Безымянный замок. Историческое фэнтези

– Образок убери, Мечиславушка. Жжётся, не даёт к тебе приблизиться, – словно отвечая его мыслям, сказали неподалёку.

– А для чего тебе приближаться? – нежданно воспротивился Мечислав, сам не понимая, отчего не хочет мешать свое потаённое прошлое с удивительной тайной настоящего.

– Не такой уж безлюдный и пустынный этот шлях. Нам до темна к сосновнику добраться надо, а он тут расселся. Убери образок, говорю, а не то помогать тебе больше не стану.

– Разве сможешь? Ведь ты из ларца, – справедливо усомнился Мечислав, но образок за пазуху спрятал. Незачем Агницу злить.

– А хоть и из ларца, – уже гораздо ближе послышался ангельский голос. – Охранять тебя не обязана.

– Прости, я не знал, что образок тебе помеха.

– Прощаю. Дорог он тебе. Знать, любимая на дорожку дала?

– Дорог, – сказал как отрезал Мечислав.

– Что ж, коли говорить не хочешь, молчи, только едем скорее. Время не ждёт.

Рыцарь поднялся, спрятал в суму свой нехитрый обед и свистом подозвал Серко. Жевавший пожухшую траву конь, навострив уши, боязливо глянул на хозяина и, неуверенно попятившись, тихо заржал. Мечислав позвал ещё раз, скакун не сдвинулся с места, но какого же было удивление рыцаря, когда он услышал ответное ржание. Огляделся – вокруг безлюдная пустошь. Однако Серко вновь подал голос и опять получил ответ. Мечислав замер, вслушиваясь в дивный диалог, когда Серко сам подошел к хозяину, волоча за собой упавшие на землю поводья и стал перед ним, покорно склонив голову.

– Чего столбом застыл, трогай. Это Ласточка моя с твоим конём договорилась. Чай не безлошадная я, мочи нет по кривым тропинкам ноги топтать, – поторопила его Агница.

– Топчет она их, можно подумать, – язвительно огрызнулся рыцарь, поднимаясь в седло.

– Топтала, – эхом отозвалась волшебница. – Только давно это было, теперь тела нет, а душа, она всё помнит.

– Значит…

– Да, я тоже смертной была, обычной, из плоти и крови. Жила точно в раю, воду носила, венки плела, песни пела, свободная, как вольный ветер, а теперь даже травинку погладить не могу, пальцев не чувствую, а что чувствую, совсем иначе. – Монолог прервался. Мечислав подумал, что Агница едва сдерживает слёзы, такая неизбывная тоска звучала в её голосе. – И верно пахла хорошо, может, и как Иоанна драгоценная твоя.

– Иоанна не моя, она невеста моего названного брата, – укоротил её Мечислав.

– Сам себе не ври, слушать противно. Скажешь, не о ней ты всю дорогу грезишь? Вон как в ромашки бросился третьего дня.

– Ты это видела? – изумился рыцарь.

– Не просто видела, это я их тебе и подбросила, чтобы кручиниться перестал, свет мой Мечиславушка.

– Вот, значит, как? – возмутился он. И разом осёкся, разглядев в сгущавшихся сумерках восседающую на белоснежной призрачной кобылице, юную деву. Волна огненных волос, разметавшись по белому одеянию, струящимся плащом укрывала спину, тонкие пальцы сжимали светящиеся поводья, глаза-звёзды, в такие побаиваешься глядеть прямо, можно и утонуть, а на высоком челе ярко белеют ромашки. Рыцарь разглядывал Агницу, в светящемся образе которой будто сплелись воедино черты некогда обожаемой Эльжбеты с волнующим образом Иоанны. Смотреть на волшебницу было больно, и чудо как хорошо. Спутница понимающе кивнула.

Тут прямо из-под копыт Серко выскочил и, что есть прыти, помчался прочь вспугнутый заяц. Рука в мгновение ока выдернула из колчана стрелу, тетива запела, выпуская на свободу верную смерть. Миг и подстреленный зверёк заметался в траве. Пришпорив коня, рыцарь подъехал ближе, не спешиваясь, поднял за стрелу подрагивающую в агонии добычу и ловко приторочил к седлу. Ласточка тихонько заржала, Серкопоспешил вернуться к поджидавшей его неподалёку кобылице, тем самым вернув Агнице и Мечислава.

