Любитель закатов на Палау

– Доктор, – буркнул Дагонов, – комбинаторный мнемохирург.

– Ого! Тогда у тебя все вообще будет здорово! Очень скоро система начнет намекать, что неплохо было бы прикупить себе полезных вещей. Повышение ранга, амуницию, ускоренное обучение…

– Нет, спасибо, я уже купил обучение. Бестолково все.

– Так то тебя еще на воле обманули. Классика! А здесь все будет по-честному. Хотя да, все равно бестолково. Купленный ранг сгорит быстро и придется покупать заново…

– Не буду я ничего покупать.

– Еще как будешь. Двухсот какой-то пункт прочитаешь и сам продать попросишь.

– Какой пункт?

– А вот когда на досуге свой договор изучишь и много нового для себя откроешь, тогда и узнаешь. Там говорится об отключении в случае регресса ранга в течение пяти игровых сессий. Не здесь отключат. Там отключат.

– Там?! – У Лагонова по спине пробежал холодок. – В смысле? В реальности отключат?

– Именно. Отключат систему жизнеобеспечения капсулы с твоим телом. А тушку утилизируют.

– Как так? Нельзя… Это же убийство!

– Не, в договоре, который ты подписал, про убийство ничего не сказано. Там это называется «отключением вследствие нерентабельности». Но не бойся, пока у тебя есть чем платить, будешь процветать. А там, быть может, тоже «звездой» станешь и большие бабки заработаешь. Но на свободу все равно не выйдешь.

– Никакого условно-досрочного? – с какой-то обреченностью спросил Лагонов.

– Никакого. Ты же превратишься в курицу, несущую золотые яйца. Поговаривают, «звезды» на донатах за игровую сессию зарабатывают до миллиарда. Будешь ты успешным игроком или нет – для системы пока вторично, поэтому в первые месяцы она тебя привяжет к себе постоянно растущим сроком исправления. В пункте об условно-досрочном освобождении четко расписана система поощрений и наказаний. Но так как мы участвуем не в простой игре ради развлечения, а нас должны вроде как исправлять, то система дисбалансирована. За хорошо выполненную работу тебя награждают минутой, а за любую провинность – наказывают часом. Глазом моргнуть не успеешь, как твой срок удвоится, а то и утроится. А потом все будет зависеть от тебя: приносишь пользу – играешь, не приносишь – отключают.

Разбойник все же решил прихватить сеть и начал ее аккуратно складывать, словно драгоценную парчу в рулон сворачивал.

– И вот тут мы приходим к прямому ответу на твой первый вопрос: почему здесь все так реалистично? Ответ прост: не для нас эта реалистичность. Мы просто пользуемся чужим, как хорошей дорогой, по которой ездят все подряд, хотя она предназначена для комфортного перемещения ценных товаров. Или воздух, который богатеи очищают для себя, но дышать им все равно доводится всем.

– Ничего не понял…

– Реалистичность нужна, чтобы мотивировать здешних «звезд» продолжать совершать свои подвиги на потеху зрителя. Когда у тебя появятся первые успехи, ты начнешь получать от системы что-то вроде новостной сводки о ситуации в реальном мире. Там будет все плохо: бунты в бедняцких секторах, уровень радиации с каждым днем растет, продукты все дряннее, голод вот-вот начнется, природа со дня на день загнется и так далее. А тут красоты невероятные, воздух свежайший, жратва вкуснейшая, бабы неземной красоты и легко доступны. Про полную событий и приключений жизнь вообще молчу, с унылой рутиной реальности не сравнить. Так что невольно призадумаешься, а стоит ли вообще возвращаться?

– Не верю, что это работает. Я никогда не забуду свою реальную жизнь. Тем более, у меня осталось много незаконченных дел…

– Забудешь. Я навскидку назвал малую часть. У системы есть миллион уловок, чтобы удержать тебя, лишь бы ты продолжал приносить прибыль. Мне вот, например, устроили встречу с одним человеком, которого уже давно нет…

Лагонов насторожился:

– Ты был «звездой»?

Чернявый махнул рукой.

– Все, что было, не считается. Сейчас я обычный пройдоха с вечным вторым рангом, который ищет выход и не находит.

– Выход? – неожиданно утончившимся от волнения голосом спросил Лагонов. Померкший было свет надежды забрезжил снова. – Все-таки отсюда можно выбраться?

