекрасно понимаю, – ответил Костя крайне спокойно.

– Я, конечно, очень не хочу ставить эту оценку, но вы сами сказали, что вы…

– Так ставьте, – произнес Костя.

Это была еще одна неожиданная фраза, и Ставицкий опять потерял контроль над своими очками. Класс молчал, продолжая, впрочем, украдкой глядеть на Костю.

– Вы серьезно? – недоумевал Юрий Александрович. – Даже не хотите исправить?

– Нет, – легко ответил Костя и слегка улыбнулся. – Что заслужил…

– Что ж, выбор ваш, – сказал Ставицкий.

Он взял в руки черную гелевую ручку и придвинул к себе журнал. Затем поправил очки, костюм и нашел нужную клетку. В это время Костя спросил:

– Я могу сесть, Юрий Александрович?

Тот посмотрел на него и ответил:

– Да, безусловно.

Этот вопрос его отвлек. Он снова поправил очки и костюм, потрогал подбородок, придвинул к себе стул, который, кстати, немного поскрипывал, и, наконец, принялся ставить оценку. Лицо его при этом выражало крайнюю сосредоточенность. Он словно боялся нарисовать страшную цифру не в той клетке, не туда, где собирался, и все потому, что Косте он ставил двойку впервые. Наверно, он все еще сожалел о том, что делает, и мучился от одной этой мысли, но уже не мог не сделать этого, – потому как, во-первых, уже приступил к данной процедуре, а, во-вторых, потому, что Костя сам дал на это согласие. Ему наверняка хотелось бы нарисовать эту двойку очень тонко, мелко и коряво – так, чтобы никто не понял, какая это загогулина значится в клетке у фамилии «Таганов», и чтобы ее приняли просто за банальную кляксу, за лишний штришок, за дефект листа. Но он и не мог себе этого позволить, ибо знал и понимал, что это его – Ставицкого – страничка, и что он потом сам – перед Барнштейн – будет отвечать за каждую пометку, сделанную на ней. И, уж конечно, ему придется объясняться перед директрисой за эту помарку, неизвестно что означающую, и, естественно, так как это поле для оценок, возникнет вопрос, что там стоит, какая цифра и почему так неэлегантно, так криво, грубо и неразборчиво, … – а это камень в его огород, и поди попробуй он потом оправдаться, что это, мол, у него рука поехала, или что классный стол деформировался на двадцать пять процентов… И даже если всего этого не случится, то… Ставицкому станет крайне неприятно, что он, как учитель, позволил себе разводить этакую грязь в журнале. Это ведь все-таки учебный процесс – серьезное дело, и, тем паче, одиннадцатый класс – влияние на аттестат, и какие тут могут быть варианты, какие сомнения, – ставить или не ставить, – а? Решил – ставь! А не решил – … но ведь так тоже нельзя, ибо он его спросил, а тот не ответил, и, по правилам, он уже не может от этого откреститься, значит, если не решил – тоже ставь! Вот так вот, все – выбора нет! НАДО СТАВИТЬ!

Ставицкий окончательно двинул верхней частью ручки в сторону листа, и уже коснулся ею его поверхности, и уже начал было что-то там вырисовывать… Но тут же стало ясно, что что-то случилось, что-то все-таки пошло не так!.. И вскоре все убедились – проблема в ручке. Она перестала писать.

Ставицкий быстро нашел на столе пустой листок и начал пытаться что-то на нем начирикать, однако было уже очевидно: это бесполезно. Ручка не пишет, и ничто не может этого изменить.

– Вот видите, Таганов, даже ручка не хочет ставить вам «2», – заметил Ставицкий.

Оказалось, что запасной черной ручки у Юрия Александровича под рукой нет. Пришлось обратиться к нам:

– Класс, есть ли у кого-нибудь черная ручка? Пожалуйста, поделитесь на пару секунд.

Все по-прежнему молчали. Возможно, черные ручки были у многих, но вряд ли кто-то хотел оказывать Ставицкому такую услугу. Вот и Леша, сидевший рядом со мной, шепотом сказал мне:

– Я ему не дам!..

