Безымянный замок. Историческое фэнтези

Досадуя на свою медлительность, Мечислав ринулся к базилике; Казимир уже вышел на двор; гвалт, рукоплескания и подброшенные шапки сопровождали его на дороге к храму. Княжич ступал, высоко подняв голову. Его одели в белоснежную льняную рубаху, полукафтан, вышитый золотыми львами и грифонами, шелковые чулки и башмаки. Поверх полукафтанья накинули пурпурный плащ; в этом одеянии Казимир казался цветком лилии осыпанным лепестками роз. Лицо его, чуть бледнее обычного, выражало спокойствие и готовность предстать пред рыцарем Господним, дабы от него принять благословение и принести клятвы Всевышнему.

Мечислав смотрел на него во все глаза. Крики стихли, никто не мог отвести взгляд от прекрасного юноши. Нежданно напиравшие в первых рядах пали перед княжичем ниц. За ними последовали и остальные. Коленопреклоненные шептали молитвы, одновременно плача и смеясь в экстатическом единении с новиком, явившем грешному миру божественный символ союза земного и небесного.

Разноголосый гомон возвысился, прокатился над толпою и затих. Даже видавшие виды рыцари, сопровождавшие новика, не могли сдержать слез и замедлили шаг.

Казимир отдалился от них и первым ступил на порог притвора базилики. Солнце блеснуло в его льняных волосах, осветило пурпур плаща, и тотчас Казимира накрыла тень: он вошел в отверстые врата. Следом поднялись сопровождающие, туда же поспешил и Мечислав, стараясь не отставать от князя Богдана и его многочисленной свиты.

Много вельможных гостей собралось в храме – лавок на всех не хватило. Стояли в нефах, у стен и полуколонн притвора. Казимир перекрестился на потемневшее от времени распятие, висевшее над головой отца Григория, духовника князя Богдана, готовящегося совершить ритуал. Но прежде началась торжественная месса. Княжич преклонил колено перед епископом и поклялся служить во славу Господню и словом и делом. Этот момент впечатался Мечиславу в память, наверное, навсегда: коленопреклоненный Казимир и отец Григорий, благословляющий меч новопосвященного рыцаря.

Казимир поднялся, к его ногам уже привязывали золотые шпоры. Богдан Справедливый, за малый рост прозванный в народе Локотком, с великой благостью на суровом, исчерченном морщинами лице, вручил единственному сыну и наследнику родовое знамя и вслед за этим отвесил зардевшемуся отроку увесистую оплеуху, испытывая смирение новика. Казимир качнулся, но устоял.

По базилике прокатился стон, переходящий в ликующий крик. В нём, смешавшись с остальными, потонул голос возрадовавшегося Мечислава, сразу поспешившего к выходу, памятуя об обязанностях оруженосца Казимира.

Удивительно, но путь очищался сам собой, народ расступался с почтительными поклонами. Он уже почти достиг палатки, как вдруг налетел на нищего, закутанного в грязное рубище. Мечислав занёс руку, стараясь убрать с дороги неожиданное препятствие. Нищий обернулся. Перед глазами мелькнуло изборожденное шрамами безухое лицо.

Удо! Не к добру, ох, не к добру в такой день встретить на дороге проклятого немца. Мечислав прянул в сторону, три раза сплюнув через плечо – узкие, точно щели, глаза германца следили за каждым его движением, – перекрестился и пошел в обход.

У палатки его ждали, а потому, мгновенно позабыв о неприятной встрече, он торопливо оглядел взнузданного, сверкавшего на солнце золочёной сбруей вороного коня княжича. Пошевелил простое, без высокой луки, седло.

Приветственные крики становились всё громче, сообщая о приближении шествия.

