Дориан Дарроу. Заговор кукол

Вот полые железные трубки для моего аппарата и свиток шелка к нему же.

Вот наполовину разобранный микроскоп и мешочек с линзами, каждая – как зерно в коконе из овечьей шерсти.

Вот тончайшая шелковая нить, которую я заказал перед отъездом, но получения не дождался.

Вот лабораторное стекло, сброшенное небрежно, но меж тем уцелевшее – не иначе как чудом. Книги. Мои дневники с заботливо вымаранной первой страницей. Три газовые горелки и бутыль со спиртом. Египетская мумия и фарфоровая кукла, затесавшаяся в прошлую мастерскую по случайности и теперь переехавшая сюда вместе с прочим добром. Слепки зубов старого Ангуса… отливки я так и не сделал. Кожаный чемодан с инструментом… железо… снова железо… опять железо…

– Мистер Дарроу, может быть, вы прерветесь на чай? – осведомилась миссис Мэгги, чье появление я пропустил.

Сегодня на ней был новый наряд: черное платье с белым кружевным воротником и белым же фартуком, поверх которого лежал привычный уже пояс. Праздничность убранства подчеркивали нарядный чепец и тонкая цепочка с медальоном-ракушкой.

Неужели, в доме гости?

– Я бесконечно рад и благодарен за приглашение, но вы сами видите, что мой нынешний вид не позволяет… – Я продемонстрировал метлу из куриных перьев, которой смахивал с ящиков пыль и мелкий дорожный сор.

– У вас будет столько времени, чтобы привести себя в порядок, сколько вам нужно, – сказала она, глядя с явным неодобрением. Кажется, сегодняшний вечер нанес сильнейший удар по моей репутации. Однако, увы, здесь я ничего не мог поделать. Разве что принять настойчивое – почти неприлично настойчивое! – приглашение.

– Мы очень надеемся, что вы сочтете возможным присоединиться к нам с Пэгги, – повторила леди, водружая на нос очки. – Мы хотели с вами поговорить.

И эта манера речи, прежде ей несвойственная… определенно, в доме грядут перемены.

Тогда я и представить себе не мог, сколь глобальными они будут.

Прежде, чем подняться в гостиную, я привел себя в порядок. А заодно с сожалением отметил, что гардероб мой следовало бы пополнить десятком-другим рубашек, не говоря уже о носовых платках и перчатках. Правда, следом пришла мысль, что Дориану Дарроу не мешало бы пересмотреть некоторые прежние привычки, каковые, несомненно, принадлежали совсем другому существу.

– Совсем другому, – повторил я, глядя в честнейшие глаза отражения. Оно подмигнуло в ответ.

Следует сказать, что здешние чаепития разительно отличались от тех, каковые устраивались в Хантер-холле в каждую пятницу, если только она не выпадала на праздник или чьи-либо именины.

Здесь не было места суровым ритуалам, расписанному по минутам шествию и виртуозным танцам прислуги вокруг малознакомых мне людей, собравшихся лишь затем, что собираться было принято.

Здесь не мучили клавесин и не читали стихов, не рассуждали о политике и не пытались завлечь в очередное «крайне выгодное» предприятие, которое при малых вложениях обернулась бы сказочной прибылью; не подсовывали девиц околобрачного возраста и… В общем, не делали ничего, что прежде вызывало во мне стойкое неприятие и тоску по бездарно потраченному времени.

Мне пришлись по душе простота и уют гостиной, невзыскательность обстановки которой с лихвой окупалась сердечностью милых леди, и даже их привычка доливать молоко в чай, а не наоборот, казалась милым чудачеством.

– Сегодня вы выглядите особо очаровательно, – сказал я, кланяясь. Мисс Пэгги смущенно фыркнула и покраснела, миссис Мэгги вздохнула и, отложив книгу, дернула за шелковую ленту. Где-то в глубине дома зазвенел колокольчик, и спустя несколько минут горничная подала чай.

