Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман. Часть 4. Между собой настоящим и прошлым

Я долго прожил у нее – несколько раз была зима, она любила зиму, особенно дни, когда нельзя было выйти на улицу из-за ледяного ветра. В такое время мы рано ложились спать, потому что успевали сделать все, что наметили, не отвлекаясь на посетителей, и перед сном она давала мне какой-нибудь шарик. Если я болел, он помогал поправиться, а если нет, просто приносил сны. В этих снах мы уносились очень далеко, иногда каждый сам по себе, иногда вместе – это были классные места и такие приключения, что я ждал их повторения и упрашивал ее снова устроить нам прогулку по другим мирам. Она смеялась и говорила, что если часто уходить глубоко в сны, жизнь будет казаться слишком скучной, а это хреново.

Однажды она вернулась домой и сказала мне собираться. Вещей у меня почти не было, только те, что на мне, но она сказала, что я должен взять с собой ее лекарства на всякий случай, а остальное и так всегда при мне – в голове и сердце. Я спросил, куда мы пойдем, и она ответила, что отведет меня туда, где я буду в безопасности. Я не чувствовал, что мне что-то угрожает, но замечал, что она тревожилась в последнее время. Я сказал, что ничего не боюсь, и пусть даже я сдохну, но не хочу разлучаться с ней. Она села рядом со мной и засмеялась. «Дать тебе отворотное зелье?» – спросила она, и я ответил, что любовь ей неподвластна. «Это верно, – согласилась она, – как верно и то, что живем мы не только для себя, и что наши судьбы сплетаются с судьбами других людей».

Она встала позади меня, положила руки мне на голову и велела закрыть глаза. И я увидел то, о чем она говорила. Я был в каком-то большом саду, там было много народу и каждый был занят чем-то своим. Я разглядывал их, пытаясь понять, зачем я здесь, а потом я начал видеть, что всех нас накрывает одно большое прозрачное покрывало из разноцветного воздуха, я поднял руки и всколыхнул это покрывало, и волны, радужные переливающиеся волны, разошлись от меня по всему покрывалу, я словно увидел весь мир, все человечество, и колебания этого покрова коснулись всех – кого-то больше, тех, кто был рядом, кого-то меньше, но всех, каждого в мире. Кто-то совершил движение, и я почувствовал колебания этого цветного воздуха, докатившиеся до меня и всех остальных. Я понял, из чего состоит это покрывало – это были… мысли и чувства… людей…

Последние слова он произнес уже внутри сна.

Меч как символ

Мальчишка приоткрыл дверь, прислушиваясь к голосам, доносившимся из столовой.

– Есть арабское предание, будто меч изобрели иудеи, а место, где первый меч был выкован – гора Касиум в окрестностях Дамаска, она прославилась в исламском мире своей сталью, а еще, по легенде, именно на этой горе Каин убил своего брата. Наш меч явился нам как «похороненный меч», такой в средневековых легендах часто символизирует наследство, которое предстоит отвоевать, проявив доблесть и чистоту помыслов. А на востоке меч традиционно является символом духовного поиска, возможно, слова Христа «не мир я принес, но меч» об этом же, о той внутренней войне, какую постоянно ведет искатель истины.

– Этот меч хочет не только внутренней войны, так мне показалось.

– Да, он активная сила, как знать, может, действительно, он так влиял на честолюбивого безумца, положившего всех своих людей в Ронсевале. Помнишь, говоря о мече, он в перечисляет то, что завоевал: Анжу с Бретанью, Мэн и Пуату, норманов, Прованс и Аквитанию, ломбардов, фламандцев, баварцев… и еще полмира. Меч влек его по пути кровавых побед, привел к смерти, а сам не захотел погибать.

– Странно, что этот человек стал таким героем для Европы.

– Герои в то время были очень нужны, и они возникали из любого намека на подвиг, это сейчас их принято унижать и уничтожать, а тогда… Ничем, возможно, не выделяющийся граф бретонской марки Хруодланд участвовал в сражении, где франки потерпели сокрушительное поражение. Россказни, народные героические сказания, чья-то свободная фантазия, а может, и заказ – и он превращается в героя, даже в супергероя! Жеста о Роланде самая популярная из всех песней о деяниях.

– Мы с отцом были как-то в Галле, там на площади стоит памятник Роланду. Нам сказала экскурсовод, что подобные фигуры есть еще в Бремене, Дубровнике и еще каких-то немецких городах.