Кивнув конюхам, Мечислав ринулся в шатер, проверил, что недавно склепанную лёгкую бригантину приготовили к облачению. Выскочил и вытянулся перед приближавшимся шествием. Казимира вели под руки отец и дядька Одер. Поклонившись, Мечислав старательно зашнуровал и затянул плотно легший на плечи княжича доспех, накинул поверх него шитое золотом и опушенное горностаями сюрко4 – так и не встретившись взором с глазами названного брата, пожелавшего при первом выезде остаться с непокрытой головой, – отступил.

Княжич поднялся в седло и, получив из рук Мечислава тупое копьё, впервые за день кивнул оруженосцу.

Звуки труб разнеслись далеко за пределы Нарочи. Рыцарь пустил Бурку шагом, неспешно объезжая ристалище. Народ притих, тысячи глаз провожали новика. Казимир отыскал на верхней галерее Иоанну, остановился напротив невесты, и тут произошло совсем уж дивное: Бурка, до самой земли спустив увитую золотыми нитями и жемчугами гриву, поклонился будущей супруге хозяина. Тогда всадник пришпорил коня и помчался к расставленным полукружьем чучелам, изображавшим семь смертных грехов. Он должен поразить их всех по очереди в качестве первого испытания в звании рыцаря.

Мечислав затаил дыхание. Копьё Казимира ударило в самый центр прикреплённого к чучелу глиняного щита с изображением надутого, распустившего хвост павлина и надписью Superbia (гордыня), отчего щит, разлетевшись на куски, рухнул наземь.

Взревели трубы, зрители ахнули, а разряженные в яркие одежды герольды возвестили первую победу.

Казимир отъехал подальше и замер, нацеливаясь на нового врага. Щит, прикрывавший соломенное чрево, на сей раз изображал змея, олицетворявшего зависть.

Норовистый Бурка ринулся на врага. Казимир сросся с седлом, наводя оружие на цель.

Что произошло в следующий миг? Одни потом говорили, что конь вступил в незаметную глазу яму, другие, что взбрыкнул, испугавшись змея. Лошадь шарахнулась вбок, рыцарь невольно отклонился и с размаху ударился головой о столб, в который он целил копьем. Седло под ним съехало. Казимир рухнул в траву и больше не шевелился.

Тяжкий стон пронесся над ристалищем. Собравшиеся глядели на поверженного рыцаря, не в силах ни пошевелиться, ни вздохнуть. Потом в ужасе повскакивали с мест, вглядываясь в происходящее на поле. Кто-то истошно закричал. Бурка, до этого топтавшийся у распростёртого тела хозяина, испуганно поднялся на дыбы, потянув за собой распростертого на земле хозяина.

Мечислав первым бросился на помощь. А когда подбежал, общее оцепенение внезапно сошло – к Казимиру спешили со всех сторон. Торопливо отрезав удила, Мечислав утихомирил Бурку, передав его первому же конюху, сам упал на колени рядом с названным братом. Залитая кровью голова княжича беспомощно запрокинулась, в его остекленевших глазах застыло жаркое иссушенное августовское небо.

Глава 2

Да будут препоясаны чресла твои…

Копыта светлогривого Серко уныло месили размытую вчерашней бурей холодную осеннюю жижу. Древний лес, лишенный хоженых тропинок, всё теснее обступал одинокого всадника, сиротливо кутавшегося в подбитый соболями плащ. Усталый путник, лишь единожды за день остановился дать отдых коню. Наступавшие сумерки завершали промозглый день леденящим вечером. Ветер стих, остановленный пологом леса, но холод, сковавший сердце в день гибели Казимира, не давал согреться даже под теплым плащом.

Конь оступился на скользкой почве, а путник, получив тычок в плечо обломанной веткой, тихо застонал, откинул капюшон и огляделся. Перед его взором предстала небольшая поляна, освещенная исходившим невесть откуда призрачным сиянием. Тут ему, как всякому доброму христианину, пристало бы испугаться, пришпорить коня и бежать с нечестивого места, однако на измождённом лице странника промелькнула улыбка. Он спешился и подошел к могучим деревам, поваленным бурей десятилетия назад. Стволы светились холодным, зеленоватым светом, сочившимся будто сквозь кору. Путник постоял недолго, оглянулся на коня и снял с пояса силки, заметив еще совсем мокрые заячьи следы на вязкой глинистой почве. Даст Бог, завтра будет добыча. Оглядел старую березу невдалеке, покрошил на тонкую ветку размоченный хлеб и набросил петлю с камнем на конце: если сюда сядет птица – веревка затянется.