Пили молча. Я исподтишка разглядывал сестер, пытаясь понять, чем могли быть вызваны столь разительные перемены в их облике. Сестры отчаянно избегали моего взгляда.

Не выдержала мисс Пэгги.

– Персиваль приезжает, – сказала она, отставив чашку.

– Представляете, мы и не думали, что так скоро. А он отправил телеграмму, что прибывает в самые ближайшие дни.

– В отставку вышел.

Вот на этом месте я окончательно перестал что-либо понимать. И миссис Мэгги поспешила разрешить мои затруднения.

– Персиваль – мой племянник.

– По мужу, – уточнила мисс Пэгги, снимая с чайника ситечко. Перевернув, она стряхнула на салфетку коричневые капли, а салфетку сложила вчетверо, спрятав под чашку.

Определенно, эта леди меня удивляла.

В отличие от сестры, миссис Мэгги сидела неподвижно, лишь пальцы ее, не останавливаясь ни на секунду, терзали край скатерти. Она говорила, глядя прямо перед собой, и словно бы ни к кому не обращаясь:

– Но для нас Перси – родной. Вот увидите, он очень милый мальчик…

И сейчас они скажут, что мне придется съехать. А я почти уже разобрался с ящиками…

– Но эта его служба… и годы вдали от дома…

– И характер, характер у него прескверный. Весь в твоего муженька. Такой же упрямый! Никого никогда не слушает, – сказала мисс Пэгги, складывая из второй салфетки конверт. – Он сам знает, как и чего. Я ведь права?

– Несомненно, – поспешила согласиться миссис Мэгги: – Несомненно, права. Мистер Дарроу, поймите, мы очень любим Перси, но все же опасаемся, что он может быть несправедлив к вам и поспешен в оценке…

А что бы там ни говорили, но у холодного чая на редкость мерзкий вкус.

– И потому умоляем вас проявить терпение.

– Да, да, немного терпения, пока мы не образумим этого мальчишку.

Значит, съезжать не придется?

– К нему нужно привыкнуть, – поспешно завершила монолог миссис Мэгги, выпуская из пальцев истерзанную скатерть. – Просто привыкнуть.

– Да, да, привыкнуть.

– …Перси – милый юноша…

…юноше было чуть за сорок. Высокий и широкий в плечах, он сутулился и передвигался как-то боком, отчего становился похож на больную гориллу. Ко всему он имел привычку бриться налысо, и делал это весьма неаккуратно: на сизой коже белыми нитками выступали шрамы. Казалось, что кто-то, быть может, сама миссис Мэгги сшила эту уродливую, бугристую голову, а после выдавила в ней неглубокие глазницы, наспех прилепила пуговицы-глаза и кривоватый нелепо длинный нос.

Следует добавить, что тот же нос, который был не единожды ломан, и безобразные уши выдавали в мистере Персивале любителя кулачных боев. И смею предположить, что драться ему приходилось отнюдь не на аренах клуба.

Но в замешательство меня привела не внешность «милого юноши». Форма. Почему я, глупец, не удосужился поинтересоваться, где имел честь служить досточтимый племянник миссис Мэгги? И теперь, глядя на серый мундир, на котором уже успели заменить пуговицы и ремни, я клял себя почем зря.

О, невозможно было не узнать этот крой с высоким и широким воротником, призванным прикрыть «железное горло»; или пропустить сложную вязь форменной вышивки, где верхние кресты перемежались с нижними, создавая защитный узор; или не заметить деревянную кобуру, лежавшую на столе.

– Дориан Дарроу к вашим услугам, сэр, – сказал я.

Персиваль медленно кивнул. Потом столь же медленно снял с плеча тонкую ручку тетушки. Поднялся. Потянулся к кобуре…

– Не стоит, – вежливо попросил я, поворачивая набалдашник трости. Внутри щелкнуло.

