Нечто странное. Четыре лунных повести

А потом у него была командировка, а по возвращении – пустая квартира и на холодной кухне записка в три строки: “ Ухожу к Зое, нам с тобой было хорошо, но это было ошибкой. Прости.» И кольцо. И пустота. И холод. И виски. И вот теперь мост. И на мосту за парапетом он, Ханс Хафель тридцати шести лет отроду, уже почти ничто, сгусток растоптанной жизнью биомассы.

– Ты уверен, что она стоит того? – спросил кто-то по-немецки над самым его ухом.

От неожиданности Ханс покачнулся, но чудом сохранил равновесие. Он поднял глаза. По ту сторону парапета, удобно облокотившись, стоял невысокий крепыш лет тридцати-сорока, одетый в совершенно неуместный здесь костюм баварского горца – замшевые шорты до колена на помочах, мелко-клетчатая рубашка, лихо заломленная небольшая шляпа с пером фазана. Незнакомец спокойно курил короткую изогнутую трубку. Сюрреалистичность увиденного так потрясла Ханса, что он разжал руки. Он уже почувствовал, как падает, и какая-то часть его сознания испытывала огромное облегчение от того, что наконец-то все заканчивается, но где-то еще глубже внезапно возникла и окрепла мысль, что умирать ему рановато, ну, хотя бы не выяснив для начала, что это за странный тип на мосту. Рот Ханса раскрылся в беззвучном крике, руки тщетно пытались нащупать опору. Баварец вздохнул, перегнулся через парапет, крепко ухватил падающую фигуру за ворот пальто и, неожиданно быстрым и мощным рывком, втянул Ханса обратно, перевалил через перила и аккуратно усадил на тротуар.

– Поговорим? Меня зовут Густав.

Глава 11

Вал хранил Машин портрет на работе в запертом ящике стола. Держать его дома он не решался: устраивать тайник в квартире было непорядочно по отношению к Янке. А рассказывать жене эту свою странную историю о давно позабытой первой любви он и подавно не собирался. Вал очень сомневался, что это будет приятной темой для беседы и совершенно оправданно не рассчитывал на понимание. Серьезно, какой женщине будет интересно выслушивать путанную чепуху о бывшей ее мужа?

Притом, была ли Маша, вообще, его девушкой? Да они даже не целовались ни разу! Черт, зачем только он вспомнил и теперь никак не может забыть эту странную девочку из одиннадцатого «А», которая вдруг стала для него самым нужным человеком на Земле! Именно теперь, когда она пропала. Скорее всего умерла.

Вал достал фотографию из ящика и грустно провел по Машиной щеке пальцем. Ему вдруг показалось, что портрет чуть улыбается – в самой глубине этих пронзительно распахнутых глаз, самыми уголками этих твердо очерченных губ. Вал крепко зажмурился, снова посмотрел на Машу. Ошибки быть не могло: что-то действительно поменялось. На короткий миг ему помстилось, что Маша не умерла, что она где-то рядом и вот-вот войдет в его рабочий кабинет, Вал даже невольно оглянулся на дверь.

Тишину вечернего офиса прорезала трель телефонного звонка. Звонили с ресепшена.

– Да? – почему-то волнуясь, Вал снял трубку.

– Валер, к тебе посетитель. Поздновато, но…

– Девушка?

– Почему девушка? – на том конце удивленно помолчали. – Конечно нет. Очень респектабельный джентльмен. Пусть войдет?

– Да, конечно. Спасибо.

Вал положил трубку, стараясь взять себя в руки. Что за безумные фантазии? Он устало провел рукой по глазам, концентрируясь перед наверняка важным деловым разговором.

Дверь без скрипа открылась, пропуская позднего визитера. В кабинет с открытой улыбкой вошел худощавый человек средних лет, светловолосый и светлоглазый, узкое интеллигентное лицо, некрупные, ухоженные руки. Весь облик посетителя дышал неброской аристократичностью, и, хотя одет гость был крайне просто – в затертые джинсы и футболку с каким-то принтом, Валу показалось, что это были самые респектабельные джинсы и футболка, которые он когда-либо видел.

Посетитель коротко и крепко пожал протянутую Валом руку и сел на предложенный стул, закинув ногу на ногу.

– Позвольте представиться, Хайнц Коан, – гость говорил с заметным иностранным акцентом, принадлежность которого Вал не смог распознать. – Видите ли, у меня к вам дело.

– Я вас слушаю.