Серко радостно запрядал ушами, когда хозяин повёл его к дальнему краю поляны, расседлал и стреножил, протерев суконкой взмокшие с дороги бока. Оголодавший конь тут же принялся жевать брусничный куст, чудным образом оставшийся зелёным в океане сереющей желтизны.

Сбросив плащ на землю, рыцарь принялся собирать хворост. Огниво высекло сноп искр. Языки пламени, быстро поднявшись по тонким веткам, дали вожделенное тепло. Пора было изжарить ещё утром добытую дичь, до вечера проболтавшуюся в перемете. Охота удалась на славу. На время тучи разошлись, избавив путь следования рыцаря от прогорклой мороси. Он смог подстрелить утку, а затем сбить вылетевшего буквально из-под ног жирного бекаса. Сегодня у него был завтрак и ужин. И, хвала Создателю, укрытая от промозглых ветров лужайка. Он выспится, не ожидая новых неприятностей от своенравной погоды северной Мазовии. Отдохнет и Серко, ему пришлось изрядно потрудиться, преодолев два десятка римских миль по болотистому бору.

Изжарив и съев бекаса, путешественник вонзил меч в землю и стал пред ним на колени, возблагодарив Всеблагого за кров и стол, а, отходя ко сну, вознёс молитву за упокой души названного брата. И уже совсем собираясь уснуть, вынул из-за пазухи золотой медальон, раскрыл его и долго вглядывался в образок Божьей Матери. А насмотревшись вдоволь вздрогнул и плотнее закутался в плащ.

Не одна неделя прошла, а успокоения нет как нет. Достаточно ощутить прохладу образка и, повинуясь непостижимому чувству, долго смотреть в его глубь и Мечислав возвращается в тот страшный вечер. Видит переходы и длинные коридоры замка, по которым он, едва держась на ногах, шел, точно в бреду, на каждом шагу натыкаясь на тёмные стены. Распятый, придавленный горем. Силился кричать, но крик застывал в глотке и он не мог издать ни единого звука. Мечислав ослеп и оглох, тело двигалось само по себе без цели и смысла. Внезапно ромашковый морок защекотал ноздри, он разглядел впереди Иоанну и замер, пытаясь понять, явь это или тот же бред, что преследует его ещё с полудня.

Некоторое время они стояли молча. Мечислав поднял руку, не то, чтобы сотворить крестное знамение, не то чтобы коснуться Иоанны, он и сам не понял зачем. Девушка сняла с себя образок и надела Мечиславу на шею. Отступила, опустив голову, не то пропуская его, не то страшась нового прикосновения, хотя и разминуться возможности не было – коридор очень тесный. Зашептала что-то одними губами. Он подумал, княжна обращается к нему, переспросил, а не получив ответа, прислушался. Она молила Господа спасти и сохранить тело его и душу от всех ненастий, страха ночного, стрелы, летящия во дни, и беса полуденного. Мечислав видел сверкающие в полутьме коридора глаза княжны и побелевшие губы, шепчущие и молящие.

В глазах потемнело, кровь ударила в голову. Он пошатнулся. В тот же миг наваждение сгинуло: Иоанна тихо произнесла: «Аминь!» – осенив Мечислава крестным знамением. Прильнула к нему на миг и исчезла, будто растворившись в замшелой кладке, оставив его наедине с колотящимся сердцем, ватными ногами и ворохом мыслей, непрошено полезших в голову. Если бы не медальон, крепко сжатый в ладони, Мечислав решил бы, что это очередное видение.