Персиваль лишь хмыкнул. И утратив кажущуюся тяжеловесность, одним прыжком преодолел расстояние между нами. Он замахнулся, целя крестом в лицо, но шпага приняла удар. Хрустнули, расколовшись пополам, деревянные ножны, взвизгнуло лезвие, снимая стружку с креста.

– Вот так, да? – мой соперник перебросил крест в левую руку и ладонью оттолкнул лезвие. – Я тебя, тварь, все равно достану…

Очень даже возможно.

Его выпад был лишен всякого изящества, что впрочем компенсировалось силой. Шпага в руке, приняв внезапную тяжесть, выгнулась ивовой ветвью, а распрямившись, звонко завибрировала. Персиваль же, не тратя времени на разговоры, атаковал, норовя зажать лезвие между лепестками перекрестья.

Ну уж нет. Я не боец, но… Крест, пролетев клинок, скользнул по гарде и припечатал руку. Больно же! Пусть через рубашку, но все равно больно!

Персиваль оскалился. Я скрутил фигу и шагнул навстречу. И чуть в сторону. Теперь поворот. Выпад. Укол.

Боль за боль.

– Ах ты сука этакая…

К чести его, Персиваль не выпустил оружие. Лишь потер место укола и, перехватив крест, словно дубину, неспешно двинулся на меня.

Он знает, что я не могу его убить. И знает, что сильнее. И еще он в ярости и вряд ли способен себя контролировать.

Отступление – еще не бегство…

– Персиваль!

– Дориан!

– Немедленно прекратите…

– Негодный мальчишка, я…

– …это безобразие!

Мисс Пэгги отвесила племяннику подзатыльник, миссис Мэгги повисла на моей руке, заставляя опустить шпагу.

– Он первый начал! – воскликнули мы с Персивалем одновременно. И не имея возможности скрестить оружие, скрестили взгляды.

– Ты – негодный мальчишка, который… – толстые пальцы клещами вцепились в ухо мистера Персиваля. Мисс Пэгги дышала праведным гневом. Раскрасневшаяся, она казалась глиняным големом, обряженным в муслин. – Мы его вырастили собственными руками! А он…

– Простите, леди, я, пожалуй, вас оставлю.

– …в доме оружием бряцает, как будто тут ему не дом даже! Как будто ему тут армия… сущая неблагодарность, Мэгги, сущая неблагодарность…

Мой уход остался незамеченным.

Не скажу, что испытывал сочувствие к моему случайному противнику: я не настолько наивен; скорее уж я пребывал в полном недоумении и растерянности, поскольку нынешняя ситуация во многом усложняла мою и без того непростую жизнь. Прощенные ангелы от души посмеялись над моими планами и, полагаю, с нетерпением ждали новых, чтобы и их разрушить. Именно поэтому планы и мысли я оставил на потом, решив заняться делом простым и неотложным.

Спустившись в мастерскую, я снял сюртук, закатал рукав рубахи и принялся изучать ожог. Алый треугольник смотрелся на белой коже нарядно. Болеть он, естественно, болел, но не сказать, чтобы невыносимо. Поверхность раны была гладкой, форма – четкой, ни темных вкраплений, ни metastasis не наблюдалось.

Похоже, нигде, кроме общевойсковой молельни, крест не бывал. Да и владелец его на мое счастье, не являлся личностью набожной.

Дальше было просто: унция дистиллированной воды, кусок медной проволоки, щепотка порошка и тридцать секунд над горелкой. Остывая, смесь светлела, пока не обрела чудесный оттенок малахита. От нее исходил мягкий аромат карамели, а прикосновение – теплое, но не обжигающее – почти моментально уняло боль.

Но квартиру придется-таки менять… я не настолько безумен, чтобы жить в одном доме с бывшим инквизитором.

