Еврей, цыган и Эль Ислам

Зная это, однако, он полагает, что знает самое худшее. Он мало слышал о чрезмерном оптимизме еврея, πάντα καλά λίαν21, столь резко настроенного против Христианства, «религии печали». Он ничего не знает о необъятных страстях и задиристости, ретивости и злобном упорстве, проявляемым против всех, кто не соответствует каким-либо мелочами их устного закона. Он не хочет видеть их самонадеянную, ограниченную кастовую гордыню, которая делает евреев «предназначенными Богом быть царством священников и святым народом», как даже сейчас повторяет один из их собственного народа, рабби Ашер (вдохновитель юношества)22. Он не может осознать тот факт, что свирепость и ужасная разрушительность, которые характеризуют еврея и его литературу со времен пророков и до талмудистов, присутствуют в его цивилизованном соседе, которого он считает одним из лучших людей, правда, это спящий лев, но готовый проснуться при первом же удобном случае. И ему неведома любовь восточных евреев к мистике и символизму, их различные ужасные и отвратительные суеверия и их приверженность к магическим чарам и оккультным искусствам, которые ведут к различным мерзостям.

Это невежество вызывает слабые вспышки сетований на то, что евреи «все еще цепляются с упрямой настойчивостью за безнадежную надежду». Поэтому мы читаем на страницах книги современного путешественника Дж. Мак-Грегора, «Роб Рой на Иордане», с. 274, (London: Murray, 1869): «Здесь я слышал ныне, как и около двадцати лет назад, как мужчины в Палестине оскорбляли своих собратьев словом „еврей“, как самым низким из всех возможных ругательств. Когда мы вспоминаем, что евреи на этой своей земле когда-то были избранным народом мира, что теперь по всей земле среди самых богатых, самых смелых, самых умных, самых красивых, лучших в музыке и песнях, в поэзии и живописи, в искусстве, науке и литературе, в образовании, филантропии, государственной мудрости, войне, торговле, и финансах, во всех сферах жизни есть евреи, мы можем вспомнить слова пророчества, которое давным-давно предсказывало нам, что имя еврея будет „притчей и поношением“ даже в собственной земле евреев». Правда, что даже в португальских колониях, где евреи относительно неизвестны, имя это неприятнее, чем в Иерусалиме, Багдаде и Дамаске, между тем как «иудеар», роль еврея в игре, означает существо, способное на любую подлость. Долго ли будут оправдываться пророчества? В прибрежных городах Марокко достаточно нескольких лет, чтобы еврей поднялся с низшего положения до равенства и даже превосходства над своим двоюродным братом-мусульманином. Еврей может вскоре сделать нееврея «притчей и поношением».

Но английский мир никогда не слышит того факта, что еврей Африки, Аравии, Курдистана, Персии и Западной Азии, в целом, остается евреем «хитрым и свирепым», каким он и был в тринадцатом и четырнадцатом веках в Европе, что он еврей «Талмуда», Шамая и рабби Шаломона Иарчи, а не Пятикнижия, Гиллеля и Гамалиэля, что он сочувствует не тем стойким старым консерваторам и рационалистам, саддукеям, ныне ушедшим навеки, не Ездре и священникам, левитам и нефинеям – людям Великой синагоги, не аскетам-ессеям, прообразам христианского монашества, но он с фарисеями, сепаратистами и пуританами своей веры, с военачальниками, фанатиками, зелотами, сикариями, меченосцами и разбойниками Иоанна Гискальского, Елеазара, сына Анании, и теми, кто учинил все гражданские ужасы нашего первого века. Какое-либо далекое или полное приключений путешествие сэра Мозеса Монтефиоре23 или других филантропов, должным образом описанное с полными и частичными комментариями в газетах Европы, открывает ленивому пониманию утонченного человека, что евреи во многих частях полуцивилизованного мира все еще являются объектом подозрения, страха и отвращения. Гонения, ограбления или погромы евреев он объясняет удовольствием грабежа, варварской нетерпимости и жестокого фанатизма грубых и кровожадных народов, которые все еще смотрят на настоящее глазами прошлого и, воспользовались возможностью насытить свою жажду наживы или совершить застарелую месть за то, что более восемнадцати столетий назад некий известный непопулярный первосвященник, на которого народ впоследствии восстал и убил его, по политическим мотивам распял нашего Господа», или потому что в 629 году24 от Р.Х. героическая еврейка из Хайбара25 отравила баранью лопатку, чтобы с помощью решающего испытания выяснить, был ли Мухаммед пророком Аллаха или просто шейхом арабских грабителей, достойным соратником лжеца Мусаиламы.