Положение Таганова не требовало комментариев. Костя был очень близок к невероятному для себя событию, и, пожалуй, все ребята, сидевшие в классе, понимали это – понимали, что в данный момент могут косвенно совершить настоящее историческое действо. Конечно, в любой другой день или момент они бы незамедлительно поделились ручкой со Ставицким, причем сделали бы это с радостью, спокойствием и должным почтением по отношению к Юрию Александровичу, – но только не сейчас! Не в ситуации, когда эта ручка так много решает.

Костя уже сидел за последней партой. Он сохранял спокойствие и безмятежность, иногда, впрочем, слегка озираясь по сторонам.

И вдруг вверх поднялась рука с черной ручкой. Это была конечность Сергея Бранько.

– Держите, Юрий Александрович! – весело произнес Сергей.

Ставицкий подошел к нему, и я успел заметить на лице нашего историка несколько удивленный взгляд. Можно лишь догадываться, о чем в этот момент подумал Юрий Александрович. Однако он взял ручку и подошел к столу. Журнал был раскрыт, ручка – тоже, и теперь ничто не могло помешать печальному факту получить официальное закрепление. Рука Ставицкого не дрогнула, – напротив, она очень уверенно вывела результат, даже как-то слишком быстро, как будто хотела поскорее покончить с этим и более не вспоминать, – именно так Константин Таганов получил свой первый «неуд» в этом году, – а, возможно, и за все время учебной деятельности.

Юрий Александрович, отдавая ручку Сергею, заметил:

– Такая яркая. Видимо, качественная.

После этого урока мы не спешили выходить из кабинета – следили за Костей. И я не стану скрывать, что нас интересовала его реакция. Мы все были одержимы какими-то ожиданиями: кто-то, например, предполагал, что он захочет разобраться с Бранько и сделает это прямо сейчас, кто-то – что он подойдет к Ставицкому, дабы узнать о возможности исправить оценку; еще были догадки о том, какие Костя начнет придумывать планы, чтобы ликвидировать свою неудачу в журнале, – все как одна бредовые, на мой взгляд, и совершенно не в духе Таганова… Но нет! Костя совершенно спокойно вышел из класса, – при этом на лице его не выражалось никаких отрицательных замыслов.

Юрий Александрович, казалось, и сам ожидал, что Таганов захочет обратиться к нему. Более того, он даже приготовился к этому: встал, поправил костюм и сделал умный вид, посмотрел на Костю… Однако тот ветром просвистел мимо него, даже не произнеся ничего на прощание.

Ставицкий постоял еще немного со своим профессорским лицом и, кажется, даже не услышал, как попрощались с ним мы. Очевидно, удивление по-прежнему заполняло все его сознание.

После этого события вектор тем переместился в сторону непонимания по отношению к Косте и осуждения действия Бранько. Однако тот лишь отвечал:

– Я просто помог учителю.

– Лучше бы не помогал, – говорил кто-то в ответ.

Подчеркну, что я ругаться с Бранько не стал. Мне было просто очень противно на него смотреть, – впрочем, как и на всем протяжении времени с шестого класса. Я мог бы, конечно, заняться предъявлением к нему определенных претензий, но решил не делать этого – меня все еще одолевало желание понять и проанализировать решение Кости. Оно было для меня настолько неясным, насколько очевидным и предсказуемым виделся мне поступок Сергея.

Это было, однако, еще начало. Далее в четверг на алгебре Никанорова стала озвучивать результаты контрольной работы по теме «Интегралы»:

– … Подковальникова – 4, Ветров – 5, Караванная – 3, Московский – 3, Топоров – 2, Хатов – 4, с минусом от школы до дома, Лавров – 3, Шпалов – 3, Мец – 2, Гущин – 3, Таганов – смотрено,…

Тут она внезапно остановилась.

– Стоп, что за?.. Смотрено? – она будто не поверила своим же словам и еще раз посмотрела на работу Кости.

Вопрос, обращенный к самой себе, явно застал ее врасплох. Действительно, откуда это вдруг в чинном ряду оценок появилось слово «смотрено»?