Глава 6. В которой леди Джорджианна получает предсказание и указание

Попасть к мадам Алоизии оказалось совсем не просто. Пожалуй, в любом другом случае леди Фэйр оставила бы затею, а может и пустила бы пару-тройку сплетен, способных крепко подпортить репутацию проклятой зазнайке, которая заставляет леди ждать, как какую-то там просительницу. Однако, во-первых, положение дел было почти критично. Во-вторых, ожидание лишь подогревало интерес.

Наконец, рано утром – леди Джорджианна только-только изволила встать с постели – доставили конверт, в котором на листе угольно-черной, жесткой бумаги было начертано: «Каверли-стрит, 7. В 15-30. Извольте быть конфиденциально».

От бумаги тянуло крепким табаком, а на конверте виднелось жирное пятно.

– Отвратительно, – сказала леди Фэйр левретке, и та сонно гавкнула, соглашаясь.

Остаток дня пошел в приготовлениях, выборе наряда, приличествующего такому случаю, и сомнениях, которые леди Фэйр могла высказать разве что собаке. К чести лорда Фэйра, он весьма удобно отсутствовал, а следовательно не мог докучать вопросами и своими глупыми фантазиями, но крест Джорджианна все-таки взяла.

– Мы не станем ссориться по пустякам, – сказала она, подхватывая собачку. – Мы хотим помириться.

Левретка зевнула и беспрекословно улеглась в сумочке, поверх мешочка с крестом.

Ровно в три часа пополудни легкий экипаж показался на углу Норд-Гарден и Каверли-Стрит, чтобы тут же исчезнуть на одной из улиц, одинаково грязноватых и неуютных.

Здесь тесно жались друг к другу серые дома с узкими фасадами и крохотными окнами, часть из которых была заложена кирпичом; оставшиеся слабо поблескивали на весеннем солнце, рассыпая по мостовой крупу из мелких солнечных зайчиков.

– Вы уверены, что это здесь? – поинтересовалась миссис Фэйр, когда экипаж остановился у двухэтажного особняка. Он выглядел не то, чтобы бедно, скорее неряшливо. Некогда нарядный карминный цвет поблек и покрылся полосами сажи; колонны под весом портика словно бы просели и раздались в талии, ступеньки покрылись сеткой трещин, а на решетках, защищавших окна, издали виднелись пятна ржавчины.

Но адрес был верен.

Леди Фэйр решительно взошла по лестнице и уже коснулась на редкость отвратного с виду дверного молотка, когда раздался хрустальный звон. Дверь распахнулась, и на пороге возник карлик в клетчатом шутовском наряде. Голову его украшал алый колпак с бубенцами, а в руке виднелся золотой скипетр.

– Еще одна леди! – издевательским тоном возвестил он, ударяя скипетром о косяк двери. Снова зазвенело. Леди Фэйр показалось, будто звенит не в доме, а у нее в голове, и так надсадно, гаденько, вызывая этим звоном мигрень.

– Добро пожаловать, леди, – карлик изогнулся в поклоне и, содрав колпак, мазнул им по полу. – Добро пожаловать! Вас ждут… ждут…

Он шел впереди, то ковыляя еле-еле, то вдруг пускаясь в пляс. И вальсируя, уродец разом терял хромоту и неуклюжесть, обретая на долю мгновенья печальное очарование. Даже колокольчики, которыми был расшит его костюм, звенели вполне мелодично.

Но вот он спотыкался, отряхивался и вновь преображался. Крохотное личико кривилось, ручонки сжимались, а препакостный голосок принимался причитать:

– Ах, леди, леди, куда вы идете? Звери кругом! Точно звери! Куда ни плюнь. Хотите туда плюньте, хотите сюда… ни в чем себе не отказывайте, леди!

А дом был бесконечен. Одна пустая комната сменялась другой. Тусклый свет и сытый сумрак. Белые призраки мебели, укрытой от пыли, и бесконечные чучела зверей, от вида которых Джорджианну передергивало.

