bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 6

– Это было чрезвычайно мило с ее стороны. Ты ее поблагодарила?

Я покачала головой.

Когда я порезала себя на чердаке, на мне была футболка, нижнее белье, носки и ботинки. Там оказалось столько крови, что Эван и Дамп не знали, что делать. Они завернули меня в простыню.

– Тебе следует поблагодарить ее.

В Крили я попала в больничной одежде и тапочках. Медсестра Ава подобрала мне одежду. Она же купила мне новое нижнее белье.

Я должна была поблагодарить ее.

Бинты и салфетки, которые были у меня на ногах, выглядели как длинные гирлянды, покрытые пятнами, Винни поднял их и бросил в ведро. Потянул и зажал пинцетами.

Так и с руками: мне не было больно, когда он снимал швы, но кожу покалывало, и я чувствовала резкую боль, когда он тянул пинцетами в разные стороны.

Он торопился, и я опять почувствовала боль, только на этот раз она напомнила мне ощущения, когда я резала, сильно резала. То, как глубоко я вонзала стекло, сразу же прокалывала кожу и вынимала, тащила с силой, чтобы пролить реку и утонуть в ней.

Ох, как же больно проливать эту реку! Ты чувствуешь одновременно острую и неясную боль; словно завеса раздвигается и закрывает глаза, тяжелое дыхание вырывается из ноздрей.

Это очень больно, больно, больно. Но когда идет кровь, становится теплее и спокойнее.

Винни поймал мой взгляд. Я слишком часто дышала. Он понял, что происходит.

– Готово.

Он заботливо наблюдал за тем, как я садилась. Тонкая бумага порвалась подо мной.

Лестницы. Шрамы на ногах выглядели как перекладины лестниц. Я провела пальцами вверх от колена до бедра: выпуклость, выпуклость, еще одна. Руки Винни в креме казались очень темными на фоне моей бледной кожи. Приятные прикосновения. Закончив с ногами, он показал жестом, что я могу надеть шорты, и вручил мне бело-голубую баночку с кремом.

– Наноси его два раза в день. Эта дрянь будет очень сильно чесаться сейчас, после того как я намазал. Ты почувствуешь стянутость и что-то вроде покалывания.

Я прижала баночку к груди. Я все еще чувствовала прикосновения его рук к моим ногам, мягкость его пальцев на моем изуродованном теле. Пожалуй, я хотела, чтобы он прикоснулся еще, обнял бы на этот раз. Может, он присел бы рядом, и я положила бы на него голову, и какое-то время мы бы сидели так, я бы вдыхала его запах. Ничего особенного, только биения сердец, как с отцом. Я почувствовала давление в глазах.

Я вытерла лицо, не обращая внимание на трясущиеся руки. Жарко. Тело начало гореть. Мне стало страшно. Винни откашлялся.

– Все в классе для творчества, милая. Хочешь, я провожу тебя туда?

– Комната, – произнесла я, прижимая теплую банку с кремом к груди. – Комната.

– Хорошо, дорогая. Хорошо.

Винни выглядел грустным.


Луизы в нашей комнате не оказалось. Они все ушли в класс для творчества, сидели там, склонившись над палочками для эскимо, покрытыми клеем, кучей пуговиц и ниток, стопками блестящих наклеек в форме звезд.

Мои глаза наполнились слезами, и я зарылась лицом в подушку, чтобы никто меня не услышал. Все тело так невыносимо болело от ран. Я хотела, чтобы Эллис была рядом, чтобы она легкими прикосновениями погладила мои порезы и стащила бы вино у отца. Мы бы плакали вдвоем в ее комнате, потягивая вино из бутылки, слушали нашу музыку, смотрели на солнечную систему, очертания которой отбрасывал на потолок вращающийся ночник. Потому что, когда тебе больно и есть кто-то, кто любит тебя, он помогает тебе, ведь так? Когда тебе плохо, любимый человек нежно целует тебя, подносит бутылку ко рту, поглаживая волосы, верно? Каспер гордилась бы мной сейчас за мое рациональное мышление.