Вал вдруг понял, что это не деловой визит, что происходит что-то невероятно важное и непостижимое. В висках застучало, горло враз пересохло.

– Не волнуйтесь так, пожалуйста! – гость заметил, что Валу явно не по себе. – Дело в том, что… Хм, не знаю, как начать. А впрочем, вам все это не обязательно знать сейчас. Вот здесь, – посетитель протянул Валу аккуратно сложенный лист бумаги, – инструкции. Знаете, я обычно не вмешиваюсь, но ради нее… она… Мне очень хочется ей помочь почему-то. Но это все, что я могу для вас сделать, не обессудьте, это и так против моих правил.

Вал машинально взял протянутый ему листок

– Что все это значит? – промямлил он. – Вы от кого?

– Я? От себя, разумеется!

Гость решительно встал, повернулся было к выходу, но приостановился.

– Да, вот еще что… Портрет я, пожалуй, заберу. Он вам больше не пригодится.

Посетитель вопросительно посмотрел на Вала. Тот, сразу поняв о чем идет речь, безропотно достал из ящика фотографию и вложил в протянутую через стол руку, последний раз заглянув в эти бездонные, но почему-то совсем теперь не грустные Машины глаза. Гость сделал плавный жест, и портрет исчез с легким хлопком.

– Всего наилучшего! – гость кивнул и, не дожидаясь ответа, вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Глава 12

– Я еще только учусь.

Маша потянулась и села, откинувшись на отставленные руки. Вечернее солнце ласково пригревало, но от Реки уже веяло свежестью. Линия облаков на горизонте, бесконечно далеких и высоких, окрасилась яркими закатными тонами. Вал с Машей сидели на мягкой траве высокого берега, молодой человек лениво смотрел на медленную полноводную Реку, в которой отражалось высокое розовое небо.

– Понимаешь, – продолжила девушка, – здесь никто никого ни к чему не принуждает, но в определенный момент приходит понимание, что хочешь помогать попавшим в беду людям, таким, как ты был сам… Правда, пока получается не очень, – она странно улыбнулась, – нужна очень высокая степень концентрации, а мне всегда мешает личное. Я все время сбивалась на мысли о тебе и вот, пожалуйста, один раз оказалась у тебя в комнате, вместо рутинной тренировки по перемещению за пределы этой Реальности. Ты, наверное, не помнишь, а я так испугалась, что сразу сбежала обратно!

Вал помнил, еще как! Это было для него сильнейшим потрясением, событием совершенно невозможным, но от того казавшимся еще более реальным. И вот, оказывается это было на самом деле. Вал уже ничему не удивлялся.

Маша, между тем, продолжала:

– А потом я пробовала разделить сознание с птицей, и получалось, в общем, нормально, но вдруг мне почему-то показалось, что тебе очень плохо, и я, каким-то непостижимым для себя самой образом, заставила бедную сову разыскать тебя, пролетев километров двести. А самое смешное, что когда мы с совой сели на твою скамейку, я понятия не имела, что делать дальше. В итоге потеряла контроль и упустила птицу. Надеюсь, у нее все хорошо! – девушка немного помедлила. – Но самое печальное во всем этом то, что нам нельзя пользоваться этими способностями в личных целях. Нет, никто не запрещает, просто все эти перемещения требуют очень больших затрат энергии, и поэтому мы можем делать это довольно редко. Расходовать эти нечастые возможности кому-то помочь на свои воспоминания или прошлые проблемы просто свинство. Так что… Боюсь, не смогу навещать тебя там. Может как-нибудь, но…

Маша враз погрустнела и отвернулась. Вал нежно погладил ее по руке, ему так хотелось ее как-то утешить, но вместо этого сам впал в уныние: осталось всего три дня, а потом… Усилием воли Вал взял себя в руки.

– Расскажи про портрет.

– Портрет? – Маша непонимающе посмотрела на него. – Какой портрет?

– Ну, помнишь, я тебе рассказывал, что ездил к твоей тете, ну когда пытался тебя найти? Она еще дала мне твою фотку, приблизительно такую, – Вал показал руками размер, – цветную, в белой рамке. Мне этот портрет очень помог тогда.

– Я что-то такой фотографии, в принципе, не помню! – Маша задумалась. – Точно, не было такого портрета, откуда ему взяться? Я вообще фотографироваться не люблю, а уж позировать для портрета!.. Может, из какой-нибудь общей увеличили?

– Не, не похоже. Ты там одна, на нейтральном светлом фоне, да и качество было хорошее.