– Я пытаюсь. Уже больше десяти лет. Как видишь, прогресс не очень. Единственное мое достижение – умение барахтаться на уровне второго ранга, что не дает системе меня отключить, но и не привлекает ко мне лишнее внимание. Я здесь что-то вроде призрака.

Он перекинул туго связанную сеть через плечо, а затем отстраненно посмотрел куда-то за спину Лагонова.

– Ну что за лопух вислоухий? Почему сразу не сообразил? Эх! Да поздно уже, гномы уже наверняка уволокли…

– Что?

– Да панцирь твой. Его всем новичкам выдают и все новички от него избавляются. Ты-то вон хоть меч со щитом догадался прихватить. А панцирь пропал, жалко. Это ж сколько кило чистой стали! Можно было бы продать неплохо, на лошадь точно хватило бы.

– А вдруг не уволокли?

– Уволокли, как пить дать. Они, поди, уже наверняка вокруг брошенного меча круги нарезают. И то, если девка еще там сидит и отпугивает мелких тварей. Сходи, проверь. Кстати, может быть у нее какое задание получишь и разживешься парой золотых монет, на первое время хватит. С голоду и жажды здесь не загнешься, но колбасить тебя будет нехило. Ладно, бывай, желторотый! Еще свидимся, быть может…

Чернявый незнакомец вяло махнул рукой и пошел в сторону, куда полетел дракон.

А Лагонов остался стоять в растерянности посреди вымерзшего поля. Он еще не знал, стоит ли идти к купеческой дочке и проверять сохранность меча со щитом, но зато решение подробно изучить договор он принял железно. Хоть у него и не было основания сомневаться в услышанном, но все же хотелось убедиться во всем самому. Ведь просто не могло быть, чтобы в сотнях подробно расписанных пунктов не оказалось лазейки, за которую можно было зацепиться. Договор составляли люди, а во всем, чего касаются человеческие руки, лазейки появляются сразу и во множестве. Надо изучить договор!

2001 год

Бойся русского

Вокруг раскинулся желто-зеленый океан, по глади которого теплый ветер лениво катал могучие волны. Степь, бесконечная дикая степь от горизонта до горизонта просто не помещалась в моем воображении и вызывала единственную аналогию, заставляя сравнивать с безбрежной водной стихией. Конечно, каким-то уголком сознания я понимал, что степь не безгранична, а до цивилизации всего несколько часов пути даже самым медленным транспортом и лучшим напоминанием о ней был притаившийся в высокой траве уродливый червь трубопровода. Но все это было жалкими отголосками слепого разума, в тот момент забитого диким восторгом в самый темный и глубокий подвал сознания.

Мои спутники группкой толпились посреди вытоптанной проплешины и невольно жались друг к другу, как запуганные дети в лесу. Невдалеке сверкали белыми бортами лимузины миссии – огромные, многоместные, но такие же неуместные здесь, как и их хозяева. Но почему-то самыми неестественными на фоне дикой степи выглядели именно аборигены, вернее – грязно-красные комбинезоны на них. Цивилизованная одежда, так скажем, не очень сочеталась с немытыми космами, вряд ли когда стриженными бородами и запахом тела, не знавшего мыла.

Дикари пели и танцевали. Только мужчины. Словно в ритуале каком-то, они сбились в плотный круг плечом к плечу и синхронно двигались в нелепом хороводе. Слух резали пронзительные звуки примитивного струнного инструмента, неистово терзаемого невидимым за спинами танцующих музыкантом. Изредка монотонный гул толпы разрывался явно женским вскриком, после чего мужчины громко смеялись и начинали хлопать в ладоши. В центре хоровода происходило какое-то движение, хотелось подойти поближе и заглянуть поверх голов. Неожиданно круг танцующих распался и из него выскочила почти обнаженная девушка. Кружась в бешенном ритме танца, она помчалась вокруг хоровода. Дикари смеялись, хлопали еще активнее, подзадоривая. Дикарка будто светилась изнутри, ее смех будоражил и невольно заставлял улыбаться. Сильное, крепкое, гибкое, загорелое тело было сгустком дикой энергии. Заплетенные в десятки кос русые волосы кнутами хлестали по спине и груди, обвивали талию и бедра. На сильных ногах медью гремели тяжелые браслеты, позвякивали какие-то безделушки. Из одежды на девушке была только выгоревшая тростниковая юбчонка.