– Этот нильский крокодил как-то жабу проглотил! – вещал карлик, остановившись у чучела гигантской рептилии с раззявленной пастью. Захихикав, уродец сунул в пасть руку со скипетром и вынул, продемонстрировав леди Фэйр склянку с серой жабой.

Уходить отсюда. Немедленно. Чего ради она явилась? За помощью. А вместо помощи, за которую, между прочим, немалая сумма запрошена, Джорджианну унижают.

– А вот и обезьяны, красны сраки драны…

– Карл, немедленно прекрати! – раздался строгий голос, от которого екнуло сердце. Карлик же захохотал и, дернув пропыленное чучело мартышки за хвост, исчез. Вот он был, а вот его нет.

Только плюшевый хвост покачивается маятником, чертит в пыльном воздухе узоры.

– Прошу простить меня, моя дорогая, – мадам Алоизия стояла на галерее, опоясывавшей зал по периметру. – Я надеялась встретить вас сама, но спиритический сеанс затянулся…

Она была не молода и не стара. Пожалуй, это больше всего и поразило Джорджианну при первой встрече. И еще удивительная, почти совершенная красота, словно бы застывшая во времени.

Ольга и та не настолько красива. А еще в Ольге нет этой мертвячности.

Именно! В мадам Алоизии жизни не больше, чем в любом из этих чучел, которые заполонили дом. Фарфоровое личико с рисованными бровями и глазами из горного хрусталя. Фарфоровые горло и плечи, на которых никогда не появятся морщины. Фарфоровые руки идеальной полноты и формы.

И платье в греческом стиле ей идет…

– А Карл глуп. Дурак, чего с него взять?

Движения ее выдают. Медленные и скованные, словно, даже отпущенная на свободу, кукла не может забыть о веревочках, которые помогали играть роль.

– Поднимайтесь, моя дорогая, – мадам Алоизия вымученно улыбнулась. – Нам с вами есть о чем поговорить…

– Тирли-бом, тирли-бом! Мы к тебе сейчас придем!

– И умоляю вас, не обращайте на него внимания…

Комната-шкатулка. Выстланное китайским шелком нутро и вещи-игрушки. Столик черного дерева, яшмовый шар и золотая цепь, обвившая стены замысловатыми узорами. Крохотные стулья и массивные карты, которые кажутся слишком тяжелыми для мадам Алоизии, как и кубок, появившийся из-под стола.

– Я разговаривала о вас, – сказала мадам, глядя на карты. Поистертые, засаленные, они были родом из другой части дома, но отвращения не внушали. Напротив, хотелось прикоснуться и, перевернув, взглянуть на картинку, что скрыта под серой рубашкой.

Борясь с собой, Джорджианна перевела взгляд на руки гадалки. Все-таки следует спросить, какими кремами она пользуется, чтобы кожа выглядела настолько гладкой. И когти отливают премилым перламутром без намека на характерную черноту…

– Вы очень беспечны, дорогая моя. Непозволительно беспечны!

Голос резанул, заставив собраться.

– Вы сами чувствуете опасность, иначе не стали бы искать встречи со мной.

– Мой муж…

– Ваша матушка просила передать, что ваш супруг – напыщенный осел, не способный заглянуть дальше собственного носа.

Значит, правда! Все, что говорили о мадам Алоизии – сущая правда! Матушка именно так и говорила о Джордже. Как же не хватает ее советов…

– Надеюсь, вы понимаете, что я не имею права рассказать вам все? – мадам Алоизия подвинула кубок. – Я могу попробовать рассказать кое-что, но… все зависит от вас. Вы знаете правила. И знаете цену.

О да, сейчас она говорила отнюдь не о золоте, хотя с золотом Джорджианне было бы проще. Но условия и вправду известны. Подвинув кубок к себе, миссис Фэйр сняла широкий кружевной манжет, взяла в правую руку скальпель, лежавший здесь же, и резанула по мягкой коже.