– Тогда не знаю, – Маша беспомощно покачала головой.

– Ладно, не думаю, что это сейчас важно, – он рывком вскочил на ноги и протянул руку, помогая Маше подняться. – Пойдем купаться!

Глава 13

Водитель – пожилой угрюмый мужик, неодобрительно покачал головой, когда Вал попросил отвезти его «просто до конца проезжей дороги», но, подумав немного, согласился, да и цену запросил божескую.

– Турист, что ль?

– Типа того, – ответил Вал, понимая всю несостоятельность этого предположения: из экипировки у него с собой была только небольшая спортивная сумка с самым необходимым, да и одет он был по-городскому.

Но, как бы то ни было, свои соображения мужик оставил при себе, и через пять минут они уже, скрипя рессорами, пылили по грунтовке удаляясь от станции «Княжьи горы» в сторону совершенно глухого леса. Судя по карте, после конца дороги этот лес простирался еще километров на сорок, доходя до необитаемого берега водохранилища и имел весьма дурную репутацию как у немногочисленных местных, так и у туристов: поговаривали, что эти места до сих пор не разминировали после войны, что по лесу все еще разбросаны кости незахороненных солдат, как русских, так и немецких.

Трясясь на кочках, Вал вспоминал события последних дней. На работе он просто выпросил неделю в счет не истраченного отпуска на «порыбачить» – учитывая лето и общий застой в делах, проблем не возникло. А вот дома… Он чувствовал себя последним подлецом и предателем, когда рассказывал жене о внезапной командировке в северный филиал фирмы, а она из лучших побуждений советовала ему не идти на поводу у начальства и отказаться, потому что это безобразие, среди лета отрывать людей от семьи и посылать в такую даль.

Валу было очень плохо, но он твердо решил последовать полученным от странного господина инструкциям до конца, а там – будь, что будет. Он прекрасно понимал, что второго шанса разобраться со всей этой историей, а главное, в себе, точно не представится.

Потом были поспешные сборы, вокзал, ранняя электричка до конечной, потом дизельный поезд местного сообщения и вот, это здешнее подобие такси.

Вечерело. Вал, прикрыв глаза от последних лучей заходящего солнца, смотрел вслед подслеповатым красным огонькам удаляющегося по ухабистому проселку «Уазика». Тот скоро повернул и пропал из виду. Вал присел на бревно, валявшееся на обочине и развернул листок с инструкциями. Первое, что бросалось в глаза – была карта, аккуратно нарисованная от руки: станция, дорога, упиравшаяся в лес. Он поднял голову – так и было: проселок, ставший к этому времени почти непроезжим, просто утыкался в стену вековых сосен. Вал вернулся к карте. Так, чуть левее должна быть просека, километров через пять-шесть от нее, судя по схеме, вправо ответвлялась тропинка, ведущая к конечной цели его путешествия – аккуратному кружку, около которого было помечено: «Деревня, последний дом слева, с резным флюгером на крыше». Ниже карты четким убористым почерком значилось: «Быть одному у тропы не раньше и не позже вечера дня середины лета. Идти быстро, по возможности не оглядываться. Не думать. Не бояться. Если чувство истинно – есть шанс пройти.» Подписи не было.

«Есть шанс», – повторил про себя Вал.

От последней строки ему было как-то жутковато, но он уже сделал выбор.

Резко встав, он, не оглядываясь, углубился в темнеющий лес.

Глава 14

Погожий майский день клонился к вечеру, но уже по-летнему яркое солнце никак не хотело прятаться за горизонт, теплые оранжевые лучи косыми стрелами пронизывали освеженный первыми ливнями город, бликуя на стеклах многоэтажек, согревая молоденькие яркие листочки берез и лип. Посвистывали какие-то редкие для Москвы пичуги, вдали слышался колокольный перезвон. Казалось, весь огромный город пребывал в благостном и приподнятом настроении, впитывая первое настоящее весеннее тепло.

Маша сняла куртку и перебросила ее через руку. Тепло. Славно. Но радоваться не получалось. Она подставила ласковому солнышку лицо, зажмурилась… Солнце просвечивало сквозь веки красным, по обратной стороне век забегали желтые и оранжевые искорки. И правда, благодать.

Но отвлечься не смогла, на глаза вдруг навернулись слезы, и, как девушка ни старалась, на щеке появилась мокрая дорожка. Маша стерла предательскую влагу ладошкой, но вид у нее был наверное еще тот, потому что проходившая мимо женщина с некрасивым и добрым лицом, вдруг остановилась и участливо спросила:

– Девушка, вам плохо?

