Снег

На всех моих фотографиях есть одна особенность – я на них кривляюсь. Делаю нарочито смешное лицо, будто у меня хорошее настроение: высовываю язык, округляю глаза, морщу нос. Так я оправдывала свою некрасивость. Потому что знала, что красиво на фото я всё равно не получусь, а гримасничая – завуалирую свое несовершенство.

Я никогда не ловила на себе вожделеющие взгляды мужчин, они, как правило, не смотрят на меня больше одного раза. Может, иногда и взглянут еще разок при полном безрыбье, но это всё.

И я терпеть не могу, когда в моем присутствии какой-то девушке делают комплимент о ее красоте. Пусть других хвалят за что угодно, только не за красоту.

Да, я с детства завидовала таким красавицам, как Кукольная Тварь. Упрекала мир в несправедливости. Почему такие дряни, как она, вообще получают этот дар? Ведь они не заслуживают его, просто не заслуживают. И моя злость порождала гневные пожелания, чтоб эта красота еще сыграла с ней злую шутку. Не знаю даже какую. Например, она приглянулась бы гангстерам, они б ее похитили, мучили б ее долго. И потом, естественно, убили бы.

И тогда, после ее смерти, вспоминая ее, все с сожалением причитали бы: «Какая была красивая девушка!» Да потому что, сука, о ней и вспомнить больше нечего было бы. Только я могла бы разбавить этот траурный панегирик о ее смазливости двухчасовой речью о том, какой она была мразью, и проклятиями гореть в аду. И чтоб она там горела красиво.

Но справедливости в этом мире нет. Как и смысла в нем пребывать.

Я зачем-то глажу себя по животу. Нервничаю и, видимо, инстинктивно успокаиваю себя так. Пора упаковывать всё это.

Я вползаю в синее платье.

Оно с карманами – как я люблю. Жаль, что в них нельзя утащить с собой что-нибудь на тот свет. Я взяла бы с собой плеер. А то ведь неизвестно, есть ли там музыка.

Шум за окном не утихает. Они там, что ли, свадьбу играют? Веселый свист и орево. Хорошо им, этим людям, другим людям.

Кстати, о других людях.

Сегодня я сделаю в последний раз еще кое-что. Мое маленькое хобби. Я придумала его сама. Оно меня успокаивало. Будто придавало смысл моему существованию. Но всё же надо признать, что весь этот смысл я тоже придумала. Признаю. Признаю и поэтому сегодня умру.

И поэтому сегодня – в последний раз.

Я достаю из обувного шкафчика в прихожей маленькую коробку, а оттуда – мобильный телефон. Который я купила у рыночных торгашей вместе с симкой – чтоб меня не вычислили. И включаю его.

Список с телефонными номерами, которые я сама набросала по простой числовой последовательности, лежит рядом. Моей рукой в нем зачеркнуто больше двухсот абонентов. Это уже отработанные.

Сначала я звонила всем знакомым, говоря с ними в трубку сквозь платок, чтобы они не узнали голос, который я еще и делала грубее. Это были и крысы с работы, и Свинья, и директор наш, Георгич, и одноклассники, и Кукольная Тварь, и однокурсники из универа, и соседи из моего дома, чьи номера удалось узнать. Это было интересно.

А потом я пошла по незнакомым людям. Просто набирала номера наугад.

И каждый, чей номер теперь зачеркнут в моем списке, услышал от меня ответ на главный для него вопрос.

Я набираю новый номер.

– Алле? – женский голос.

– Да, – спокойно говорю я.

– Что «да»?

Они почти всегда так реагируют.

– «Да» – это ответ на твой вопрос.

– Кто это? Какой еще вопрос?

– Тот, который ты задаешь себе каждый день.

Молчание. И это значит – я вешаю трубку.

Зачеркиваю этот номер. Набираю следующий.

Зачем я это делаю? Я открыла это как аутопсихотерапию.

Гораздо дешевле, чем сеанс у психолога – человека, которого не пойми какая личная трагедия заставила добровольно пойти в слушатели чужих драм и строить из себя божьего наместника, разве что грехи не прощать. Поэтому я не рассматривала для себя такие похождения в гости к душецелителям. И даже если бы я пришла к психологу и улеглась на его кушетке, то, рассказав ему о своем намерении убить себя, вероятно, услышала бы просьбу оплатить весь годовой курс лечения вперед.

– Слушаю, – мужской голос.

– Да.

– Что «да»?

– «Да» – это ответ на твой вопрос.

– Какой вопрос?

