Вдребезги

Я ничего не ответила. Не знала, то ли я была разочарована, то ли почувствовала облегчение.

– Нам пришлось взять твои деньги, Чарли. – Эван прокашлялся. – Ты знаешь ситуацию.

Пустые контейнеры от пленки – те, что они с Дампом подкинули. В контейнерах я хранила мелкие деньги, которые сумела выклянчить.

Эван астматик, улица и наркотики не для него. Я наблюдала, как он сворачивался в клубок, издавая хрипы, пока его лицо не становилось багровым; он так напрягался, чтобы не потерять сознание, что мочился в штаны. Поликлиники давали бесплатные ингаляторы только после проведения медицинских анализов, и они не обследовали пациентов, находящихся под кайфом, а жизнь Эвана – это постоянное пребывание под кайфом. Он из Атланты. Я не знаю, как он попал сюда, на север.

Я прижалась к стене, чтобы девушки меня не слышали. Я слушала голос Эвана, и он возвращал меня назад во тьму. Старалась дышать ровно, чтобы дать себе время, как учила Каспер. И осторожно произнесла:

– Я знаю. Все нормально. Спасибо, что вы принесли мой рюкзак.

Он опять откашлялся:

– Знаешь, ты была вся изувеченная там, на чердаке? Я думал, мы с Дампом того и гляди в штаны наложим. Кровь, и все это.

– Да уж, – сказала я.

Он говорил так тихо, что я почти его не слышала.

– Это из-за Проклятого Фрэнка? Он… он в итоге пришел за тобой? И поэтому ты это сделала?

Я царапала стену тем, что осталось от моих ногтей. Проклятый Фрэнк, его черные глаза, эти кольца. Сид Хаус и красная дверь, за которой исчезали девушки. У него на полках хранились коробки со сладкими хлопьями, в холодильнике – пиво и газировка, наркотики в специальных запирающихся ящиках. У него была отвратительная кожа, зато зубы сверкали белизной, как жемчуг.

Мужчины, приходившие в комнату с красной дверью в Сид Хаус, смотрели голодными колючими глазами, которые надвигались на тебя, испытывали тебя, пробовали на вкус. Поэтому долгое время я пряталась на чердаке. Как мышь, стараясь не дышать, чтобы никто меня не заметил.

– Нет, нет. Он не получил, что хотел, – ответила я.

Эван вздохнул с облегчением:

– Ага, понятно, да уж, это хорошо.

– Эван, – позвала я.

– Да?

– Но он – одна из причин, почему я это сделала. Понимаешь? Как последняя капля, которая переполняет чашу. И тогда все. Ты понимаешь?

Эван молчал. Потом произнес:

– Да уж.

Интересно, откуда он звонит – щуплый Эван с больными легкими в рваных брюках и в смешном спортивном пальто из твида.

Я спросила, как он меня нашел. Он ответил, что сюда отправляют всех девчонок с приветом.

– Мы с Дампом нашли кое-кого, кто подбросит нас до Портленда, – сообщил он.

В ту ночь, когда они спасли меня в подземном переходе, Дамп разбил бутылку о голову того мужчины. Это случилось молниеносно. Я увидела испуганные глаза парня за плечом мужчины, бутылку в воздухе, мелькнувшую в свете желтых ламп. Несколько дней после этого я вынимала осколки стекла из своих волос.

Дамп смотрел как загипнотизированный на сверкающие осколки стекла в своих ладонях. Он смотрел на меня, и его улыбка была похожа на глубокий изогнутый порез. Мелкие осколки стекла в крови переливались на носках его черных ботинок.

Мужчина, который ко мне приставал, лежал на полу перехода – неподвижная груда в темной одежде. Эван завернул меня в свое пальто.

– Я просто хотел убедиться, что ты в порядке и все такое, понимаешь? – сказал Эван.

«Вот дерьмо! – повторяли они. – Нужно проваливать отсюда к черту».

Они говорили: «Ты ненормальная, шалава, тебе нельзя ходить здесь одной. Ты клевая и все такое, для чокнутой».

Смех и кашель.

Они приволокли меня пешком к фургону и затащили внутрь на заднее сиденье. Кресла были вынуты; пол сырой, обрывки грязного ковролина закрывали ржавчину и дыры в полу. Эван и Дамп были взвинчены, глаза вылезали из орбит, руки тряслись. «Неужели мы прибили того чувака?»

Я провела с ними семь месяцев.