– Есть-то они есть, – усмехнулся Роланд, – только экскурсовод не сказала вам, а может быть, и сама не подозревала, что к Хруодланду, прототипу графа, и к персонажу «Песни» эти фигуры отношения не имеют. Они увековечивают другую фигуру, не менее популярную в истории западного мира – фигуру палача, или фигуру карающей власти!

– Неожиданно! Это правда?

– Вероятнее всего – да. На изображениях Хруодланда его обязательным атрибутом кроме меча был Олифант, знаменитый рог рыцаря, а немецкие «роланды» его не имеют, а еще на некоторых из них – короны, что тоже никак с героем «Песни о Роланде» не вяжется. В руках у немецких статуй длинные двуручные мечи – именно такие мечи раньше отсекали пойманным преступникам конечности и головы. Поначалу в тех местах, где вершилось правосудие, устанавливали просто меч, позднее – шест со щитом или гербом города, а к десятому веку появились статуи рыцарей. А поскольку земля там была пропитана кровью, то часто и называлась «красная земля», по-немецки «рот ланд» – название, которое превратилось в имя изображенного рыцаря. Под влиянием входивших в моду французских легенд, «ротланд» сросся с образом Роланда. В общем, то, что рыцарь оказывается палачом, на мой взгляд, – символично…

– И невесело… – Хильда, последние несколько минут смотревшая через плечо Роланда на приоткрытую дверь в комнату Доминика, вдруг заторопилась. – Извини, я пойду, мне нужно записать кое-что…

Она ушла наверх.

_______

Мальчишка открыл дверь и демонстративно направился на кухню. Достал пачку крекеров и не спеша пошел обратно.

Роланд, скривив рот в невеселой усмешке, рассматривал его.

– Странно, что они тебя упустили, оставив всего-навсего узоры на физиономии, – сказал он, когда Доминик проходил мимо его кресла. – Я было отнесся к Мерлю как к человеку серьезному… на его месте я бы уже давно с удовольствием тебя пытал.

– Можешь попробовать на своем, ты, вроде, хотел в самом начале нашего знакомства.

– Сейчас в этом уже нет необходимости, у меня другой путь – без посредников.

– Ох.еть! Круто!

– Твое бестолковое использование обсценной лексики лишает это выразительное средство языка его настоящей силы.

– Чё?

– Присядь, ужасный ребенок, – покровительственно сказал Роланд, – выпьешь?

– Не, не хочу кислятину, я пиво буду.

– Пива нет.

– У меня есть. Угощаю.

– Ладно, неси.

– Раз ты такой добрый сегодня, может, и покурим чего-нибудь? Как раз есть…

– Так! Наркотики держишь в доме!

– А где их держать – на улице, что ли?

– Артур с тобой нянчится как мать родная, а ты…

– А что я? Какой от меня вред?

– Не удивлюсь, если у тебя атомная бомба под кроватью припрятана…

– Я ж полезный! – вкрадчиво произнес мальчишка, – Вот ты захотел, а у меня – есть.

– Давай.

– Вот! У тебя нервишки как – крепкие?

– Что у тебя за отрава такая?

– Улет! Сам увидишь.

_______

– Ты можешь описать этих людей? Хотя нет, подожди, я попробую угадать, как они выглядят. По-моему, я с ними тоже встречался, только вслепую. – Роланд старался припомнить голоса и производимое ими впечатление.

– Хм, ну, валяй, угадывай!

– Старший довольно высокий, средней комплекции, обычная стрижка, выбритое лицо, серые волосы… длинный нос.

Доминик прыснул:

– Ну, вроде… нос я не разглядывал.

– Так, – продолжил Роланд, – ну, а младший… коренастый, ниже первого, короткие светлые волосы, скорее всего прыщавый, лицо подонка.

– Вот, сразу, блять, все понятно! Лицо подонка! – Доминик разглядывал собеседника, застрявшего в своем воспоминании.

– Такое свинячье немного… Таких постоянно встречаешь, они как под копирку с какого-то оригинала срисованы.

– Под твои описания куча народу подходит, но в общих чертах – попал.

– И все-таки, почему они тебя упустили.

– Кто знает, – пожал плечами мальчишка, – сначала мне казалось, что это я такой ловкий, но потом пришло в голову, что ребята работали четко по плану… Гадать можно до второго пришествия, но чуйка такая…

Он остановился, посмотрел на собеседника очень серьезно.