– Едем, сосновник ещё далеко, – ласково напомнила берегиня.

Мечислав кивнул, позабыв прежнюю обиду. Слишком хорошо было смотреть на милое, улыбающееся личико. Невозможно одной лишь улыбке её не простить все, что бы ни учудила его очаровательная хранительница.

Когда они добрались до хвойного леса, ночь уже накрыла небо ярким звездным пологом. Млечный путь едва заметно светился, рядом горели Плеяды, а над самой головой торжественно сиял царственный крест Лебедя. На севере виднелась Кассиопея в виде перевернутой заглавной буквы его имени и ярчайшая Капелла созвездия Возничего, мерцала то желтым, то красным. Все, как рассказывал когда-то в давнем отрочестве астролог князя. Ныне покойный старик, полюбивший Мечислава как родного сына, он часто водил его на стену подальше от сигнальных огней или на донжон, и там начинал рассказывать волшебные истории звезд, показывая их на небе. И про своенравную Капеллу, ныне будто подмигивающую: в точности, как его берегиня.

Мечислав обернулся к Агнице. Волшебная всадница светилась во тьме, ее ниспадающие одеяния излучали мягкий свет, позволявший разглядеть не только саму чаровницу, улыбавшуюся ему, едва он останавливал на ней взор чуть дольше, чем следовало, но и дорогу, уходящую вглубь бора, петляющую меж высоченными вековыми деревьями.

Вскоре широкий ручей пересек их путь, напоил путника, поспешившего наполнить полупустую флягу, и его увлечённого новым знакомством коня, всю дорогу тихонько переговаривавшегося с Ласточкой. Лес густел, обступал путников, закрывая небо игольчатыми кронами; вот уж и тропинка потерялась из глаз, потонув в непроглядной тьме.

Агница взмахнула рукой. Стайка светящихся белым пламенем шариков, точно пригоршня маленьких лун, выплыла из широкого рукава и, устремившись вперёд, рассыпалась по стволам, освещая путь. Стоило Серко проехать светлое место, огоньки, вспархивали с насиженных мест и перелетали дальше, выстраивались впереди яркую шеренгу.

Притихшие лошади, настороженно прядая ушами, вслушивались в шорохи обступающего их всё теснее исполинского леса, осторожно переставляя копыта. Неподалёку заухал очнувшийся от спячки филин, треснула обломившаяся ветка. Засвистела иволга, мяукнула и замолкла.

Древний лес и под пологом ночи полнился звуками. Ощущения уткнувшихся в него со всех сторон взглядов, пристально разглядывающих непрошеного гостя, сомкнуло рыцарю уста. Ведь он и раньше пробирался лесом, да только взор дремучего исполина, измотанный душевными терзаниями новик тогда не замечал. Лес исподволь приглядывался к вторгшемуся путнику, стараясь понять, чего ожидать от незваного гостя и его, творящей волшбу, спутницы.

Ощущение тут же пропало, будто сосновник принял решение пропустить рыцаря и отвернулся, утратив всякий интерес – в тот же миг, открывая перед Мечиславом свободную, устланную ковром из пожелтелых сосновых иголок поляну, расступились дерева.

Легко выпорхнула спустившись из седла, Агница обошла лужайку, приникла к одному из стволов, прислушалась. Уверившись, что всё спокойно, вновь взмахнула рукой. Освещавшие тропинку огоньки, рассыпавшись вокруг поляны, повисли на ветвях. Света было достаточно, чтобы Мечислав смог разглядеть каждую иголку.

Сквозь прозрачное одеяние Агницы проглядывали очертания нагого тела. У Мечислава перехватило дух.

– Вот и до ночлега добрались, – обернувшись, берегиня застала рыцаря врасплох, заставив залиться краской до кончиков ушей. – Вижу, чистоту свою Мечиславушка утратить не успел. Да ты не прячь стыдливо взоры, на призрака глядеть не грех. – И рассмеялась, повергнув новика в ещё пущее стеснение.

Мечислав спешился, наклонился стреножить Серко.