– Который ты задаешь себе каждый день.

– Че? Че за хрень? Кто это?

– Тот, кто слышит твои молитвы.

И вешаю трубку.

Возможно, всё это началось с того, что мне хотелось просто поговорить. Даже ведь не обо мне, не о моих намерениях, это всё равно никому не интересно. Всем интересно только одно – они сами. И поэтому я решила отвечать на вопросы, которые волнуют их. У каждого из них свой вопрос, они им известны: у кого-то он ежесекундно перед глазами, а у кого-то – спрятан глубоко внутри. Но когда тебе даст четкий ответ тот, кто слышит твои молитвы, ты найдешь в себе тот самый вопрос. Думаю, как-то так.

– Алло?

– Да.

– Что? Что «да»?

– «Да» – это ответ на твой вопрос.

– Какой вопрос? Я ничего не спрашивал, ничего не заказывал, до свидания.

И вешает трубку первым.

Это неважно. Человек получил ответ. А как он им распорядится – его дело.

Хотя, конечно, до этих звонков бога я хотела поговорить о себе.

Я искала контакта, хоть с кем-нибудь. Ходила на почту, стояла в очередях, бродила по рынкам.

Я даже посещала врачей с мнимыми жалобами то на боль в голове, то на резь в животе. Я думала, врачи-то, они ведь не обычные люди. Они выше нас. Они спасают людей от болезней и смерти. Они увидят проблему, даже если им в нее не тыкать пальцем. Они всё знают, они помогут, они защитят.

Но оказалось не так. Оказалось, всё просто как ноль плюс ноль. Никто никого не слушает, никто никого не слышит. Всем плевать. Всем плевать на всех.

– Алло?

– Да.

Этот слепой и безжалостный мир не укладывается в моем сознании, он не может в нем органично существовать, он не дает ему покоя, мучит его.

– Алло?

– Да.

И если я не могу заставить мир прекратить отравлять меня, я могу лишь прекратить свое сознание.

– Алло?

– Да.

Прекращение сознания и есть цель самоубийства.

– «Да» – это ответ на вопрос, который ты задаешь себе каждый день. Ответ того, кто слышит твои молитвы.

Это был последний абонент. Хватит звонков на сегодня… и навсегда. Выключаю телефон, прячу его обратно в тайничок.

Из списка ежедневных дел уже совсем ничего не осталось. Всё, что я могла дать человечеству, я отдала. Теперь я отдам ему свой труп. Наряженный в синее платье.

Сначала думала, буду голая, чего уже стыдиться. Обнаженная дама в кровавой воде – чем не картина. Но потом передумала, вдруг чего-то я не предусмотрела с этой водой и моим телом, что могло бы испортить такой живописный, меланхоличный образ. Буду в платье, оно хорошее.

Вновь становлюсь у зеркала.

Бам! – на улице гремит фейерверк, и разноцветные огни озаряют мои окна. Празднуют, суки, мою смерть.

Ба-ах!

Нет, ну это совершенно никуда не годится – превращать такой мрачный день в праздник. На фоне этого салюта я не смогу нормально сдохнуть.

Нужно успокоиться. Всё равно скоро у них кончатся патроны, алкоголь и они разойдутся по домам.

Беру расческу.

Может, действительно, закинуть челку назад? Как у той клубной чиксы?

Зачесываю и закалываю.

Продолжаю разглядывать отражение. Вроде и правда похоже получилось.

А почему нет?

Я достаю косметичку. Губная помада, тени и тушь почти не тронуты. Словно приобретены вчера, а не сотню лет назад.

Я начинаю делать себе лицо.

Киношники знают: чудесное перевоплощение дурнушки в красавицу достигается лишь снятием с нее очков и распусканием волос. Вранье, конечно. Мне придется прям хорошенько себя помазать.

Накладываю тени на глаза. Черные. Всё обильнее и обильнее. Главное, не довести до клоунского вида, как у панды. Зато теперь хорошо скрыты мои мешки под глазами. Из которых я обычно и черпаю энергию каждый день делать хоть что-то.

Теперь губы.

Мне интересно. И кажется, выходит вполне себе недурно.

Я буду мертвая царевна.

Итак, последний штрих. Сегодня всё в моей жизни последнее.

Я смахиваю на какую-нибудь рок-звезду. И умру, как у них принято, молодой. Только не от передоза.

Шум на улице не проходит, но это не самое страшное. Хуже – что шум не проходит в моей голове.