Мы не тратим время на размышления или выяснение того, не являются ли гонения, ограбления или погромы евреев прямым следствием какого-то невыносимого зла, какого-то ужасного подозрения, которое постепенно приняло форму уверенности и требует высшего суда, меча; мы не считаем, что причина, которая издревле привязывала еврея к гетто и к определенным кварталам во всех больших континентальных городах, проистекала не только из его естественного предпочтения общества своих единоверцев, но также и из того факта, что его христианские соседи сочли целесообразным таким образом позаботиться о своей безопасности и безопасности своих семей. Об исчезновении детей говорили в Риме и во всех столицах Италии даже в начале нынешнего века, когда конституционный строй и новая полиция были неизвестны, и говорили так же свободно и часто, как в Салониках, Смирне и во всех городах Леванта в течение благодатного 1873 года.

Опять же, мы вряд ли задумываемся о том, что, поскольку нетерпимость порождает нетерпимость, а обида порождает обиду, растоптанная и деградировавшая раса когда-нибудь ополчится, когда сможет, на угнетателя, и что месть слабого, раболепного и трусливого будет еще вернее, безжалостней и ужаснее, потому что он имеет длинный счет оскорблений и травм. В провинциальных городах современной Персии, как и в Турции, считается, что евреи убивают детей. Мальчик-мусульманин, встретив на улице еврея, будет выщипывать его седую бороду, дразнить его Bú-e-Shimít – неприятным запахом, который, как предполагается, везде характеризует эту расу, наступать ему на пальцы ног и плевать на его еврейский габардин. В Турции до сих пор есть места, где его изгоняют с базара палками и камнями; в других местах на него обрушиваются всевозможные оскорбления, включая «Аль Яхуд Мусаирадж»26 – еврей пахнет лампой – намекая на кулинарное использование им сезамового масла. Еврей, проходивший через площадь Гроба Господня в Иерусалиме, непременно был бы подвергнут нападению толпы во всех случаях, а во время определенных праздников он был бы растерзан; и список опасностей и оскорблений, которым он подвергается как от мусульман, так и от христиан, можно было бы продолжать до бесконечности.

Можем ли мы тогда задаться вопросом, что, если преследователь, мужчина или мальчик, пропадет, может ли представится случай такого заманчивого наказания за их варварский фанатизм?

И разве это предположение не объясняет арабскую пословицу: «Ужинай с евреями, а спи у христиан», и тот факт, что каждая мать с самого раннего детства учит своего мальчика избегать еврейского квартала, связывая его всевозможными клятвами? Наконец, разве удивительно, что среди невежественной и суеверной расы изгоев такие случайные действия и вспышки мести, обычные и простые, могут по человеческой извращенности с течением времени превратиться в полурелигиозный обряд и быть оправдываемы из-за людей, чьи преследования привели их в бешенство, как протест и напоминание перед престолом Всевышнего против оскорблений и обид, нанесенных неевреями детям Авраама?

Шекспир, возможно, не срисовал Шейлока с реального персонажа, но его гений воплотил в наиболее реалистичной форме еврейскую мстительность и причины, которые ее питали. Как много городов мира, где он мог бы услышать эти слова: «Разве у еврея нет глаз? Разве у еврея нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же самое оружие ранит его, разве он не подвержен тем же болезням, разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина? Если нас уколоть – разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать – разве мы не засмеемся? Если нас отравить – разве мы не умрем? И если вы обидите нас, неужели мы не отомстим?»