Класс тоже недоумевал. Один только Костя сидел на пятой парте близкой к окнам колонки с полным безразличием к сказанному и слушал музыку.

Наконец, Никанорова стала понимать, что к чему:

– Да, Таганов… вот что интересно: я проверяла вашу работу два раза, но так и не смогла ее оценить.

Костя понял, что обращаются к нему, снял наушник и спросил:

– А в чем дело?

– Дело в том, – отвечала Никанорова, – что ваша работа тянет максимум на тройку. Но у вас тут столько исправлений, что даже ответ не везде ясен.

– У меня не было замазки, – сказал Костя.

– Нет, про замазку мне не рассказывайте. На ЕГЭ ее все равно не будет! – заметила Никанорова.

– Жаль.

– И как странно вы рисуете интеграл! – возмутилась она. – Он у вас больше похож, пардон, на вантуз для туалета.

Это были мгновения явного смеха. Повеселился и Костя.

– Я не думал, что так получится… – смеясь, проговорил он, и успокоился.

Общий же смех в классе не проходил.

– Я смотрю, вам очень весело… – заметила Никанорова. – Что ж, посмейтесь, пока ЕГЭ не наступил. Вы же, Константин, – обратилась она к Таганову, – имейте в виду, что работу эту вам придется переписать. И желательно в течение недели. А иначе я отдам ее на изучение Людмиле Арнольдовне, – и тогда разбираться будет она сама.

– Нет, я лучше перепишу, – сказал Костя.

– Это правильно, – заметила Никанорова. – А вообще… очень странно, что вы так написали эту работу. Фактически это «2», – заявила она, тряся соответствующим листком в руке. – Неужели вы так плохо разбираетесь в интегралах?

– Не знаю.

В этот момент кто-то пошутил, что после ассоциации с вантузом он станет разбираться в них лучше, – и в классе опять поднялся смех. Так как это был укор в сторону Кости, то ржали уже не все, но Никанорова и здесь поспешила ответить:

– Все шутите? Ладно, еще посмотрим… – она не договорила, да, наверно, ей уже и нечего было добавить.

А продолжение сюрпризов последовало на химии.

В пятницу Бандзарт вызвал Костю к доске:

– Итак, Таганов, напишите мне схему получения кумола из пропана.

Задание это, сразу замечу, конечно, мало было связано с темой и явилось очередным результатом взлета бандзартовской импровизации. Однако на наших уроках химии иного ожидать и не приходилось.

Печально, что помочь Косте мы сейчас никак не могли. Если в классе кто-то и знал, как осуществить заданное Бандзартом превращение, то это был только Костя. На химии он всегда был помощником самому себе и всем нам, – но, видимо, не в этот раз…

Таганов сумел написать первую реакцию и получил какое-то другое вещество, но вот со второй стадией у него возникли проблемы. По всей видимости, Костя просто забыл нужную реакцию и никак не мог ее воссоздать.

Бандзарта же задумчивость Кости возмутила, кажется, до глубины души:

– И что же? – строго вопрошал он. – Вы не помните, как получить кумол? … А бензол присоединить не думали?

– Точно, – вспомнил Костя, – это та самая реакция…

И он тут же ее написал.

– Та самая… Ужасно! – рассердился Бандзарт. – Садитесь, «три».

– За две реакции? – спросил Костя.

– А вы как думали? Что я задам двадцать реакций?! Садитесь, оценка поставлена.

Костя обошелся далее без слов и просто прошел к своему месту. Спорить с Бандзартом в любом случае было бессмысленно, и наш друг очень хорошо это понимал.

Впрочем, мы пришли к фактам: за неделю Костя удивил весь класс сразу тремя неудачными результатами. Конечно, на других уроках они не были столь «впечатляющими», но эти три отметки выглядели настолько нетипичными для Таганова, что не поддавались никакому разумному объяснению или обоснованию. Костя ранее никогда не допускал провалов в учебе, а тем более в старшей школе, когда на кону стояла сама медаль. Так в чем же дело?