– Н-нет, ничего, не беспокойтесь.

Женщина недоверчиво посмотрела на нее, но промолчала и пошла дальше. А Маша чуть не вскочила, не побежала за ней, так хотелось хоть кому-то довериться, выплакаться, спросить совета или может даже помощи… Но женщина ушла, а Маша так и осталась сидеть на скамейке.

Наконец она взяла себя в руки и взглянула на изящные часики.

«Черт, уже восемь!» – она торопливо поднялась и почти побежала, хотя прекрасно понимала, что спешить бесполезно.

Стас уже дома, голодный и злой как дьявол, и ему наплевать, что у нее скоро «госы», и всю их группу так долго промурыжили сегодня в институте со всякой организационной дребеденью.

Маша хоть и не была Стасу женой, но, раз уж они живут вместе в его квартире, должна была вести себя «как полагается» – ждать с ужином, а в последнее время и охлаждать к его приходу бутылку водочки, выслушивать со вниманием бесконечные рассказы о дрязгах на работе – Стас служил мелким менеджером в каком-то банке и вряд ли мог рассчитывать на большее, ну а ночью – естественно, отказать не вправе. Здесь правда терпеть приходилось меньше всего: Стас очень быстро выдыхался и, слава богу, ничего необычного не требовал. Ни о каком удовольствии для себя Маша даже не помышляла: сначала она не сильно интересовалась этой стороной отношений, ей думалось, что оно как-то само все сложится, а когда стало ясно, что ничего не получается, что-то менять было уже поздно. Стас был из породы людей, которые стараются во что бы то ни стало добиться какой-либо цели, а добившись, теряют всякий интерес к предмету своего вожделения, рассматривая его лишь с точки зрения полезности лично для них.

А ведь, казалось, раньше было по-другому. Маша вроде даже увлеклась: Стас был высокий атлетически сложенный красавец, дипломатский сынок, начитанный и весьма неглупый. Он так трогательно ухаживал, дарил цветы, водил по театрам, посвящал стихи. Поэзия, правда, оказались списанной из какого-то малоизвестного сборника французских авторов, да и на ум Стас претендовать никак не мог, скорее на банальное ёрническое остроумие.

И сейчас, по прошествии почти года, Маша отчетливо понимала, что никакой любви не было, просто ей позарез необходимо было вырваться из жуткого круга домашнего полусектантского быта, который изо всех сил поддерживала ее мать, сводящегося к тоскливому и мрачному ожиданию вечной, но еще более унылой жизни.

Маша поднялась по лестнице на третий этаж, тихонько открыла дверь ключом, повесила в прихожей куртку. Нет, чуда не произошло: Стас сидел в гостиной и зло пялился в телевизор, совершенно игнорируя Машин приход. Согласно неписанным правилам ей следовало прошмыгнуть на кухню, приготовить еду, а затем уж повиниться и просить прощения. Хотя, собственно, за что? Да кто он такой? Мог бы и сам о ней хоть раз позаботиться!

Маша прошла на кухню, но вместо готовки сделала себе чаю и бутерброд, села с книжкой.

Стас так к ней и не вышел. Что ж, его дело. Маша умылась и отправилась спать. Она уже битый час ворочалась в постели, пытаясь заснуть, когда пришел Стас. Он сел на край кровати и вдруг грубым рывком повернул девушку к себе.

– Т-а-а-к, что ж ты, Машик… – протянул он. – Нехорошо-о-о.

Маша поморщилась в темноте: она ненавидела, когда ее так называли. От его елейного тона у нее вдруг по спине побежали мурашки, лоб покрылся испариной, она почему-то жутко испугалась. А Стас не отпускал, больно сжимая плечо, он приблизил свое лицо к ее и вдруг как-то жутковато ухмыльнулся. Он был абсолютно трезв, и от этого Маше стало еще страшней.

– Отстань… – она попыталась вырваться, но это, казалось, его только позабавило.

– Вот, значит, как…

Стас, не выпуская ее плеча, другой рукой сбросил одеяло на пол, собрал в горсть ночную рубашку на Машиной груди и что есть силы дернул, раздирая тонкий материал.