– Дай коню волю, всё одно от Ласточки никуда не уйдет, – остановила его Агница.

Рыцарь согласно кивнул, разложив на земле свои нехитрые пожитки, обошёл поляну в поисках подходящего места для костра, избегая глядеть в сторону нагой обережницы. Нашел, нагрёб кучку сухих иголок, достал из-за пояса кресало, опустился на колени, а костерок возьми да и вспыхни сам собой, да так ярко, что чуть было брови не опалил. Смех разлился, разбежался по лесу.

– Надо же, испугался, – прыснула в рукав Агница, оказываясь прямо перед ним.

– А вот и нет, – насупился Мечислав и начал разделывать зайца.

– Да, ты у нас бесстрашный, а на меня глядеть боишься, – на ухо шепнула берегиня.

– Не боюсь, – сквозь зубы процедил задетый за живое рыцарь и уверенно поднял глаза. Агница, усевшись напротив, принялась расчёсывать костяным гребнем длинные локоны. Мечислав тем временем освежевал тушку, засыпал солью шкурку, остро зачистил конец валявшейся неподалёку ветки, насадил зайца и стал искать рогатины, чтобы изжарить добычу на вертеле. Агница всё расчёсывалась, даже когда он, закончив приготовления, сел рядом с ней у костра.

Захотелось вновь слушать её голос, ласково, как никто прежде, называвший его Мечиславушкой. Однако нарушить тишину он отчего-то не решался. Агница сколола гребнем волосы и прилегла у самого костра.

Молчание становилось мучительным. Поворачивая добычу над костром, Мечислав то краснел, то бледнел, корил себя за никчёмную стыдливость, прожигая глазами ромашки, венчавшие прекрасную голову Агницы.

Когда ужин был готов, рыцарь встал на колени, прося благословения Спасителя. Когда, кончив молитву, рыцарь обернулся к костру – берегини там не было. Бесследно исчезли и освещавшие поляну огоньки пропали. Неужто Агница обиделась?

Он открыл флягу, сделал большой глоток сливовицы и вновь обошел поляну. Тишина обуяла бор: ветер стих, вместе с ним исчезли все звуки. Костёр дотлевал, луна одиноким глазом застыла в зените, как бы намекая: пора отдохнуть.

Не чувствуя вкуса, рыцарь расправился с зайцем, постелил на землю плащ и, еще раз оглядевшись, смежил налившиеся усталостью веки, силясь представить лицо Иоанны. Вместо этого видел Агницу – невыразимо прекрасную в своей первозданной наготе, прикрытой лишь прозрачным одеянием. Не выдержав, Мечислав вскочил, вытащил ларец из сумы и открыл его:

– Агница! – Ларец остался безответным.

Но поляна осветилась, точно дерева и иглы под ногами обсели сонмы светлячков. Поднялся лёгкий ветерок, Мечислав услышал, нет, невозможно подобрать сравнения, то была тихая чарующая мелодия.

Музыка лилась отовсюду, будто пели земля и небеса, и сосны вокруг. Путник внимал с разинутым ртом, боясь пошевелиться и спугнуть очарование. На глаза навернулись слёзы. Верно, потому размытым белым пятном показалась Агница, упреждая каждый новый звук, ритмично взмахивающая рукавами. Он смотрел на стройное тело, до боли напрягая глаза, и сам не понял, как приблизился, попытался коснуться руки. Пальцы прошли насквозь. Агница вздрогнула, мелодия оборвалась.

– Как жаль, – едва слышно прошептал Мечислав.

– Тебе понравилось?

Он сдержанно кивнул.

– Не могу я без музыки жить, вот и изловчилась петь ветром в сосновых иголках. Да какая же это музыка? Так, баловство. Вот, если бы у меня была моя…

– Что? – переспросил Мечислав.

– Неважно что и нечего теперь об этом. Тебе выспаться надо, а тут я со своими разговорами, – Мечислав заметил, что Агница прячет слезу ему вновь захотелось обнять берегиню.

– Расскажи, всё легче будет.

– Не сейчас, Мечиславушка, – заставив душу рыцаря на этом слове запеть звенящей струной, взмолилась волшебница. – Говорить об этом больно, да и не к чему. Разве словами горю подсобить можно?