Я смотрел на танцующую дикарку и не мог отвести глаз. Как смотрят дети на недоступное лакомство за стеклом витрины магазина. Хотя смотреть было нельзя или, вернее, не рекомендовалось протоколом из-за возможных нежелательных последствий с местными. Но я уже хорошо знал, что на местных всем плевать. К тому же, я не мог не смотреть. Неодолимая сила, сокрушая волю, приковывала взгляд к аборигенке. Стоило же ей вскользь улыбнуться, скосив в мою сторону лукавые смеющиеся глаза, та же сила вдруг погнала меня вперед…

– Да стой же ты, идиот! – откуда-то издалека послышался раздраженный голос.

Я не чувствовал, а скорее видел со стороны, как меня хватают и судорожными рывками пытаются то ли развернуть, то ли повалить.

– Прекратить! – хриплый женский голос влился мощным потоком в какофонию возни вокруг меня. – Я сказала!

Ни пощечины, ни боли от удара я не ощутил, но звук услышал. Звонкий и хлесткий, как удар хлыста, хлопок отрезвил меня. И сразу же сделалось муторно, заныла и начала неприятно гореть получившая пощечину скула. А затем меня накрыло волной стыда и неловкости за случившееся. Я сидел на траве и не смел поднять глаз, вокруг понуро стояли трое здоровых мужиков в белых инженерных комбинезонах, а над нами словно скала возвышалась маленькая женщина. Роста в ней действительно было всего ничего, но вот уверенности хватило бы на десятерых – как и полагалось генералу, командующей карантинным корпусом.

– Успокоился? – презрительно сказала она куда-то в сторону, хотя обращалась явно ко мне.

– Да, спасибо…

– Через час рапорт должен лежать у меня на столе, – процедила сквозь зубы генерал, резкими отточенными движениями поправляя черный китель. – Из чьей он бригады? Кто начальник? Вы? Проследите, чтобы рапорт был составлен по всей форме и в срок.

– Да, конечно! – часто закивал рыжий здоровяк, которого мне представили вроде как Майклом. – Прослежу.

Инцидент был исчерпан. Ко мне быстро теряли интерес, хотя толпящиеся в сторонке пугливые старички из администрации миссии все еще демонстративно осуждали мое поведение и о чем-то перешептывались, высокомерно поглядывая в нашу сторону. Закованная в броню генеральской формы командующая уже забыла о моем существовании и вернулась к излюбленному занятию – курила и презирала всех. Вокруг генерала, не решаясь подойти, кругами ходил представитель концерна в строгом деловом костюме. А за ним с прищуром наблюдал председатель миссии, одетый во все яркое и свободное, словно отпускник на курорте. Ему было весело, хотя улыбка на тонких бескровных губах была скорее хищной в предвкушении большой крови. Явно назревал крупный скандал и моя выходка лишь на время отвлекла его участников, однако продолжения мне увидеть не довелось. Майкл оттащил меня к машинам и швырнул на заднее сиденье посольского лимузина.

– Объяснишь? – прорычал он. – Что это было?!

– Не знаю, – огрызнулся я, начиная раздражаться. Хоть я и сглупил с дикаркой, но все же это не давало право какому-то безродному уголовнику хамить мне и применять силу. – Наверное, польстился на красоту.

Он без сил упал на водительское кресло.

– Ну почему я? – со стоном чуть не взвыл Майкл. – Как придурка из Сиэтла – так мне! Как нефтяника классного – так этой скотине Уайтснеку.

– За языком следи! – не выдержал я.

– А то что? – с вызовом и мерзкой ухмылкой процедил Майкл, поворачиваясь ко мне. – Пожалуешься папочке или дедуле? Хотя погоди, для этого ведь нужно отсюда выбраться?

Хамство превратилось в угрозы. Вовремя вспомнив, что основной контингент здесь состоял из уголовного отребья, у которого не было шансов устроиться на нормальную работу в Европе и Штатах, я замолчал и отвернулся. В Берлине этот Майкл в мою сторону даже посмотреть не смел бы, а здесь он боялся только генерала и ее верных псов с винтовками.

Со стороны вытоптанной прогалины послышались крики. Рабочие разгоняли дикарей. А те норовили сбиться теснее. Пока наконец не раздался выстрел, затем еще один. Говорят, это оружие сделали специально для устрашения, убить из него проблематично, но запросто можно было покалечить и напугать. Его, вроде как, называли обезьянником. Откуда-то сбоку грохнули еще раз, послышался протяжный крик боли. Дикари сразу построились в подобие колонны и двинулись к невидимой отсюда трубе нефтепровода.

