Путь с войны

***

Ырысту катил по дороге тачку, в которой лежало два рыхло набитых мешка с непонятным содержимым, одолженным Аленой на колхозной ферме. Коллективизация – дерьмовая задумка, не будут люди относится к общему, так же как к своему. На пятьсот поколений вперед это невозможно. Умники пишут в газетах, что частная собственность есть составляющая капитализма. Ну-ну. Хоть бы другие книжки почитали кроме тех, что сочиняли великие умы Маркса, Энгельса и Ленина. Волосатый питекантроп самку уволок в нору, больше никого в пещеру не пускает, мычит: «Мое!», а кто полезет отхватит палкой по макушке. Вот и частная собственность. Своя любимая, оберегаемая. Задолго до капитализма. Так что как не глумись над народом трехколосковыми указами, а тащить из колхоза не перестанут.

В тени белела рубашка с рукавами закатанными идеальными складками. Бритый мужик – явно не местный. Ырысту удивился: похожего человека видел во сне, он тост поднимал за милицию. А навстречу идет еще один пришлый. Посторонись, видишь тачка тяжелая. Но прохожий не уступил, а наоборот остановил сапогом тележку.

Ырысту по инерции подался вперед и почувствовал как некая сила схватила его за руки, связала запястья за спиной.

– Дорогой ты мой человек! – Загорский шептал Ырысту на ухо. – Попался! Молодчина, нельзя не отдать должное, но и мы! Мы тоже, не лыком, да, Исай?

Ырысту запричитал:

– Дайте выпрямиться! Ух-ху, спина! Зачем ломаешь, начальник? Это я украл, сознаюсь. Хотел продать, виноват.

– Что это он, Ростислав Васильевич? – сказал Исай, обшаривая карманы Бардина.

– Зубы нам заговаривает, – Загорский ударил Ырысту в живот. – Заткнись! Вперед пошел! Голову в пол!

Как сросшиеся мухи, пошли по дорожке, Загорский крепко держал цепочку наручников, иногда задирая ее вверх. Многоножкой упали на теплый капот машины, стоящей у дома Тараса.

– Все забрал, Николай Прокопьевич? – спросил Загорский.

– Забрал, – ответил Сметана, бросая мешок Ырысту в салон автомобиля. – Дайте посмотреть на этого козла. У-у, рожа!

Бардина ожгло солнечной пощечиной. Автор оплеухи выглядел счастливым.

– В чем дело? По какому праву?! – закричал Тарас, спускаясь с крыльца. – Шо ж это делается?

– Идите в дом, гражданин Хилюк. С вами мы еще разберемся, – приказал Загорский. – В дом!

Тарас пошел в хату, запнулся о порог, упал, сорвав из дверного проема легкую марлю.

– Грузимся! – сказал Загорский. – Исай, с той стороны.

Сметана сел за руль мерседеса, Загорский и Гаврилов зажали задержанного на заднем сидении. Ырысту почувствовал, что губы его стремительно опухают. Хорошо нахлестали, душевно.

– Ай да Борька! Сукин сын. Правильно вычислил, – ликовал Ростислав. – За деревню выедем. В рощу, там дрова. Там – дрова, у нас – бензин. Сожжем товарища. Как вы считаете?

– Непременно сожжем, – согласился Исай.

– Это уму непостижимо! Три месяца бегал… Здесь направо, Сметана! Забыл уже? Ба-ардин. Ырысту Танышевич. Что ж ты убежал? А поговорить? – Загорский приставил кулак к подбородку Ырысту. – Я так рад тебя видеть!

– Ростислав Васильевич! – вступил в игру Сметана. – А я думаю, мож не стоит сразу сжигать? Мож польза от него какая?

– От него? Нет. Это же валенок сибирский, тупень. Выхлопа – ноль.

– Он будто предсказывать умеет, – якобы напомнил Николай Прокопьевич.

– Вранье это все, – якобы не поверил Загорский. – Предвидения невозможны, ибо не предусмотрены диалектическим материализмом.