– Кто посмел тебя обидеть? – он настойчиво потребовал ответа, будто и вправду сейчас отправился бы в новый поход мстить обидчику.

– Ну что ты, это я сама, сама себя обидела, и… хватит. Ночь впереди долгая, тебе нужен отдых, утром снова в путь. Ты ложись, а я тебя баюкать стану, и будет тебе тепло и уютно. Спи.

Земля вдруг сделалась мягкой, будто на облако лёг. Агница села рядом и стала едва слышно его баюкать. Мечислав ощутил спокойствие и радость, давно его не посещавшие. Вздохнул тихонько, как в далеком детстве, и скоро забылся лёгким, прозрачным, точно кисейное покрывало, сном.

Вот только долго спать ему не пришлось. Где-то на средине ночи кисейное покрывало его берегини чуть приподнялось, сквозь сон послышался нервный всхрап Серко. Кажется, конь почуял чужого.

Глава 6

Сейчас или никогда…

Горизонт скрылся в туманной дымке. Слабый зефир, лениво трепля паруса, подгонял когг в сторону ливонских земель. Прошло уже три дня с момента отплытия, а Анджей все никак не мог привыкнуть к своему новому имени, к башмакам и ко всему происходящему на судне. Душа рвалась назад в ту самую рощу, где он так часто виделся с Габриэлей. Нн не пришел на свидание. Девушка, наверное, ждет. А может уже и забыла, ведь столько поклонников было до него и после будут.

Сердце кольнуло, как у давно не вспоминаемого Комы. Анджей поморщился и обернулся на когг. Ведь стоял на носу, у самого бушприта, неторопливо покачивающегося в такт лениво перекатывающимся волнам. Над головой трепыхался рейковый парус фок-мачты. Палуба пустовала, только в «вороньем гнезде» находился матрос, невесть что выглядывавший в синем мареве, впрочем, он там едва не ночевал. У тяжелого румпеля7 на кормовой надстройке недвижно стоял рулевой.

И тишина. Будто на корабле-призраке. Единственный раз Анджей слышал голоса матросов, когда когг выходил из Купеческой гавани и на Балтике разыгралось волнение. Менестрель, не привыкший к морским прогулкам, повис на леерах, склоняясь над пучиной, чувствуя, как содержимое желудка неудержимо просится на волю. Матросы, не обращая на него внимания, взбегали по вантам на реи, стягивали паруса, оставили лишь латинский на бизани, против упрямого встречного ветра, норовящего загнать когг обратно – уж лучше бы так и случилось!

Румпель рвало из рук рулевого, он подозвал помощника; вдвоем навалившись на тяжелый деревянный руль, они равняли корабль по заданному курсу – Кудор оказался еще и лоцманом, – отдавал команды матросам на неведомом Анджею языке. Несколько коротких фраз – вот и все, что услышал менестрель. Когда волнение утихло, матросы разбрелись, приводя потрепавшийся такелаж в порядок, подняли паруса и снова исчезли в трюме. Потом появлялись то здесь, то там, словно тени, поправляя вооружение, стягивая и отпуская леера, безмолвно сменяя друг друга.

Герес тоже почти не удостаивал вниманием своего крестника. Только вечером после бури, когда Кальциген немного пришел в себя, он позвал менестреля в каюту. Анджею странно было слышать новое имя. Он не сразу сообразил к кому обращается хозяин, но Кудор пришел на помощь и, приоткрыв дверь покоя, поманил его рукой; менестрель встряхнулся и поспешил спуститься в опочивальню таинственного богача.

Впервые он видел подобное убранство. Нет, Анджей и прежде лицезрел изысканную отделку комнат, но те дома стояли на земле, а этот ходил по морю. Изнутри когг был обустроен настолько роскошно и вычурно, что его можно было смело назвать плавучим дворцом. Спустившись в каюту, Анджей замер на пороге, не решаясь войти во внезапно открывшиеся ему роскошные комнаты. Он много слышал о неземном богатстве Гереса, но то, что видел сейчас, стоило вдесятеро против того, что утверждали кабацкие байки

Комната, куда Анджей попал поначалу, виделась как бы гостиной, чьи стены украшали дорогие шпалеры8 с изображениями неведомых животных, коих повергали доблестные воины в сверкающих доспехах или могущественные чародеи в одеждах цвета звездной ночи.