Для Компании стало очевидно: эти оценки есть следствие изменений – наверняка! И мне не хочется сейчас повторять, как хорошо мы знаем Костю – это и так всем ясно, – но иначе, чем об изменениях, думать никак нельзя! И есть еще вывод: теория Ветрова о влиянии учебы на изменение принципиально неверна – скорее даже наоборот, случилось обратное – то, чего вряд ли ожидал и сам Дима, и все мы: изменение начало сказываться на учебе. Нет, конечно, все это пока не так страшно и катастрофично, как можно подумать исходя из описания, но разве это не еще один сигнал о том, что наш лидер – в кризисе?.. Я ставлю этот вопрос, одновременно пытаясь найти подходящий заменитель для последнего слова.

Но еще о Ветрове: не стоит все же ругать человека, столь сильно желавшего донести до нас значение понятий «базис» и «побудительное начало». Все-таки учеба имеет связь с изменениями, и Дима, в общем, верно мыслил. Однако кто мыслил вернее?

Надеюсь, мы это когда-нибудь узнаем. А пока Компания лишь увидела и поняла всю существенность проблемы. И ощутила еще один удар по своему бездействию.

«Да, нам нужно с ним поговорить!..» – подумал я.

Неплохо также меня раздражал Сергей. На уроке алгебры в четверг он передал мне небольшой листочек. На нем было написано следующее:

«Поздравляю! В Компании еще один двоечник».

Эту записку я быстро смял и кинул ему обратно.

Читатель уже знает, что наша Компания пришла к выводу о том, что без помощи Щепкиной решить проблему изменения Кости нам вряд ли удастся. И, возможно, он является справедливым, ибо ранее несколько раз такие люди, как Арман, Даша, Женя и Саня, уже пытались организовать долгожданный разговор наедине, – однако ничего путного из этого не вышло. Костя игнорировал их, не оставляя ни малейшей надежды на тет-а-тет.

Проваливались и все мои попытки догнать Костю на перемене. Кстати, к ним я сейчас отношусь двояко. С одной стороны, я вел себя глупо – как пятиклассник, играющий в салки с семиклассником; и Костя меня, в принципе, наказал за эту глупость, предложив свою игру – этакие прятки, – в которой я примерил на себя образ явного неудачника да еще и породнил с ним Альхана. С другой стороны, я совершенно четко понял, что Костя сознательно скрывался от меня, – и вообще, вел себя странно. У него как будто была причина. Можно, конечно, говорить о том, что наш друг просто пытался убежать от разговора, догадываясь, какие вопросы рискуют на него посыпаться, но едва ли он мог совершенно точно знать, что мы с Альханом – да, с Альханом! – именно на этой конкретной перемене станем его тревожить. Если бы он знал, – то да, тогда вопросов нет. Но он не мог этого знать, хотя на переменах постоянно куда-то исчезает. Что ж, такая вот круговерть размышлений наталкивает меня на мысль о том, что у Кости, вероятно, есть какие-то свои нерешенные вопросы, и, выступая противовесом к заботам Компании, они оказываются для него значительно важнее, чем, например, наше дело о Бандзарте.

И все-таки, несмотря на наличие двух явных проблем, которые я обозначил еще в самом начале этой главы, Компания не забывала о необходимости развлекаться. На прошлой неделе Болт подарил нам поистине незабываемый праздник компанейства, который, бесспорно, еще долго будет вспоминаться и мне, и всем моим друзьям, но теперь, после того феерично проведенного воскресенья, кто не пожелает ощутить эту атмосферу снова?!.. Кто не захочет продлить этот блистательно проведенный праздник?!..

Многие в Компании стали говорить о Болте. И тон разговоров был весьма позитивный – никто, похоже, не сомневался в том, что Болт организует нам и следующий уик-энд. Действительно, что мешает ему снова собрать своих друзей, договориться с очередными хорошими знакомыми и организовать второй ударный выезд?! Да, по большому счету, и ничего. Связи у него, как мы уже убедились, есть, и весьма неплохие, финансы присутствуют, погода едва ли может повлиять, а настроение обещает быть отличным!.. – в общем, развлечениям дорога открыта! Осталось только решить, каким именно:

– Интересно, – общался я в понедельник с Сашей Топоровым, – где мы еще не были?