– Так проверить надо, – Исай Гаврилов играл из рук вон плохо. – Спалить его всегда успеем.

– Что молчишь? – спросил у Бардина Загорский, выщелкивая лезвие ножа. – Заснул? Веки отрезать чтоб не спал… Ноздри расширить, чтобы дышалось лучше.

– Ты начальник, случаем не в карпатских лесах обучался? – сказал Ырысту как можно спокойнее, хотя самого скрутило от ужаса.

– Ты пошути мне еще!

Машина вышла на грунтовую дорогу. Ырысту смотрел в лобовое стекло, моля невидимых духов, чтобы обещанная роща с дровами оказалась далеко-далеко.

– Я же говорил, возьмем, – спокойно сказал Загорский. – Взяли. Да, заставил ты нас побегать! Пол-Европы прошерстили! Как только это тебе удалось?! Ты мне сейчас расскажешь как от Берлина до Украины добрался. А я послушаю. Это ж надо! Его ищут, ноги сбили, а он устроился тут в сытости и комфорте.

– Моя не понимай. Моя ни в чем не виноват.

– Хреновый из тебя артист. Можешь не напрягаться, – произнес Загорский.

– Ты, начальник, тоже хреновый артист. Говори уже, чего надо. И расстреливай, или сжигай, мне как-то пох…

Тут Ырысту качнуло вперед, потому что автомобиль резко затормозил.

– Сметана! Вы что?! – взревел Загорский, он чуть не напоролся на собственный складишок.

– Так вон…– проблеял Сметана, показывая вперед.

Поперек дороги, преграждая путь, стояла черной масти легковая «эмка».

– Исай, разберитесь, – велел Ростислав.

Гаврилов вышел, преодолел четыре метра до преграды, заглянул внутрь. И что-то там произошло, что-то ему такое сказали, потому что Исай повернулся к своим и только развел руками. Вид он при этом имел самый беспомощный.

– Что происходит? – с сомнением сказал сам себе Загорский.

Из встреченной машины вышел человек в военной форме. Он не торопясь пошагал к мерседесу, отодвинув с дороги Гаврилова тем движением руки, каким сметают крошки со стола.

– Ну я ему сейчас! – возмущенно прохрипел Загорский.

А Ырысту улыбнулся чему-то.

Капитан заглянул в мерседес. Сметана вылез, козырнул, сказал: «Нам бы проехать».

– Андрей! – закричал Ырысту.

Блинов улыбнулся.

– Привет, Ырысту. Пересаживайся.

Ырысту взял мешок, хотел вылезти, но Загорский толкнул его в грудь: «Си-ди!».

Чертыхаясь, Ростислав вышел на дорогу, мимикой и позой обозначил статус «Я здесь главный». Ырысту пребывал в противоречивых эмоциях: сначала страх, потом облегчение, теперь непонятно – неужто садист мусорской главней капитана Блинова? Понял уже, что дело не в тех двух мешках. Информация! Дезертир Бардин стал обладателем неких важнейших сведений. Знать бы еще каких. А лучше – не знать!

– В чем дело?! – рявкнул Загорский, взмахнув удостоверением. – Этот человек задержан.

– Значит, придется отпустить, – сказал Блинов и лениво полез в наружный карман.

– Что такое?! Он в розыске! – Загорский неимоверно злился. – Исай! Сметана!

Андрей хмыкнул, дернул плечом и из легковушки вышли два таких мордоворота, что Сметана предпочел забыть о табельном оружии и принял вид самый, что ни есть, не вовлеченный. Блинов предъявил свои документы.

– И что? – несколько остыл Загорский.

– Бардин работает с нами по делу государственной важности. А теперь нас вызывает начальство. Так что извините. Мы в несколько минут с вами разминулись. Если бы не ваша спешка, обошлись без эксцессов.

– У меня тоже дело государственной важности.

– Мы в курсе. Поэтому и машину вашу знаем, – сказал Блинов и крикнул Бардину. – Пошли!

– Это произвол! – уперся Загорский. – Я не позволю. Я за ним три месяца гонялся.