Однажды где-нибудь на улице прервется жизнь Эвана. Я видела, на что он способен ради дозы кайфа. И грустное выражение его лица, когда он думал, что на него никто не смотрит.

– Да, и еще я хотел тебе сказать, извини и все такое, но я взял твои рисунки. – Эван прокашлялся. – Ну, этот альбом с комиксами. Я не знаю, мне он просто нравится. Короче, это круто, я смотрю и вижу там себя. Как будто я знаменитость или кто-то типа того. Читаю понемногу каждый день.

Мой альбом с рисунками, у него мой альбом. Дамп просил: «Смотри, чтобы у меня была крутая суперсила, типа рентгеновского зрения, хорошо? Хочу видеть, что у девчонок под одеждой».

Мое сердце начало биться спокойнее.

– Эван, мне он нужен обратно. Эван, пожалуйста.

Он кашлянул и после паузы отозвался:

– Короче, я постараюсь, посмотрю, если мы сможем к тебе туда попасть, но не знаю, мы вроде как скоро уезжаем. Я… мне просто действительно нравится их читать. Не знаю, когда я вижу себя там, это придает мне уверенности, что я существую.

«Эван», – произнесла я про себя.

– Когда выберешься оттуда, приезжай в Портленд, хорошо? Высунь голову на набережную и поспрашивай вокруг обо мне. Вместе мы не пропадем.

– Не вопрос, Эван, – ответила я.

– Чао-какао.

Телефон замолчал.

Айсис сосредоточилась на очередной фишке. Я положила руки на колени. Мои руки. Они брали еду из контейнеров для мусора. Дрались за места для ночлега и грязные одеяла. Они видели совсем другую жизнь, не такую, как здесь, где играют в игры в теплой комнате, пока вечер удаляется от нас там, за окном.

– Как твоя мама? Это странно, да? – спросила Айсис.

Она составила слово «мяч». Ей понадобилось десять минут, чтобы составить «мяч».

Я подсунула руки под ноги и навалилась на них всем весом. Мне нравилось ощущать давление на кости. У него был мой альбом, но зато у меня имелась еда и постель.

– У нее все отлично, – ответила я, мой голос звучал легко и непринужденно, – едет в отпуск в Портленд.

Когда я сказала Каспер, что чувствую себя безобразной, знаете, что она спросила?

Она спросила:

– На душе было безобразно, или ты ощущала себя безобразной, Чарли? Это две большие разницы, и я хочу чтобы ты поразмышляла над этой разницей. Это неотъемлемая часть твоего выздоровления.

Они действительно слишком много требовали от нас.

В группе Каспер задала нам вопрос:

– Кто ваши друзья? Есть ли какое-нибудь сообщество? Кто-то, с кем можно поговорить, с кем чувствуешь себя в безопасности там, на свободе?

– Кому вы можете доверить свои секреты? – поинтересовалась она.

Я знаю, кто я. То есть я не знаю наверняка, потому что мне всего семнадцать лет, но я знаю, какая я с другими людьми, в их глазах и в мыслях. Если вы храните школьные фотографии, спорим, что вы найдете меня там. Это легко. Кто эта угрюмая девочка? Даже если она находится между двух других детей, кажется, будто она одна на фото, потому что соседи стоят словно отдельно от нее. Ее одежда выглядит… невзрачной или вроде того. Грязной? Неопрятной? Она как будто пустое место. Вы даже не можете вспомнить ее имя? Вы легко найдете таких девочек на фотографиях. Мне даже не нужно описывать их. Вы найдете без труда тех, кто выделяется сообразительностью. Тех, кто выделяется силой или спортивными достижениями. И, наконец, похожие на меня – растрепанная девочка, лучше сказать, из бедной семьи, у нее ничего толком не получается, она сидит одна в столовой и все время рисует; ее толкают в коридоре, обзывают, потому что это ее роль, иногда она злится и в ответ пускает в ход кулаки – что еще ей остается делать? Вот поэтому, когда Каспер спросила: «Кому вы можете доверить свои секреты?» – я подумала: «Никому». Никому, кроме Эллис. Она была моим единственным шансом, и она выбрала меня. Вы, скорее всего, не понимаете, что я чувствую, потому что привыкли иметь друзей. Или, вероятно, у вас есть мама и папа или хотя бы один из них жив, и они не бьют вас. Никто не отодвигается от вас подальше, когда делают общую фотографию. Поэтому вы не знаете, как это: каждый день, каждый проклятый день чувствовать себя такой одинокой и ощущать, что черная дыра внутри поглощает тебя, – пока этот человек, по-настоящему чудесный, не пришел в твою школу. Ей просто наплевать, что все на нее глазеют, на ее черное бархатное платье, колготки в сетку, большие черные ботинки, растрепанные волосы, покрашенные в фиолетовый цвет, и красные-красные губы.