Часть меня спокойна. Словно уже убивала себя неоднократно. А другая – покрыта шевелящимися мурашками. Которых я совсем не ждала. Думала, буду поувереннее. Но, видимо, что-то внутри, какой-нибудь инстинкт самосохранения, дает о себе знать.

Пусть. Это несерьезная помеха. Я утоплю всех этих ползающих по мне муравьев, и они захлебнутся в алом озере забвения.

Я смотрю на себя.

Мое имя Красота.

Даже жаль такое убивать.

Странное чувство. И дергает, и надо. Потому что уже решилась, потому что уже сто раз всё обдумала, потому что… да еще тысяча всяких «потому что».

Ба-ах!

От этого непрекращающегося грохота постоянно пищат сигналки машин. Этот нестерпимый галдеж и трескотня могут заставить нормального человека задуматься о самоубийстве. Ну а ненормального – они заставляют ждать с этим.

Ба-ах! Ба-ах! Ба-ах!

Может, не сейчас?

Может, утром? Большинство самоубийц делают свое последнее дело утром. Это статистика.

Вдруг есть какое-то обстоятельство, о котором я не знаю? Может, утром легче? А может, это просто статистика, не основанная на каких-либо закономерностях, и никакой формулы здесь нет.

Хотя, говорят, нет большей лжи, чем статистика. Нет, не так, там фраза эффектнее звучала, не помню, кто сказал. Вечно эти цитаты приписывают то одному, то другому, а истинного автора уже и не помнит никто.

Но все-таки, может, и вправду утром? Перед рассветом? В самую-самую тишь.

А сейчас… сейчас…

Ба-ах!

Сейчас мы пойдем в «Бездну».

Что это?

В голове появляются неожиданные мысли. Словно спасительные подсказки шептунов-одноклассников, когда тебя, неготовую, спрашивает учитель.

В «Бездну»? Неужели мне этого хочется?

Хочется.

Хочется, чтобы меня увидели такой, какая я сейчас в отражении, а не только полуневидимой замарашкой.

Да и просто хочется чего-то. Чего-то напоследок. Чего-то унести с собой и чего-то оставить после. Чего-то необычного.

Синее платье. Оно мне идет.

4

Празднующая что-то толпа продолжает весело галдеть, не обращая внимания на мое появление на улице. И в этом для меня нет ничего необычного.

В общем-то, здесь и приземлившегося парашютиста не заметили бы, такое тут вселенское шествие, словно бразильский карнавал. Нашли же подлюги время и место свои гулянки устраивать – прямо в час икс под окнами самоубийцы.

Надеюсь, хоть к моему возвращению здесь наступит тишина. А иначе, видимо, придется мне вызвать ментов, чтоб эту алкашню отсюда прогнали. И тогда я попаду в полицейские хроники два раза за сутки. Они там, сыщики эти, наверное, потом причинно-следственные связи выстраивать будут между этими событиями. Кто-то, может, еще и диссертацию на этом защитит, и мой случай впишут в категорию, в которой людей до отчаянного шага довел шум за окном. Вот так и делают статистику.

Подняв взор к небу, я снова разглядываю приземляющиеся снежинки.

Беру такси. Устраиваюсь на заднем сиденье.

– Клуб «Бездна».

Водитель кивает и увозит меня от шумных гуляк. Выглядит он, правда, жутковато. Небритый такой и в шапке по глаза.

– Так вы это?.. – бурчит он с ненатуральной усмешкой, поворачивая ко мне голову. И этим нарушает первое правило вежливого таксиста – не разговаривать.

Нет, я совершенно определенно не «это», о чем бы он ни спрашивал. Я молчу – предложение ведь не закончено, как я понимаю.

– Вы это, золотая молодежь, что ли?

Теперь предложение закончено, но я всё равно молчу. Я боюсь.

Неприятный он, носом шмыгает постоянно, ручищи огромные, как у лодочника какого-нибудь.

Снова оборачивается, пытаясь наладить визуальный контакт.

Киношники знают: персонажи могут сколь угодно долго разговаривать за рулем, не глядя на дорогу. Это, конечно, неправдоподобно. А когда правдоподобно – так и заканчивается такая поездка в фильме хреново. Смотри вперед, сука. Не для того я целый час красилась, чтоб быть раздавленной в твоей колымаге.

– Там, в этом месте, куда вы едете, золотая молодежь просто всё время гуляет, – говорит он, смирившись с моим молчанием.

Видимо, он как раз из тех неумолкающих таксистов, успевающих за десять минут рассказать историю знакомства с женой и причину развода.