– Сожалею. Видимо, вы были плохо информированы.

- Давай я его обыщу, потом заберешь. Допросить я хотя бы могу?

– Можете. С санкции комиссара второго ран… то есть теперь генерал-лейтенанта.... , тут Блинов назвал фамилию, от которой Загорский смутился, а Сметана, услышав, упал сначала на корточки, потом снизу заполз на шоферское место.

Ырысту подошел к Андрею, тот показал ему на «эмку», а Загорскому сочувственно сказал, как победивший игрок побежденному :

– Бывают накладки. Но наше дело поважней хотелок Колупаева. Передавайте при оказии привет ему. Прощайте.

Блинов не представил Ырысту своим коллегам, и те не тратили лишних слов, в молчании поехали в направлении Чернигова, прибыв куда автомобиль остановился у металлических витых узоров, исполненных на двустворчатых воротах, подпертых сбоку дощатой будкой, из которой сразу выскочил, словно цепная собака, бдительный часовой. Блинов сказал, что зайдет на минутку, и пошел к четырехэтажному дому, куда от ворот вела асфальтированная дорога, по ней сновали несколько постовых с одинаковым блуждающим выражением лиц, каждому из них Андрей показывал красную книжечку.

Ырысту тоже вылез, присел, потянулся, покрутил головой, разминая затекшую шею, закурил, отвернувшись от часового, который намеренно демонстрировал повязку на рукаве, очевидно дающую ему неоспоримое преимущество перед простыми смертными. Напротив здания черниговских чекистов шипела, громыхала, пенилась стройка, рабочие носили кирпичи, другие мешали в корытах лопатами, прорабской внешности мужик махал руками на двух рабского вида строителей. Начальник рыгнул последнюю ругань, тогда эти двое вдруг повеселели, взяли носилки немалого веса (руки их вытянулись, ноги согнулись) и понесли вдоль дороги. Тот, кто был сзади заметил курящего Бардина, выронил ношу, кирпичи рассыпались. Рабочие стали быстро собирать их обратно, а Ырысту подумал: «Это очень круто. Под самым носом у СМЕРШ», он смотрел прямо на неловкого строителя. Светлые кудри и смешинки от глаз, еще больше похудел Михаил Ракицкий, поза его – вопросительный знак: что будет? Недолгая игра в гляделки, Ырысту растянул опухшие губы, напряженный в ожидании Ракицкий еле заметно вздернул брови и подбородок. Тогда Ырысту головой поводил сначала медленно влево, также медленно вправо, и снова влево – четко, определенно. Тогда Михаил улыбнулся взялся за свои ручки носилок. Строители унесли кирпичи, Бардин как раз докурил, Блинов в это время вернулся. «Сейчас на аэродром, – сказал Андрей и несмешно пошутил. – Шаман выезжает в Москву. Собрался камлать, а бубен забыл».

***

За четыре армейских года Бардин видел генералов только издали, эти дородные парни зашугано бегали от блиндажа к блиндажу, шлындали в траншеях во время затишья, сидели по землянкам в период артобстрела. Сейчас первый раз лицом к лицу говорил Ырысту с высоким начальством, сияющим погонами у длинного стола, оббитого оливковым сукном.

Бардин с Блиновым стояли, а генерал-лейтенант сидел и листал толстую связку серой бумаги, слюнявя палец время от времени.

– Значит старуха чокнулась в полнолуние, – уточнил начальник. – А вы, Ырысту Танышевич, это предвидели.

– Никак нет! – отчеканил Бардин.

– Но чего-то подобного ожидали?

– Не совсем так, товарищ генерал. Ждал подходящего случая.

– И повинуясь долгу советского гражданина, вы обратились в ближайшее отделение милиции с доносом.

Ырысту приподнял бровь и кашлянул, слово «донос» ему не понравилось. Блинов ученическим жестом поднял руку.

– Разрешите? Гражданин Бардин оказал неоценимое содействие…

– Андрей, – прервал его генерал. – Товарищ!.. Бардин. Мы все товарищи, пока не доказано обратное.