В первый день она вошла в столовую и даже не встала в очередь с подносом, она просто посмотрела на весь этот чертов зоопарк, в какой превращалась школа в перерыве на ленч, и внезапно я заметила, что она идет ко мне, улыбаясь большими красными губами. Ее огромный черный рюкзак приземлился на стол, она начала рыться в нем в поисках конфет «Пикси Стикс» и «Кэнди Баттонз» и пододвинула их ко мне, ко мне (мой карандаш замер в воздухе над рисунком, потому что это все какая-то шутка, какой-то тщательно продуманный план, чтобы посмеяться надо мной, но нет) и произнесла: «Господи, ты единственный нормальный человек в этом гадюшнике. Умираю, хочу кайфануть. Пойдем со мной после школы, словим кайф? О боже, мне нравятся твои волосы. И футболка. Ты купила или заказала в Интернете? Что это ты рисуешь, ого, это что-то неземное».

Она так называла все, что ей нравилось: «неземное». «Эта кружка совершенно неземная. Чарли, эта группа – что-то неземное». С того самого момента мир для меня словно покрылся золотом. Он засверкал. Я имею в виду, он все равно оставался паршивым, но теперь я чувствовала себя в нем лучше, понимаете? И я научилась хранить секреты. Я знала, что под толстым слоем светлого тонального крема она прятала лоскутное одеяло прыщей, из-за этого она плакала. Показывала мне пакеты с фастфудом в своем шкафу и говорила, ее тошнит от переедания. Она рассказала, что у ее отца была интрижка с ее родной теткой, и поэтому они переехали, и что родители работают над отношениями. Я узнала, что ее настоящее имя не Эллис, ее зовут Элеонора, но она решила попробовать что-то новое после переезда, но, боже упаси, не называй ее так при матери, потому что ее бабушку звали Элеонора, а та недавно умерла, и у матери будет истерика, настоящая истерика, и ух ты! Чарли, твои руки! Это ты сделала? Это вроде красиво. Пугающе, но вроде как красиво. Вчера в Хаймис я познакомилась с парнем, его зовут Майки. Магазин звукозаписи. Знаешь его? Конечно, знаешь, ну ты даешь. Он пригласил нас. Пойдем? У него неземные голубые глаза».

Когда мы тусовались в ее комнате с этими странными синими стенами, кучей постеров и солнечной системой на потолке, я могла рассказать ей все, и я рассказывала. «Чарли, Чарли, ты такая красивая, просто чертовски неземная». Мы держались за руки. На ней была белая фланелевая пижама с черными черепами.

Вот так. Моя хранительница секретов.

В четвертом классе у меня была учительница. Она ко всем относилась хорошо, даже к хулиганам. Никогда не кричала на нас. Меня она просто не трогала, правда, никогда не выгоняла на перемену или в спортзал, если я не хотела идти. Она позволяла мне сидеть в классе и рисовать, пока сама выставляла оценки или просто смотрела в большое прямоугольное окно. Однажды она сказала: «Шарлотта, я знаю, сейчас тебе нелегко, но все наладится. Иногда нужно немного подождать, чтобы встретить настоящего друга, и ты встретишь. О боже, у меня не было по-настоящему хорошей подруги вплоть до старших классов». Она дотронулась пальцами до маленького золотого сердечка на цепочке, висящего на шее.

Она была права. Я все-таки встретила настоящего друга. Но никто не предупредил, что она собиралась убить себя.

Каждый вечер Луиза что-то писала неразборчивыми каракулями в одной из своих черно-белых тетрадей. А закончив, надевала на ручку колпачок, закрывала тетрадь и перегибалась через край кровати лицом вниз так, что ее волосы струились вниз водопадом, и я видела ее шею – бледную кожу без шрамов с едва заметным пушком. Она проталкивала тетрадь под кровать, желала спокойной ночи и накрывалась с головой. Один раз я подождала, пока ее дыхание не станет ровным во сне, выползла из кровати и опустилась на колени. Заглянула под край ее одеяла. Под кроватью лежали дюжины, бесконечное множество тетрадей, все ее секреты были сложены в аккуратные черно-белые стопки.