– Говори.

– …будто в игру вступил кто-то, кто до сих пор себя никак не проявлял…

– Или оставался незамеченным, – добавил Роланд и, пользуясь настроением, в котором последние несколько минут пребывал мальчишка, попросил:

– Расскажи про того, кто управляет Городом.

– Пф! Так запросто не расскажешь, он необычный человек. – Доминик разлегся на диване, закинув ноги на его спинку, и пускал вверх струи дыма.

– В чем это проявляется?

– Он… видит.

– В каком направлении?

– О-о! Вопрос в точку! – Доминик щелкнул языком. – Он не предсказывает будущее, его не интересует прошлое, он смотрит в тебя и понимает что-то главное про тебя, и тогда он принимает решение, принять тебя или нет.

– Кому-то он отказывал?

– Да. Не каждый выдержит жить в Городе. А получится ли когда уйти, неизвестно.

– То есть тот, кто попадает туда, должен иметь в виду, что может пробыть там до конца жизни?

– Да.

– Почему?

– Потому что выбор тех, кто обращается в Город, это выбор между совестью и жизнью.

– Совестью и жизнью?

– Ну, например, в Городе живет человек, который раньше работал на Пеллерэнов. Ему, как я слышал, было поручено кокнуть одного денежного мешка. Приходит он к тому прямо в кабинет, зная, что он в доме один, уже готов выстрелить, а тут открывается дверь и вбегает сопляк лет пяти – и прямо к деду на шею. Короче, сплоховал, хоть понимал, чего ему светит, поэтому решил уйти в Город. Ему все равно за его дела срок хороший полагался. Не хотел бегать как заяц, не хотел, чтобы пострадала его родня, состряпал самоубийство и исчез.

– Значит, то, что в городе живут жертвы невидимой войны двух семейств, правда?

– Мало кто из жителей Города рассказывает свои истории.

– А что вообще они там делают?

– По-разному. В основном пытаются срубить бабла, кто как может, ну, а еще тусуются, кто хочет – учится. Старший занимается с ними языками и всякими медитациями.

– Медитациями? Так слухи о секте тоже неспроста.

– Как хочешь можно назвать. Два человека сядут рядом, будут думать каждый о своем, не говоря ни слова, и кто-то назовет это сектой. Старший просто учит тому, что знает, а знает он много.

– Курсы экстрасенсорики? Ты своим штучкам тоже в Городе научился?

– Чему научился так это не смотреть с пренебрежением на то, чего не знаю.

– Отличная черта, конечно, но ты как будто бы знаешь все, ребёнок.

– Не, не все, но точно знаю – сейчас тебя нахлобучит, держись!

_______

Роланд стоял в своей комнате перед зеркалом. Восковым мелком он начертил на стекле несколько линий, и его отражение приняло комически грозный вид, он подрисовал двойнику еще и бонапартову двурожку, а рядом с правой рукой перевернутого себя нарисовал меч. От распахнувшейся створки окна по зеркальному миру прошелся луч, сверкнуло лезвие. В руках Роланда теперь был настоящий меч. Расхохотавшись, он взмахнул им перед собой и рассек двойника, который, впрочем, остался в полном порядке в своей грозной нелепости. Странная усталость вскарабкалась ему на плечи, и он опустил руку, меч выскользнул и не издав ни звука исчез. Тишина затопила комнату красным страхом, но он не мог понять, где его источник. Стоял, слушал эту пустоту и ощущал, как утекают куда-то в невидимую брешь силы, как немеют ступни и слабеют колени, как начинает звенеть в голове.

Вместе с силами, куда-то исчезал и воздух. Роланд сорвал с шеи платок, раскрыл ворот, расстегнул верхние пуговицы рубашки. Посередине грудины он увидел надрез с кровоточащими краями. Отшатнувшись вначале, а затем приблизившись к зеркалу, он недоумевая смотрел на багровую линию. Сорвав пуговицы, он распахнул рубашку. Грудь и живот были вспороты и края раны расходились, приоткрывая внутренности. Роланд взялся за эти края и раскрыл створки ребер. Внутри слабо пульсировали сосуды, еле-еле, как детская игрушка, у которой кончается завод. Эти движения угасали. А сердце уже было неподвижным. Тишина стала абсолютной.