Я жила вместе в девушками, которых переполняла печаль, и не хотела помощи от них. Я хотела, чтобы рядом была только одна, та, что никогда не вернется назад.


Куда мне деть их, мертвых, живых, тех людей, что витают надо мной словно призраки? Однажды Эллис сказала: «Ты слишком рано потеряла отца».

Чуть больше года назад Майки рыдал мне в трубку: «Она никогда не резала себя, это не ее случай. Почему она сделала это? Ты была там, рядом с ней». Но он был в университете, километры и штаты разделяли нас, и не знал, что произошло между мной и Эллис.

Это был наш последний разговор с ним, после этого я оказалась на улице, сама превратилась в призрак.

Моя мать жива, но тоже стала привидением, я вижу ее запавшие глаза, она смотрит на меня издалека, стоя неподвижно.

Столько людей никогда больше не вернутся назад…


Когда я успокоилась, я почувствовала себя утомленной и лишенной сил от слишком долгого плача. Встала и пошла, спотыкаясь, по чересчур ярко освещенному коридору к стойке медсестер. Винни был прав, шрамы ужасно чесались.

Внутри меня все горело, а снаружи только пустота. Я не могла порезать себя, но мне было необходимо что-нибудь сделать с собой, чтобы облегчить боль.

Винни одарил меня своей золотой улыбкой из-за стойки. На перегородке за стойкой были приколоты фотографии, принадлежащие медсестрам. Их дети, куча детей, упитанные, тощие, угрюмые подростки, и собаки, много-много собак. Дочери Винни, должно быть, это они там в белых платьях с рюшами и с очень темными волосами, как у него.

Я показала на свои волосы, на это безобразное гнездо. От одного их запаха мне внезапно стало дурно. Я захотела от них избавиться, от последней частицы уличной жизни.

– Отрезать, – произнесла я охрипшим голосом.

Винни поднял руки кверху.

– Не, не. Сначала ты должна заслужить свой дневной пропуск, милая. Тогда ты сможешь пойти на улицу с остальными, сходишь в «Суперкатс» или еще куда. Я не притронусь ни к чьим волосам.

Я облокотилась на стойку и ударила по ней кулаком.

– Сейчас. Мне нужно это сейчас.

– Puta madre, – прошептал он.[1]

Он толкнул дверь процедурной.

– Давай, пойдем. И не плачь. Для таких волос есть только один способ.

В столовой первой заговорила Айсис, она раскрыла свой маленький рот, и макароны с сыром выпали в тарелку.

– Отпад, Чак, ты только посмотри на себя![2]

Блю начала смеяться глубоким заразительным смехом, от которого Фрэнси вздрогнула; она сидела рядом и никогда не ела. Фрэнси тоже улыбнулась.

– Я тебя ненавижу, Молчаливая Сью, но ты гораздо лучше выглядишь. Почти человек.

Даже Винни присвистнул, орудуя электробритвой у меня на голове, волосы тяжелыми пучками падали на пол.

– Лицо. У девчонки, оказывается, есть лицо, – произнес он.

Я, не отрываясь, смотрела на себя в зеркало, в настоящее длинное зеркало на внутренней стороне двери процедурной. Я не опускала глаза ниже плеч, просто рассматривала лицо, но не слишком долго, потому что при взгляде на себя мне снова становилось грустно.

Когда я начала есть, девушки замолчали. Никогда бы не подумала, насколько это неловко – демонстрировать шрамы кучке девчонок, сплошь покрытых шрамами, но это так. Я смотрела только в тарелку.