– Да много где… Но над этим будет думать Олег, – сказал Саня.

– Ха, опять свалим всю подготовку на него?

– Ну конечно! Он в ударе – чего ж мешать творчеству? – весело, но с уважением произнес Топор.

– А если не выйдет такой халявы?

– Да и …! – решил Саня. – Главное – развлечься.

Здесь я с ним соглашался. Понятно было главное: надо позвонить Болту.

И вечером того же дня я взял в руки телефон и набрал номер Олега. Что же я услышал? – некоторое время вообще никакого ответа не было, а потом начали раздаваться привычные гудки, свидетельствующие о том, что абонент разговаривает по другой линии. Через десять минут я решил повторить попытку, но теперь гудки послышались с первых секунд, а вот голос Болта я так и не услышал. И еще через час результаты были такими же.

«Что за фигня?» – недоумевал я.

Два последующих дня я пытался дозвониться до него. Но, что странно, каждый раз, когда я набирал известный набор цифр, мне в ответ приходили только извечные гудки ожидания. И ни разу я не услышал фразу «Номер занят» или «Абонент временно недоступен». Это могло означать только одно: на том конце просто никто не отвечал. Или не хотел отвечать. Впрочем, так думать глупо, ибо, возможно, Болт был просто занят, или у него на телефоне установлен беззвучный режим… Но в итоге поговорить с ним мне так и не удалось. Повторюсь, я считаю очень глупым даже допускать мысль о том, что Болт, дескать, специально не отвечал на мои звонки, – мы друзья, и после того великого воскресенья этим точно все сказано.

И все-таки я не мог понять причин проблемы со связью. Неужели в течение нескольких суток можно так спокойно пропускать звонки? Неужели Болт за это время даже ни разу не прикоснулся к телефону и не посмотрел, сколько у него непринятых вызовов? Я подумал над этими странностями и решил обратиться за помощью к Альхану Гаймизову, о дружбе с которым Болт мне говорил, кажется, уже не раз. И ведь именно Альхан сообщал Олегу о многом из того интересного, что происходит в нашей школе, – так что с кем еще мне следует говорить насчет Болта?.. В общем, я так и порешил, что Гаймизов точно поможет мне выйти на связь с Олегом, хотя бы на телефонную.

Соответственно, я узнал, что по четвергам последним уроком у 7б является физика. Этот расклад меня вполне устроил, и 12 февраля, сразу после того, как наша биология завершилась ровно со звонком, я побежал к кабинету Ломановой – ждать Альхана.

Интересно, что та позволила себе задержать бедных семиклассников аж на десять минут. Причем я, стоя в рекреации, очень хорошо слышал доносившиеся из кабинета вопли и крики Ирины Евгеньевны, которые случались, вообще говоря, крайне редко.

«Жарко у них там!..» – подумал я.

Наконец, люди стали выходить. Точнее, выползать. Лица у всех, кого я видел, были не то чтобы усталые, но какие-то тревожно-запуганные; и, конечно, волосы у многих стояли дыбом. Глаза же просто метались – видимо, в надежде увидеть что-то нефизическое.

Вскоре появился и Альхан. Выйдя из кабинета, он еще какое-то время торопливо мотал головой по сторонам, пытаясь, очевидно, осознать, что физика уже позади, но потом заметил меня и успокоился – понял, что находится уже в привычном мире.

Я подошел к нему и, естественно, первым делом спросил:

– Все нормально?

– Наверно, – ответил Альхан.

– Вас что там, пытали? – полушутя спросил я.

– Да это жесть!.. – заметил Альхан. – Эта физика…

– Мне это знакомо. Ну ладно, я собирался поговорить с тобой о другом. Если ты готов слушать, конечно? – на всякий случай спросил я, глядя на его явно заучившийся вид.

– Готов, да.