Роланд понимал, что должен как-то запустить тот механизм, который поддерживает в нем жизнь, но не знал, как это сделать. Дотянуться до сердца рукой он не мог – этому мешали раздвинутые торчащие вперед ребра. «Разве может быть, что сейчас, из-за какой-то дурацкой выходки… неужели всё?.. Нужно кого-то позвать, нужно позвать малыша, но если крикнуть, он не услышит, а выйти в коридор так… Нельзя… И быстрее…» Он повернулся к двери, приблизился к ней, не ощущая шагов, и открыл. Из сумерек сверкнул на него взгляд.

– Ты? Что?

– Ты нормально? – негромко спросил мальчишка.

Роланд смотрел на него, не отвечая. «Притворяется, что не видит, или…» Он перевел взгляд на свой живот. «Черт!»

– Я в порядке, а что вдруг?..

– Да так… тихо у тебя было очень.

– А обычно я ору, когда ухожу в свою комнату?

Доминик ухмыльнулся.

– Обычно – нет.

– Хорошая шмаль, – задумчиво глядя на него, проговорил Роланд. Трудно было избавиться от ощущения, что мальчишка знает все, что сейчас происходило с ним. – Было страшно. Есть еще?

– Нет.

– Не жмись, я заплачу.

– Нету.

– Достать можешь?

– Ты… знаешь, не спеши так… – ответил мальчишка, отводя взгляд.

Кукольный доктор

– Звучит как начало мигрени это твое «Маню сказала… Маню хотела… Маню решила…», – Роланд откинулся в кресле и сквозь дым своей сигареты щурясь смотрел на брата.

Артур отхлебнул кофе, пожал плечами, изобразив сочувствие.

– Ты только и делаешь, что исполняешь ее прихоти, – продолжил старший брат, – ведь сам ты не хочешь идти туда, куда «Маню решила».

– Я не против, мне никогда не придумать стольких мест для посещения, я не смогу ее так развлекать, и ей станет скучно. Ну, мы скоро на море поедем, это была моя идея.

– Надо же!

– Хочу выпросить Бусинку у Хильды. Как думаешь, она разрешить мне взять Маргариту на пару дней с нами?

– Зачем?! Ну зачем тебе там Маргарита!?

– Я давно хотел ее свозить…

Роланд закрыл глаза рукой и вяло помотал головой.

– Не переживай! Я могу сказать тебе кое-что, что излечит твою мнимую мигрень, – улыбнулся Артур. – Я знаю человека, который каким-то образом связан с городом. Это…

– Мишель Тессо! – перебил его Роланд.

– Вот… откуда? – От огорчения Артур рявкнул это во всю мощь своего голоса.

– Ч-ч-ч! Долго рассказывать, я хотел проверить все возможные средства связи с тем, кто управляет Городом. И одно из них – абонентский ящик. Я узнал номер, и нанял человека, чтобы выяснить, кто придет забирать почту.

– И это был Мишель?

– Он. Что из него можно вытрясти?

– Не знаю, он упрямый, нужно убедить его в том, что мы ничего плохого не хотим.

– Он не слишком осторожен, его легко вычислить. Хотя Мерль, кажется, подобными вещами заниматься не желает, он решил откопать Город в прямом смысле – половина улиц перекопаны, я еле добрался до галереи, и прямо у меня перед входом тоже огороженная яма. Думаю, пора его прыть поумерить – надо пожаловаться на его контору, может, в суд подать удастся, поставить ему отвлекающий шах.

– Думаешь, можно подкопаться?

– Подкопаться под подкоп?

Братья рассмеялись. Артур налил брату еще кофе.

– А где Хильда?

– Выбирает платье, прихорашивается, сказала, что от волнения не может есть, в общем, обычные женские штучки.

– Чем ты ее так взволновал?

– Сегодня везу ее с собой в галерею.

– Из нее получится хороший помощник.

– Никогда бы не взял в помощники собственную жену, но кое-что мне от нее все-таки нужно. У таких, как она, свой особый взгляд на все, и я хотел бы посмотреть на свою работу ее глазами. Увидеть, что Хильда выбрала бы, будь она на моем месте. В общем, я подустал от салона, думаю разбавить его чем-нибудь не таким удобным для зажравшейся публики, но пока не понял, чем…

– Загляни ко мне на фабрику, когда будет время, у нас уже почти готова развеска, интересно, что ты скажешь.