После ужина я собиралась обыскать коробку с забытыми вещами, чтобы найти себе рубашку с длинными рукавами. Мне было холодно, и я чувствовала себя незащищенной. Мне не хватало дешевого кардигана горчичного цвета, который я носила до того, как убежать из дома. В нем я была укрыта и чувствовала себя в безопасности. Мне не хватало всей моей одежды. Не уличной, а той, давнишней – полосатых футболок, брюк в клетку и шерстяных шапок.

Айсис проглотила еду и спросила:

– Господи, Чак, где тебя подстригли? Ты что, на самом деле выходила в этот чертов город?

У Айсис подбородок как у терьера и нервное лицо. Она крутила между пальцами неопрятные завитки косичек. Остальные ждали. Луиза еле заметно улыбнулась мне с другого конца стола.

Я обожала разбивать стеклянные банки. Их надо ударять с силой, потому что стекло толстое. В отличие от другого стекла, банки разбиваются на толстые осколки – острые, изогнутые и переливающиеся. Они оставляют широкие и глубокие порезы. Толстые осколки легко отмывать и хранить, засунув в бархатный мешочек, и прятать в своей аптечке до следующего раза.

При мысли об этом меня охватил заранее ожидаемый озноб, что-то похожее я чувствовала в процедурной, и это недопустимо, по словам Каспер, это пусковой сигнал, и я видела, как некоторые девушки, например бледная Саша с глазами цвета моря, начинают хмуриться. Блю и Джен С. ждали с отрешенным выражением лица, вилко-ложки застыли в воздухе.

Мне казалось, я хочу им рассказать, мне казалось, что я хочу говорить. Я чувствовала гул в груди и думала, что, возможно, у меня получится что-нибудь произнести, хотя и не знала, как направить слова или что они будут значить, но я открыла рот…

Из глубины стола послышался голос Луизы, гортанный и приятный; группа, в которой она пела, называется «Нелюбимые».

– Стекло, – Луиза убирала за собой после ужина. Она любила перекусывать; немного одного, немного другого, никогда не задерживалась надолго. – Она использовала стекло. Завтрак безнадежных чемпионов.

Луиза пожала плечами, проплывая мимо нас с картонным стаканчиком, пластиковой тарелкой и вилко-ложкой в сторону мусорного ведра.

Сначала за столом все замерли, поскольку каждая думала и вспоминала свои любимые инструменты. И потом, наконец, атмосфера разрядилась.

– Это мощно, Чак, – ела и резюмировала Айсис.

Я таращилась на масляную гору макарон, одинокий рядок зеленой фасоли, коричневую лужицу яблочного мусса.

– Меня зовут не Чак, Айсис. Мое имя Чарли. Чарли Дэвис.

Мой голос был уже не хриплым. Он стал звонким как колокольчик.

– Ух ты. У кого-то, оказывается, есть голос, – произнесла Джен С.

Блю кивнула и пристально посмотрела на меня.

– Здесь, – сказала она, задумчиво потягивая кофе, – становится все интереснее.

Каспер улыбнулась мне.

– Большие перемены, – заметила она. – Заговорила. Обрезала волосы. Сняли повязки. Как ты себя чувствуешь?

Я потянулась к ее столу, чтобы взять бумагу и синюю ручку, но она возразила:

– Нет.

Черепаха в аквариуме остановилась, как будто тоже меня ждала. Ее крошечное тело раскачивалось на воде. Нравился ли ей этот маленький корабль на дне с отверстием, достаточно большим, чтобы ей удалось проплыть через него? А большой камень, на который она могла забираться, чтобы отдохнуть? Хотела ли она когда-нибудь выбраться оттуда?

Я плотнее застегнула толстовку, которую нашла в коробке с забытыми вещами, натянула на голову капюшон.

– Безобразной, – говорю я ей глухим голосом из-под капюшона. – Безобразной. Я до сих пор чувствую себя безобразной.