– Виноват.

– Садитесь, – предложил генерал-лейтенант госбезопасности капитану и рядовому, – Времени мало, – добавил он, отодвигая бумаги. – Ырысту Танышевич, мы, безусловно, отметим вашу помощь в уничтожении банды. Награду я вам дать не могу. Не в моей компетенции. Странно, да? – генерал обратился к Блинову, севшему с правой стороны от начальника. – Мексиканцу какому-то могу орден навесить и денег дать, а своему не могу.

Ырысту облокотился на стол, задевая Андрея локтем, напоминая, чтобы тот за него попросил. Не орден, не денег, того о чем они договорились на аэродроме. Но заступничество Блинова не понадобилось, генерал произнес:

– Все, что я могу сделать, это решить вопрос с вашим самовольным оставлением воинской части. С вашим содействием, Ырысту Танышевич отряд ликвидирован. То есть, ликвидирован быстрее, чем мы рассчитывали это сделать соответственно плану. Однако же главарю удалось уйти. Тому самому – генерал похлопал по стопке документов, – Пану полковнику, как он проходит по вашим донесениям. Это враг! Злостный враг нашего государства.

Я и сам не друг государству, подумал Ырысту. Причем любому. Слышь, Иосиф Виссаринович! Ырысту мысленно обратился к обязательному портрету на стене. А когда произойдет отмирание государства? Обещал. Мы своими ушами слышали, а не слушать было опасно, так что – когда?

– Нужна любая информация! – говорил генерал. – Нам известно о ваших определенных способностях. Вы что-то могли заметить и не обратить внимание. Любое слово, намек. Надпись, вещь. Все может быть архиважным, может помочь в установлении руководства банды или членов подполья.

– Надо подумать, – сказал Ырысту

– Сейчас с вами поработают специалисты. Может быть, какая-то информация явно не запомнилась, а в подкорке что-то сохранилось.

– Товарищ генерал-лейтенант! Не нужно специалистов. Толку не будет, знаю точно. Чтобы вспомнить из подкорки, прикажите тихое помещение. На день, на сутки меня там закройте. А может дольше. Главное – тихо. Напрягусь, сосредоточусь. Если, что было, то вспомню. Я так уже делал.

Так уже делал, когда искал в тайге утерянный нож, но об этом Ырысту не сказал.

Генерал сложил руки замком, покрутил друг о друга большие пальцы рук, ногти на которых отливали желтизной. Ырысту ужасно захотелось курить.

– Давайте попробуем, – согласился начальник.

– И курева. – нагло сказал Ырысту. – Хороших папирос, они стимулируют.

Генерал поднял телефонную трубку, буркнул: «Зайди».

– Разрешите, товарищ генерал, – обратился Блинов. – Бардин, ко всему прочему, разыскивается по требованию колупаевского ведомства. Я его еле отбил.

Не забыл, удовлетворенно подумал Ырысту

– Разыскивается, и разыскивается, – проворчал генерал-лейтенант. – Ловят, значит? Пусть себе ловят! Мы-то причем? Наше дело – бандиты и диверсанты, их – золотишко, антиквариат. Раз он не преступник, передавать его никто не обязан.

Генерал отдал указания вошедшему в кабинет порученцу. Блинов и Бардин молча попрощались.

Ырысту определили в тесную комнату с мягкой софой вдоль стены, продавленным креслом в углу. Возле окна, завешенного темными шторами, стоял металлический ящик белого цвета. Холодильник, что ли? Бардин не обознался, он уже видел такие в Германии. Неплохо живут лубянские воротилы!