– Что от современного искусства лично я предпочитаю держаться в стороне, – улыбнулся Роланд. – Ладно, малыш. Уверен, что у вас там что-то интересное…

_______

Она очень грациозна в новом платье из серого шелка с длинными шифоновыми рукавами. Роланд убедил ее, что лучший способ скрыть что-то – не явно спрятать это, а лишь слегка замаскировать. Хильда стеснялась своих шрамов и отказывалась надевать одежду с коротким рукавом, тогда он выбрал несколько платьев с полупрозрачными рукавами. Они пришлись ей по вкусу.

Она медленно обходит зал, словно пытаясь вобрать в себя каждый сантиметр пространства. Ей здесь нравится, здесь неспокойно, но хорошо. Цоллерн-старший как будто в первый раз увидел эти суховатые черты, придающие ей сходство с цыганкой. Ее нельзя назвать хрупкой, даже при ее худобе, ее прочность – это прочность струны или жилы. Острый взгляд, прямой нос, тонкие, словно всегда сжатые губы, едва заметные морщины надменности и злости, не против людей, против судьбы, делающей их несчастными.

Осмотрев основной зал галереи, она изучала теперь его кабинет. Роланд сварил кофе. Он продолжал наблюдать. Иногда она похожа на слепую – вот она ведет кончиками пальцев по ребру старого комода с львиными мордами, потом проводит ладонью по его поверхности, с которой в некоторых местах стерся лак.

– Этот комод был спутником последних дней одной старухи, он многое стерпел от бывших хозяев – на него проливали кипяток, на нем кололи орехи, его открывали постоянно грязными руками. В нем столько усталости, и все-таки его хозяйка в могиле, а он все еще жив. Иногда смотришь на вещи и становится не по себе от того, насколько они переживают людей – парадокс, созданные людьми они более долговечны, чем их создатели… А в верхнем ящике я после покупки нашел кое-то интересное – открой!

Она аккуратно берется за латунную ручку и немного выдвигает ящик, разглядывает то, что внутри. И вдруг слегка отшатывается. Цоллерн-старший не спускает с нее глаз. Теперь она выдвигает ящик шире и берет куклу, осторожно трогает облупившуюся краску на ее пальцах, рассматривает глаз, который вот-вот провалится внутрь головы, пытается вправить деревянный плечевой сустав, гладит по свалявшимся волосам.

_______

В дверях показался Оливье. Глаза и нос у него горели, видимо он недавно яростно тёр их платком. Роланд вышел и кивнув ему, чтобы юноша вернулся за свой стол, тихо спросил:

– Что за вид, Оливье? Ты мне всех посетителей распугаешь!

– Дениз… – всхлипнул шепотом молодой человек.

– Ч-ч-ч! Что Дениз? Родила? Умерла? Что? Говори! – грозно зашипел на него Роланд?

– Она в больнице… – также шепотом ответил Оливье. – Простите, мсье Роланд! Я искал запись об одной продаже, Дениз ею занималась, и не мог понять, что там с окончательной проплатой, я позвонил Дениз, а трубку взяла ее мама, я попросил позвать Дениз, она заплакала и сначала не могла ничего сказать, потом сказала, что она в больнице.

– В каком отделении? Что случилось? Надо было выяснить!

– Я выяснил – она в хирургическом… она пыталась покончить с собой, после того как ее бросил муж…

– Идиотка!

– Не ругайте ее мсье Роланд, она хорошая девушка!

– Ты что как маленький? Хорошая! Из-за какого-то ничтожества! – Роланд прошелся до двери, заглянул в свой кабинет, потом вернулся к столу Оливье. – Приведи себя в порядок – мне нужно уехать, пару часов меня не будет.

Он хотел сказать жене, что уедет, зашел в кабинет, застал ее стоящей у окна. Кукла все еще была у нее, она прижалась к ней щекой, склонив голову. Звук, выскользнувший из старательно сохраняемой тишины, выдал ее. Роланд развернул ее к себе, она снова сухо всхлипнула.

– Ну что ты?

– Можно я возьму ее себе? – тихо попросила она.

– Да. Конечно. Только давай вылечим беднягу! Отвезем ее к доктору – я знаю одного…

Она удивленно посмотрела ему в глаза.

– Ты серьезно?

– Поехали.

_______

По дороге Роланд рассказал, что после смерти отца проводил ревизию домашнего хозяйства и нашел на чердаке чемодан с игрушками: не слишком старыми, но довольно заигранными машинками, заводными зверями и настольными играми. По совпадению ему попалось объявление, что некто принимает на реставрацию, а также в дар старые игрушки. Роланд позвонил, и чемодан у него забрали, оставив взамен визитную карточку доктора.