Надписи арабскими завитками сопровождали рисунки, но что именно означали сии письмена менестрель мог только догадываться. На низких столиках стояли золотые и серебряные вазы изящной чеканки и блюда, в которых находились неведомо как завезенные в эту даль кисти спелого винограда, источавшего дивный аромат, наливные яблоки, груши, персики и еще много неизвестных музыканту фруктов самых причудливых форм.

Хозяин поманил его дальше. Менестрель послушно прошел вслед за Гересом в его покои и не мог скрыть восхищения, едва слышно ахнув: открывшаяся комната полнилась светом и жизнью – прямо напротив входа, а так же по стенам, потолку и полу, пролегал единый ковер столь изумительной отделки, что Кальциген, разглядывая его, невольно затаил дыхание.

Пустозвоны Купеческой гавани частенько говаривали о волшебном ковре, естественно, никогда в глаза не видя, баяли, будто это один из множества кусков знаменитого в былые столетия «Весеннего ковра» персидского царя Хосрова Первого, чьи ткачи создали громадное полотно в честь доблестной победы его войска над римскими легионами и завоевания Аравийского полуострова. После падения Персии новые арабские правители захватили в качестве военной добычи и это сокровище, а дабы не обидеть друг друга, разделили его на части. Ходили слухи, что не то сам старый хозяин когга, не то отец его отца – кто знает, сколько живут эти чернокнижники? – участвовал в дележе добычи и присовокупил центральную часть к своим богатствам. И она вместе с судном перешла к Гересу.

Вымысел это или правда, но ковер потрясал воображение. Земля на полотне вышита была нитями из золота, вода изображалась прозрачными драгоценными каменьями. Цветы и плоды на множестве деревьев и кустов в свете зажженных свечей играли всеми возможными оттенками самоцветов, создавая удивительную иллюзию реальности – комната как будто раздавалась в стороны, и уже по лицу бежал легкий ветерок, а в ушах слышался шелест изумрудных листьев, плеск бирюзовой воды и щебет серебряных птиц.

Ступать по такому ковру Анджей осмелился, лишь обнажив ноги, на что Герес, заметив восхищённый взгляд ваганта, самодовольно качнул головой и провел его в центр комнаты. Возлегши на ложе подле малахитовых кустарников, повелел играть; менестрель облизнул пересохшие от волнения губы и вынул дудку. Волшебные звуки заполнили комнату. Герес щелкнул пальцами, музыканту стали вторить вышитые на ковре серебряные птицы, подобно колокольцам подхватывающие наигрыши его инструмента. Заплескалась вода, зашелестела трава. Комната ожила, повинуясь магии музыки или самого чародея, что полузакрыв глаза вслушивался в каждую ноту. Затем, сколько времени минуло с начала игры Анджей не помнил, хозяин подал знак остановиться и знаком повелел ему удалиться. Дверь сама захлопнулась за спиной менестреля.

Одурманенный магией произошедшего, Анджей вернулся на палубу, где и остался с переполненной мыслями головой и непослушными ногами. Никак не мог прийти в себя.

Однако хозяин больше его не звал. Напрасно Анджей играл на дудке, проводя долгие часы рядом с покоями Гереса. Матросы тоже не обращали внимания на тщетные старания музыканта. Анджею казалось это каким-то мороком: он старался изо всех сил, но не получал взамен и сотой доли того обожания, что вызывали его выступления на рыночной площади Купеческой гавани. Это больно задевало менестреля: привыкший к всеобщему вниманию он поверить не мог, что простецы не польстятся на чарующие звуки музыки. Постепенно озлобление перешло и на Гереса, прогнавшего его, словно неудачливого школяра.

Один только Кудор приходил к нему, частенько являясь именно тогда, когда нареченный Кальцигеном особенно нуждался в добром слове. Возникал из ниоткуда в те самые мгновения, когда печаль окутывала Анджея, подобно густому туману. Выслушивал жалобы, кивал седеющей головой и большей частью молчал. Пока однажды не разоткровенничался вслед самому краснопевцу – сызнова застав его у носа, вглядывающимся в непроницаемую мглу.