Он медленно побрел дальше, не узнавая коридоров замка. Ноги несли сами. Вот поворот, за ним балюстрада и лестница наверх, затем ещё поворот и арка. Несколько шагов вперёд и знакомый проход, если не считать странных песочных картин на стенах. Однако, как добраться до своего покоя, путаясь меж теней, Мечислав так и не понял. Пошатываясь, шел наугад, пока неведомым образом не оказался перед знакомой дверью. Замер, ощупал дерево, точно слепец.

Мимо прошмыгнул лысый приземистый служка. Удо? Не может быть! Ведь он пришел со стороны палат Казимира, он не мог, никак не мог… Не в силах сдерживаться, Мечислав зарыдал, а, войдя в комнату, упал на топчан и вжался, зарылся лицом в подушку. Медальон отпал от груди и затерялся в рубахе.

Мечислав вздрогнул, пробудившись, огляделся по сторонам. Да, он в глухом лесу, далеко от княжеского замка. Над головой – стылая ночь и до зари ещё далеко, а впереди долгий путь в неизвестность. Дыхание вырывалось из груди с тугими промежутками, словно он окунулся в ледяную купель. Будто все случилось только вчера, будто и не прошло долгих недель странствия. Он накрылся плащом с головой, поворочался, пытаясь заснуть. Вспомнил как в тот вечер вошел в базилику и увидел Иоанну, стоявшую в траурном платье напротив алтаря, по левую руку князя Богдана. Вроде и рядом с ним, но невидимой преградой отгородившись ото всех. Мечислав замер на пороге, оглядывая притихшую обитель. Совсем как утром, подумалось ему, когда он задремал и очнулся от солнечного света. Даже алтарь по-прежнему тёмен, блеклых огоньков свечей не хватает, чтобы разогнать сгустившийся вокруг Спасителя сумрак. Как и избавить от тени тело того, кто, омытый и обряженный в последний путь, лежит подле старинного деревянного креста.

Мечислав вошел в базилику. Крадучись, боясь нарушить обуявшую присутствующих тяжкую тишь. Никто не пошевелился, даже взглядом не встретился с ним, словно Господь уже излил свой гнев на Содом, заставив скорбящих, обратившихся в соляные столпы, лицезреть последствия Его гнева.

Возле самого ложа стоял князь Богдан. Белое лицо, обращенное к сыну, гипсовым слепком, сгорбленная фигура будто стала ещё приземистей. Правитель опирался одной рукой о мраморную плиту, на которой лежал его единственный сын, другую прижимал к сердцу. Подле застыли прислужники новика, дважды за этот день омывшие его тело: утром дабы он принял обеты рыцарства, а вечером дабы предстал пред Всевышним. У ближайшей скамьи, едва держась на ногах, тонкой ивушкой трепетала Иоанна.

Мечислав вздрогнул. Серко с шумом приблизился, ткнулся в плечо, не то ища поддержки во тьме густого леса, не то стараясь прогнать тяжкие видения хозяина. Молодой человек обернулся, спохватился, потрепал пышную гриву и покормил коня хлебом с солью, а после придвинулся ближе к костру, испускавшему редкие язычки догоравшего пламени, подобно стоявшим подле одра свечам, трепещущим на холодном ветру.

Неясные тени ползли по стенам базилики, а нефы, куда не проникал их дрожащий свет, и вовсе казались непроницаемо чёрными. Умиротворённое лицо Казимира, выделяясь на окружающем его пурпуре, казалось таким же просветлённым, как и утром, когда на нём играли солнечные блики. Если бы не тряпица, прикрывавшая рану на лбу, могло показаться, что княжич спит, утомлённый длинным днём. Отец Григорий тихо бормотал молитвы, а Мечислав всё ждал, что брат вот-вот поднимется, улыбнётся ему, обнимет отца…

Свечи догорали, источая восковые слёзы, перед алтарём становилось всё темнее. Собравшиеся сиротливо жались друг к другу, пытаясь согреться, не надеясь на внутренний пламень душ, тянулись к единственным источникам света, слабого и ненадежного, лишь верой согреваемого, и по-прежнему молчали. Тишина давила, пригибала к земле.