За экзекуцией наблюдал я один. Остальным не было дела. Генерал брезгливо цедила сквозь зубы, администраторы миссии клевали носом, председатель горячо спорил с представителем концерна. Судя по всему, только эти двое помнили, зачем все здесь собрались. Накануне нефтепровод снова прорвало, большую часть «черного золота» удалось собрать вручную с помощью дикарей, однако из-за прекращения поставок в Европу более чем на сутки концерну предъявили иск на внушительную сумму. Концерн предъявил иск администрации миссии, так как имелась информация о диверсии со стороны конкурентов. А администрация предъявила иск командованию карантинного корпуса, так как трубопровод не охранялся должным образом. Инженеров же, которые говорят об изношенности трубопровода, традиционно никто не слушал.

– На сафари тоже эти ружья используют? – вдруг спросил я, сам себя удивляя вопросом.

Я пытался представить, как экипированные по последнему слову техники и моды охотники рыщут по степи, громкими выстрелами гонят запуганную красивую девушку в тростниковой юбке и с тяжелыми браслетами на ногах.

– Чего? Какое еще… – буркнул Майкл, а потом вдруг взъярился: – Хватит с меня! Пускай с тобой безопасность разбирается!

Он пробежал пальцами по панели управления, и лимузин ожил, плавно приподнялся. Мир снаружи накренился, медленно смещаясь в сторону, а затем резко провалился вниз. Машина свечой взмыла в утреннее небо, унося нас из диких мест.

***

Старший советник истуканом стоял у окна. Десять минут стоял, не шелохнувшись, уставившись в одну точку. А я стоял на пороге и ждал, когда же меня наконец «заметят», разглядывая скудный интерьер кабинета и его хозяина. На нем не было военной формы, однако строгий серый костюм сидел как идеально подогнанный офицерский мундир. Безупречная белая рубашка, симметричный узел на синем галстуке, точность жестов и привыкший командовать голос дополняли образ, выдавая в хозяине высокопоставленного военного. Это был негласный глава службы безопасности карантинного корпуса, который представлялся всего лишь старшим советником главы администрации миссии, однако последняя собака на тысячу миль окрест знала, что это самый влиятельный и опасный человек, влиятельнее и уж точнее опаснее даже генерала.

– Простите, господин Кох, задумался! – умоляюще воскликнул он, театрально всплеснув руками. Разрешающим жестом показал на стул для посетителей, приглашая сесть. И тут же, без перехода, со сталью в голосе и чернотой в ставших ледяными глазах спросил: – Как вы думаете, господин Кох, что такое патриотизм?

– Патриотизм? – удивленно переспросил я, пытаясь устроиться на жестком шатком стуле.

– Да, патриотизм. Для вас лично. Для вас, гражданина Соединенных Штатов Америки, сына производителя лучшей в мире стали, внука старейшего сенатора.

Я пожал плечами, не столько даже пытаясь ответить этим расплывчатым жестом, сколько унимая вдруг поползшим между лопаток холодок. Если хамоватый уголовник Майкл бросался угрозами, просто желая поставить столичного выскочку на место, то старший советник откровенно пугал. У меня впервые возникло опасение, что привычных связей хватит, чтобы выкарабкаться. Если не отец, то дед наверняка поможет, вот только успеет ли? Да и узнает ли вообще? Ведь я по собственной глупости и, чтобы пресечь попытки меня задержать, тайно от семьи уехал на край света в поисках ответов на дурацкие вопросы, причем вопросы даже не мои.

Старший советник вернулся к столу, медленно сел в кресло и, покачиваясь, начал сверлить меня взглядом.

– Я не просто так спросил про патриотизм, господин Кох. Мне не нужны словарные определения и даже ваши интерпретации. Обычный, простой человек может быть максимально далеким от них, но при этом обладать внутренним, чувственным понятием патриотизма. Какой-нибудь кукурузный простак из Айовы был и будет стопроцентным патриотом, хотя вряд ли осознает это и уж точно не способен вербально сформулировать понятие патриотизма. Он никогда не сделает хоть что-то вредное для своей страны, даже неосознанно. А вы, господин Кох?

– Простите?

– Как расценивать ваш приезд сюда, господин Кох? И как он трактуется с точки зрения патриотизма?