– Гуляют все, пьют и гуляют, а говорят, у людей денег нет. Богачи все, даже вон снег расчищать некому.

Нет, это пока еще не лодочник-переправщик, этот водитель может разве что в лес вывезти и там изнасиловать, периодически слышу про такое в новостях. Вот такой участи я себе точно не желаю, уж лучше смерть – ну с этим понятно.

Я нащупываю в кармане мой амулет против гопников и сжимаю его крепче. Боюсь я всяких таких опасного вида мужичков. Поэтому давно ношу с собой небольшое шило. Какое было на работе, то теперь с собой и ношу.

Хотя надо было, конечно, серьезней к этому относиться, перцовый баллончик купить, например. Просто руки не доходили, и голова была занята мыслями, как навредить себе, а не другим.

– Всю ночь идти будет. А снег ведь, он еще себя не показал-то толком. То разве снег был, то так, стружка одна пока сыпалась. А все ждут, что весна вот-вот начнется. А нет, снег еще жару даст, он еще… уважать себя заставит, как у Пушкина, читали?

В таких моментах мне всегда хотелось включить эрудитку и поумничать, что, по одной из версий, фраза из «Онегина» «уважать себя заставил» означает «умер», а не «требовал почтения», но мне не хватало смелости. Это вот как раз я уважать себя заставлю. Лучше выдумать не смогла.

Но я не поправляю водителя, я только крепче сжимаю шило.

Не знаю даже, смогу ли я его применить, если вдруг что. Воткнуть в руку или ногу. Или напугать хотя бы. А может, мне его даже вынуть из кармана не удастся.

Хотя, видимо, всё это излишняя тревога, таксист, кажется, наконец замолк и только разглядывает дорогу под противные скрипы дворников.

За окном проносятся мимо уличные фонари. Я вглядываюсь, как на свету, у самых ламп, сыплет снег… Куда я еду? Зачем? Что я придумала?

А может, правильно всё придумала. Должно быть правильно. Еду на последний карнавал в «Бездну». Я ведь в любом случае в нее падаю.

Странные ощущения: некое недоверие к тому, что я могу там увидеть или получить, и детский энтузиазм, словно у Золушки, собравшейся на бал и знающей, что в строгий час она сама навсегда превратится в тыкву. В мокрый, протухший овощ.

Как бы там ни было, сейчас, в преддверии смерти, такси везет меня на праздник, на котором из всех, кроме меня, будет переть неистовое желание жить.

– Приехали, – говорит водитель, паркуясь у бордюра.

Светящаяся вывеска. Люди на площадке перед входом. Некоторые с интересом поглядывают на мою машину-такси, будто ожидают узреть выходящую на красный ковер кинозвезду. Нет, спрячьте ваши камеры, пернатые жопы на сегодня закончились, осталась моя мечтательная. И она-то вот сейчас не может даже пошевелиться.

Я не решаюсь выйти.

Зря я всё это придумала. Глупо всё…

– Приехали, – повторяет таксист повышенным, выгоняющим тоном.

Нет. Я не выйду. Я никуда не пойду. Надо возвращаться домой и заканчивать со всем этим. Это всё ведь не мое. Эта история не про меня. Никакого счастливого конца у сказки о Золушке не существует. Когда ненавистные сестры-крысы и злая мачеха-свинья уехали на бал, она уже не нашла в себе силы даже отмыться от золы, она просто покончила с собой, и весь этот спектакль про фею-крестную и потерянную туфельку есть лишь предсмертная фантазия, произведенная умирающим мозгом.

– Вы выходите?! – тоном, изгоняющим дьявола, рычит водитель.

Нет! Ты что, не понимаешь, что я никуда не выхожу! Разворачивай свой гребаный тарантас, мы возвращаемся домой!

Я так и не могу почему-то открыть рот и прокричать всё это ему прямо в торчащее из-под шапки волосатое ухо. Я торопливо достаю деньги, расплачиваюсь с ним и, не дожидаясь сдачи, выхожу из машины.

Вот он – вход в «Бездну». Горит адским, неоновым пламенем. Ну, с богом!

Вхожу в большие стеклянные двери.

– Добрый вечер, – встречает меня короткостриженый мужчина в коричневой жилетке с бейджиком. Он охраняет красные воротца за его спиной, из-за которых пробивается гулкая музыка и отзвуки веселого ора. – Чем могу вам помочь?

– Я на корпоратив, – говорю.

– На удостоверение можно взглянуть?

Конечно… нет. Я его забыла. Вот дура!