Офицер- порученец, приподняв газету, показал на квадратную кнопку в столе, пояснив, что ее нужно будет нажать после работы. Рядом он положил четыре непочатые пачки с унылым верблюдом на желтом картоне. «Американские сигареты», – с почтением сказал порученец. «Благодарю», – спокойно сказал Ырысту, сев в удобное кресло. Когда офицер удалился, и чмокнул в скважине ключ, Бардин снял сапоги, закурил, успокоился. Взял со стола газету, хотел почитать, но буквы в ней были не наши. «Борба», – произнес Ырысту. Это понятно, борьба. Первое коловоз – что это? Загреб, а ясно, Балканы, друзья-югославы. В принципе, разобрать можно, слова похожи на русские. А фотографии перевода не требуют. Рожа какая-то… Не просто там югославы! Лазар Мойсов. Сомнений нет, что Моисеев по-нашему. Лазарь. Выйди вон, Лазарь! Выйди вон, Жорка! Поволокло, по воспоминаниям. Мойсов – фигура крутая, но это потом и не скоро. Повернем в обратную сторону… молочная пелена, собачка в Берлине, грустная фрау, дом пана полковника… «Жить хочешь?», – спросил за спиной… нет, дальше, туда в поволоку, раньше… он вышел из горницы… Сырый на улице лузгает семечки…

***

Прошло двое суток. Ырысту утопил в столешницу кнопку, сразу вошел офицер, словно стоял за дверью. С цокольного этажа вдвоем поднялись на четвертый. Кабинет не изменился, а генерал-лейтенант постарел. И вождь был засижен мухами, почему-то это бросилось в глаза. Бардин подумал, что без ритуала нельзя прикасаться к такому портрету, нельзя протереть – святыня. И можно тут понять отчаянных иконоборцев времен второго Рима.

Два подстаканника на сукне. Чай уже выпит, а Ырысту продолжал говорить:

– Как ты говоришь? Горевой? – переспросил генерал, делая знак порученцу, чтоб досконально фиксировал.

– Горевой или Горовой. Как-то так. Но называли его адвокатом, поэтому я думаю можно найти. Потом женщина. Имя или псевдоним – Верка. И служит она в органах во Львове. Сырый докладывал пану полковнику, что… А можно еще чаю? У вас в холодильнике бутерброды с селедкой, солоно, напиться не могу.

– Сам ты селедка, – сказал генерал с некой обидой. – Царская рыба. И что эта Верка?

Чай с лимоном это вкусно. Жаль лимоны у нас не растут. В Германии тоже не растут, а их там полно. Еще бывают эти… апельсины. Они, конечно, простому человеку пока не доступны, но после войны, в победившей стране должны появиться в нашей провинции. Советская власть позаботится. Воспоминания о будущем так и указали – фрукты в деревенском магазине. И сложно поверить – сметана. Там еще вопрос витал: советская власть или сметана? Но это явная ересь. Сбывается раз через раз, как говорил Стефан Кириллов.

– Объявляю тебе благодарность, – сказал генерал, дослушав. – Награды можешь надеть, ты больше не дезертир. Сергеев! – порученец отдал Ырысту красивую бумагу. Очень красивую, в чистую реабилитирующую. – А от меня… хочешь часы?

– Лучше гармонь, – легко улыбнулся Бардин.

– Сергеев! – сказал генерал и офицер убежал. – Играешь?

– Неа. Но научусь.

– Домой, Ырысту Танышевич?

– Еще хотелось Кремль глянуть.

– Что ж, погляди, полюбопытствуй. Кремль – сердце страны.

***

Рассвет, новый день, двадцатое августа. И лучший, наверное, год – одна тысяча девятьсот сорок пятый. Ырысту все так же сидит на мосту недалеко от Кремля. Блестят награды на его гимнастерке. А гармошки у чекистов не нашлось, вручили аккордеон.

Половину прошел на пути из войны. Еду домой. До дома, ура! Прекрасное нынче утро!..

«Мене, текел, фарес» на кремлевской стене. Это увидел бы старый шаман, но он уже мертв, а у Ырысту пророческий дар куда-то пропал. Взвешено, тщательно измерено, практически поделено, царство рассыпается, народы разбегаются. Пока еще не явно, но времени немного, сразу после пика – распад и разрушение.