Кукольный доктор жил на одной из улиц старого центра. На первом этаже его небольшого дома помещался магазин, где продавались игрушки и все для их починки, а на втором – жилая часть и мастерская.

Когда они вошли, Роланду в первый миг захотелось зажмуриться, словно он маленький мальчик, которого вдруг накрыли кружевной нижней юбкой, – так подействовало не него обилие развешенного повсюду старинного кукольного белья, воротничков, оборок. Все это хрупкое барахло дышало непривычной интимностью. Крошечные чепчики и носочки, щегольские дамские панталоны, уменьшенные до кукольного роста, были, казалось живыми. Он перевел взгляд на стеллажи с игрушками. Чего тут только не было: свалявшиеся медведи, потертые коты, лисицы, зайцы, и, словно большие жестяные насекомые, различные модели автомобилей, трамваев, поездов, в коробках – солдатики и всякая подсобная игрушечная мелочь, типа посуды и младенческих погремушек, и в огромном количестве старинные куклы со странными глухими глазами. Были тут и ангелоподобные дети, и маленькие уродцы с кривыми конечностями и двумя или тремя лицами, на которых застыли разные гримасы, было и несколько самовлюбленных шикарных красавиц, которые, насколько Роланд знал, стоили целое состояние, и милые дурнушки, и смазливые кокетки, и откровенные олигофрены. Все они казались ему душами чистилища, которых судьба вырвала из жизни в домах в заботе или пыльном забвении и собрала здесь, в этом маленьком магазинчике, в полумраке. Они выстроены тут по рангам, глазеют на посетителей и ждут начала новой жизни. Иногда ему чудилось, что он слышит голоса вещей, особенно старых, видавших на своем веку многое, впитавших в себя события и состояния людей, рядом с которыми они существовали. Разглядывая эти полки, он думал о том, что игрушки, как никакие другие предметы, сохраняют память о своих прошлых владельцах, ощущение того, что в них осталась частичка живой души ушедших людей.

– Здравствуйте, мадам! Мы к доктору, – сказал Роланд улыбчивой женщине за прилавком магазина.

Она позвонила в колокольчик и открыла перед ними дверь на лестницу.

– Проходите, пожалуйста. Он в мастерской, там дверь открыта – увидите.

Поднявшись по лестнице, они очутились в небольшом коридоре, где среди нескольких закрытых дверей была и одна открытая. Они подошли к ней. На всякий случай Роланд постучал по косяку, хотя понимал, что звонок колокольчика предупредил хозяина о посетителях, но все-таки, поскольку он сам желал, чтобы в открытую дверь его библиотеки стучали, когда он находился там, он решил, что это не будет лишним.

– Да-да, – раздался высокий мужской голос.

Комната была очень светлая. Под каждым окном располагался небольшой стол, на котором разложены были расчлененные кукольные тела, парики, глаза по отдельности и соединенные парами с приделанными к ним свинцовыми грузиками. Тут же стояли баночки с красками, жестянки, из которых торчали тоненькие кисточки, стеки, скальпели, зажимы. Доктор стоял, нагнувшись над одним из столов, на котором было распластано кукольное тело.

– Секунду, – пробубнил он, – сейчас…

Он держал в зубах крючок и напряженно сопел над куклой, делая что-то внутри ее головы. В светлом рабочем халате, из-под которого были видны застиранные джинсы, он напоминал Создателя с каких-нибудь детских картинок. Сходство усиливалось его кудрявой седеющей шевелюрой, которая нимбом светилась на солнце.

– Ну, вот и все. – Он поднял со стола куклу, придал ей непринужденную позу и слегка помахал ею, вымолвив в пространство. – Резинки в них, словно душевные струны – держат все существо. Ну, слушаю вас, – обратился он, как показалось Роланду, немного строго, как настоящий врач.

– Вот, – сказала Хильда, поздоровавшись и вытащив куклу из сумки, – вы поможете бедняге?

– Это ваша кукла?

Хильда покачала головой.

– Многие так говорят, – с упреком промолвил доктор, – нашли, получили в наследство, в лучшем случае, только что купили у старьевщика… Но на самом деле она именно ваша. И пришли вы с ней сюда зачем?

– Чтобы отремонтировать, разумеется. – Роланд понял, что если он в разговоре будет придерживаться рационалистической позиции, доктору будет сподручнее вести его обычную игру.