Не то чтобы я никогда не замечала, что Джен С. каждый вечер исчезает куда-то, как только Барберо засыпает на кушетке в комнате отдыха. «Я в туалет», – говорила она, и ее длинный хвост сползал по плечу, когда она наклонялась ко мне и смотрела, что я делаю на компьютере. «Желудок заболел. Я задержусь там». Или «Пойду пробегусь по коридору. У меня тело немного затекло. Веди себя хорошо». И потом она уходила.

Это странно, но я занималась быстрее, чем требовалось. Я уже закончила двенадцать уроков, это где-то середина воображаемого выпускного класса. Я чувствовала что-то вроде удовлетворения, нажимая «ОТПРАВИТЬ», и ждала возвращения Джен С., чтобы поставить оценку, используя секретный пароль. Как оказалось, учиться в школе очень легко, если убрать всех остальных детей, дурацких учителей и всю остальную дрянь, которая случается в школах.

И вот я все ждала ее и ждала, и наблюдала, как Барберо храпит на диване, когда мне пришло на ум, что она делала совсем не то, что говорила. Но прежде чем подумать об этом, я соображала, чем бы заняться, пока она отсутствует, а Барберо в отключке.

Это заняло всего пару минут. Я открыла новое окно, завела аккаунт в Джимэйл, поломала голову, вспоминая его последний электронный адрес, ввела его, надеясь на лучшее, и открыла окно чата. Я не говорила с ним больше года. Может, он в чате, а может, и нет.

«Привет», – напечатала я.

Я ждала, ковыряя подбородок. Голова немного замерзла без волос. Я натянула капюшон. Он должен быть там, хотя бы потому, что не было написано «Майкл не в Сети» или что-то вроде того.

И потом вот он.

«Господи, это действительно ты?»

«Да».

«Ты в порядке?»

«Нет. Да. Я в дурдоме».

«Я знаю, мама сказала мне. Ей сообщила твоя мама».

«На мне одежда из дурацкой коробки забытых вещей».

«Я на концерте».

«Чьем?»

«Файермут Клаб». Они называют себя «Флайкэтчер». Ты знаешь «Файермут»? Тебе бы они понравились».

Мои пальцы летали по клавиатуре.

«Я скучаю по тебе».

Ответа не последовало. Желудок начал тихонько сжиматься. Старые чувства постепенно возвращались ко мне: как мне нравится – нравился Майки, мое смущение от того, что ему нравилась Эллис, даже если он ей не так сильно нравился. Но Эллис больше нет с нами. Я покусала губу.

Я обернулась посмотреть на Барберо. Его нога медленно сползла на пол.

«Майкл печатает»… потом:

«Я попрошу маму принести тебе какую-нибудь одежду Т.»

Его сестра, Таня. Она, должно быть, уже закончила университет. У Майки дома всегда тепло. Зимой его мама готовила толстые мягкие буханки хлеба и большие кружки дымящегося супа.

«Майкл печатает», – высветилось в чате. Он не сказал мне, что скучает или что-то в этом роде. Я глубоко вздохнула, стараясь заглушить брюзжащий голосок в голове, который говорил мне: «Ты грязная и отвратительная идиотка. Кто вообще захочет тебя?»

«В мае я приеду на концерт в клуб «Севенс Стрит Энтри» с группой, на которую работаю. Буду там два дня. Ты можешь заказать на меня пропуск посетителя или еще что?»

«Да!»

Я начала безумно улыбаться. Все тело стало невесомым, как пух, на душе полегчало от мысли, что я увижу Майки. Майки!

«Майкл печатает»:

«Мне надо идти, концерт заканчивается завтра. Учусь. Не могу поверить, что это ты. У тебя есть и номер телефона?»

Я вскочила и побежала к телефону на стене комнаты отдыха, где черным тонким маркером написан номер рядом с надписью «телефонные звонки запрещены после 21.00 / телефонные звонки запрещены до 18.00». Я побежала назад, повторяя про себя номер, когда ботинок застрял в пластиковом стуле, и я растянулась на полу. Барберо вскочил со скоростью молнии. И прежде чем я успела среагировать, он подошел и выдернул наушники из ушей.