Больно! Чарующе. Струйки крови обвили запястье гранатовым браслетом, застучали о дно кубка, наполняя его. Еще. И больше. И терпеть, пока голова не закружится. И еще терпеть.

Левретка в сумочке заерзала, пытаясь выбраться, но не смогла. И тогда она, дрожа всем телом, завыла.

– Хватит, – мадам Алоизия наклонилась к ране. Когда она оказалась по эту сторону стола? Господи, как голова-то кружится… – Дайте сюда.

Ледяные губы коснулись кожи.

– Вот так хорошо, – сказала гадалка спустя мгновенье.

– Следов не останется.

И вправду, порез затянулся.

Мадам Алоизия не спешила отпускать руку, и взгляд ее, устремленный на Джорджианну, был рассеян. Вот раздвоенный язычок скользнул по клыкам и губам, убирая следы крови, и мадам Алоизия улыбнулась.

– И в остальном тоже хорошо… я бы сказала, что замечательно… А теперь смотри.

На столе появилось серебряное блюдо, на котором мадам Алоизия, макая мизинец в кровь, медленно выводила знаки Нижнего языка. Леди Фэйр хотела отвести взгляд, но не смогла.

Смотри.

Куда?

Туда. Разве не видишь, как кровь расползается, заливая царапины на серебре? Как проступает исподволь узор? Не цветы, не звери, но куклы, распятые на деревянных крестах. Танцуют. Неподвижны, а танцуют… Леди Фэйр хотела засмеяться, до того нелепым был танец серебряных куколок, но не смогла.

– Смотри, смотри… – голос мадам Алоизии лишил остатков воли. А вместо блюда на столе появилось черное озеро, в воде которого отражалось смутно знакомое лицо. Это ведь та рыжая, убитая в доме. Но как она? И почему? И…

– Смотри!

Девушка еще жива. Лежит. Где? Шкура. Камин. Отблески огня на белой коже. Тени на стене. Одна тень. Приближается, накидывает удавку… нет, перчатку. И нахалка берет подарок, прикладывает к руке. Смеется. Вот дрянь!

От злости леди Фэйр почти очнулась.

– Зверь рядом. Ходит-бродит. Ждет. Не она ему нужна, а ты… смотри.

Поверх черного озера, которое снова становилось блюдом, легли карты. Хрупкая дама в белом греческом наряде. Рыцарь в железе. Шут. И зверь.

– Видишь? Я показывала тебе прошлое, чтобы ты верила. А теперь показываю будущее. Но если веры в тебе не достаточно, то уходи.

– Нет, – сказала леди Джорджианна, прикладывая руки к вискам. Все-таки в комнате было душновато.

– Хорошо. Ты сильная. Ты умная. У тебя есть шанс, но…

– Но?

– Но ты должна понять, что… твой супруг, он слаб, – молочного оттенка когти пробили карту с шутом. – И лжив. И он хочет твоей смерти.

– Джордж?

– Да. В его сердце не осталось былой любви, зато появилась новая. Нет, не та, о которой ты думаешь. Та мертва и убита потому, что пахла тобой. Твои перчатки, твои духи, твой дом… Зверь ударил, но промахнулся. Теперь берегись, второй ошибки не будет.

Джорджи… как же он мог! Он ведь клялся в любви, обещал… что толку в мужских обещаниях?

– Не надо слез, дорогая, – мягко сказала мадам Алоизия. – В этом мире полно разочарований, но открытий не меньше. Там, где есть враги, найдутся и друзья.

Слабое утешение.

– Женщина. Девушка. Молодая, – карта легла поверх другой, и ухмыляющегося шута затмила юная красавица. – Хорошего рода. Красивая… ее ждут испытания… потери… страх… сила…

Кто же это может быть?

– Птица… вижу птицу рядом. Над нею? С нею? Не знаю. Простите, все плывет… ее ищите… найдете и тогда будете спасены. Обе. Карл! Карл, проклятый урод, иди сюда!