Я должна внести исправление. Не хочу вводить вас в заблуждение. Я сказала, что Эллис убила себя, но это не означает, что она умерла по-настоящему. Ее тело не погребено, я не могу сходить к ней на могилу и положить маргаритки на ухоженную траву или пометить в календаре годовщину. Были наркотики, тот парень-волк, и она ускользнула от меня очень далеко, волк занял все ее сердце: он оказался ненасытным. А потом он закончил, облизал свои лапы и оставил ее изможденную, мою Эллис, мою пухленькую и излучающую тепло подругу. Забрал весь ее внутренний свет. И я так полагаю, что потом она решила скопировать меня. Она попыталась выкачать из себя всю жидкость, уменьшить себя, но все испортила. Как сказал Майки, резать себя – это не ее. Я представляю ее комнату, утопающую в крови, реки крови, ее родителей, с боем пробирающихся к ней против течения. Но крови было слишком много, вы понимаете? Человек может потерять настолько много крови, что наступает кислородное голодание на продолжительное время и происходит геморрагический шок и гипоксическое повреждение головного мозга – все это опустошило мою подругу и оставило лишь ее тело. Родители отправили ее в какое-то место, похожее на это, но далеко-далеко отсюда, через всю страну, и запрятали ее там в новом доме, наполненном мягкими простынями, ежедневными неспешными прогулками и пусканием слюны. Никакого окрашивания волос, секса и айпода, никаких тяжелых ботинок, колготок в сетку, наркотиков, разбитых сердец и меня, никакого искупления вины. Ничего для Эллис. Только дни, заполненные пустотой, штаны на липучках и подгузники. И я просто не могу, не могу сделать то, что должна: дотронуться до нее, все исправить, расчесать волосы, неаккуратно спадающие на лицо, произнося шепотом бесконечное «прости».

Мне нужно было сделать что-то, иначе я могла взорваться.

Поговорить с Эваном, найти Майки, дождаться его приезда. Думать об Эллис. Я так сильно, сильно, сильно скучаю по ней.

Все сидели в комнате для творчества, склонившись над длинными пластиковыми столами. Мисс Джонни обошла всех, бормоча под нос теплым глубоким голосом. Она носила фиолетовые тюрбаны и короткие рубашки прямого кроя.

Когда я впервые пришла на творчество и просто сидела без дела, она сказала: «Ты можешь сидеть столько, сколько тебе захочется. Это тоже хорошо, девочка». Я ничем не занималась, но не потому что мне не хотелось приклеивать блестящие звездочки на цветную бумагу или смешивать акварельные краски, я сидела так потому, что болели руки. Я чувствовала боль везде, вплоть до кончиков пальцев, и руки были очень тяжелыми в повязках.

Руки все еще болели. Но когда мисс Джонни сообщила:

– Мы с доктором Стинсоном тут немного поболтали, – и пододвинула ко мне красивый желтый блокнот с универсальной газетной бумагой и совершенно новый угольный грифель. Я жадно сжала пальцами карандаш. Небольшие вспышки боли прострелили мое предплечье снизу доверху. Шрамы еще были очень болезненные и стянутые, и будут такими еще очень долгое время, но мне было наплевать. Я тяжело дышала. Начала усердно работать. Мои пальцы стали лечить меня. Они так долго бездействовали.

Я рисовала ее. Рисовала их. Бумага наполнялась: Эллис и Майки, Эван и Дамп, даже малыш Дэнни. Я заполняла каждый миллиметр бумаги, пока там не появился весь мой мир с теми, кого мне не хватает.

Когда я подняла голову и огляделась, оказалось, что все уже ушли, кроме мисс Джонни, которая включила свет. За окном стемнело. Она пила кофе небольшими глотками из пластикового стакана и прокручивала текст в своем розовом телефоне. Потом подняла глаза и улыбнулась.

– Лучше? – спросила она.

– Лучше, – кивнула я в ответ.

Сегодня я с нетерпением ждала встречи с Каспер. Хотела рассказать ей о занятиях творчеством, о том, что я нарисовала и что значит для меня рисование. Думаю, она обрадуется. Но я толкнула дверь и увидела, что она не одна. С ней была доктор Хэлен.

Черепаха спряталась внутрь затонувшего корабля.