– Я хорошо знаю Гереса, – изрек Кудор. – Я при нем и нянька, и мальчик на побегушках, и верный служка, и распорядитель, и виночерпий, и рассказчик, и слушатель.

Закончив эту фразу, Кудор смолк, боязливо оглянувшись на кормовую надстройку, однако, вопреки ожиданиям обоих, никто не нарушил их одиночества под парусом фок-мачты. Только один из матросов безмолвно проскользнул мимо, споро поднялся по вантам к «вороньему гнезду» и, сменив товарища, затих.

– Хозяин речистых не жалует, – заметил старый служка и прибавил: – Гляжу, ты никак не привыкнешь, вчера вольным ветром был, а сегодня маешься и сохнешь по своей незабвенной.

Анджей передёрнуло не то от слов Кудора, не то от неотвязных воспоминаний, что неотступно преследовали, не давая покоя. Он уже собрался рассказать о тайне его сердца, да тут Кудора призвал внезапно явившийся Герес. Сжавшись от звука его голоса, старик побежал исполнять поручения.

Неприятный холодок закрался в душу Анджея, он заметил, как сильно Кудор боится владыку. Музыкант отвернулся, пряча красноречивый взгляд, и продолжил вглядываться в туманные дали, стараясь изгнать темные думы и сосредоточиться на чем-то ином, да хоть на Габриэле, покинутой в приступе странного вожделения дудки.

Девушка послушно предстала перед внутренним взором – совсем как живая, в березовой рощице, где, задумчиво склоняя голову, обнимала деревце, стройностью соперничавшее с неуступчивой прелестницей. Как там она сейчас? Помнит ли? Или забыла и теперь другой пытается… или все же смог, уговорил, нашел ключики от сердца?

Наутро Анджей услышал приглушенный деревянными стенами грубый разговор Гереса со своим слугой. Хозяин разносил Кудора на чём свет стоит, затем послышался громкий хлопок, слуга кубарем выкатился на палубу, едва не сбив с ног зазевавшегося ваганта. С трудом поднялся на ноги, прикрывая рассеченную скулу.

– Господин не в духе нынче, – пояснил Кудор, будто извиняясь.

– Он вроде и вчера таковым же был, – заметил Анджей, на что старик неохотно кивнул. – По себе знаю, как это терпеть бесконечные придирки. Так при княжеском дворе обучал меня музыке тамошний шут, чтоб ему еще раз в могиле перевернуться.

Кудор с интересом вгляделся в молодого человека.

– Значит, объяснять мне не придется, – твердо проговрил старик. – Да, хозяин бывает крут. Но отходчив.

– Мой тоже. Да только я не настолько…

– Он иной раз взбесится из-за пустяка, да потом одарит.

– По тебе не скажешь. Мой-то хоть пил горькую. А Герес…

– Ему незачем. Но слова поперек не терпит, уж поверь мне. Вот хоть матросов возьми, – и тут же замолчал, оглянувшись на хозяйские покои. Невесело усмехнувшись, добавил: – Команда подобралась такая. Кто не немой, тот либо хорошо молчать умеет, либо здоровьем поплатился за длинный язык. – И поджал губы, недовольно хмурясь, не рад что сболтнул лишнее. Анджей дрогнул.

– Ох, как бы спрыгнуть да прочь отсюда уплыть, – вздохнул он.

Кудор понимающе кивнул.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Здесь и далее речь идет о римских милях, равных примерно 1,5 километрам.

2

Денар или денарий – основная разменная монета, чеканенная в польских княжествах в период с 14 по 16 века.

3

Род оружия – усеянный шипами железный шар, подвешенный за цепь на короткую палку.

4

Плащ, надевавшийся на доспехи для защиты от солнца, а так же в торжественных случаях – как символ принадлежности к тому или иному ордену или княжескому роду.

5

В 10—12 веках славянские племена лютичей, белых хорватов, сербов жили на территории северо-западной Польши и в германских землях, вплоть до устья Эльбы.

6

Муза, покровительница лирической поэзии и музыки.

7

Рычаг, управляющий хвостовым рулем судна.

8

Безворсовый тканый настенный ковёр, позднее именующийся гобеленом.