Если бы Владимир Ветров прочел газету «Борба», осьмушкой сложенную в кармане Бардина, он с аналитическим своим умом мог бы догадаться о расколе в коммунистическом лагере, а значит о крахе теории всемирной советской республики.

А пока штрафные батальоны ожидали расформирования, освобожденные пленные гадали о судьбе, геройские солдаты грузились в эшелоны, а труженики тыла впервые отдыхали. Дети войны стали спокойно спать.

На улицах Москвы – счастливые люди. Ырысту сказал сам себе: «Вот, посмотрел. Кремль, как Кремль. Горы мои – лучше». Он направился к Ярославскому вокзалу.

В следующем веке будет установлено, что австралийцы и меланезийцы отчасти происходят из Горного Алтая, но возвращающийся бумеранг был изобретен не в Сибири, а посему пресловутый «закон бумеранга» формулировался только пословицей «Как аукнется, так и откликнется» и множеством ее интерпретаций. Бардин Ырысту, сам того не зная, смог пожать, то что недавно посеял: он не заметил, как юноша шедший навстречу, увидев его остановился и замер в боевой готовности. Борис Сорокин узнал фигуранта. Но беспечность Бардина сбивала с толку. Что это? Вызов такой? Вселенская наглость? Борис потянулся к ремню и не обнаружил кобуры и наручников. Он собрался просить о подмоге ближайшего постового. И – передумал. Рапорт подписан, Сорокин – гражданский, прощай уголовный розыск, было занимательно. Но теперь – только наука. Из этого следует что? Проваливай, предсказатель!

10.

Великая сибирская Обь растянулась могучей дланью, разбросала в сумбур острова, размела песчаные отмели. Рождалась она в страстном слиянии рек, которые сразу не смешивались, а поначалу робко ласкались – бирюзовые воды Катуни с бледным течением Бии.

Эту красоту Загорский видел с самолета, который заходил на посадку близ города Бийска. Здесь Ростислав планировал закончить дело с Бардиным Ырысту. До самовнушения планировал, на грани заклинаний и сокрушительных молитв. Будучи профессионально уязвлен, а кроме службы он смысла в жизни не имел, ничего не хотел Загорский больше, чем окончательным образом принять фигуранта.

После украинского фиаско, потеряв добычу, Загорский и Сметана уплыли в мерцающую пьянку. «Да и хрен с ним, ну, Василич?», – говорил Сметана, а Ростислав думал о сеппуку. Лучший розыскник никогда не испытывал такого унижения. Но этим, этим не понять, Гавриловы проблем вообще не видят, дескать, выследили все равно, и случившийся эксцесс никак не отражается на реноме оперативной группы. Вилена уже давно потеряла интерес к делу Бардина, а Борька Сорокин, у него и без розыска важные события в жизни происходят – ядерная бомба сердобольно бахнула. Парня и так угарно вело в сторону физики и математики, а тут известие о Хиросиме, ему голову снесло в мажорном тоне, сидит, пишет формулы или впадает в задумчивость. Разогнал Ростислав сотрудников: дело свернулось, занимайтесь текучкой, кто хочет, пусть пишет рапорт. Сам он дико не хотел появляться в Управлении, казалось, что по приезду в Москву немедленно сгребутся завистники-коллеги и будут толпой над ним потешаться. Поэтому и придумал некую обязанность, задерживающую сыщика Загорского пока на Украине, а именно в Киеве.

И вот, несколько дней назад Ростислав топчет красную ковровую дорожку в Наркомате на Владимирской. За закрытыми дверями долбят пишущие машинки, по лестницам фланируют тупые галифе, мундиры в коридорах с фрикативным «г», в подвале кого-то пытают. А тут идет навстречу он, щегол вокзальный – капитан Блинов, бортанувший Ростислава с фигурантом.

Встретились. Загорский разозлился –только отошел от тоски и потери, и такое напоминание, как игральными картами проигравшему по носу. А Блинов без эмоций: «Здравья желаю».

«Здрасьте», – шипит Ростислав. Смотрит на стенку, мимо проходит.