Когда я вошла, доктор Хэлен обернулась и произнесла:

– О, Шарлотта, пожалуйста, присаживайся здесь. – И похлопала по коричневому стулу, на котором я обычно сидела. Я посмотрела на Каспер, но она не так добродушно улыбалась, как обычно. Улыбка была… не такая широкая.

Доктор Хэлен намного старше Каспер, с морщинами в уголках глаз и слишком темными румянами для ее цвета кожи.

– Мы с доктором Стинсоном обсуждали твое улучшение, Шарлотта. И я очень довольна, что ты сделала такие большие успехи за столь короткое время.

Я не знала, что должна: ответить ей, улыбнуться или еще что-то, поэтому молчала. Я начинала пощипывать свои бедра через цветастую юбку, но Каспер заметила это и нахмурилась, поэтому я прекратила.

– Тебе пришлось столько всего испытать в таком юном возрасте, я просто…

И тут она странным образом остановилась и стиснула зубы, и заговорила очень резко, обращаясь к Каспер:

– Ты собираешься мне помочь с этим, Бетани?

Я все еще пыталась осознать это имя Каспер: «Бетани, Бетани, Бетани», поэтому мне требовалось время, чтобы понять, что она говорит мне.

– Что? – спросила я.

Каспер повторила:

– Мы выписываем тебя.

Потом доктор Хэлен рассказала мне о специальном психиатрическом лечении, которое я проходила в больнице, о моей матери, что ей нужно встретиться с судьей и подписать бумаги, потому что «ты могла причинить вред себе и другим», о страховке, о моей бабуле, о которой я не вспоминала уже долгое время. Эти слова с шумом ударились в моей голове, а сердце все сжималось и сжималось. Я спросила о матери, но оказалось, что я начала заикаться. Тогда я стала кусать язык, пока не почувствовала слабый металлический привкус крови во рту.

– Твоя мама в настоящий момент не работает, поэтому страховых выплат нет. Насколько я понимаю, часть твоего пребывания здесь оплатила твоя бабушка, но она больше не может себе этого позволить из-за ухудшения здоровья и собственных денежных проблем, – сообщила Каспер.

– Что-то случилось с моей бабушкой?

– Я не знаю, – ответила Каспер.

– Вы говорили с моей мамой?

Каспер кивнула.

– Она… она что-нибудь говорила обо мне?

Каспер посмотрела на доктора Хэлен, та продолжила:

– Мы стараемся изо всех сил, чтобы найти для тебя средства. Кстати, Бетани, как там насчет места в доме на Пэлас?

Пока Каспер молчала, доктор Хэлен листала стопку бумаг на коленях.

– Есть один дом для временного проживания, у них, возможно, появится комната для тебя уже в следующем месяце. Они специализируются на наркотической зависимости, но это только одна из твоих проблем. Тогда перед этим тебе надо будет пожить со своей матерью, конечно, с того момента, как мы не сможем больше держать тебя здесь. Никто не хочет, чтобы ты оказалась в той прежней ситуации, никто.

Под «прежней ситуацией» имелась в виду жизнь на улице. Имелось в виду копаться в мусорных баках. Холод, болезни, Проклятый Фрэнк и мужчины, которые занимаются сексом с девочками.

Я посмотрела на черепаху. Ее лапки подергивались, словно она пожимала плечами, говоря мне: «Что ты от меня ждешь? Я всего лишь чертова черепаха, застрявшая в аквариуме».

За окном небо становилось серым и тяжелым. Проклятый Фрэнк. Дом для временного проживания. Меня опять отправляют на улицу.

– На улице все еще холодно, – произнесла я, как маленький ребенок, и это разозлило меня еще больше.

– Мы сделаем все, что в наших силах, но речь точно не идет о длительном примирении с твоей матерью, даже если будут помогать консультанты. Она согласилась приютить тебя, пока не освободится комната в доме временного проживания. Это определенно говорит о том, что она старается, – сказала доктор Хэлен.

Я в отчаянии посмотрела на Каспер. И подумала, что ее глаза – это самое грустное, что я видела на протяжении очень-очень долгого времени.

Она медленно-медленно покачала головой:

– Я не вижу другого выхода, Шарлотта. Мне очень жаль.

Однажды моя мать ударила меня по уху так сильно, что я слышала рев поездов в ухе еще неделю. Я встала и пошла к двери.

Каспер произнесла:

– Мы не отказываемся от тебя, Шарлотта. Мы изучили все возможные варианты, их просто нет…

– Нет, – я открыла дверь, – спасибо. Теперь я пойду к себе в комнату.