Мечислав поворочался с боку на бок. Серко отошел, недовольно всхрапнув – вертясь на жестком ложе, хозяин ударил локтем по ноздрям – и продолжил жевать, предчувствуя дальнюю дорогу по нескончаемой болотной хляби.

Пора бы уже угомониться и путнику, но видения не отпускали. Они давили, подобно каменным плитам, что назавтра покроют саркофаг Казимира, отрезая княжича от всех земных страданий, хотя нет, страдания для него закончены. Теперь он предстал перед Всеблагим. Что он почувствовал в эти минуты кроме неземного блаженства от созерцания Лика, вслушиваясь в Глас Божий, успокаивающий, умиротворяющий? Какие мысли придут к нему, когда взор спустится на прибитых тишиной в базилике людей, оплакивающих его бесполезное, никчемное уже тело, еще совсем недавно лучившееся ангельской красотой?

Нет, так невозможно утешиться. Невозможно, ибо неправда. Тишина не даст солгать, не даст и держать уста замкнутыми спудом позорной вины. Мечислав безотрывно смотрел на князя, видел, как дрожат его губы. Не выдержав раздиравшей душу муки, кинулся в ноги Богдану Справедливому, крича, что это он истинный виновник смерти Казимира. Он, а не засеченные до смерти конюшие. В последний миг заметил надорванный ремень подпруги, но не посмел отдать приказ переседлать Бурку. Понадеялся на чудо и убил единственного сына и наследника князя. Упав на колени, молил немедля свершить над ним казнь.

И только образок, прежде холодный, коснулся груди и начал оттаивать, будто внутри него зажегся незримый огнь.

Молодой человек устремил пустой взор в вызвездивший небосвод. Тишина уснувшего бора оглушила. Хотелось вырвать из ножен меч и пойти крушить оголённые преждевременной осенью ветви деревьев, чтобы совладать с невозможной мукой, вернее, избавившись от нее на время, лечь и погрузиться в сон, ведь отдых так необходим человеку, прозябающему в дремучем лесу, в местах, где давно заброшены торные шляхи. Редкий торговец осмелится пройти здесь караваном, опасаясь разбойников, что наводят ужас не только на этот покинутый всеми край, но и на поселения, вроде бы и принадлежащие князю Мазовецкому, да в последние годы лишь на картах и значимые. Прежде, пока Богдан Справедливый ещё помогал своему тезке защищать северные границы от оголтелой немчуры да язычников-литвинов, эти места еще теплились жизнью, ныне, после смерти князя Мазовецкого и распри среди его наследников, всей этой земле угрожает разорение. И теперь, когда единственный сын князя Богдана пал по глупой неосмотрительности оруженосца, погиб бессмысленно и безнадежно, не оставив отцу наследников…

Все это Мечислав выпалил на едином дыхании. И продолжал каяться, не в силах поднять глаза на стоявшего перед ним князя.

Резкий и сухой голос, многоголосым эхом отразившись от стен базилики, заставил его замолчать.

– Подите прочь все, немедля! – приказал Богдан.

Князь обвел собравшихся тяжелым взором, от которого и у повидавшего на своем веку немало жутких смертей воина кровь застынет в жилах. Со всех сторон послышался шорох шагов, и когда дубовая дверь, закрываясь за последним, тихонько скрипнула, над головой коленопреклонённого юноши взметнулся короткий романский меч. Мечислав сжался, изготовившись принять последний удар. Время растягивалось, закипало вязкой тягучей смолой. Не выдержав пытки, оруженосец поднял умоляющий взгляд. Князь замер. Меч опускался медленно, невозможно медленно, а опустившись, едва задел оголенную шею Мечислава и легко коснулся его плеча. Словно в тумане послышался голос князя:

– Да будут препоясаны чресла твои…

Дальше пустота, он уже ничего не слышал и не видел. Звезды исчезли, небо потемнело набежавшими тучами. Он закрыл глаза, сжал в руке образок.