Девушка вскинулась, стараясь выскользнуть из его хватки, и тогда Стас молча примерился и наотмашь, с оттягом, ударил ее тыльной стороной руки по лицу. Маша упала обратно на подушку захлебываясь слезами, не в силах даже кричать. По щеке поползла теплая струйка и закапала на простыню. Маша чувствовала отвратительные жесткие руки, раздирающие бедра, слышала свистящий звериный сип, но ей было уже все равно. Она стремительно уносилась все дальше, проваливаясь все глубже и глубже в ватное обволакивающее небытие.

Где-то на другой окраине Москвы Вал вздрогнул, подошел к окну и долго молча всматривался в темноту, сам не зная почему.

Глава 15

Маша проснулась. Она замерзла, но ей очень хотелось полежать вот так, с закрытыми глазами, сохраняя только что виденный сон. Ей снился Валера – Вал, как его прозвали одноклассники. В последнее время она почему-то часто вспоминала о нем, о том, как они дружили, как гуляли вместе, его глаза, его голос…

Маша повернулась и попыталась натянуть на себя одеяло, но ничего не получилось: одеяла как будто не было вовсе! Она даже не успела удивиться – внезапно вернулась память обо всем, что случилось прошлой ночью. Вернее, не обо всем, она помнила, как легла, как пришел Стас, а потом… Потом было что-то очень плохое, но что именно Маша не помнила.

Она открыла глаза: небо, синее-синее, глубокое и безграничное. Маша снова закрыла глаза и прислушалась к себе. Чувствовала она себя вполне сносно, лишь немного болела правая сторона лица. Девушка глубоко вздохнула, снова открыла глаза и села.

Ярко светило солнце, но было довольно прохладно, пели птицы, между луговых цветов порхали бабочки. Маша сидела прямо на траве, на пологом склоне живописного холма, спускавшемся к большой ленивой реке. Самым странным было то, что она совсем не была удивлена или напугана.

Маша, конечно же, совершенно четко понимала, что все это попросту невозможно. Однако что-то ей подсказывало, что это никакое не пробуждение ото сна внутри сна другого, что случилось нечто из ряда вон выходящее и обязательно хорошее, во всяком случае бояться ей больше нечего.

Она никак не могла сосредоточиться и обдумать эти странности. Гораздо больше Машу сейчас занимало, что ей холодно, а из одежды на ней лишь тонкая, разорванная на груди ночная рубашка, и еще ей очень хотелось иметь хоть какое-нибудь зеркальце, чтобы убедиться, что ее лицо не превратилось в распухшую маску, и то, что так неприятно саднит, не синяк в пол скулы, а, господи, пожалуйста-пожалуйста, просто какая-нибудь мелкая царапина. Размышляя об этих насущных предметах, Маша поднялась и, закутавшись, насколько возможно в остатки рубашки, направилась по едва заметной тропинке к реке. Она шла не спеша, глядя себе под ноги, чтобы ненароком не наступить босой ногой на какой-нибудь сучок или камень, и поэтому появление незнакомца прошло для нее совершенно незамеченным, она даже чуть не вскрикнула от неожиданности, когда совсем рядом услышала чье-то деликатное покашливание.

А затем приятный мужской голос произнес:

– Доброе утро, милая барышня! Я не напугал вас? А вы, я смотрю, держитесь молодцом!

Глава, которой здесь быть, вообще-то, не должно, но я не смог заставить себя ее выкинуть. (Дитрих Фогель)

Они засиделись допоздна, попивая ароматный крепкий чай из тонких стеклянных стаканов. Уже совсем стемнело, и большая керосиновая лампа, стоявшая на столе, рисовала вокруг себя теплый колеблющийся круг уютного света, заставляя испуганные тени жаться по углам комнаты. Маша болтала о всяких пустяках, и у Вала внезапно возникло ощущение, что она специально избегает сложных тем и неоднозначных вопросов. Она делала это очень мягко и тактично, но все же… Вал протянул руку и взял ее теплую ладонь в свою.

– А это место… – начал он невпопад, – что это? Современная трактовка рая?

– Почему? – удивилась Маша.

– Ну, все тут живут под боком у Создателя… Время не тикает. а те, кто тут обосновался, давно умерли для внешнего мира.

– Я с этой точки зрения об этом даже не думала.

– Нет, ну а правда, – с каким-то ожесточенным азартом продолжил Вал, – что будет потом? Для чего все это? Нельзя же жить в стерильном мире бесконечно долго, да еще без определенной цели!

– Как это: без цели! – Маша отдернула руку, по ее лицу пробежала тень. – Мы помогаем людям…

– Помогаете? В чем? Попасть сюда, или, наоборот, оставаться в том мире, откуда они пытаются сбежать? – он понимал, что говорит что-то не то, что затрагивает материи, в которых ничего не смыслит, но уже не мог остановиться: горечь несправедливости, копившаяся в нем эти дни, искала выхода.