– Где Шумахер? Куда, черт возьми, подевалась Шумахер?

Пока я пыталась вскарабкаться на стул, он успел прочитать переписку на экране компьютера.

Нажал толстым пальцем на кнопку, и экран погас. Майки исчез.

– Давай обратно в свою клетку, зайка. Мне надо поохотится на твою подругу.

Барберо и сестра Ава обнаружили Джен С. у аварийной лестницы. С желудком у нее было все в порядке, и она не наматывала круги по коридору. Как потом вечером мне рассказала Луиза, у нее была интрижка с доктором Дули.

Я лежала под одеялом. При моргании мои ресницы задели ткань. Я что-то промычала в ответ Луизе.

– Они спят друг с другом уже до-о-олгое время, – прошептала Луиза. – Я удивлена, что их не застукали раньше.

В конце коридора поднялась суматоха: телефонные звонки, плачущая Джен С. у поста медсестер. Луиза сказала:

– Жалко, на самом деле. Теперь они ее выгонят, а его уволят. Или, возможно, его не уволят, а сделают выговор. Он всего лишь врач-стажер. Они всегда все портят. – Она сделала паузу. – Я надеюсь, Джен не думает, будто они будут вместе, когда она выйдет отсюда, потому что этого не случится.

Луиза сняла одеяло с моего лица.

– Ты еще слишком мала и на самом деле не понимаешь.

Она еще не смывала свой макияж. И тушь размазалась под глазами.

– Дули выбрал ее, потому что Джен уступчивая. Мы все здесь покладистые, верно? Черт побери, я ведь тоже однажды думала, что встретила того самого…

Я нерешительно произнесла:

– Может… несмотря ни на что она ему действительно нравилась.

Возможно же, не так ли? Док Дули – предел мечтаний, ему не нужно бегать в поисках ущербных девчонок. Он может получить любую, если захочет.

Луиза моргнула.

– Парни странные, малышка. Никогда не знаешь, что ими движет. – Она снова накрыла меня с головой одеялом и забралась на свою кровать. Ее голос звучал приглушенно, будто она сама накрыта с головой. – Я позволила этому парню – думала, что он такой чудесный и добрый, – позволила ему сфотографировать себя. Потом он изменился и продал мои фотографии какому-то сайту в Интернете для извращенцев.

Она что, плачет? Я была в замешательстве. Джен С. по-настоящему рыдала там, и я слышала, что Саша в своей комнате начала издавать кошачьи звуки тихим голосом.

Это место – мир рыдающих девушек.

Луиза плакала. Весь чертов коридор плакал, кроме меня, потому что я все уже выплакала. Я откинула одеяло и вылезла из кровати. Майки был так близко, и я потеряла его. Я потеряла его.

Луиза пробормотала:

– Им следует предупреждать нас сразу, как только мы сюда поступаем, что с подобными желаниями можно распрощаться. Что с нами кончено, никто нас не полюбит. Не так, как нормальных людей.

Она вытащила руку из-под одеяла, щупая воздух. Я следила за движениями ее пальцев. Ее ногти были выкрашены глянцевым синим лаком с крошечными красными крапинками. Рыдание застряло у нее в горле.

– Ты должна понять это, малышка. Ты понимаешь, на что это будет похоже?

Я сделала то, что советуют делать, когда кому-то больно и ему нужна помощь, чтобы он знал – его любят. Я села на край кровати поверх ее одеяла с изображением «Хэллоу Китти». Она – единственная, у кого было собственное одеяло и наволочки, и несколько пушистых тапочек выглядывали из-под кровати. Я медленно сняла бело-розовое одеяло с ее лица, настолько, чтобы можно было гладить ее волосы, эту чудесную пышную копну.