Очнувшись, понял, что лежит на чём-то твёрдом и холодном, хотел поднять веки – не хватило сил.

– Приходит в себя, – произнёс рядом скрипучий голос, принадлежащий не то мужчине, не то женщине, такого Мечислав прежде не слыхивал.

– Он нужен мне живым: – Князь Богдан. Мечислав узнал его голос.

– Выдюжит, – прокаркало совсем уж на ухо, а глаза открылись сами собой. Белёсое пятно оформилось в человеческое лицо. Узнавание остудило душу, упрятало её под лёд. Удо? Не может быть! Хотя нет, почему не может, напротив. Богдан не стал бы убивать его в базилике, осквернив дом Господень. Сей истово верующий слуга Божий скорее уж передаст виновника смерти сына в руки этого немчика, чтобы тот…

Мечислав сжался. О том, что самые страшные пытки в подземельях замка проходили при участии этого выродка в замке знали все, вплоть до последнего поварёнка. Служки судачили, будто Богдан привёз Удо в качестве трофея после победы над немецкой ордой, во много раз превышавшей числом объединенное воинство князей Варшавы и Нарочи. Поганое немецкое полчище сумело дойти до самой столицы княжества Мазовецкого, и только волею подоспевшего князя оказалось остановлено – как века назад, когда пращур Богдана Справедливого, Мешко, вот так же рубал немчуру как капусту, завоевывая Поморье.

Князь привез Удо в Нарочь вскоре после появления там Мечислава, да так и оставил жить при замке, хотя, где именно обретался молчаливый урод, никто не догадывался, равно как и за какие преступления подвергся на родине отсечению обоих ушей. Словно привидение, Удо являлся из ниоткуда и пропадал в никуда. Повстречать его на улице считалось дурным предзнаменованием. Местные бабы пугали немчиком не в меру расшалившихся отпрысков. Но рядом с князем его никто никогда не видел. И вот теперь – ужели ему это снится? И немчина свободно говорит по-польски, невольно щурясь от предстоящего удовольствия, видно, готовит особую пытку.

Сердце ёкнуло. В тот же миг к губам прикоснулся кисловатый холод медного ковша.

– Пей! – гаркнул уродец. Мечислав покорно сделал глоток и захлебнулся. Горло обожгло. – Пей, говорю. – Невзирая на робкое противление лежащего на лавке юноши, Удо вылил ему в глотку всё содержимое ковша. Мечислав закашлялся, тщетно пытаясь сделать вдох. – Княже, сейчас он сможет говорить.

– Благодарю, Удо, садись. Я сам. – Молодой человек понял, что князь сел рядом. И едва скосил на него глаза, тот негромко сказал: – Теперь ты рыцарь, отрок.

Мечислав резко сел на лавке; голова закружилась, мысли спутались. Вездесущий Удо мокрой, терпко пахнущей тряпицей заботливо протирал ему лицо и руки. Мечислав сделал попытку отстраниться, но встретившись с укоряющим взором князя, утих.

– У нас мало времени. Не бойся, Удо не причинит тебе вреда, – продолжил князь. – До утра ты должен отправиться в долгий путь. Герб и девиз получишь немедля, равно как доспех и охранную грамоту.

– Да, да, мой господин, немедля, – жутковатым эхом просипел Удо.

Мечислав почувствовал прилив сил. Удивительная лёгкость наполнила тело. Он огляделся, но не узнал покоев. Низкий потолок, голые стены, копна свежего сена на полу. Пустой табурет, рядом на дубовом столе теплится лучина, князь и Удо отбрасывают длинные тени, а окон нет. Где же он?

– В подземелье, благородный рыцарь, – будто услышав его мысли, закивал безухим черепом Удо, кривя лицо в кошмарной гримасе, которую с трудом можно было принять за улыбку.