Более того, в ходе нашего чтения мы, англичане, не встречаем ничего, что указывало бы на существование жестоких убийств и подобных ужасов в какой-либо ветви еврейской расы. Популярные книги, такие как «Британский еврей» (преп. Джон Миллс. Лондон: Hurlston & Stoneman, 1854), например, в основном написаны в извиняющемся тоне; они защитники и миссионеры, а не дескрипторы. Они перечисляют обязанности и церемонии «строгих, просвещенных израильтян», которые составляют большинство среди тридцати пяти – сорока тысяч колонистов Британских островов, измененных и преобразованных цивилизацией, их окружающей. Они старательно избегают той части темы, которая была бы наиболее интересна для этнолога, а именно, различных неправильных, противоестественных обычаев народа, потому что они не хотели бы «загромождать свои страницы суевериями невежд»; и они, вероятно, не определили для себя те темные оттенки, которые религиозное учение последующих веков распространило на иудейское сознание, и которые сохранились даже среди наиболее развитых современных общин. Известная книга доктора Александра Маккола «Старые пути» или «Сравнение принципов и доктрин современного Иудаизма с религией Моисея и пророков» (Лондон: Хаббард и сын, 1854 г.), которая была переведена почти на все европейские языки, раскрывает лишь немногое, хотя и претендует на раскрытие многого. Она написана в чисто апологетическом духе; и так как она нападает на «Талмуд», но щадит еврея, который, однако, систематически уничтожает каждую копию, она потеряла для обычного читателя все свое значение.

Знаменитая статья о «Талмуде», впервые опубликованная в «Квартальном обозрении» (октябрь 1867 года) и впоследствии принадлежавшая покойному г-ну Эмануэлю Дойчу, который сначала отрицал свое авторство, сильно удивила британских poco-curanti27. Это был триумф особого свойства. Она старательно игнорировала тот факт, что талмудисты, процветавшие в третьем и шестом веках нашей эры, очевидно, обращались к писаниям «Галилейской школы»28 (особенно к Новому Завету), как к апокрифическим, так и к каноническим. Она искусно открыла восторженному взору невежества благородный сад векового опыта, прекрасный партер расового и социального благочестия и доброжелательности, рай религиозной мудрости, нескольких пересаженных побегов из которого было бы достаточно, чтобы обогатить и украсить дикую пустыню труднопроходимых и запущенных полей. Она с одинаковым мастерством скрывала впадины и водостоки, отмели и трясины, повсюду лежащие под прекрасной цветущей поверхностью; и это отвлекло внимание от темных углов, заросших ядовитыми сорняками и деревьями, приносящими смертельные плоды. Такое искусство манипулирования с легкостью извлекло бы Нагорную проповедь со страниц эротических поэтов «Востока», возможно, самых материалистичных и самых развращенных из всех, которых породила мировая литература.

Что же может тогда средний англичанин, проинформированный таким образом, знать о евреях в своей стране, в своем доме? Как много он может знать о евреях за границей, особенно в Азии, Африке и даже в Европе? Как он может понять причину того, почему слово «еврей» до сих пор является ругательством и упреком? Или почему щепетильный британский чиновник – покойный консул Брант C.B., исторический консул Эрзерума, который возродил торговлю древнего Трапезунда, который никогда не позволял себе использовать ненормативную лексику, применял к христианам и мусульманам слово «еврей», как самое сильное оскорбление, которое может быть произнесено в адрес человека?

Следующая статья появилась в «Субботнем обозрении»29 как комментарий к «недавней вспышке румынского фанатизма против евреев в Измаиле», которая объясняет и изоляцию, и большой материальный успех детей Израиля во всем мире. Я цитирую ее in extenso30, поскольку она показывает общее мнение образованных англичан, а также нереальность и поверхностность взгляда на мир через очки британского происхождения:

«Нет никакой реальной разницы между румынскими евреями и евреями Галиции или Богемии; и они, в свою очередь, не могут быть отделены от евреев Германии, Франции или Англии. Грязные, жирные ростовщики Румынии – скромные братья финансистов Лондона и Франкфурта, и то, что евреи являются большой силой в Европе, неоспоримо. В чем, можно спросить, секрет их силы? В их религии, способности делать деньги и внутреннем союзе. Церемониальная и, следовательно, религия для избранных, религия, которая связывает своих членов обрядами, которые кажутся чуждыми остальному миру, имеет сильную власть над теми, кто находится внутри стада. Они подобны обитателям осажденного форта, отрезанным от остального человечества и обязанным защищать себя и помогать друг другу. Но религии недостаточно, чтобы возвысить народ. Евреи и парсы знамениты не только тем, что обрезают своих сыновей или зажигают костры на крышах своих домов, но и тем, что зарабатывают деньги. Имеющиеся у них деньги дают им влияние; но это делают не только сами деньги; именно качества, необходимые для зарабатывания денег, поднимают их – терпение, здравый смысл, способность держаться, когда другие напуганы, смелость нанести удар, когда риск ужасает. И евреи не только религиозны и богаты; они связаны друг с другом тесными узами. Внутренний мир Иудаизма – это мир демократии. Миллионер никогда не мечтает презирать или не помогать своему беднейшему и самому униженному брату. Доброта евреев к евреям неизменна, спонтанна и непринужденна. Самый захудалый покупатель шляп или продавец апельсинов в Хаундсдиче так же уверен в том, что у него есть средства для празднования священного праздника Песах, как если бы он жил в особняке на Пикадилли. В глазах евреев даже самые деградировавшие из них не кажутся такими деградировавшими, как в глазах внешнего мира. Самые бедные, возможно, имеют имущество, которое спасает их в глазах их собратьев; и многие из самых низких, самых сальных и самых непривлекательных евреев, которые ходят по улицам в поисках старой одежды или кожи, известны своим единоверцам тем, что способны повторять наизусть отрывки из священных текстов по часам. Ко всем этим непреходящим причинам еврейского превосходства следует, однако, добавить еще одну, которая только успела проявиться с тех пор, как угас крайний фанатизм, и с тех пор, как в Западной Европе к евреям относились сначала с пренебрежительной терпимостью, затем с холодным уважением и, наконец, когда они стали очень и очень богаты, с холопским обожанием».

«Эти люди – такие обособленные, такие сильно национальные, так тесно связанные друг с другом – продемонстрировали самую поразительную способность отождествлять себя с несколькими странами, в которых они вложили свое состояние. Английский еврей – это англичанин, он восхищается английскими привычками и английским образованием, становится превосходным судьей, в совершенстве играет роль сквайра и даже осторожно пользуется властью, которую со своей неисчерпаемой странностью предоставляет ему английский закон, в то время как он отказывает в ней членам крупнейшей христианской секты и дарит должностным лицам такие средства к существованию, чтобы доставить удовольствие самым привередливым епископам. Французские евреи были верными друзьями Франции во время войны, они стали добровольцами при защите Парижа и открывали свои кошельки для национальных нужд, а свои дома – для страдающих французов. Немецкие евреи, в свою очередь, были такими же крепкими немцами; и на войне, как и в мирное время, они всегда готовы были показать себя как немцами, так и евреями. Именно сочетание качеств обеих наций возносит теперь передовых немецких евреев на их высокое место в мире богатства. В этом мире быть немцем, значит, быть торговцем, с которым очень трудно соперничать, быть евреем, значит, быть дельцом, которого невозможно победить; но быть немецким евреем, значит быть князем и капитаном среди народа».