Каспер назвала мое имя, но я не остановилась. В ушах роилось море пчел. Наши комнаты находились на четвертом этаже в крыле Диннакен. Я прошла мимо Луизы и направилась в ванную; постояла там какое-то время. Луиза позвала меня по имени.

Тогда я зашла в душ и принялась биться лбом об стену, пока пчелы не погибли.

Когда Каспер вбежала в ванную, она схватила меня за талию и потянула, пытаясь остановить меня. Я взяла ее красивые каштановые волосы, напоминающие пух птенца, в руки и дернула так резко, что она закричала и оттолкнула меня. Я сползла на пол, теплая кровь сочилась вниз по губам.

Я пробормотала:

– Простите, простите, простите, простите, простите, простите.

Похожие на перья пучки ее волос колыхались в моих руках. Я никогда не стану такой, как Каспер, – красивой или нормальной. И по мере того, как я это осознавала, вся информация выходила наружу, все, что она когда-то спрашивала у меня.

Я рассказала ей, что после того как умер отец, мать сжалась и превратилась в напряженное и страшное существо, в доме больше не звучала музыка, не было объятий, она ходила как привидение и курила. Если я попадалась на ее пути, или звонили из школы, или я брала деньги из ее кошелька, или просто я была, она начинала орать. Несколько лет она кричала на меня. Когда устала кричать, она стала бить.

Пока я рассказывала, Каспер промокала мое лицо куском ткани. Луиза стояла, сжав руки, в дверном проеме. За ней толпились девушки, толкаясь, они старались увидеть, что происходит.

Я продолжала: она долгое время била меня, я начала драться в ответ.

Я умоляла: пожалуйста, не заставляйте меня возвращаться на улицу. Рассказала ей о мужчине в переходе, как он сломал мне зуб и во мне что-то надломилось. Мне больно было все это говорить, но я продолжала, все пугающие слова, что были в моем сердце – про Эллис, про Проклятого Фрэнка.

Я остановилась. Ее глаза стали мокрыми от слез. Я слишком много рассказала. Два санитара проложили себе путь сквозь толпу девушек. У Каспер виднелись капли крови у корней волос – маленькие красные точки среди каштанового цвета. Санитары помогли ей встать, и она не произнесла ни слова, просто ушла, прихрамывая.

ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ:

Рождается девочка.

Папа любит ее. Мама любит папу.

Папа грустит.

Папа пьет, курит, качается в кресле и плачет.

Река забирает его.

Мама превращается в кулак.

Девочка одинока.

Девочке плохо в этом мире.

Никто не любит девочку.

Она старается.

Но у нее каша во рту.

«Глупая девочка. Рассерженная девочка».

Доктора: «Дайте ей лекарства».

Ленивая девочка. Лекарства превратили ее в кашу.

Мать бьет девочку. Девочка втягивает голову в плечи.

Девочка становится тихой. Она молчит дома. Молчит в школе. Маленькая вялая мышь.

Девочка слушает радио. Девочка находит музыку. Девочка живет в совершенно другом мире.

Девочка надевает наушники. Окружающий мир исчезает.

Девочка рисует, и рисует, и рисует. Окружающий мир исчезает.

Девочка находит нож. Девочка делает себя маленькой, маленькой, еще меньше. Окружающий мир исчезает.

Девочка, должно быть, плохая, поэтому она себя режет. Плохая девочка. Окружающий мир исчезает.

Девочка встречает другую девочку. Прекрасную девочку! Они наблюдают, как планеты движутся по потолку.

Они копят деньги, чтобы уехать в Париж. Или в Лондон. Или в Исландию. Не важно куда.

Существо, похожее на девочку, влюбляется в парня, но он любит Прекрасную девочку.

Прекрасная девочка знакомится с парнем-волком. Он захватывает ее целиком, делая ее маленькой.

Прекрасная девочка все время занята.

Девочка отвечает на побои матери. Они машут руками, как ветряные мельницы. Девочка оказывается на улице.

Девочка остается с Прекрасной девочкой, но парень-волк оставляет им наркотики.

Родители Прекрасной девочки разгневаны. Прекрасная девочка обманывает их и сваливает вину на девочку.

Девочка оказывается на улице. Девочка идет домой.

Прекрасная девочка пишет ей эсэмэску. «Что-то не так. Очень больно».

Девочка надевает наушники. Девочка задвигает телефон под подушку.

Прекрасная девочка теряет слишком много крови.