– За что, мой князь, такая милость? – слова сами собой вылетели из горла.

Князь поглядел мимо него и сказал:

– Если справишься, ещё не так одарю. Только в этом спасение твоё, да и моя жизнь тоже. Найди Безымянный замок, что на побережье Балтийского моря, передай его хозяину дар, и тогда у тебя… у нас с тобой, появится надежда, а нет – бесславно погибнешь. Удо, покажи ему ларец.

Ларец!

Захваченный видениями рыцарь сбросил с себя плащ. Нет, так он не уснёт. Который день без сна и отдыха. Ну почему воспоминания недавнего прошлого, стоит приклонить голову, будоражат душу? Эдак он никогда не достигнет заветной цели. При этой мысли Мечислав встрепенулся, приложился к фляге со сливовицей, сделал большой глоток и поднялся.

Поляна всё так же сияла призрачным светом, в котором он с лёгкостью разглядел среди сваленных тут же своих немногочисленных пожитков переметную суму с заветным ларцом и, положив её под голову, лег подле медленно умиравшего костра. Тепло сливовицы разлилось по жилам, мысли обрели ясность и простоту, а затем и вовсе исчезли, перестав наконец его мучить. Мечислав уснул, точно провалился в яму, на дне которой ждало забвение.

Глава 3

Шкатулка укажет путь…

Пробуждение было внезапным. Мечислав подскочил от влажного и тёплого прикосновения, слепо нашаривая меч, но сразу опустил руку. Это застоявшийся Серко лизнул ему лицо. Рыцарь отогнал коня, затем поднялся. Окружающая серость не позволяла определить положение дневного светила, но и так понятно – утро занялось давно, а значит, время для охоты упущено. Осталось только надеяться на вечерние ловушки: осмотрев их, Мечислав разочарованно покачал головой – ничего. Ни по тропе никто не пробрался, ни на ветку не сел. Четыре штуки – слишком мало, но у него веревок в обрез. Придется отправляться на голодный желудок, рассчитывая на будущее, может, по дороге спугнет кого. Или шкатулка… Мечислав бережно достал ее из переметной сумы. Воспоминания вновь всколыхнулись, но уже блеклые, утренние, очнувшийся разум с легкостью отогнал их нестройную толпу. Удо говорил ему… Как же все-таки странно все повернулось в тот злосчастный вечер.

Пальцы легли на резную крышку, тут же приоткрывшуюся с негромким щелчком, изнутри полилось зеленоватое свечение. По рукам пробежало тепло, словно их омыли в горячей воде. Мечислав вдохнул полной грудью и огляделся по сторонам. Свечение ларца изменилось, переместившись на северо-восток. Рыцарь с тоской поглядел в непролазную чащобу, через которую ему придется продираться весь этот день, вздохнул, но покорствовал своему путеводителю. Удо обещал, что шкатулка укажет путь в Безымянный замок, а заодно убережет от опасностей «почище любого распятия», усмехнувшись, прибавил безухий урод, и даст сил, когда их совсем не останется, чтобы добраться до тех глухих мест.

В тот вечер, едва Мечислав пришел в себя, а князь Богдан наспех объяснил новику, кто он теперь такой и что должен делать, Удо подал ему ларец. Молодой человек устал удивляться, отупев от происходящего, он внимательно слушал, старательно запоминая слова князя и безухого уродца, удивляясь про себя, сколь же разны меж собой эти два человека и сколь нежданно схожи. Словно от угла зрения, от одного только поворота головы различия стирались начисто. Под конец он уже не мог различить, какие наставления дает князь, а какие его безобразный служка. Новоиспеченный рыцарь помотал головой, но наваждение только усилилось. Князь и Удо говорили на два голоса словно один человек, покуда кто-то не потряс новика за плечо. Зрение прояснилось, князь в величии своем отделился от немца и коротко повелел Мечиславу выезжать. Удо мелко закивал.