– Кажется, я его не взяла, – шепчу.

– К сожалению, без удостоверения я не могу вас пропустить. Это закрытое мероприятие.

Это провал. Надо же быть такой идиоткой. Чувствую себя невероятно глупо. До того обидно, что хочется прямо здесь и сейчас покончить с собой. Чиркнуть по венам, забрызгав этого сторожевого пса своей кровью.

Меня позывает что-то сказать, как-то оправдаться, как-то убедить…

Я вглядываюсь в бейджик на груди этого привратника и не могу рассмотреть его имя. Буквы расплываются. Всё из-за накативших слез. Хотя, даже назови я его по-дружески по имени, вряд ли он сделает для меня исключение лишь потому, что я умею читать.

Плакать мне нельзя, только не с такими накрашенными глазами, а то я буду походить на зареванного клоуна.

Не звонить же мне, в самом деле, сейчас свинье или крысам и умолять их встретить меня, беспутную, чтоб сопроводить в обитель избранных.

Нет, к чертям всё это. На выход! На выход из здания. На выход из жизни.

Я молча разворачиваюсь и топаю к стеклянным дверям.

Вижу за ними какой-то приближающийся силуэт, мужской.

Он открывает дверь и идет прямо ко мне.

Я делаю шаг в сторону, чтобы не столкнуться.

– Алиса!

Он хватает меня за руку. Это светловолосый парень в яркой рубашке.

– Привет, – он скалит довольную улыбку. – Куда ты пропала? – обнимает меня, не давая опомниться. – Уходишь уже, что ли? Ты когда пришла вообще, я и не видел?

Я смиренно помалкиваю.

– Пойдем, пойдем.

– Она… – нерешительно произносит пес с бейджиком.

– Она со мной, – бросает ему мой заступник и тянет меня за собой.

Перед нами распахиваются красные воротца.

А за ними сверкание, грохотанье, дребезжание.

Не открывая рта, я плетусь за этим парнем по мерцающему огнями залу, в котором царит торжество и веселье. И под громкую музыку мы дрейфуем сквозь толпы танцующих, как двухместная лодка между камнями по горной реке.

Я верчу головой – пытаюсь найти знакомые крысиные морды и свиное рыло. Они ведь где-то здесь.

Мой провожатый подводит меня к одному из столиков, за которым сидит компания из двух девушек и одного длинноволосого парня.

– Смотрите, кого я нашел! – кричит он.

– О, Алиса! – в один голос визжат обе девушки, вскакивая и кидаясь ко мне с вытянутыми руками.

Они меня обнимают и целуют в щеки.

Я тупо зеркалю их движения.

– Рыжий, где ты ее нашел?

– Ага, совсем потерялась.

Я не Алиса, хочу сказать я. Но не могу. Или все-таки не хочу?

Где-то глубоко внутри всё это меня даже радует. Меня принимают за кого-то другого. У кого есть друзья. Может, мое последнее желание о чем-то необычном сбылось?

– Платье – огонь.

– Да, шикарное.

– Выглядишь потрясно.

Подружки нахваливают меня так, словно пытаются выслужиться. Ну что ж, продолжайте, не скупитесь, я всё приму.

– Давайте выпьем!

Компания двигается на диване, освобождая для меня место. И я сажусь.

Рыжий вручает мне бокал с коктейлем.

Мы все чокаемся. Это сопровождается восторженными воплями, будто мы только что одержали победу в соревнованиях.

Я потихоньку втягиваю в себя напиток и смотрю по сторонам.

Людей на танцполе битком: мечутся искры из глаз и из-под каблуков. Но их радостные эмоции какие-то неестественные, они будто нарочно их выдавливают из себя. Народ здесь танцует не от счастья, а чтобы это счастье получить. Это как улыбаться без повода, чтобы обмануть мозг и развеселиться. Психологи советуют практиковать такие улыбки, говорят, помогает. Кому-то, может, и помогает. Мне – нет.

Ой, а не крысиные ли это глазки в меня сейчас стрельнули из толпы? Не вижу. Растворились.

– Что такая молчаливая?

Ловлю на себе взгляд одной из новых подружек. Которая словно сестра второй.

У них одинаковые накачанные губы, одинаковые тонкие носы, схоже подведены глаза и очерчены брови. Будто они обе стремились быть похожими на одну и ту же гламурную икону стиля. Неужто у них комплексов не меньше моего? Только их комплексы, видимо, какие-то благородные, аристократические.