– Зачем ты так! – девушка отшатнулась, как от пощечины.

– А как? Через пару дней я вернусь обратно и что? Как я буду жить дальше? Снова окунусь в рутину: дом, работа, дети… Как обходиться без всего этого? – он повел рукой. – Как обходиться без тебя?

– Так надо! Пойми… – на глазах ее навернулись слезы, но голос был неожиданно тверд.

– Надо? Кому? Вашему разлюбезному Хайнкоа? Все всегда должны играть только по его правилам?

– Ты несправедлив! Если бы не он…

– Маша! – Вал вскочил со стула и, обогнув стол, опустился перед ней на пол, обхватив ее колени и выпалил, заглядывая снизу ей в лицо: – Давай уйдем вместе! Неужели ты думаешь, что жить там нам вместе будет настолько хуже? И Густав говорил, что никто никого тут насильно не держит…

– Это невозможно, – она грустно вздохнула, погладив его по волосам. – Я останусь здесь, а ты уйдешь. Другого не дано. Каждый должен жить свою жизнь. Такие правила.

– Да пропадите вы все пропадом вместе со своим богом недоделанным и его правилами!

Со сдавленным стоном Вал отбросил ее руку и выбежал на крыльцо под черное бархатное небо, захлопнул дверь и, развернувшись, со стуком уткнулся пылающим лбом в шершавые некрашеные доски

* * *

Мэтр Хайнкоа сидел на крылечке своего пряничного домика и озабоченно покачивал головой, словно к чему-то прислушиваясь. Обычно сомнения не были ему присущи, но в этот раз мэтр задумался, не было ли ошибкой затевать всю эту историю.

«Ничего, он справится», – сказал он себе наконец. И подтвердил, кивнув: – «Они справятся. Время все расставит по местам.»

Мэтр встал и, с удовольствием вдохнув наполненный ароматом луговых трав ночной воздух, сошел с крыльца, решив пробродить всю ночь по своей самой любимой Реальности. Это его всегда успокаивало.

* * *

Прохладный ветерок понемногу унял клокотавшее в груди Вала чувство несправедливой обиды. Он почувствовал себя опустошенным и никчемным, но отчетливо понимал, что Маша права. Каждому – свое, так говорил в свое время старик Цицерон, а он-то знал, что это не пустые слова. Что ж, он, Вал, пройдет свой путь до конца и пусть мэтр Хайнкоа только попробует помешать их с Машей будущему счастью. От этой пустой детской угрозы Валу неожиданно полегчало, он на цыпочках вернулся в дом и тихонько подошел сзади к все еще сидевшей за столом девушке.

– Прости меня! – он нежно обнял ее и вдруг жутко испугался, что Маша оттолкнет его, все еще оскорбленная его срывом.

Но нет, она повернулась к нему с легкой улыбкой, поудобней устраиваясь в его руках.

– Я понимаю… Пожив здесь, я стала не по годам мудрой и рассудительной. Да и ты во многом прав: даже общаясь с дядюшкой Хайнкоа напрямую, я ни на йоту не приблизилась к пониманию смысла существования человека. Оставим эту тему до следующего твоего приезда. Возможно, тогда я смогу тебе что-нибудь объяснить. Хорошо?

Вал молча кивнул.

– Пойдем ложиться, – продолжила Маша, – я что-то замерзла совсем. Согрей меня.

Глава 16

Машина мама сидела на кухне съемной квартиры, которая временно являлась главным офисом и по совместительству Молельным Домом и переписывала в общий список имена вновь принятых адептов. Она с головой погрузилась в сектантскую жизнь и засиживаться за этой приятной для нее работой, вот так допоздна, было для нее не внове.

Будучи, как и положено профессиональной художнице, натурой творческой и впечатлительной, она подхватила и с энтузиазмом понесла знамя реформации старых идей, за короткое время превратившись в одну из активисток недавно открытого «Богородичного центра» – одной из сотен однотипных сект, возникших на развалинах советской действительности. Молодые и ушлые «братья», сами себя назначившие священниками, разгуливали в нарядных синих рясах, подпоясанных яркими, в цвет российского триколора, кушаками и, за толику малую, наставляли свою довольно многочисленную паству, истово проповедуя прописные истины и совершая нелепые, ими же выдуманные обряды.