«Таким образом, евреи сумели преодолеть большую часть антипатии, которая естественна к людям чужой расы и чужой религии. Английский еврей не стоит в стороне от Англии и англичан. Но невозможно, чтобы между евреем и христианином не было какого-либо социального барьера. Они не могут вступать в смешанные браки, кроме как по особым политическим или другим веским причинам, и это неизбежно охлаждает доброту и близость семейных отношений, когда все молодые люди знают, что дружба никогда не может перерасти во что-то иное. Чтобы преодолеть это препятствие, многие богатые евреи решили отречься от своей религии и приобщить свои семьи к христианскому общению. Но наиболее благородные и энергичные из них уклоняются от этого, принимают то положение, в котором они родились, и даже гордятся им. К счастью для г-на Дизраэли и для Англии, добрый друг определил его религию еще до того, как он стал достаточно взрослым, чтобы судить об этом самостоятельно, и в более зрелые годы он смог добросовестно принять то, что он называет доктринами Галилейской школы. Если их не соблазняют на принятие Христианства их социальные устремления, евреи непоколебимы, евреи по большей части не реагируют ни на гонения, ни на аргументы; и хотя есть некоторые обращения, которые можно приписать христианским доводам или христианскому золоту, они, вероятно, уравновешиваются переходом в иудаизм женщин-христианок, выходящих замуж за евреев. Поэтому евреи ведут и должны вести в целом внутрисемейную жизнь, отмеченную замкнутостью и изолированностью. Но потери, которые им приходится терпеть, не лишены компенсирующих преимуществ. Их семейная жизнь благодаря уединению стала теплой и достойной31. В очень немногих семьях есть столько заботы, внимания, родительской и братской привязанности, откровенности, уважения к возрасту и заботы о младших, как в еврейских семьях. Женщины тоже были на высоте, а не унижены, будучи брошенными на себя и на свои семьи из-за их сферы мыслей и действий. Они почти всегда хорошо обучены бизнесу и способны принять участие в крупных делах; ибо у их расы был обычай считать жену помощницей – соучастником в каждой сделке, которая устанавливает положение или повышает комфорт семьи. Досуг, активность ума и желание передавать эстафету обучения от женщин одного поколения к женщинам другого, вдохновляют евреек рвением к образованию, любовью к утонченности и симпатией к искусству. Семьи наилучшего типа, конечно, должны быть приняты за стандарт, когда спрашивают, каковы характеристики расы в ее лучшем виде; но европейская семейная жизнь мало чем может сравниться с семейной жизнью евреев высшего типа. Их изоляция, опять же, делает большинство мужчин либеральными и свободными от сословных предрассудков, так же, как и их связь с их рассеянными собратьями освобождает их от давления замкнутости. Но, как отмечает мистер Брайт, религиозный фанатизм медленно исчезает, и даже в образованном английском обществе найдется немного христиан, которые не считают себя вправе подходить к еврею с чувством тайного превосходства. Если еврей любит показуху или навязчиво демонстрирует свое богатство, если его женщины увешаны драгоценностями, если он говорит на жаргоне спортивного мира, чтобы показать, какое он прекрасное создание, общество имеет такое же право спустить его на землю, как и любого христианина, подобного ему. Но филантропам, которые пригласили мистера Брайта посетить их собрание, может быть полезно исследовать свои собственные сердца и спросить себя, свободны ли они от того чувства, что лучший еврей никогда не сравнится с худшим христианином, которое лежит в основе румынских беспорядков32, и которое, конечно же, совершенно не соответствует догматам и учению Галилейской школы».

ГЛАВА III. ЕВРЕИ СВЯТОЙ ЗЕМЛИ И ИХ СУДЬБА

Имея дело с евреями Святой Земли, следует помнить, что есть две великие ветви еврейской расы – это сефарды и ашкеназы. Они обе одинаково ортодоксальны и могут вступать в смешанные браки, когда захотят. Целесообразно сначала сказать несколько слов об этих великих ветвях.

«Сефарад», произносимое на Востоке сафард, – это слово, встречающееся в Ветхом Завете только один раз («переселенные из Иерусалима, находящиеся в Сефараде, получат во владение города южные», Авдий, 1:20), подвергалось различным толкованиям. Достаточно сказать, что большинство евреев, следуя таргуму Ионафана и Пешито, или сирийской версии Библии, отождествляют его с Иберией, современной Испанией и Португалией. Сефарды заявляют о своем происхождении от царского племени Иуды, которое, как и дети Вениамина, рассеялось последним. В нем обычные три порядка:

(1) Коэн (по-арабски Кахин), священник или левит дома Аарона – многочисленное сословие, как показывают коэны Англии. Хотя он родился священнослужителем, теперь, когда обряд рукоположения исчез, он может заниматься чисто мирскими делами. Всякий раз, когда еврей забивает животное, коэн требует язык, одну сторону передней части головы и одно плечо33. Так, во дни Иосифа Флавия («Иудейские древности», IV. IV. 4) священник брал пасть, щеку (или грудь) и правое плечо жертвы, убитой для праздника.

(2) Левит или потомок Левия, но не через дом Аарона; подобно Коэну, которому он должен платить десятину своей десятины, он должен доказать свою родословную, которая часто бывает сомнительной, и он известен тем, что ставит имя Леви после своего собственного и перед именем своего места рождения, т. е. Симеон Леви Салоникли.