Надо бы уже и поговорить с ними о чем-нибудь, а то ведь так в доброй компании долго не усидишь. Я открываю рот, но не успеваю ответить – девушка заговаривает вновь:

– До сих пор не могу забыть, как ты зажигала в прошлый раз. Это было вау, такое творила. Сегодня повторишь?

– Сегодня сотворю неповторимое, – наконец произношу я.

– Ха-ха-ха.

– Так, не кладите ничего на стол, Алиса может захотеть танцевать в любой момент, ха-ха.

– Не нашла тебя во вконтаче, – включается вторая подруга, доставая мобильник. – Какой у тебя ник?

– Меня нет во вконтаче.

– Нет? – то ли с недоверием, то ли с сожалением. – А где есть?

– Здесь, – говорю. – Лайкни меня.

– Ха-ха-ха.

– Всё, подписалась на тебя, ха-ха.

Да я душа компании. Мой первый опыт. Мой последний опыт.

– А давайте все сфоткаемся, – говорит вторая подружка и вытягивает телефон.

Наша группа собирается в тесную кучу, пытаясь попасть в кадр с необрезанными головами. В центре экрана – мое намарафеченное лицо, окруженное чужими друзьями.

Щелк! – и, наверное, завтра в интернете под этим фото будет новый комментарий о похождениях некой таинственной гостьи клуба. Новая улика в деле о загадочной самоубийце.

– За встречу! – горланит Рыжий, затейливо поглядывая на меня, и поднимает бокал.

Мы вновь с шумом чокаемся.

Вот как, значит, проходят дружеские вечеринки.

Окончив гребаную школу, я ждала, что поступлю в универ, где наконец встречу настоящих друзей, подруг, у нас будет множество общих интересов, будут частые совместные времяпрепровождения и мы будем держаться друг друга всю жизнь. Сбылось только одно – я поступила в универ.

Не скажу, что там были плохие ребята, может, и хорошие, не знаю, так и не сдружилась ни с кем, держалась в основном в стороне. Да и ко мне никто особо не тянулся, чтобы прям: «Эй, Олеся, а давай с тобой дружить, созваниваться каждый день, ходить вместе куда-нибудь, тусить по полной программе». Нет, такого не случилось.

Наверное, травма, приобретенная в кругу одноклассников, все-таки не дала мне расслабиться и позволить себе окунуться в мир нормальных людей, не желающих тебе зла. Недоверие к миру не зарубцевалось.

Зато сейчас, в компании этих людей, принимающих меня за свою подругу, мне, пожалуй, если и не весело, то хотя бы интересно. А это чувство, интерес, оно ведь тоже приятное.

Хотя ко мне подбирается предчувствие, что в пьяных компаниях весело только первый час. Ну и пусть – на дольше меня всё равно не хватит. Зажигайте, друзья.

Отгоготав вместе со всеми, Рыжий пытается протиснуться на диван, чтобы подсесть ко мне. Он извивается, морщится, кряхтит и в итоге, выдавив меня с насиженного места, усаживает к себе на колени.

Это уже слишком, конечно. Не нравится мне такой жест. Я не такая распущенная, чтоб абы к кому на колени прыгать. Но, с другой стороны, ведь это он выручил меня в моем сумасшедшем плане попасть сюда. Поэтому, наверное, не стоит сейчас манерно отталкивать его. Ну что ж – заслужил. Только сиди ровно, не ерзай.

– Мне повезло, что ты легкая, – говорит он.

Это он так, наверное, выказывает готовность нести меня пьяную домой, потому что прямо сейчас подливает в мой бокал что-то из бутылки, из которой наливал себе.

– Я, вообще-то, всё вижу, – говорю я.

– Это потому что высоко сидишь, далеко глядишь. – Юморист хренов. – Или сегодня ты на антибиотиках, хе-хе?

Он смотрит на мое серьезное лицо.

– Нет, если не хочешь, не буду, просто думал, как в прошлый раз.

А не спалюсь ли я так? Вдруг всё же вычислят, что я пародия на их загадочную подругу, да и, в общем-то, на каждого из них?

Нет, не должны, они все на праздничном кураже, все пьяны и рассеянны. Мне просто надо поменьше с ними болтать.

Я тяну свой бокал ближе к себе и вставляю трубочку в рот. Буду потихоньку из нее посасывать, пока она протяжно не захрипит из-за нехватки плотности, и тогда я вежливо всем откланяюсь и поеду домой – и там уже откланяюсь окончательно.

– Алис, – окликает меня одна из подружек, – закажем кальян?