Его пальцы медленно постукивали по файлу личного дела, которое лежало на столе перед ним. Моего дела, которое завели на меня еще в самолете по пути в карантинную зону. И приблизительно тогда я уже понял, что задуманная авантюра ничем хорошим не закончится. Мое миниатюрное стереоизображение с укоризной смотрело на меня сквозь прозрачный пластик, подтверждая мрачные мысли.

– Я не буду спрашивать об официальных целях вашего приезда, господин Кох. – Он постучал по моему изображению. – В деле они есть. А читать я умею. Меня интересуют неофициальные.

Пытаясь унять появившуюся дрожь в коленях, я плотно сжал их и для верности положил сверху руки. Это не осталось незамеченным.

Уголки губ старшего советника приподнялись в легкой улыбке:

– Кстати, ваши родственники оповещены, господин Кох. Отец очень зол. Вам предстоят объяснения, – тихо сказал старший советник, хищно ухмыляясь. – Предлагаю потренироваться. Расскажите сначала мне. Визу оформляли через связи деда, отца матери?

Я кивнул. Изворачиваться смысла не было. Старший советник явно знал многое и врать ему означало бы вредить себе. Он был во всех подробностях осведомлен, как я добирался, на чем, где останавливался в пути, сколько тратил и с кем общался. Эту информацию он получил за пару секунд с помощью официального запроса и она его уже не интересовала. Не знал он, но очень хотел узнать цели моего визита, а об этом мог поведать только я сам.

– Их вы тоже обманули или сказали правду?

– Правду?

– Зачем приехали. Ваш дед сделал карьеру в военной разведке, а мать делает до сих пор. Это ее идея была? Похоже, очень похоже на почерк упырей из разведки. Не понимаю только, зачем было рисковать собственным сыном?

Я насторожился. Разговор сделал неожиданный поворот.

– Господин Кох, вы задумывались, почему здешние места называют «дикими»? Потому что здесь творятся дикие вещи. Вы же успели познакомиться с нашими отчаянными парнями? Лихость, отвага, скудоумие и у каждого по тридцать три пожизненных за спиной. Я уже молчу про местных. Без обид, но вы производите впечатление городского идиота, которому вообще противопоказано выбираться за пределы комфортной среды обитания. Таких как вы, наши морпехи называют «ветчиной»: бестолковые, слабые и годные только в качестве провианта. Странно, что и ваша мать к вам относится так же. Вы точно ее родной сын? Пожертвовать единственным отпрыском ради проверки безопасности периметра карантинной зоны – выглядит странно. Или вы просто пытаетесь произвести впечатление богатенького недотепы?

Я украдкой выдохнул с облегчением и позволил себе расслабиться. Старший советник решил, что мое появление в диких степях организовано моей матушкой.

– Это так? Подрыв трубы, а потом вдруг вы появляетесь и начинаете с дурацкими вопросами шляться где попало. Непохоже на совпадение.

– Я всего лишь политолог, – мои руки непроизвольно сложились в умоляющий жест. – Да, я немного схитрил и задействовал семейные связи, чтобы попасть сюда. Но никаких джокеров в рукаве и никакого двойного дна в моем багаже нет. Я изучаю сферу жизнедеятельности народов внутри государственно-политических образований. Для диссертации мне нужно было взглянуть на устройство общества аборигенов. В Африке их уже полтора века нет, Азия закрыта для посещений, дикари Южной Америки существуют лишь в качестве развлечения для туристов. Вот и получается, что осталась только Восточная Европа…

– Бойтесь русского, господин Кох, – с желчной улыбкой перебил он, заставив вздрогнуть. Намекает, что все же знает истинные цели приезда? Или просто использовал одну из популярных идиом, желая остановить мое вранье не просто так, а со смыслом. Это была любимая присказка деда, который использовал ее чаще других и всегда с целью указать на недопустимость поведения собеседника. – Хорошее выражение. Всегда хотел узнать, что оно означает. Не подскажете? Вы же знатный политолог, господин Кох, уже наверное все в подробностях изучили?

Похоже, что старший советник все же знал о неофициальных причинах моей поездки.

– Что такое «русский»? Почему его нужно бояться. И в ком бояться больше – в себе или в других?

Я пожал плечами и опустил голову. Старший советник глумливо хихикнул.