(3) «Обрезание» или Аммон Израильтянин.

После окончательного разрушения Храма не осталось языческих прозелитов Завета, то есть обрезанных пришельцев, допущенных ко всем привилегиям детей Авраама; нет и прозелитов у ворот, необрезанных поклонников Яхве, соблюдающих нравственный закон. Гер, или пришелец, может быть принят при определенных обстоятельствах путем очищения и обрезания, которые последнему, в отличие от закона Мухаммеда, абсолютно необходимы. Однако, Иудаизм, подобно Индуизму и Гебризму34, по существу, является одним из древних унаследованных верований; никогда не было, нет и никогда не будет системы прозелитизма. Что касается колен, то повсюду известны Иуда и Левий. Говорится о Вениамине, Ефреме и половине Манассии, и предание утверждает, что Асир живет в Абиссинии и имеет караимские особенности. Наконец, многие евреи не верят, что десять колен когда-либо были потеряны. Говорят, что во время Великого плена, когда вера почти угасла, они смешались до такой степени, что уже нельзя было потом их разделить.

Сефарды, или южные евреи, в основном, являются потомками испанского и португальского происхождения; по всему Леванту и на побережье Северной Африки они говорят на испанском, читают и пишут на нем на своем собственном наречии. Жители внутренних районов Марокко используют арабский язык. Одежда восточная, а на Святой Земле до сих пор носят черный тюрбан, установленный законами Эль Хакима о роскоши (около 1000 г. н.э.). Внешне они несколько более привлекательны, чем ашкеназы, которые превосходят их численностью в Сирии и Палестине и постепенно вытесняют их. Официально они сохраняют свое положение; Хахам Баши, или главный доктор, – единственный еврейский чиновник, признанный турецким правительством и представляющий общину в Меджлисе или городском совете. Во всех делах, которые представляют в судах, ашкеназов должен поддерживать Хахам Баши, в то время как доктора слушают и решают все дела, касающиеся внутренних дел общины. Многие из сефардов являются владельцами магазинов, торгующих, в основном, вещами и скобяными изделиями. Между ними и ашкеназами есть много незначительных различий, таких, как содержание и организация их ритуалов, порядок их собраний, способ чтения службы, их музыка и даже их скорописная форма квадратного еврейского символа. Маграби, или западные евреи, проживающие, главным образом, в Северо-Западной Африке, в других местах причисляются к сефардам; однако в Иерусалиме они считаются отдельной сектой и имеют своего главного доктора.

Таким образом, сефарды – это южане, в отличие от северных евреев или ашкеназов. Они получили свое имя от Ашкеназа, сына Гомера и внука Иафета (Бытие, 10:3); они, как предполагается, заселили в этнологической последовательности Армению (Иер., 2: 27), Польшу, Германию и Скандинавию. Последняя, по некоторым данным, получила от них свое название. Ашкеназы утверждают, что произошли от Вениамина, и обычно считается, что они не присутствовали при строительстве Второго Храма Зоровавеля (520 г. до н. э.), как описано в Книге Ездры.

Ашкеназы Святой Земли – это, в основном, немецкие, польские, московские и другие северяне. 26 января 1849 г. приказ Генерального консульства России в Бейруте обязывал их либо раз в два года возвращаться домой для обновления паспортов, либо отказываться от гражданства. Затем они были взяты под защиту в Великобритании огромными усилиями их единоверцев в «Городе-убежище» (Лондон) и других западных странах. На этот шаг вряд ли можно смотреть с удовлетворением. Надеясь на свое новое гражданство, они открыто предаются ростовщичеству и другим занятиям сомнительного и часто бесчестного характера. Решиться защитить всю общину от религиозных преследований, позволив султану вести их торговые и гражданские дела наравне со всеми остальными его подданными, было бы гораздо более справедливо и, вероятно, исправило бы немало бед. В 1840 году северных евреев в Дамаске было немного, да и сейчас они немногочисленны; среди них можно упомянуть старого Абу Брахима, известного цицерона в гостинице Димитри Кара, который обычно слыл Коэном.