Позднее, когда в коридоре все стихло и Джен С. отправили в свою комнату собирать вещи и ждать, я думала о ней. Все это время они с доком Дули занимались сексом. Где они это делали? Расстилали на пол помятую бумагу в процедурной? На столе или все время у лестницы? Было холодно? О чем они разговаривали? Они оба такие высокие и красивые, с чистой кожей, сексуальные. Я представляла, как они двигались навстречу друг другу, и чувствовала тепло между ног. Потом я думала о Майки, у него мягкие дреды светлого цвета, и они всегда хорошо пахнут, он улыбался нам с Эллис из старого кресла в его комнате, позволяя нам веселиться и включать музыку так громко, как мы хотели. У нас с Майки ничего не было, но я была бы не против, я хотела этого, очень сильно, однако он любил Эллис. Парни, которые мне попадались, пахли жженым стеклом и злобой. С татуировками, следами грязи на коже и с акне. Они жили в гаражах или в машинах. Такие парни никогда не хранят верность. Сначала они подлизываются и, получив свое в грязном служебном помещении во время какого-нибудь концерта или в туалете чьего-нибудь подвального помещения на вечеринке, исчезают.

У Эллис был один парень. С волчьими зубами и в длинном черном пальто, и он спал с ней в подвале дома ее родителей на мягком розовом ковре, пока я слушала их с другого конца комнаты, завернувшись в спальный мешок. Он оставил после себя серебряные браслеты, тонкие чулки, русские матрешки с круглыми синими таблетками внутри. Когда он не позвонил, Эллис плакала, пока у нее не заболело горло. Когда она упоминала его имя, Майки отворачивался, и можно было заметить, как плотно сжимались его челюсти и темнело лицо.

Когда я думала о том, как соединяются тела, мне становилось грустно, и я испытывала необъяснимый голод. Я перевернулась и уткнулась лицом в подушку, стараясь очистить голову и не обращать внимания на зудящие шрамы. Луиза беспокойно вздыхала во сне.

Я не хотела верить, что она права.

Мать Джен – пышная, как тесто, женщина, круглощекая, с тонкими губами. Отец – толстяк, молния его тренерской куртки обтягивала живот. Ее родители стояли в коридоре, с опаской поглядывая на нас. Через некоторое время медбрат Винни собрал нас вместе в комнате отдыха и запер дверь. Нам не разрешили попрощаться с Джен. Девушки легко и бесшумно начали двигаться по комнате, достали карты и игры из ящиков, устраиваясь с Винни за круглым столом. Блю стояла у окна. Ее волосы светло-каштанового цвета были завязаны в неаккуратный узел; татуировка с изображением ласточки слегка переливалась сзади на шее. Спустя некоторое время она прошептала:

– Вон она идет.

Мы бросились к окну. На парковке отец Джен закинул два зеленых чемодана в багажник черного «Субару». День выдался холодный и серый. Он забрался на водительское кресло, и машина просела под тяжестью его веса. Джен возвысилась над матерью как согнутая соломинка. Та погладила дочь один раз по руке и открыла заднюю дверь, оставляя Джен складываться пополам на переднем сиденье рядом с отцом.

Она ни разу не оглянулась на нас.

Автомобиль растворился в потоке машин, исчезнув в конце длинного квартала кафе и баров, магазинов с ближневосточными побрякушками и мест, где продают двадцать два вида хот-догов. Одно лето Майки работал там; его кожа источала запах приправ и кислой капусты.

Небо покрылось мясистыми темными облаками. За последнее время прошло много дождей с ураганным ветром, редких для апреля. Голос Блю возвратил меня к реальности.

– Бедный Брюс, – сказала она тихо, показывая на окно.

Барберо стоял на углу парковки. На нем был не медицинский халат, а светло-голубая толстовка с капюшоном, рубашка с воротником, джинсы и белые кроссовки – в этой одежде он выглядел как обычный парень с улицы.