– За три дня пребывания вы пытались одиннадцать раз вступить в контакт с дикарями, используя некий язык. Выглядело смешно. Особенно забавно было наблюдать, как вы пытались им воспроизводить какую-то древнюю оперу. Шустро же они от вас бежали!

– Это был социальный эксперимент, одобренный моим научным руководителем.

– А искать в Библиотеке Конгресса несуществующую литературу тоже он одобрил? За последние два месяца вы сделали больше тысячи подобных запросов.

Былое напряжение вернулось ко мне. Я решил больше ничего не говорить и начал подумывать над заявлением о требовании предоставить мне адвоката. Однако старший советник вдруг оглушающе хлопнул ладонью по пластиковой папке с моим делом и встал:

– Закончим, пожалуй. Думаю, вы сделаете нужные выводы, господин Кох. Это маленькое приключение будет неплохой встряской, которое вправит вам мозги. Другой на вашем месте уже сидел бы в кутузке, вы же отделаетесь легким испугом. Но это только на сей раз. Попробуете снова проверить на прочность нашу систему безопасности – не помогут ни фамилия, ни деньги, ни связи. Я понятно излагаю?

– Да, благодарю вас, господин старший советник.

– Сержант!

Из-за двери мгновенно выскочил военный и вытянулся в стойке.

– Проследите, чтобы наш гость не опоздал на ближайший рейс. К великому сожалению, он нас покидает.

***

Берлин встретил меня дождем, ледяным ветром и тупым раздражением умирающего в безысходности города. Слякоть, лужи, серость неба и пропитавшая все вокруг ненависть окатили меня липкой волной как только я оказался за раздвижными дверями вокзала и ступил на Потсдамскую площадь.

Невдалеке в центре пустого пятачка стояла патрульная машина, озаряемая ярким карнавальным светом мигалок. Я почувствовал остановившийся на мне тяжелый изучающий взгляд кого-то из полицейских в машине и поспешил смешаться с толпой, безуспешно гоня мысль, что явились именно по мою душу. Я успокоился только возле стоянки автоматических такси, когда юркнул в первое попавшееся и назвал адрес. Но потом все равно нервно оглядывался и всматривался в прохожих, в попутные машины.

Поднимаясь в лифте на двадцатый этаж в квартиру Нормана, я очень хотел, чтобы никого не оказалось дома. Тогда я оставил бы расплывчатое сообщение в общем чате, попрощался и с облегчением навсегда уехал бы назад в Штаты. Хотел этого и точно знал, что выйдет иначе. Так даже лучше, нужно заканчивать дела и ставить жирные точки вместо зыбких многоточий.

Как только двери лифта открылись, на меня обрушился шквал света, музыки, криков и гомона десятков одновременно говорящих людей. В воздухе витала тяжелая смесь из запахов парфюма, алкоголя, мексиканской еды, табака и какой-то химии. Квартира Нормана всегда кишела народом, но в тот вечер там было особенно людно.

Протискиваясь между танцующими, я долго обходил квартиру, которая занимала целый этаж и состояла из десятка комнат, в поисках хозяина или его сестры Сильвии. Обоих нашел на балконе, сидели в обнимку на диване и курили трубку с какой-то дрянью.

– Он вернулся! – визгливо, с истеричными нотками закричала на весь Берлин Сильвия, усадила меня рядом и бросилась обнимать, целовать, облизывать. Еще пару дней назад я был бы на седьмом небе от такого внимания. Теперь же я испытывал отвращение. Перед глазами стояла прекрасная дикарка, с которой даже сравнить было нельзя пьяную, похотливую, затянутую в искусственную зеленую кожу лысую женщину с чудовищным ало-черным гримом.

– Вернулся, – подтвердил я, отлепляя от себя Сильвию и глядя на ее брата. Тощий и высокий, похожий на жердь в белом хлопковом костюме на голое тело и черных плетеных мокасинах. Он безучастно смотрел мимо меня, посасывая трубку.

– Что-то быстро ты вернулся, – наконец выдавил он, хрипя обожженным горлом.

– Так надо было самому ехать, глядишь и дольше протянул бы, – огрызнулся я, но потом смягчился. Вины Нормана не было. Он просто бросил очередную свою безумную идейку, а я ее подхватил, намертво вцепившись зубами. Если бы Сильвия тогда не загорелась и если бы мне не хотелось произвести на нее впечатление, никуда бы я не поехал. – Вычислили меня. Почти сразу. Но кое-что увидеть довелось.