Блинов дежурным тоном: «Ты зла не держи. Служба».

Пошел ты к чертовой матери!

«Я понимаю», – бросает Загорский. Уходит, но слышит в спину: «На всякий случай сообщаю, что с Бардиным мы больше не работаем». Загорский на каблуках кру-угом, Блинов чешет ногтями щеку.

«Касательно дезертирства Бардин реабилитирован, – говорит Блинов. – Из Москвы поездом отправился домой. Наш интерес исчерпан. Ваша задача, если актуальна, то препятствий нет».

Никогда бы Андрей Блинов не сообщил это в рабочем порядке, тем более с его благодарной симпатией к Ырысту, но, встретив Загорского случайно, испытал он всполох солидарности и спонтанно решил посодействовать. Сказал. Уже пожалел.

«Как-то так», – говорит Андрей, резко кивает, как юнкер из прошлого века. Загорский мягко кивает в ответ, как доктор больному. Охота будет продолжена. Сказал сам себе: «Врываемся!».

Райотдел НКВД в городе Бийске располагался в двухэтажном, когда-то купеческом доме, сложенном на века каленым красным кирпичом.

В арочном окне под причудливой башенкой белела штора, из-за которой смотрел на улицу мужчина средних лет с вихрами на прическе. На улице стояла парочка – совсем юная девушка в легком платье и солдат, чья гимнастерка блестела медалями.

Петр Иванчиков смотрел на улицу и ревновал. Но не эту незнакомую девушку. Он вздохнул, приложил руку к сердцу, нащупав единственную, еще довоенную награду. Отвернулся от окна, задернул штору, взял графин со стола, плеснул воды в стакан, прежде чем выпить, осмотрел на свет стеклянное донышко.

– Что, Василий, написал? – спросил Иванчиков.

– Написал.

В кабинете помимо хозяина на краешке стула сидел парень лет шестнадцати, одетый в пиджачишко не по размеру. Он мял в руках кепку, исподлобья смотрел на Иванчикова. У Василия были набрякшие скулы, на лбу пролегла четко очерченная морщина-складка, больше подходящая зрелому человеку. Видно, что парень уже хлебнул лиха, отсюда повадки волчонка.

Иванчиков сел на свое место, взял лист бумаги, исписанный Василием, бросил документ, не читая, в ящик стола.

– Солдаты вернулись с войны, – задумчиво проговорил Иванчиков. – Солдаты вернулись домой. Далеко-далеко не все…. А ты вот думаешь, мол, они-то воевали, а кое-кто в тылу отсиживался. А? Какой-то Иванчиков, мол, Петр Петрович пока другие кровь проливали, сидел тут беззаботно, сладко кушал, вдоволь спал. Так, Васька?

– Я о другом. И так не думаю, – сердито сказал Васька.

Иванчиков хохотнул.

– Думаешь, – категорично сказал он. – Думаете-думаете. А иногда даже и шепчете-шепчете. Вот, мол, начальники кричали про войну, а забрали как всегда наших деревенских. А начальники как сидели, так и сидят. И ни чё им и не сделается. Так? А вы что думаете, война это только сражения? Битвы, мол, Сталинград? Только «ура» и в атаку? Так этому «ура» патроны нужны? Нужны. Хлеб, одежда? Нужны. Откуда? Из тыла. Но в тылу кто-то должен это все дело организовать, распределить. Это всё важная государственная работа. Государство – это не только война. Война – это такое…. Это испытание для государства. Его мы прошли. Но будут другие испытания. И без четко поставленных задач и их правильного исполнения…. Всё ж развалится! – Иванчиков был явно рад этой мысли. – Вас же надо заорганизовать! Вас же надо контролировать! И кто-то должен это делать. Кто-то должен этой работой заниматься! Мне это нравится всё? Нравится – не нравится, но есть долг! Есть дисциплина. Ответственность. Знаешь, что такое ответственность? И даже сейчас продовольственные проблемы. До сих пор еще суп из крапивы, и другая ботва тоже. Сколько придется строить, восстанавливать!