Мадам Алоизия вдруг закатила глаза, вытянула руки, словно желая схватить гостью, и зарычала. Искаженное внезапным гневом, ее лицо было ужасно. Не на нее – в расколотое зеркало смотрела леди Фэйр, не в силах сдвинуться с места. Когда же сведенная судорогой рука коснулась щеки, Джорджианна вскочила и с визгом бросилась прочь. Она бежала так быстро, как могла, а левретка в сумочке захлебывалась лаем.

И только выбравшись из дому – о чудо солнечного света! – леди Фэйр поняла, что так и не отдала деньги. Она немного постояла, приходя в себя и надеясь, что на пороге вот-вот появится уродец-шут и потребует оговоренную плату, а не дождавшись, спустилась к экипажу.

Возвращаться в ужасный дом по доброй воле Джорджианна не собиралась.

Пожалуй, приди ей подобное в голову, хозяева очень бы удивились.

Глава 7. Где Дориан Дарроу оказывается в безвыходном положении, испытывает муки совести и ничего не делает

Он появился в мастерской без приглашения. Тяжелые шаги я услышал задолго до того, как открылась дверь, и встретил незваного гостя со шпагой в руке, хотя не имел ни малейшего желания продолжать ссору.

– Не дергайся, – сказал Персиваль, поднимая руки в знак того, что пришел с миром. – Я поговорить. И это…

Он ущипнул себя за ухо и, тяжко вздохнув, предложил.

– Выпьем?

Персиваль извлек из кармана плоскую флягу. А заодно поспешил заверить:

– Травить не стану.

– Тогда сочту за честь…

В ящике со стеклом нашлись и стаканы, пусть и не предназначенные для потребления алкогольных напитков, однако в данный момент я счел за лучшее не акцентировать внимание на деталях. Персиваль зубами открутил крышку, разлил напиток – при некоторой доле условности его можно было назвать виски – и сказал:

– Я это… извиниться хотел. За это… за то, что там… – ткнув пальцем вверх, он замолчал.

Что ж, подобный жест мира заслуживал ответного.

– В таком случае и вы примите мои извинения за сегодняшний инцидент. Я проявил излишнюю горячность, и уж точно не в праве был использовать оружие…

Персиваль залпом осушил стакан. Мне не осталось ничего, кроме как последовать примеру. Виски был отвратителен. Точнее, виски там и не пахло.

– Гадость, – не удержался я. И Персиваль к великому удивлению согласился:

– Точно. Гадость. Это ты, сэр, правильно сказал. И хорошо, что сказал, потому что теперь и я скажу. Ну, чтоб между нами все ясно было.

Он снова наполнил стаканы и велел:

– Пей, сэр. Съехать думаешь? Или что я съеду?

– Пожалуй, разумнее будет, если я найду другую квартиру. Но боюсь, это займет некоторое время. И опять же для начала необходимо разрешить финансовый вопрос, поскольку…

Персиваль слушал, кивал, а после, бесцеремонно положив руку на плечо, сказал:

– Никуда ты, сучья душа, не съедешь. Понятно?

Нет. Совершенно. Хватка у человека-гориллы оказалась мертвой. А рука – тяжелой. Думаю, он нарочно давил на плечо, желая продемонстрировать силу. Примитивен и опасен.

– А если не понятно, то сейчас я тебе объясню… – Персиваль отобрал стакан, перелив его содержимое в свой. – Раз уж мне, урод клыкавый, выпало жить бок о бок с тобой, то я лучше буду жить мирно.

Разумный подход, хотя вариант со сменой места жительства все же был мне более симпатичен.

– Ты не мозолишь глаза мне, я – тебе. Тетушкам говорим, что все у нас славно и ладно. Идет?

– Нет. Я все же полагаю, что нам следует…

Похоже, подобного ответа ждали. Вторая рука легла на горло, и Персиваль пообещал:

– Если ты, сэр, кочервяжится станешь, то я твою бошку прямо туточки и откручу.