– Ох, – произнесла я. – Ох.

Ему нравилась Джен. Его зовут Брюс.

Еще на нем были небольшие очки в металлической оправе: в них он казался не таким… придурковатым… но вроде как… милым. Мы с Блю смотрели, как он вытирает глаза, садится в свою машину – поржавевший маленький хетчбэк оранжевого цвета – и уезжает.

– Бедный, бедный Брюс, – прошептала Блю.

Тела соединяются. А иногда нет.

Айсис перебирала пальцами буквы игры «Скрэббл». Ее ногти были обгрызены еще сильнее, чем мои. Она облизнула уголок губ языком.

– Почти готово, Чак. – Она резко сдвинула буквы с поля. – Почти.

Я теребила свою футболку из «варенки» и цветастую юбку в стиле хиппи. Мама Майки все же приходила с коробкой старых вещей Тани, оставшихся со времен ее ничегонеделания: футболки из «варенки», тонкие шуршащие юбки, пеньковые сандалии и бабушкины шали. И хотя там было еще несколько старых свитеров, я надела самый лучший – вязаный синий кардиган с ромбами и серебристыми пуговицами в форме желудей. У меня не получилось поговорить с мамой Майки. Если человека не было в списке посетителей, его не пускали внутрь, а я не могла пользоваться списком, потому что нарушала правила. В любом случае, я не узнала, кто бы мог прийти навестить меня, кроме Майки, но до этого было еще долго, несколько недель. Каспер обещала, что внесет его в список моих посетителей. В остальном я знала, что там только одно имя – моей матери. Но я не ждала ее прихода, и Каспер не упоминала о ней.

В комнате отдыха зазвонил телефон, и все начали искать глазами Барберо. Звонки переводились сюда наверх, только если звонящий был в основном списке внизу. Звонящие должны быть одобрены врачом и занесены в список – это происходило только по усмотрению врача. И все же нам не полагалось отвечать на телефон самим.

– Он, должно быть, в туалете, – предположила Блю, пожимая плечами.

Телефон продолжал звонить. Фрэнси толкнула Сашу локтем:

– Ответь.

– Вот ты и ответь.

Саша вернулась к игре «Коннэкт 4». Никто не любил играть с ней – она жульничала. Блю поднялась с дивана.

– Бесхарактерные Кровавые Красотки, – сказала она нам. Так она нас называла иногда: Кровавые Красотки. «Мы все могли бы очень круто выглядеть, ты так не считаешь? – спросила она меня однажды во время занятий в группе. – Если бы не выглядели как проклятые зомби!» Она подняла руки. Шрамы делали ее похожей на тряпичную куклу, которую зашили ужасным образом.

– Лачуга с психами. Представьтесь, пожалуйста. – Она повертела телефонный провод между пальцами.

Она отпустила трубку так, что та ударилась об стену – «шмяк» – и беспомощно повисла на белом проводе.

– Это твоя мать, Молчаливая Сью.

Она возвратилась к чтению книги, усаживаясь на жесткий диван зеленого цвета.

Я не дышала. Айсис передвигала буквы и неодобрительно бормотала. Фрэнси была занята просмотром фильма.

Моя мать. С чего вдруг она звонит? Она даже ни разу не навестила меня.

Я медленно подошла к телефону. Прижала трубку к уху и отвернулась от них к стене, мое сердце выпрыгивало из груди.

– Мама? – прошептала я с надеждой.

С невнятным хриплым придыханием в трубке прозвучало:

– Нееет, Чарли. Угадай, кто!

Голос пронзил мое тело.

Эван.

– Я притворился твоей матерью. Ее имя было написано на чем-то в твоем рюкзаке. – Он сделал паузу, хихикая, и вкрадчиво произнес визгливым голосом: – Здравствуйте, могу я услышать свою дочь, мисс Шарлоту Дэвис, пожалуйста.

На страницу:
3 из 6